Аркада выжившего

Кагомэ, Кагомэ,

Птичка в неволе на жёрдочке,

Кто откроет клетку ей?

Может быть во тьме ночной

Сгинут аист с черепахой.

Кто же за твоей спино-о-ой?

      Рёв проехавшего мотоцикла ударяет по ушам, лишь ненадолго выцепив себя из городской суеты. Шум проезжающих машин и запах их выхлопных газов смешиваются в один комок с молчаливыми жителями, что было нормой для среднестатистического города. Лишь изредка в том же Нью-Йорке можно услышать разговоры людей. Обычно их перекрикивают гудки машин, шум реклам, лай собак.       На этот раз солнце щадило людей, и температура на улице была не выше двадцати градусов! Не так уж и жарко, как всегда было в середине июля. Но, несмотря на отсутствие жары, по улицам иногда ходили девушки в лёгких хлопковых платьях со своими парнями, которых, казалось, волновала лишь сомнительная длина юбки. Мимо проехал велосипедист, чуть не сбив одну парочку. Выкрикнув извинения, он умчал прочь, пока жертвы несостоявшегося столкновения приходили в себя.       Впервые в Ньюкасл было настолько оживлённо.       Лиам приложил ладонь ко лбу козырьком и всмотрелся в непривычный для себя билборд. Девушка в розовом спортивном боди томным взглядом будто глядела в самую душу, копаясь под ребрами мирных жителей своими розовыми аккуратными ноготочками. Парень склонил голову на бок, вглядываясь в идеальные черты лица, словно она прямо сейчас произнесёт что-то важное своими пухлыми губами.       Яркий текст билборда гласил:       «Подкачайся!»       «Утреннее шоу! Только для тебя!»       «Только для тебя» значит... Маркетинг не стоит на месте.       Хлопок по спине для занятого Лиама неожиданный. Охнув, он с удивлённым взглядом оборачивается. В мыслях витают всякие ругательства, коих даже свет не видывал (или видывал... Новые слова с каждым днём пополняют просторы интернета), но лишь завидев растрёпанные и короткие каштановые волосы, а потом и хитро прищуренный взгляд голубых глаз, парень не может вымолвить ни буквы.       — Тебе голову напекло, ковбой? — Лиам не сразу понимают, что это обращаются к нему. Давно он не слышал этого прокуренного голоса, из-за которого в горле потом образовывалось першение. — Не, серьёзно напекло?       Лиам моргает, почувствовав в глазах сухость.       — Да нормально всё, — отвечает Лиам, протерев двумя пальцами глаза. — Просто дорожная пыль в глаза попала.       Парень рядом с Лиамом с недоверием хмыкает и переводит взгляд на билборд. Скользит по шикарной, для фитнес-ведущей, фигуре, и, присвистнув, говорит:       — Да-а-а, фигурка, что надо...             — Ну Оз!       — Чего я сразу-то?! — в капитуляции поднимает руки Освальд, на секунду опешив.       — Ну!… Аргх! — Лиам не находит слов, как можно пристыдить близнеца. А тот ехидно смеётся про себя, что брат не может найти слов для упрёка.       Лиам злится недолго. Видя перед собой живого Освальда, губы сами растягиваются в улыбке. Да так, что щёки начинают болеть. Глаза блестят, словно парень сейчас позорно расплачется. То ли от счастья, то ли от отчаяния, то ли от разочарования. Или всё вместе, если такое возможно. Мысль о нереальности происходящего даже не приходит в голову, стоит лишь увидеть напротив голубые, блеснувшие озорством юношества, глаза.       Вот он! Живой и целый, а не с размозжжёными мозгами и сломанными костями на асфальте, которого соскребали несколько дней! Такой, каким был до инцидента!       — Эй, ты чего? — Оз не на шутку беспокоится, когда видит на лице близнеца подрагивающую улыбку. Он обхватывает Лиама за плечи и слегка встряхивает, скользя хмурым взглядом по идентичным себе чертам лица.       — Я… Ничего. Просто вспомнил кое-что.       