#Нахал

       Утреннее солнце лучами прорывалось через не зашторенное окно, щекоча и обнимая моё напряжённое лицо, чтобы я, наконец, поднялась с нагретой постели. Оно нежно светило прямо в глаза, которые не хотелось открывать, и удивляло своим нечастым появлением в раннюю весну, уже наскучившую грязными лужами и потаившим снегом. Хотелось либо чуть дольше задержать в себе душераздирающую зиму, либо встретить лучезарный апрель: цветущие парки так и всплывали в сознании; подстриженные деревья аллей, где благоухали новые почки и появлялись первые листки, маячили где-то рядом; ухоженные достопримечательности и памятники культуры требовали большего внимания, а их смотрители — трепета окружающих. Было всё-таки в Москве что-то памятное, знакомое, но точно не родное.        Столица была домом, приютившим мою семью в далёком детстве, но почему-то до сих пор убивающим меня. Она удручала и разочаровывала. Меня бесили вечные пробки, слишком быстрые остановки автобусов и неудачные попадания на начало красного света пешеходного светофора. Город был слишком велик для моей персоны, ведь порой требовалось потратить пол дня, чтобы попасть в нужную точку маршрута, и меня вечно раздражали постоянные прохожие, желающие познакомиться, спросить дорогу или просто поздороваться. Люди в Москве были разные: угрюмые и злые, дружелюбные и общительные, одинокие и скитающиеся — все с какой-то одной общей аурой пленившей столицы. От них веяло скукой и усталостью, хотя, конечно, встречались и незаменимые туристы, идущие с ужасно огромной улыбкой на губах и телефоном, который разрывался от переизбытка фотографий.        Я нехотя подняла веки, шарясь ладонью по простыни в поисках телефона, но вовремя вспомнила, что тот остался в гостиной. Приподнялась на локтях, затуманено оглядывая комнату: почти стандартная, но необитаемая, просто спальня с большой кроватью, стоящими по бокам тумбочками и шкафом у дальней стены. Повернулась к будильнику, едва различая цифры, и уверенно откинула от себя одеяло, выбралась из его кокона и пошла в ванную. Отражение моё мне снова не понравилось, а потому в ход пошли ледяная вода, увлажняющий крем и чистка зубов.        Вскоре в кухню вошёл совершенно другой человек: кожа восстановилась за ночь, глаза обрели изумрудный оттенок, а одежда больше не была похожа на ту, что берут с помойки. Я улыбнулась и вышла из квартиры, запирая её на два замка.        Улица встретила меня зыбким ветром и лёгкой моросью, заставляя посильнее натянуть капюшон и выйти из-под козырька подъезда. Я по привычке достала наушники, втыкая штекер в разъём телефона, и врубила музыку на максимальную громкость. Шаг за шагом проходила серую монотонную улицу, где сновали толпы таких же одиноких людей, и качала головой в такт песням, наконец возвращая себя в ощущение полного отрешения от мира. Было привычно, было по-свойски трафаретно: на душе творился раздрай от порции уединения, а в голове летали разноцветные желания.        Я огляделась и ступила к парку, где уселась на холодную и влажную лавочку, скрытую от внешнего мира огромной ивой. В столь людном месте почему-то совсем не было прохожих, которых можно было рассмотреть лишь с одной открытой стороны, неприкрытой ветками дерева, и именно поэтому я любила эту скамейку — место силы и изолированности. Как по велению сценариста в ушах распевался грустный трек, добавляющий одновременно комичности и некой трагедии. Надо было хорошенько подумать, что же делать дальше. Надеяться на грант? Просить начальника вернуть мне мою должность? Залиться алкоголем?        Я разрывалась в вопросах, неминуемо атакующих каждую клеточку тела, и стучала пальцами по коленкам, решая, что первая идея — самая лучшая, пусть надежды были почти невесомы. Даже не верила в этот дурацкий конкурс, хоть подруга и сообщила, что победитель будет выбран справедливо. А почему? Наверное потому, что учувствуют в нём тысячи! Где там я, живущая на дне бутылки?        И разочарование в себе ударило в виски, пока я всё-таки размышляла над продолжением своей жизни. Права была мама: надо было что-то менять, ведь время утекало сквозь худенькие пальцы непомерно быстро. Потому я отбросила весь негатив в самый дальний ящик и покрутила головой, строя свои следующие действия: сначала поход в магазин и покупка хоть каких-то продуктов, потом доведения проекта до шедеврального состояния и непьяные посиделки с Ирой. Самокопанием же можно и потом было заняться?        