Туманный Альбион

Из глубин восстанет пламя надежды, Все эти раны затянутся и сделают Меня сильней. Но сейчас Я согреть хочу замерзшее сердце Твое. И болью пронзить его, и вместе с ним Освободиться.

— Это не твой цвет, — обычно ворчливая Шэдоухарт стала ещё ворчливее, стоило девушкам заняться выбором наряда для Тав. Бедная девушка, изнурённая спорами и бесчисленными примерками, покоренно стояла в центре комнаты, изредка крутясь, когда её просили. Карлах смотрела на неё с сожалением, но взгляд её говорил «я бы очень хотела помочь, но никак не могу». Ещё более бедного Уилла просто выгнали вон, стоило примеркам начаться. Шэдоухарт успела на несколько кругов обозвать всех собравшихся и их вкусы, включая бедного герцогского портного, бегающего туда-сюда, сетуя на то, что за пару часов до бала найти достойное платье невозможно. Улучив момент, когда портной отправился за ещё одной партией платьеа, Тав, надеясь то ли смягчить подругу, то ли улизнуть с пытки, тихонечко подкралась к Шэдоухарт и обняла ту за плечи. — Ну что с тобой такое? — жрица дернулась, по всей видимости не ожидая этого порывп нежности, но отстраняться не стала. — Все эти платья по-своему прекрасны, я могла бы надеть любое и блистать. Шэдоухарт, пускай и не отстранилась, но смерила Тав уж очень недовольным взглядом. — Подлецу всё к лицу, я не спорю. Но ты должна выглядеть не просто хорошо, а великолепно этой ночью. Чтобы Астарион умер, едва увидев тебя, — она то ли издевательски, то ли просто довольно улыбнулась. — А эти платья со своей задачей не справятся, — выражение её лица резко изменилось, стоило в комнату войти запыхавшемуся и уже такому же изнуренному как сама Тав портному. Шэдоухарт перевела взгляд на него, после чего лицо её приняло то выражение, от которого девушка, не дожидаясь, пока жрица откроет рот, сама ретировалась переодеваться. — Примерь сперва чёрное с алой вышивкой. Да, то, что с жемчугом на юбке... Тав подумала бы, что вновь чувствует себя куклой, которую наряжают против собственной воли, но было нечто в суете Шэдоухарт такое, что с уверенностью переубеждало её в этом. Казалось, она не столько опирается на собственный взгляд и вкус, сколько выдаёт ей платья и ждёт, когда у неё самой глаза загорятся. По правде говоря, все платья были прелестны, да, но ни одно не запало ей в душу. Ступив в два ряда юбок, надев само платье, она замерла против стены в ожидании, когда Шэдоухарт поможет ей зашнуровать корсет. Но в размен её холодным пальцам она ощутила касание, такое горячее, что мелкие волосы на шее встали дыбом. Тав резко обернулась, увидев Карлах, и выдохнула. — Ты что, убила её? — зашептала Тав обеспокоенно. — Как она тебя пустила сюда? Карлах открыла было рот, ранее скошенный хитрой улыбкой, чтобы ответить, но её опередил целый гром недовольства: — Я ВСЁ СЛЫШУ. Девушки вздрогнули и синхронно вытянулись по струнке. Карлах судорожно вцепилась в завязки корсажа, и до Тав наконец дошло. — Справишься сама? — всё тем же шёпотом. — Я так и не научилась за всё это время. Новый глоток жара Тав ощутила также явственно, как улыбку. — Я внимательно смотрела за тем, как это делает Шэдоухарт. И не с таким эти пальцы справлялись. Повисшее на пару мгновений молчание впилось осколком Тав под рёбра. Нужно было что-то сказать. Она ещё столько всего не высказала ей и не рассказала. — Карлах... — прошептала она ещё тише. — Что? — Мне очень не хватало тебя. Рука на завязках дрогнула. Тав приобняла себя за плечи. — И мне тебя, — пробормотала тифлинг почти себе под нос. Смутилась. Нечасто с ней такое случалось. И тут же, уже совсем другим тоном. — Шэдоухарт постоянно ворчит, а Лаэзэль не терпит никакой заботы. И я вечно между ними как меж двух огней, которые так и норовят друг друга сожрать, — Карлах усмехнулась, и собралась продолжить, но... Из-за шторы показалось покрасневшее то ли от злости, то ли от смущения лицо Шэдоухарт. — Я. Всё. Слышу. Тав тихо хихикнула, заметив, как Карлах вжалась и присела, пытаясь спрятаться за спиной очень маленькой по сравнению с тифлингом девушки. Пышнющая