Оз ещё несколько секунд смотрит Лиаму в глаза, выискивая в них намёк на ложь. Не заметив оного, он расслабляется. Но всё равно знает, что брат недоговаривает что-то. Но если не хочет сейчас, то захочет потом!       — Тогда ладно! — улыбнувшись, произнёс Освальд. — А то я что-то уже испугался...       Естественно, повод для испуга был.       Лиам неопределенно пожимает плечами, улыбаясь уже не так широко, а даже неловко. Да уж, радость успела захлестнуть на него с головой.       Освальд с любопытством смотрит на Лиама. Голубые глаза вновь слегка прищуриваются, когда он пытается разгадать смысл неопределенного ответа своего близнеца и натянутой улыбки.       — Чего боишься, Оз? — спрашивает Лиам, и в его голосе появляются слегка оборонительные нотки. Он потирает затылок, внезапно почувствовав себя неловко под пристальным взглядом брата.       Освальд мгновение колеблется, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет в пределах слышимости, прежде чем наклониться ближе к Лиаму:       — Я не знаю, бро... Ты просто казался немного... не в себе. Как будто увидел привидение или что-то в этом роде, — он качает головой, пытаясь избавиться от неприятного чувства. — Послушай, я знаю, что в последнее время редко бывал рядом, но... ты уверен, что с тобой все в порядке? Ты же знаешь, что можешь поговорить со мной о чем угодно, верно?       Лиам кивает.       Выражение лица Освальда смягчается, и он ободряюще сжимает плечо Лиама. Несмотря на их игривое подшучивание, он искренне заботится о благополучии своего близнеца. Что-то, возможно, оставило на Лиаме шрамы, которых Освальд не видит, но он полон решимости быть рядом с ним, несмотря ни на что.       — И, эй, я не хотел тебя напугать. Я просто подумал, что забавно видеть, как вы все увлечены какой-то ведущей с билборда, — Освальд улыбается, пытаясь поднять настроение. — Ты бы видел свое лицо! У тебя был такой вид, будто ты хочешь вскочить и присоединиться к её тренировке.       — Ой, да пошел ты! — с улыбкой закатывает глаза Лиам, после чего шуточно стукнул кулаком по братскому плечу.       Освальд слегка отшатывается от неожиданного удара в плечо и удивлённо вскрикивает: «Ай!». Его глаза расширяются от притворной боли, прежде чем он ухмыляется Лиаму, потирая плечо.       — Полегче, тигр, — шутит он, пытаясь поддержать беседу. — Теперь ты чувствуешь себя лучше, да? Ничто так не выводит тебя из себя, как небольшое насилие.       Он наклоняется ближе, и его улыбка становится озорной и дразнящей.       — Но если ты в настроении заняться физкультурой… может, нам стоит сходить в спортзал, вместо того чтобы пускать слюни на моделей в бикини. Это может стать хорошим развлечением, если ты понимаешь, о чем я, — Освальд многозначительно двигает бровями.       Лиам смеётся. И отнюдь не от глупой шутки и такого же намёка, на которые в свои давние семнадцать лет лишь недовольно закатил бы глаза. Скорее от переполнявших его эмоций, что слились в его груди во что-то тёплое, родное, и, даже можно сказать, сокровенное... Так сразу и не скажешь.       Даже если ему сейчас и двадцать три, то это не значит, что он так легко отпустил своё прошлое.       Да кто вообще сможет легко отпустить своего близнеца, который был тебе роднее собственной матери?       Освальд наблюдает за смехом Лиама со смесью замешательства и осторожного оптимизма, не понимая, что именно вызвало этот внезапный всплеск эмоций. Он привык видеть Лиама в маске стоицизма и отстраненности, поэтому это редкое проявление искренних чувств застаёт его врасплох.       — Э-э, ладно... Тогда, я полагаю, это значит «да»? — медленно произносит Освальд, и по его лицу расплывается неуверенная улыбка, когда он пытается прочесть выражение лица Лиама.       — Давай лучше сгоняем за кофе… — Лиам осекся, заметив вытянувшееся в удивлении лицо брата, —… Кока-Колой.       — Как скажешь!