Резко поднявшись, направилась к круглосуточному супермаркету, пытаясь вразумить внутренний голос в то, что я смогу изменить свою жизнь. Продолжала мерить тротуары короткими и быстрыми шажками, попадая своими старыми «найками» в миллиметровые лужицы, и талдычила, талдычила, талдычила. Себе под нос, естественно.        В забитом до духоты общественном транспорте я стояла у самых дверей, облокачиваясь на жёлтые поручни, и искала мелочь в карманах, которые доверху были забиты непонятным хламом. Нашла какие-то обёртки конфет и несъёденную до конца жвачку, купюру номиналом в пятьдесят рублей и несколько бронзовых монеток. Обрадовавшись находке, я вынула наушники из ушей, прося водителя остановиться на нужной улице, и скинула деньги в специальный бачок, стоящий на приборной панели. Тот кивнул, не оборачиваясь, и спустя пару перекрёстков притормозил, озвучивая местоположение.       Выпрыгнув из автобуса, я ловко прошмыгнула через трассу и вошла в «Пятёрочку», с прохода вешая на локоть синюю корзинку. В первом отделе взяла свежий ржаной батон и несколько упаковок пончиков, во втором — плавленный сыр, йогурт, молоко и сметану, а дальше набрала от всего по мелочи: шоколадку, куриный окорочок, пиццу и соки, пачку шоколадных сигарет. Идеальный же набор! Оплатила всё на кассе, радуясь отсутствию очереди, и не решилась идти обратно пешком — заказала такси. Приехало оно спустя несколько минут, и мужчина кавказской внешности любезно помог мне загрузить пакеты в автомобиль.        — А у дома вас кто-то встретит? — неожиданно спросил он с сильным акцентом, заводя машину и ловко выруливая с бесплатной парковки.        — Нет, — усмехнулась я, почему-то ни капельки не опасаясь его.        — Вы ничего не подумайте только! Я просто помочь хотел продукты до дома донести, а то нечего девушкам такие тяжести носить.        Удивившись такому радушию, я улыбнулась в зеркало заднего вида и поблагодарила мужчину, без слов соглашаясь с ним. Жаль только, что улыбка моя была фальшиво вежливой, нежели признательной: эмоции всё так-же не подчинялись мне. Всё-таки не просто меняться по одному желанию. В схватке с самой собой хотелось одержать победу, получить заветный кубок и наплевать на голос в голове, плюющийся ядом и желчью, намеревающийся подпортить все задуманные действия, и я с явным упорством отгоняла ту тень раздражения. Хмурилась, приказным тоном веля себе вслушиваться в болтовню таксиста, уже заскучавшего за утро, и считала про себя до десяти — до ужаса хотелось курить.        — И две дочки у меня — красавицы! В садик ходят, меня рисуют, — мужчина же выглядел искренне счастливым, и запах его удовольствия щекотал крылья носа, пока я глядела в окно.        Казалось, что ещё секунда и меня вырвало бы прямо в салон, пусть тошнота не надавливала на горло и осознание этих ощущений были почти беспочвенны. Ничего не скребло желудок, выворачивая его наизнанку, и чувствовала я себя вполне хорошо — разве что кисть правой руки немного побаливала, хотя к делу это отношения не имело. Так что же снова не устраивало мой истерзанный мозг? Быть может, он желал убиться, доводя себя до белочки? Или я обманывала себя, надеясь найти причину выкурить пол пачки за день?        Неизвестность душила, нервным тиком захватывая в плен пальцы, что начинали дрожать, и наводила суету. В голове быстро-быстро крутились всевозможные шестерёнки, чей скрежет заставлял жмуриться, а болты почти не удерживали их скорость. Ржавый металл ссыпался, разрушался, портя механизм целиком, и от этого я почти не воспринимала реальный мир, закатывая глаза и сжимая кулаки.        Таксист, кажется, продолжал усердно рассказывать про свою семью, но я не могла сосредоточиться на его словах, глушащих и путающихся в тишине. Всё сливалось в одну волну, и мой слух не воспринимал её частоту, слыша лишь обрезки и отдельные буквы. Нет, блять, нет! Пожалуйста, не сейчас! Нормально же всё шло… И молитвы мои не были услышаны, и воздух медленно нагревался, исчезая из лёгких, фактически лишая меня последнего выхода, а тело горело, плавилось сердце, но меня всё никак не могло отпустить, хотя мысленно я поклонялась всем Богам, что помнила из курса истории индейцев. Стискивала обивку сиденья до белых костяшек, пыталась вздохнуть, а солёные слёзы уже текли из глаз, тёплыми ручейками стекая по щекам.        — Эй, девушка! — вокруг что-то менялось, но взгляд плыл из стороны в сторону, и фокусировка не приходила.        На лицо опустилось что-то холодное и шершавое, почти пугающее, и буйный мужской голос надрывами прорвался сквозь вату, настораживая. Я стекла по сиденью, ожидая отпущения грехов, и просто расслабилась, как бы странно это не звучало. Вдруг поняла, что это было, и мысленно поставила таймер: надо пережить всего лишь две минуты!        — Меня скоро отпустит, не беспокойтесь, — прохрипела я едва слышно, почему-то заботясь о переживаниях таксиста.        — Может скорую вызвать? — прокричал он взволновало, — или воды дать?        — Воды…        По звукам я различила суетливые поиски бутылки и отлетающую на асфальт крышку, затем почувствовала, как к губам моим прислонилось горлышко. Сделала рваный глоток, тут же второй: прохлада стекла вниз, невесомо ослабляя хватку паники и давая возможность насытиться кислородом. Грудная клетка стала вздыматься, и вздохи получались громкими, что не на шутку радовало. Я приоткрыла глаза, часто-часто моргая влажными ресницами, и обратила внимание на треморные колебания рук, очень напоминающие картинки из страшных фильмов о психбольницах.        — Вы так напугали меня, — раздалось сбоку, и я повернула шею, осматривая сидящего на корточках мужчину. Он тёр виски, прижимаясь корпусом к открытой пассажиркой двери, и устало качал головой.        — Простите.        Оторопь путешествовала по внутренним органам, содрогаясь, дребезжа, но я максимально отрицала все свои чувства, ведь это не смертельно: люди не умирают от панических атак. Они терпят день, неделю, месяц, проглатывают порой все краски жизни, а потом задыхаются от страха — я такая же. Возможно, глупая, уверенная в собственном достатке, но так отчаянно пытающаяся найти себя, или неимоверно отрешённая, не готовая делиться своим миром. Так же легче: залить дыру в душе непробиваемым чугуном, и терпеть его раскалённую тяжесть, чтобы потом «целительные» швы наложить и прикрыться шрамами, как колючей проволокой. Сколько их там уже? И зажившие рубцами, и кровоточащие, и забытые, и до сих пор ноющие — десятки, если не сотни. Больно чувствовать каждый, когда происхождения не знаешь. Я не злилась никогда, не истерила — впадала в лёгкое безумие и сама себе напоминала душевнобольную, хотя спустя полчаса бежала на встречу ветру и повторяла восхищения этим миром, словно заезженная пластинка. Руки были связаны, укрыться нечем, да и не хотелось — почти добровольно сдавалась, чтобы пожить ещё хоть минуту.        А сердце продолжало колоться, уже чуть легче перенося последствия этой пытки, и с диафрагмы медленно слетали оковы, сдавливающие, режущие. Я ждала освобождения, пытаясь понять предпосылки фобии и стараясь выработать хоть какой-то иммунитет.        Давненько у меня такого не было, если честно. Думала, что переборола, переросла, а вот фигушки — мечты в океане лжи тонули. Вода была там серая, как непроглядный туман, и солнце почти не выглядывало, разрешая добавлять всю нездоровую жижу, мешать и мутить, дабы зелье верной смерти получилось. И я в том мирке частым гостем просыпалась: помогала, не думая о конечном результате, радовалась каждой выкуренной сигарете и выпитой бутылке, забываясь.        В мгновение это мне стало не по себе. Теперь чётко хотелось наладить жизнь и закодироваться к чёртовой матери, чтобы не повадно было на родную дорожку возвращаться. И настойчивость вытеснила дрожь, и атака паники вроде отступала: пальцы стали слушаться меня, а перед глазами прояснилась цветная картинка, как будто сознание вынырнуло из далёких глубин на поверхность.        — Может ещё попить хотите? — так же волнительно уточнил таксист, смотря на меня немигающе.        — Нет, спасибо, мне уже лучше.        — Можем ехать? Или вам стоит ещё подышать?        — Можем ехать, — он кивнул, быстрыми шагами возвращаясь за водительское место, а я закрыла дверь автомобиля, снова уставившись в окно.        