юбка совсем её не спасала. Но Шэдоухарт почти мгновенно остыла, стоило взгляду приземлиться на Тав в платье, которое Карлах уже успела закрепить шнуровкой. — Тав, ты бесподобно, — у жрицы глаза загорелись так ярко, словно она увидела свою богиню во плоти. — Карлах, скажи! Тифлинг чуть отошла, разглядывая девушку. — Ты очень красива, — проговорила она, и кожа её стала ещё краснее, а кружащее в волосах пламя заалело. Тав подошла к зеркалу, и у неё перехватило дыхание. Она выглядела роскошно — обилие вышивки и камней делало её похожей на графиню, а юбка напоминала ночное небо, испещренное звездами. Корсаж отливал алым, оттеняя белую кожу, но не делал её похожей на бедную мышь. Она выглядела царственно, но не слишком. Красота не переходила в пошлость, а подчёркивалась, и девушке впервые показалось, что пышное платье ей к лицу. — Оно невероятное, — проговорила она неверяще. Обернулась к Шэдоухарт и Карлах, смотря сквозь них. — Ты его украсила, а не оно тебя, — подоспела опустить её на землю жрица. — Поэтому правильнее будет поставить там самовлюблённое «я». Окинув себя ещё одним долгим взглядом, Тав одними кончиками пальцев коснулась мысли: он съест собственный язык, когда её увидит. Да, непременно съест. Подбор платья был лишь малой частью сборов, впереди оставались причёска, макияж и ещё один битый час, который девушка провела в разговорах с Шэдоухарт. Жрица, видевшая всё, и ощутившая ещё больше собственной кожей, боялась предстоящей встречи не меньше самой Тав. Впрочем, опасались все... Ни Уилл, ни Карлах, будь их воля, не пустили бы её махать хвостом перед львом. Тав же, однако, собиралась погрызть ему усы. Единогласно было решено выйти на её маленькую мышиную охоту чуть после начала вечера. Когда Астарион, наверняка с самого начала выжидающий её, заскучает и самую малость разочаруется. Тогда выйдет она. Но самое трудное — уйти от него после. Ведь он не отпустит её, будь он проклят. Ни за что не отпустит. Она, выряженная целой толпой слуг, в полном боевом облачении, вся изведенная ожиданием, вздрагивала от каждого шороха, сидя в комнатке всего за парой пролётов от зала, в котором гремели трубы и протяжно пели скрипки. Скоро её выход. Скоро, скоро, совсем скоро. С каждой минутой, с новыми залпами инструментов и новыми па, которые ей оставалось лишь рисовать в воображении, приближалась минута, когда они встретятся. Девушка, со вздохом упавшая на стул, тут же вздрогнула и вскочила на ноги, стоило половицам у порога скрипнуть. Астарион?.. Или его поганые прихвостни? Когда Тав удалось всмотреться в лицо вошедшего, она сперва облегчённо вздохнула — это всего-лишь Гейл Декариос — и лишь спустя ещё мгновение до неё дошло. Что там ему наплёл Астарион?.. Будет вечно жить с кошкой, да? Они выпалили одровременно: — Я не говорила тех гадостей. — Здравствуй, Тав. Секундное молчание, и волшебники вновь заговорили вразнобой: — Привет, Гейл. — Я знаю. Тав вскинула бровь. Уилл сложил руки на груди. Сцена выходила презабавная, но смешно не было никому. — Уилл рассказал? — Уилл рассказал. Последние сутки Тав только и делала, что молилась о долгом здоровье великого эрц-герцога Врат Балдура да внутренне очень смущённо благодарила его. Если бы не Уилл, ей бы пришлось во сто крат тяжелее, если бы пришлось вовсе. Она всюду ощущала крепкий локоть, за который поминутно то хваталась сама, то оказывалась схваченной, когда едва не падала. После быстрого беспокойного диалога, состоящего из вопросов «Ты злишься на меня?» «Обижаешься?» «Получал мои письма?» И множественных сухих «нет», Тав наконец сумела вздохнуть и успокоиться. Весь их до жути неловкий разговор она в полуха слушала гремящую из зала музыку, и, стоило им более-менее всё прояснить, девушка, узнав последний виток трампета, подлетела к Гейлу и взяла его руки в свои. — Я очень, очень соскучилась. И словами не описать, как хочу всё обсудить! У нас ведь будет ещё время, да? И она выпорхнула из комнаты, не дождавшись ответа и оставив бедного Гейла наедине с целым вихром вопросов. Настал её выход. Наконец-то.