• ══─━━── ⫷⫸ ──══─━━ •

      Тяжёлое и тихое дыхание через кислородную маску казалось громче любого другого шума в лаборатории. Вздымающаяся от вздохов грудь теперь не вызывала того интереса, что Новастрайк испытал два орна назад. Теперь она держала напряжение не только в пределах лаборатории, а, пожалуй, всего штаба. В частности тех, кто был хорошо осведомлён о, как им казалось, тесной связи между объектом и Сентинелом Праймом.       В воздухе висело ощутимое напряжение. Густое и удушающее, как антисептический туман, покрывавший все поверхности. Жужжание механизмов и редкие звуковые сигналы оборудования жизнеобеспечения подчеркивали гнетущую тишину, мрачную симфонию отчаяния и тщетности.       Семь орнов хватило для того, чтобы организм человека начал давать «сбои» без регулярного и пригодного питания. На одном растворе витаминов далеко не уедешь, поняли все.       По тонким-тонким трубкам тёк витаминный раствор, сливаясь в симбиозе с кровью, как впадающий в океан ручей. Новастрайк особо пристально следил за «течением», иногда прерывающимся маленькими промежутками воздуха. Когда в сосуде жидкости оставалось меньше, чуть ли не на донышке, он вновь вручную пополнял его до краёв. Автоматическая подача не была совершенна в этом направлении, да и времени на модернизацию не было от слова совсем.       Новастрайк наполнил кубический сосуд с трубками витаминным раствором. Как только вещество достигло края и маленьким куполом удержало себя от участи выплеснувшегося энергона (на который отчаянно ругался коллега Новастрайка в другом конце лаборатории, что была отделена стеклянными стенками), лаборант закрыл куб.       Взгляд Дока метался от одного ряда мониторов к другому, поглощая бесконечные потоки данных и результатов тестов с неистовой интенсивностью. На одном экране была датчиковая трансляция медленно бьющегося сердца. Кусок мяса, главный насос и двигатель всего организма. Выглядело противно и странно. Кто-то даже охарактеризовал так: извращённо.       Все человеческие внутренности выглядели противно. Но их оболочка… сосуд был приятен.       Вокруг человека суетилась команда кибертронских медиков и техников. Их фигуры казались размытыми от целенаправленных движений, и процессор не успевал следить за каждым. Они совещались приглушёнными голосами. Их низкий, настойчивый шёпот, казалось, эхом разносился по просторному помещению, как роковой хор.       Центральное помещение лаборатории было превращено в импровизированное отделение интенсивной терапии. Из неподвижного тела Лиама змеилась запутанная паутина проводов и трубок, похожая на щупальца какого-то чудовищного существа. Машины жужжали и щелкали, перекачивая жизненно важные жидкости и питательные вещества в его вены, заставляя его сердце биться, а легкие дышать.       Но, несмотря на все их усилия, Лиам оставался для них потерянным, дрейфуя в тёмном, бесконечном море своего состояния. Его лицо, когда-то такое живое и с тенью меланхолии, теперь казалось бледным и измождённым. Черты смягчились из-за тяжести его состояния. Его грудь вздымалась и опускалась прерывисто, с трудом.       Новастрайк остановился. Его оптика скользнула по неподвижному телу Лиама. Волна беспомощности, абсолютного отчаяния накрыла его, как приливная волна. И осознание того, что Сентинел Прайм ещё не прибыл, висело в воздухе мрачным напоминанием о последствиях, которые наверняка последуют, если они потерпят неудачу.       Последствия понимали все.       — Новастрайк, — обращение Дока по комлинку заставляет напрячься, — готовь лазерный скальпель и хирургический лоток.       Радикальные меры...       Новастрайк не может не почувствовать, как его Искра сжимается в желании отговорить, найти другое решение, как мясной двигатель в груди человека на одном экране. Бот перебирает в процессоре несколько возможных вариантов других способов, но осекается. Если сам Док не смог найти ту самую лазейку, или оптимальный вариант, то зачем он пытается?       И поспорить не выйдет. Да и нельзя.       — Новастрайк? — холодный тон голоса по комлинку вырывает бота из коротких раздумий. Это… это непрофессионально. Такая заминка может стоить боту (в данной ситуации человеку) актива.       — Выполняю команду, — отвечает лаборант, прежде чем кинуть на человека последний взгляд и уйти за инструментами.       Сентинел неподвижно стоял в коридоре наблюдения, наблюдая за происходящим сверху. Его фигура была хорошо видна за укреплённым стеклом, но ни у кого не было момента кинуть взгляд наверх.       В его оптике бушевала буря эмоций, каждая из которых боролась с другой, разбиваясь о стены его процессора. Беспокойство, страх, отчаяние и яростный защитный инстинкт, граничащий с одержимостью, — всё это смешалось в ядовитой смеси, подпитывая водоворот его мыслей.       При виде неподвижного тела Лиама, окружённого холодными, неподатливыми механизмами и резким светом ламп, по цепям Сентинела пробежала волна ледяного ужаса.       Он сжимал и разжимал манипуляторы за спиной, пока он боролся с непреодолимым желанием ворваться в лабораторию и потребовать ответов. Настоять на том, чтобы что-то… хоть что-то, было сделано для спасения человека, который стал такой неотъемлемой частью его жизни. Человека, о котором он... заботился? К которому он привык. Который был рядом с ним. Чей голос был успокаивающим бальзамом в хаосе. Чьё присутствие было маяком света во мраке существования и амбиций Сентинела.       Он привык к присутствию Лиама. К тому, как его смех мог развеять уныние долгого орна. К тому, как его проницательность могла осветить даже самые мрачные проблемы. Он стал полагаться на него. Нуждаться в нём так, как никогда ни в ком не нуждался.       Он скрывал правду, прятал её в самых тёмных уголках своего процессора, не желая признавать запретный плод того, что ставило его в тупик. И то, как меняются его протоколы.       Это началось незаметно. С тихого шёпота в глубине его процессора — назойливое убеждение, что Лиам принадлежит ему, что их судьбы неразрывно связаны самим Праймусом. Сначала Сентинел отмахивался от этого, списывая на стресс и усталость от своих обязанностей. Но по мере того, как орны сменяли друг друга, а Лиам не подавал признаков пробуждения, голос становился громче, настойчивее, пока не начал заглушать все остальные мысли.       Но Сентинел сдерживался. Его удерживало то, что он не мог позволить себе поддаться буре эмоций, бушевавшей внутри него. Не мог позволить своим подчинённым увидеть трещины в его броне, и бреши в его железном самоконтроле.       И всё же... Наблюдая за тем, как команда неустанно трудится, чтобы стабилизировать состояние Лиама, Сентинел почувствовал почти физическую боль от осознания своей беспомощности. Он привык всё контролировать, иметь возможность влиять на ход событий и жизни окружающих. Но в этот момент он был совершенно, ужасающе бессилен — сторонним наблюдателем трагедии, которую не мог предотвратить, как бы ни хотел.       Взгляд вновь остановился на Лиаме. Когда Сентинел посмотрел на него, к нему медленно, словно вирус, проникающий в его системы, начало приходить осознание. Сначала это была едва заметная эмоция, едва уловимое мерцание, которое он едва заметил среди вихря страха и отчаяния, поглотивших его мысли.       Но по мере того, как шли груны, а Лиам не реагировал, это мерцание становилось сильнее, настойчивее. Оно проникало в его процессор, забираясь глубоко в его разум, пока он не смог больше его игнорировать. И когда он присмотрелся к нему повнимательнее, Сентинел столкнулся с ужасающей правдой.       Он любит человека.       Осознание ударило его, как молот Солус в фейсплейт, заставив ненароком пошатнуться. Перед оптикой вся реальность пошла рябью. Несколько предупреждений. И через несколько кликов это закончилось.       Любовь? Это понятие казалось чуждым, почти незнакомым стоическому и непреклонному Прайму. Это была слабость, которую он давно считал ниже своего достоинства. Уязвимость, которую он давно изгнал из своего тела, заменив её холодным, расчётливым прагматизмом, чтобы покорить вершины своих амбиций.       Это было пугающее, волнующее ощущение — осознание того, что он позволил себе так глубоко, так безвозвратно увлечься другим существом.       Мысль о повторной диагностике исчезла.       Оптика Сентинела вспыхнула маниакальным, почти лихорадочным светом, когда он понял это. Будучи не склонным к самоанализу, всегда гордился своей способностью держать свои мысли и чувства под замком, скрытыми под двумя масками: маской холодного, непреклонного контроля, и маской добродушного и ответственного лидера. Но теперь, глядя на неподвижное тело Лиама и вспоминая все их взаимодействия и разговоры, он почувствовал, как стены его тщательно выстроенного фасада начинают рушиться, а фундамент его мира уходит из-под ног.       Нет, это не совсем любовь.       Это было нечто гораздо более тёмное, гораздо более первобытное — любовь, граничащая с одержимостью, преданность, требующая обладания и контроля.       Погрузившись в водоворот собственных мыслей, Сентинел едва заметил, как с тихим шипением за его спиной открылась дверь. Он отдалённо слышал тихий шелест её сервоприводов, когда она приближалась, и цокот её металлических ног по полу. Эйрахнида была одной из немногих кибертронцев, которые осмеливались обращаться к нему напрямую.       И только когда мало эмоциональный голос прорвался сквозь туман его мыслей, он вернулся в настоящее:       — Сир, прошу прощения, но я надеялась обсудить график предстоящих торговых переговоров с сектором...       Сентинел поднял манипулятор, прося тишины. Эйрахнида послушно замолчала.       Со смешанными чувствами Сентинел направился в Зал Совета, стараясь не оглядываться на происходящее в лаборатории. Он позже разберётся с тем, кто допустил оплошность.       Но сможет ли он осознать, что его «любовь» неправильна?       Конечно же нет.