***

Астарион был создан для мира праздной знати. Он, прекрасной наружности эльф, всегда был окружён вниманием, и научился пользоваться своей красотой ещё при смертной жизни. Улыбнуться этому господину, задержать губы на ладони мадам — и вот ему открываются новые возможности, будь то общество самых знатных персон, привилегия рождённых в этом мире, или даже продвижение по службе, заслуженное, разумеется, не одной лишь услужливостью да милым лицом, однако не без их влияния. — Лорд Анкунин, как лестно вновь видеть вас в наших кругах, — защебетала подплывшая совсем не первой свежести графиня, вытянув руку к поцелую. Стоило Астариону без лишних слов, встрельнув, однако, глазами, прижаться к тыльной стороне ладони губами, мадам залилась краской. Он мог быть сколь учтив мил и угодлив, чужое восхищение больше не жгло шею петлёй. — Графиня Данглар, вы, — он окинул женщину взглядом, от которого по всему телу той прошла волна жара. — Само очарование, как всегда. Астарион мог растягивать эти бессмысленные разговоры до бесконечности, они не вызывали в нем ровным счётом ничего: ни интереса, ни раздражения. Однако на этом вечера у него была конкретная цель. Рискуя упустить Тав, он не собирался поддерживать никчёмные любезности сверх необходимого. Его зверушки, впрочем, не было нигде. Он бы ощутил запах её тела или, на худой конец, крови, лишь посмей она ступить в зал. Сброд рос с каждой минутой, прибывали всё новые и новые гости, обострённые рецепторы горели от какофонии ароматов: сладких и откровенно мерзких. Всё-таки эрцгерцог был сыном своего отца, и также как он не имел ничего общего с высшим светом. Само собой, на свои вечера он будет звать всех кого ни попадя. Пару раз мимо него пробежали фигурки раза в два ниже его и шире, он точно видел, как из-под юбки дамы торчал хвост! И уж тогда Астарион, задушенный возмущением, пригубил свою брезгливости. Сказал сам себе — ничего, ничего, главное, что в стенах твоего дворца никогда не будет поганых карликов и дьяволят. И, улыбнувшись сам себе, продолжил разглядывать гостей сквозь прорези маски. Маскарад — весьма пошлое зрелище, особенно среди публики такого сорта... Не раз и не два Астарион думал, что некоторые присутствующие перепутали карнавальные маски с ритуальными, теми, что изображают чудищ. А потом оказывалось, что он бросал взгляды на сами лица господ. Он искренне любил этот мир: рауты, полные сплетен, куда всяк приходил вооружённым до зубов, а уходил нагим; танцевальные вечера, балы. Но куда больше пышных празднеств Астарион любил искусство: он был завсегдатаем салонов, и одинаково превосходно разбирался в живописи и последних писках балдурианской моды. Теперь, когда он вновь сам распоряжался своей жизнью, когда был волен заниматься всем, чем велело ему сердце — искусство ничуть его не влекло. Ему был открыт вход в любые, самые закрытые салоны и общества, однако ни живопись, ни литература, ни даже излюбленное наряжание не вызывали в нём трепет. Он выглядел и чувствовал себя лучше, чем когда-либо, однако... Душа перестала требовать пищу, пожалуй. Единственное, до чего она оставалась мучительно голодна — его дорогая, милая Тав. Сколько бы времени они ни проводили вместе, ему было мало и мало. Так было далеко не всегда. Астарион оценивающе оглядывал гостей, и, раз за разом не находя Тав, стал попросту присматриваться к девушкам и юношам. Чего таить, и мужчины, и женщины смотрели на него с одинаковым восхищением, сам он нередко делил и флирт, и постель с представителями обоих полов. Но теперь волнение в нём вызывали женские плечи, женские руки, женские шеи... Правда волнение то было очень своеобразным, оно хватало его за глотку и отзывалось в мыслях скабрезнейшими рисунками. Откровенной пошлостью, желанием брать, и делать то безо всякого чувства. В один момент разношёрстность