• ══─━━── ⫷⫸ ──══─━━ •

      До блеска вымытый пол отдалённо что-то напоминал Лиаму, но тот не мог понять, что именно. Задумчиво прикрыл школьный шкафчик. Появлялось ощущение сжатия в груди, как если бы ему на неё поставили ногу в тяжёлых берцах. Неприятное чувство.       Лиам не скажет, что раньше очень любил школу. Некоторые учителя имели привычку называть учеников по фамилии из вредности, из-за чего тревожность подкрадывалась быстрыми гусиными шажками. Но ему в принципе нравилась сама школьная атмосфера. Вся эта беззаботность, разговоры о вышедших видеоиграх или о девчонках, редкий обмен журналами «Playboy», да и подростковые романы с горячими красотками. Хотя-я-я... Это уже подростковая жизнь, а не школьная атмосфера.       Но как же он рад, что в своё время успел попробовать всё перечисленное. Кроме отцовской любви. Материнской ему было достаточно.       Жестокий смех бывшей школьной банды эхом отдаётся в его ушах, когда он подхватывает красный рюкзак. Взгляд приковывают пять парней, среди которых находился Оз. Напротив них, дрожащий парень, съёжившийся у шкафчиков с рюкзаком в руках, — главная мишень для их безжалостных насмешек и ударов.       Лиам хмуро поджимает губы, припоминая в своё время обычную подростковую жестокость.       Юноша наблюдает, как его брат Освальд, тогда ещё тощий семнадцатилетний подросток, насмехается и оскорбляет перепуганного мальчика. Эта сцена — болезненное напоминание о безудержной жестокости, которую когда-то проявляли близнецы, свидетельство их заблудшей юности и жажды признания среди безжалостных сверстников.       Сердце Лиама сжимается от угрызения совести, когда он вспоминает, как стоял там, не пошевелив и пальцем, чтобы остановить издевательства. Лишь смотрел на то, как на парня или девушку в туалете вываливают содержимое ближайшей мусорки, кидают им в тарелку объедки, травили за внешний вид, за характер. И не говорил ни слова. Он не помнит, нравились ему эти издевательства, или нет. Помнит только, что пару раз тушил бычки сигарет об одного из жертв травли. И бывало, что он иногда вмешивался, прекращая самые жестокие издевательства, когда ему это было выгодно. Он вспоминает проблески сочувствия и совести, которые появлялись в эти моменты, но тут же исчезали в пучине подростковой апатии.       Если он раньше испытывал гордость и какую-то значимость, то теперь эта старая гордость будет казаться ему пеплом во рту.       Насмешки режут слух, как скрежет ногтей по доске. Каждое оскорбительное слово болезненно напоминает о том, каким бессердечным подростком он когда-то был. Беззаботная жестокость его юности кажется ему чужой, неподходящей кожей, которую он сбросил, оставшись голым и беззащитным.       В семнадцать лет он был такой же частью проблемы, как и Освальд.       Сейчас от прошлого себя как-то противно.       — Шухер! — ну... А как ещё можно «предупредить» подростков? Довольно-таки узнаваемое и короткое словцо.       Услышав это одно единственное слово, двое из хулиганов, чьи имена уже давно красуются на доске в полицейском участке, сорвались с места. Они даже не обернулись, пока убегали. Вскоре через несколько секунд и другие подхватили настрой, разбежавшись в разные стороны по коридору.       Оз, быстро кинув взгляд на Лиама, кивнул и также быстро ретировался с места травли.       Убедившись, что банда разошлась, подходит к трясущемуся парню. Лиам осторожно берёт его за руку, помогая ему подняться. Ободряюще сжимая его ладонь, он говорит:       — Послушай, тебе нужно уйти отсюда. Сейчас же, — Лиам невольно оглядывается, замечая на себе редкие взгляды школьников. Те, заметив его оглядку, поспешно отворачиваются, делая вид, что не заинтересованы. — Я разберусь с ними. Просто уходи, хорошо? И не возвращайся завтра в школу. Оставайся дома, пока... пока всё не уляжется.       Лиам мягко, но настойчиво, подталкивает парня к выходу.       — И, эй... Я сожалею. Обо всём, — добавляет он, чувствуя себя неуклюжим и неуместным, но тем не менее искренним.       Жертва немного заторможено кивает, но потом благодарно улыбается и уходит.       Смотря ему вслед, Лиам не может не почувствовать гордость за свои действия. Возможно ему потом Оз выскажет недовольство ложной тревогой... Но это будет потом, а поэтому насрать.       Тяжёлое бремя его прошлых поступков немного спадает с его плеч, сменяясь робким чувством искупления.

• ══─━━── ⫷⫸ ──══─━━ •

      Лиам переступает порог кухни, чувствуя аромат свежеприготовленной лазаньи. Зелёный цвет стен не вызывает тошноты. Напротив, он даже заставляет улыбаться.       Он видит, как его мать накрывает на стол, пока четырёхлетняя Марта с раскрасневшимся лицом и хлюпающим носом медленно пережевывает горячую пищу. Болтая ногами, она в некоторые моменты рассказывает о прошедших в детском саду событиях.       На губах Вивьен появляется улыбка, когда она поднимает взгляд на звук его шагов.       — Лиам! Надеюсь, ты голоден, потому что я приготовила много, — говорит Вивьен, прищурив глаза.       — Я умираю с голоду, мам, — отвечает парень, улыбаясь в ответ, и садится за стол рядом с сестрой.       — Лиам, угадай, что сегодня случилось на обеде? — спрашивает Марта с набитым лазаньей ртом. Прежде чем Лиам успевает ответить, их мать мягко упрекает её.       — Марта, дорогая, мы уже говорили об этом. Пожалуйста, не разговаривай с набитым ртом, — Вивьен говорит мягко, но с нотками строгости в голосе.       Лиам лишь усмехается, ласково взъерошив волосы Марты.       — Я весь во внимании, малышка. Расскажи мне всё, — он ухмыляется, искренне интересуясь приключениями своей младшей сестры.       Марта начала рассказывать о событиях, даже немного позабыв о лазанье. Всё время перескакивает с темы на тему, с человека на человека, из-за чего на миг теряется нить повествования. Но несмотря на это Лиам сейчас чувствует себя счастливым человеком.       Освальд неторопливо входит на кухню, оглядывая домашнюю обстановку. Он плюхается на стул рядом с Лиамом, и на его лице появляется лёгкое раздражение.       — Не могу поверить, что ты действительно ешь эту дрянь, — он закатывает глаза и кивает в сторону тарелки Лиама.       Лиам просто пожимает плечами, отправляя в рот вилку с лазаньей:       — По крайней мере, мамина стряпня намного лучше того дерьма, которое ты вечно заказываешь на вынос.       Вивьен бросает на Оза предупреждающий взгляд, но он лишь пожимает плечами, широко улыбаясь.       Звяканье столовых приборов о тарелки и приглушённый разговор вскоре наполняют уютную кухню. Вивьен увлечённо рассказывает о своём рабочем дне, оживлённо жестикулируя вилкой.       Лиам наблюдает за разговором, и его охватывает чувство нормальности и причастности. На мгновение странные события этого дня отходят на второй план, уступая место успокаивающему ритму семейной жизни.       Но с каждой ложкой, что отправлял в рот, он постепенно начинал чувствовать себя нехорошо.       Не говоря ни слова, Лиам отодвигает свой стул от стола, громко царапая ножками по линолеуму. Разговоры затихают, а взгляды пересекаются на парне. Он тихо извиняется и выходит из кухни, а потом по коридору идёт в сторону ванной.       Войдя в ванную, Лиам щёлкает выключателем. Флуоресцентная лампа загорается, осветив небольшое помещение. К горлу подкатывает тошнота, из-за которой парень мигом склоняется над унитазом. Он шумно дышит, с тревожным сердцем ожидая, когда ему «станет легче». Проходят минуты, но блевать, как назло, не получается.       