публики показалась ему очаровательной: на фоне дворняг его милая Тав могла сойти за свою. Впрочем, на этом фоне она могла бы сойти и за настоящую королеву. Маски придавали вечеру иные оттенки, и его с Тав игра в кошки-мышки разом делалась ещё более волнующей. Уже этой ночью дорогая Тав окажется в его руках, они сольются взглядами, устами, телами. Он отведёт её домой. Больше никогда она не скроется от него. Пускай Астарион никогда и ни за что не признается в том самому себе, он ужасно нервничал, и буквально сгорал от нетерпения. Он любил оркестровую музыку, танцы — величественный полонез, пробуждающий аппетит, нежный, как сама первая любовь, вальс, мазурка с её бешеным темпом — стоило музыкантам затянуть первые ноты, всё тело отдалось мелодии. Традиционно в домах Врат Балдура полонез заводил хозяин дома — цепкий взор выцепил Уильяма, ведущего круг под руку с партнёршей, по всей видимости составляющей эрц-герцогу партию. Проходя по залу, Астарион продолжал сканировать все мелькающие лица. И не видел, не слышал никого, чьё лицо или запах были бы ему знакомы. Тав по-прежнему не появилась, и так прошёл для него полонез — под руку с не первой свежести графиней, об руку с начинающим крыть его раздражением. Астарион не любил, когда кто-то или что-то шло не по плану. И он просто ненавидел, когда его, Лорда и Вознесшегося вампира, заставляли ждать. Тампет заводит свой лёгкий ритм в тот самый миг, как вампир начинает скучать. Тело движется по рисунку почти механически, с отточенной грацией, которую, однако, любой потомственный аристократ спишет на чистоту и высоту своего рода. Он был несомненно рад тому, что в танце имеет прекрасный обзор на гостей и, более того, не вынужден был более вымученно улыбаться подневольной партнёрше. Он успел сотни тысяч раз пожалеть о том, что при выборе маски отказался от скрывающей лицо вольто в пользу скромной коломбины, оставляющей почти все лицо открытым. Само собой, руководствовался он исключительно честолюбивыми пробуждениями, — и теперь расплачивался. Соседи по танцу беспеременно менялись, и у Астариона был шанс рассмотреть каждого хорошенько, не ломая шеи. Он всматривался в очень приятное лицо юноши в его квадрате, напротив — черты его, едва-едва скрытые коломбиной, казались выточенными из мрамора. Когда пришло время меняться, он оказался почти разочарован. Однако рецепторы щекотнули знакомые ноты, Тав была здесь. Он прислушался — ночная орхидея и серебро. Ну конечно. — О, Астарион, — послышалось справа. Вампир откликнулся на голос улыбкой. Оттченной, но оттого ничуть не менее судорожной. — Здравствуй, Шэдоухарт, — она вся пропахла его женщиной. — Или как мне следует тебя называть? Дженевель? Шэдоухарт, прекрасно осознававшая, с кем имеет дело, не повела и бровью. Астарион не умел нормально разговаривать, в его арсенале лишь яд и угрозы. Благослови богиня её собственное остроумие — она из раза в раз искусно отвечала на его плевки. — Прожитые годы неминуемо отражаются на твоей памяти, Астарион. Или мне лучше звать тебя Лордом Зарром? Астарион почувствовал, как нутро заледенело и потрескалось, зал в черте взгляда окрасился алым. С плеч его бывшей подруги прокатилась голова. А потом вампир потряс головой — и постарался вернуться в реальность. Ему нужно держаться, Тав ещё не в его руках. Вот найдёт её, и может сколько угодно рубить головы кому ни попадя. Девушка не без удовольствия проследила за тем, как его маска дала трещину. Астарион отстал от рисунка танца, и пару раз едва не запнулся одной ногой за другую. О, будь её воля, она бы выплевала ему в лицо ещё многие гадости, и даже это не сумело бы в полной мере окупить страдания, которые этот мерзавец принёс Тав. Она двигалась легко, отточенно, и на фоне нелепо потерянного потомка старинного дворянского рода она, жрица храма Селунэ, научившаяся