Лиам надавливает пальцами на корень языка, чтобы искусственно вызвать рвоту. Но и это почему-то не помогает.       — Да не может быть такого... — пробормотал Лиам, вставая с колен.       Он решает умыть лицо и выпить таблетки.       Он наклоняется к зеркалу, ожидая увидеть своё отражение. Но вместо этого он видит только отражение унитаза и кафельной стены позади себя, но не своё лицо.       По спине Лиама пробегает холодок, когда он наклоняется ближе, и его глаза расширяются от недоверия. Он протягивает руку и прижимает ладонь к прохладному стеклу, будто ожидая, что она пройдёт сквозь него. Но поверхность остаётся твёрдой.       Лиам отшатывается назад. Сердце бешено колотится в груди, и его охватывает чувство тревоги. Может мама плёнку какую-то наклеила?...       Он делает глубокий вдох, пытаясь рационально объяснить это странное происшествие, но безуспешно. Трясущимися руками он выключает свет в ванной и возвращается на кухню.       Вивьен обеспокоенно нахмурилась, когда заметила бледность лица Лиама. Она встала со своего места и подошла к сыну. Оз, однако, остался сидеть со странным выражением на лице. Это была смесь замешательства, разочарования и чего-то ещё...       — Мам, ты что-то наклеила на зеркало? Я... Я не вижу своего отражения в зеркале. Это просто... это просто унитаз, — Лиам запнулся.       — Я ничего не клеила... Пойду посмотрю, — женщина выходит с кухни быстрыми шагами.       Оз откинулся на спинку стула.       — Ну-ну-ну... как жаль, — протянул Оз, и в его голосе прозвучала тошнотворная слащавость, которой не было в его глазах. Лиам перевёл взгляд на брата. — Это действительно досадно. Терять себя, кусочек за кусочком, пока не останется ничего, кроме пустой оболочки, которая смотрит на тебя... или, в данном случае, вообще не смотрит.       Он медленно встал, и его стул с грохотом упал на пол. Сделав шаг к Лиаму, он продолжил, понизив голос до леденящего шёпота:       — Но, может быть настоящий вопрос в том... был ли ты вообще когда-нибудь здесь? Или ты исчезал так долго, что даже зеркало перестало пытаться удержать твою ускользающую сущность?       Лиам сделал шаг назад, с тревогой наблюдая за Освальдом.       — Может быть, ты теряешь связь с тем, кто ты есть на самом деле? Или, может быть, это предупреждение. Взгляд в бездну, которая ждёт тех, кто осмелится сойти с пути судьбы, — на миг взгляд Оззи потеплел. — Будь осторожен, Лиам. В конце концов, дорога в Ад вымощена благими намерениями.       Дальше парень слушать не стал. Он вылетел из кухни так, словно там были не его родная семья, а горгульи из ночных кошмаров. Некогда успокаивающая привычная обстановка дома теперь казалась тревожной.       Лиам дёрнул ручку двери, что вела в ванну. Она поддалась не сразу, словно кто-то специально держал её по ту сторону двери.       Когда дверь распахнулась, его ослепил яркий свет. Он отшатнулся назад, инстинктивно закрыв глаза.       В ушах зазвучал протяжный тонкий свист, что слился в унисон с быстро бьющимся сердцем. На языке медленно появился металлический вкус с примесью свежего и тяжёлого. Резкая боль прошлась по мышцам высокоскоростной молнией, породив в глазах ещё одну вспышку. Белое полотно застелило взгляд. Вскрикнув, Лиам выгнул спину и сжал руки в кулаки. Было ощущение, словно его живьём перемололи в шредере, а потом с особой кропотливостью сшивали обратно. В некоторых местах, особенно на сгибе локтя, чувствовался холод.       Когда боль отступила, парень, стараясь осторожно отдышаться, подмечает прохладный металл под собой. Осознаёт, что сейчас лежит.       