танцевать вальсы и кадрили всего пару лет назад, выглядела блистательно. Пары сменились, и Астарион, сбитый с ног сущей глупостью, вложил все силы в танец, за которым в самом деле нелепейшим образом перестал поспевать. Шэдоухарт нашла его во время перерыва, наступившего аккурат после окончания трампета и перед вальсом. Девушка приблизилась к нему, понизив голос так, чтобы сказанное коснулось лишь его ушей: — Извини, друг, наверное, спутала вас. Так похожи стали, — и она успела провести ладонью по кончикам кудрей, прежде чем лорд отпрянул. — Сошёл бы за его сына, если бы не белые локоны. Кровь в теле закипела. Не будь Астарион уже двести лет как мёртв, весь покрылся бы пунцом. Он схватил её за руку, с силой сжав ту. Шэдоухарт сдержалась, чтобы не дёрнуться и не издать звука, но выражение лица её выдало. Не будь он воснесшимся вампиром, окажись он простым мужчиной, реакция была бы такой же: при желании он мог бы раздавить ей горло. — Ты знаешь, где находится то, что принадлежит мне, — пугающе спокойно заговорил он, с каждым словом сжимая руку всё сильнее. К концу фразы Шэдоухарт перестала её чувствовать. В пылающий взгляде, которым жрица одарила Астариона, была стянута вся воспитанная в ней за годы службы при культе выдержка. В словах её зазвенела сталь: — В самом деле, звучишь прямо как твой хозяин. Астарион размазал бы её на месте, как букашку: ярость слепила до той меры, что он оставался в крошечном шаге от кровавого забытия. Но произошло то, от чего кровь под кожей забурлила. Он ощутил её. Аромат тела закружил его, окутал собою, забрался в нос и победно стянулся верёвкой под шею. Мерзавка знала, как он ценит следование этикету, и ведь он на славу постарался, когда взялся сделать из неё настоящую девушку из высшего общества. Она умела вести себя по-царски. Умела, и прямо сейчас, когда он уже и без того был ослеплен злостью, являлась к нему чтобы наплевать на всё чему Астарион её учил. — Лорд, не соизволите подарить мне танец? — в её голосе была слышна улыбка. Довольство собой, и причём какое! Будто нашкодивший зверёк, ещё не сумевший осознать, что именно он натворил. К зверьку уверенно приближалась шипастая хозяйская рука, и все же они оба понимали — сейчас, прямо сейчас он был бессилен повлиять на неё. Оставалось лишь принять правила этой безвкусной игры. Астарион обернулся, обольстительно улыбаясь даме. Первая схватка была им проиграна — его глаза расширились, стоило увидеть её, а сердце пропустило удар. Она отрезала волосы. Отчего-то это ужасно его разозлило. За спиной зашелестели юбки — Шэдоухарт отправилась доложить обо всём Уиллу, конечно же. Что они предпримут, даже интересно? Явятся в конце танца всем сбродом и уведут у него Тав? Астарион поморщился, смакуя мысль: от шайки безродных головорезов чего-то подобного стоило ждать. Стоило взглядам схлестнуться, зазвучала тягучая музыка. Они столкнулись телами, в молчании соприкоснулись лбами, и на мгновение оба, злые друг на друга, доведенные до отчаяния, вновь стали любовниками, соскучившимися друг по другу. Тав смотрела ему прямо в глаза, до чего нахальная. Ладонь Астариона сжалась на талии девушки с нежностью мастера, вечно недовольного своим произведением, но неизменно возвращающегося к нему. — Вам знакомо моё имя, мисс? Если сейчас она ответит ему «Да, Лорд Зарр», он отщёлкает её по носу. А потом, наедине, сделает что-нибудь пострашнее. — Да, Лорд Анкунин. Слава богу. — Нет же, вам знакомо моё имя, — Астарион скучающе следил за её движениями, ещё более скучающе выводя собственные. — Отчего же вы не назовёте его? — Боюсь, я не обладаю подобной властью, — зверушка хмыкнула, выкрашенные алой помадой губы сошлись в подобии усмешки. Найти бы этим губам применение получше... — Я не наследница потомственного рода, и даже не обладаю титулом, способным сравниться с вашим. Я скромная героиня Врат Балдура. Астарион несдержанно, в голос рассмеялся. Зверушка тщательно скрыла эмоцию, и всё же мужчина прочёл её в натяжении спины, в том, какими холодными стали её руки. Та, что касалась его плеча, сомкнулась мёртвой хваткой. — Ох, Тав, — заговорил он тем тоном, что в сочетании с выверенными касаниями мог довести до исступления, но в их отсутствии сводил с ума. Он бесцеременно притянул её ладонь к лицу, отчеканив на тыльной стороне поцелуй. Зверушка вздрогнула от поцелуя, и это, конечно, заставило его ухмыльнуться. Ладонь его, на сущее мгновение оставив её руку без опоры, мазнула по самым кончикам её волос. — Моя дорогая, милая Тав. Что же ты сделала со своими чудесными волосами? Астарион испытал истинное удовольствие от того, как маленькие алые губы скривились в отвращении. Вот только отвращения она не испытывала. А он в глубине души испытывал восхищение, пограничное, правда, всё с той же злостью. Она хороша. Такой она ему нравится. Но как, чёрт побери, ей только хватает наглости... — Я назову тебя по имени, если ты перестанешь играть со мной. Я не милая, не дорогая и не твоя. Комментарий она проигнорировала. Астарион вскинул бровь. Тав, конечно, не увидела этого за маской. В её словах тихонько, едва-едва, но звенела настоящая сталь. Он ощущал её страх так явственно, словно тело девушки было продолжением его самого: она дрожала, как не дрожат от самого пронизывающего холода, грудь вздымалась частым дыханием, она тяжелейшим усилием воли заставляла себя поменьше двигаться и, особенно, не оглядываться по сторонам пойманным зверем. Будто мышь выскочила перед львом, отчаянно храбрясь — она была очень самонадеянно, раз решила, что ей достанет сил противостоять ему. Разве у зверушки осталась хоть кроха собственной воли?

Но она правильно делала, что боялась. — Ты можешь говорить и делать всё что душе угодно, — Астарион, подгадав подходящий для того момент, нарушил рисунок танца, притянув Тав ближе, чем то было нужно, ближе, чем было допустимо. — Но ничто не изменит того, что ты — моя, — он наклонил её, вжимаясь носом в изгиб шеи, жадно вдыхая запах кожи, проходясь до плеча и оставляя дорожку поцелуев, от которых у зверушки застряло в груди дыхание, а руками она судорожно вцепилась в него, как в единственную возможную опору. — А твои волосы… — монстр потянул носом воздух у её шеи. — Твои чудесные длинные волосы было так приятно наматывать на кулак. — Ты... — Тав беспомощно забилась, словно рыба, безуспешно стараясь ухватить воздух. — Привлекаешь внимание... Она боялась его, конечно, но определённо не так сильно, как боялась своих чувств к нему. — Вся, от сердца и до кончиков пальцев, вся, от твоих прелестных губ, по которым тебя следовало бы отхлестать за такие слова, и до ног, которые я раздвину и зароюсь вглубь, лишь представится мне такая возможность. Скрипка затрепетала на верхах, и с протяжным стоном музыка затихла. От Астариона не скрылось ни надсадное дыхание, ни поалевшее лицо. Он не отстранил её и когда прочие пары стали разбредаться по залу. На изломе притянул ещё ближе, стиснул стальной хваткой: — Беги, не оглядываясь, любовь моя, — и обрушился на губы не то поцелуем, не то удушьем. У Тав подкосились ноги. Она разомлела в руках, знакомых до боли, ненавистных до отвращения, но побороть собственную слабость не сумела. Разумеется. Ведь она всего-навсего влюбленная женщина. Любую, самую сильную и смелую женщину может испортить росток жертвенности, крепнущий в теле, когда она по-настоящему любит. Зверушка всхлипнула, отвечая на поцелуй со всей накопленной яростью и задушенной нежностью, она откинула его руку и вцепилась в лицо руками, а глаза закрыла. Она отпустила себя, и волны её захлестнули, толща воды поглотила. Воснёсшийся вампир щёлкнул пальцами — и двое исчезли из толпы.