Когда зрение проясняется, Лиам с широко раскрытыми глазами смотрит на несколько ботов над собой. Взгляд прыгает с оптики на визор, с визора на оптику в панике. Писк сменился на гул механизмов и щелчковых голосов кибертронцев. В другом конце лаборатории он может заметить двух ботов, что работали с компьютерами. Замечает, что к его телу подсоединено множество тонких трубок, по которым всё ещё течёт какой-то раствор.       Что он здесь делает?       Что происходит?       Неужели вся семейная идиллия была сном?       Он попытался сесть, вызвав взволнованные и предупреждающие восклицания от ботов, не решающихся его остановить. Однако им и не пришлось: у Лиама не нашлось сил хотя бы немного приподняться. Боль вновь разнеслась волной по всему телу. Но теперь больше всего почему-то болела правая рука, нежели левая.       Проморгавшись, словно ему в глаза песка насыпали, Лиам вздохнул. Шипение кислородной маски успокоило его лишь на миг.       Ведь подняв правую руку, он заметил одно, что особо сильно въелось в его разум:       У него не было безымянного пальца.       Нет, раньше-то он был, и Лиам это точно помнит.       Отчаянная, мучительная пустота зияла внутри него там, где когда-то был его палец. Боль пульсировала в такт его бешеному сердцу. Лиам чувствовал себя оскорблённым, изуродованным. Его тело было осквернено жестокой дланью Судьбы. Слезы боли и разочарования жгли ему глаза, грозя в любой момент хлынуть по щекам.       Он чувствовал липкую теплоту собственной крови, которая теперь остывала на его коже. Её едкий вкус, смешивающийся со странным химическим привкусом, оседавшим на языке.       К горлу подкатила тошнота.       По лицу Лиама потекли слёзы, когда переполнявшие его чувства наконец вырвались наружу. Он всхлипнул раз, другой, его тело сотрясалось от отчаяния. Солёные капли стекли по виску к ушам, вскоре теряясь в волосах. В тот момент он чувствовал себя совершенно потерянным, одиноким и преданным. Будущее казалось мрачным и безнадёжным, и Лиам задавался вопросом, сможет ли он когда-нибудь вернуться домой, к жизни, которая теперь казалась жестокой иллюзией.       Мутными от слёз глазами Лиам откидывает лабораторию взглядом. И цепляется за синее пятно там… сверху. Личность узнаётся не сразу, но Лиам уже не знает: радоваться или реветь ему.       Изоляция была физической болью, зияющей пропастью, которая грозила поглотить его целиком. Или как там Оз выразился? Всепоглощающей Бездной? Да. Да, это оно... И именно здесь Лиам понял уже точно и наверняка:       Не сможет. Его не отпустят. Ни Праймус, ни его Земной Бог.       Здесь его личный Ад за все те ошибки прошлого, что он совершил. Изоляция, боль, страх — всё это было жестоким возмездием, искуплением грехов его юности.       Это его вина.       И Сентинела. Он ведь обещал, что исследования не будут причинять ему вреда. Но когда Лиам посмотрел на окровавленный обрубок на месте пальца, он не смог сдержать горький смешок, вырвавшийся из его горла. Вред. Какое жестокое преуменьшение для агонии и ужаса, которые он сейчас испытывал.       Ему хотелось закричать, взбунтоваться против несправедливости всего этого. Но из его горла вырвался лишь прерывистый, хриплый шёпот — мольба к божеству, которое давно отвернулось от него.       — Почему? Почему так? — голос Лиама дрожал, слова были едва слышны, а по щекам текли слёзы.       Следя за происходящим с коридора через стекло, Сентинел не мог не почувствовать облегчение. Проведённые ещё два орна в знании, что человек находился на грани актива и дезактива сводила с ума в худшем смысле.       Ему нужно было подумать, спланировать, найти способ удержать Лиама и сделать его своим... навсегда. Чтобы никто не смог забрать его. От этой мысли Сентинела охватило темное, извращённое возбуждение и предвкушение того, как далеко он зайдет, на какие глубины сможет опуститься.       Естественно, если он уже не коснулся самого абисса.