Путь до дома казался медленным, но на самом деле я просто витала в облаках, размышляя о самой себе. По приходу в квартиру разобрала покупки, заварила кофе и, не сдержавшись, вышла на балкон с сигаретой в зубах. Курила спешно, просто желая насытиться никотином, а потом удобно устроилась на жёлтом пуфике, ставя ноутбук на колени и давая себе лёгкую оплеуху: что бы ни было — отлынивать от работы было строго запрещено. А дальше пошло, поехало! Я лихорадочно составляла презентацию, попутно рассматривая короткие ролики про всякие классные фишки для неё, и пыталась вызубрить каждый слайд; проверяла правописание, пунктуацию, гармоничность цветов и шрифтов, отвлекалась на поиск каких-то нужных цитат, пребывая в абсолютной тишине. И мне нравилось разрабатывать новые идеи, добавляя новую информацию в процессе, пусть часы летели, как свинцовые пули, свистящие над макушкой.        Я зашла на сайт гранта, вчитываясь в условия и обязанности, а потом по порядку восполняла пробелы: переносила на флешку файлы со своим анкетированием и краткое описание главной задумки по распространению и улучшению художественной литературы в стране, затем напряжно пыталась уговорить издательство распечатать пару экземпляров моего предыдущего детектива. Заполняла погрешности в проекте, не желая разочаровывать ни себя, ни Иру, и подпитывала себя лёгкой расслабленностью. Уверяла внутренний голос, что выбор этот — правильный, все последствия, — пусть даже не успешные, — тоже, и что я сама решила свернуть с привычного русла, дабы найти что-то более ценное.        На пару минут зависла в оцепенении, размышляя чего же «ценного» мне хотелось. Скорее всего, научиться нормально общаться с людьми и проявлять настоящие эмоции. Вот только «правильно» разговаривать — проблема достаточно сложная, когда ты непостоянное существо с плохими воспоминаниями за спиной и огромным даром самоуничтожения. Но мне всегда казалось, что позитивные чувства смогли бы излечить меня. Будь то хоть любовь, хоть дружба: человека же спасает человек? А где найти его? Ирка пробовала уже, неоднократно и безрезультатно, родители пытались — так же. Может быть, уже было поздно? Я не знала, а потому задавалась вопросом, надо ли надеяться, что меня освободят, вытянут из омута, ведь я ничего не смогу дать в ответ — уже опустошена до жути, до самой последней капельки крови отравлена. И найду ли я в себе силы не сдаться вновь? Продержусь ли хотя-бы неделю?        Я мотнула головой, откидывая все эти ненужные мысли, и стукнулась затылком о стеклянную дверь балкона. Нельзя было сдаваться! Проект ждал, издательство отвечало на сообщения, и меня ничего не останавливало, кроме собственной тени.        Телефон неожиданно разревелся в мелодии, и я приняла звонок.        — Я надеюсь, ты сейчас работаешь над грантом! — вместо приветствия пропела Кузнецова, вызывая у меня провинившуюся улыбку.        — Работаю. Ты скоро будешь? — я вернула взгляд на ноутбук, вчитываясь в открытую страницу.        — Да, сейчас переоденусь и к тебе. В «Красное и Белое» заскочить?        — Нет, — Ира задохнулась в трубке, сопровождая тишину громким кашлем, и на удивление не выдала шутку, пока я мысленно вручала себе награду. Что-ж, первый шаг уже был сделан! — А вот все мои запасы можешь забрать себе.        — Так, я чувствую, что нас ждёт серьёзный разговор, — вдруг прошипела она, громко дыша.        — Может потом? Мне бы в себе разобраться, а потом что-то рассказывать.        — Два дня даю, ясно? Потом разжуёшь мне каждый мой вопрос!        И молчание моё стало явным согласием, пусть подругу оно не волновало — докопаться она могла даже до трупа. Причём во всех смыслах.        — Чайник ставь тогда! Через двадцать минут буду, — и я сбросила звонок, не прощаясь.        Как Кузнецова меня вообще терпела? Сложно же понимать человека, у которого в сознании кровь рядом цветочками, разврат — с застенчивостью, и пустота — с мечтами. Хотя она тоже была не совсем проста: в ней пропасть самолюбия, гордости и надменности, но в то же время женственная доброта и милость. Точно в ней сливались два человека: один — с холодным умом, другой — с нежным сердцем, и я любила её. Искренне и душевно, пусть молчала, игнорировала, подставляла изо дня в день.        С её приходом не обнимала в ответ, не целовала в щёку, но смотрела, как мне казалось, с теплом. Она же ничего и не просила, раздеваясь и воруя мою еду, усаживаясь на балконе и без зазрения совести забирая ноутбук. Мы сидели рядышком, обсуждая наши проекты, что-то поправляли, изменяли. Рядом покоился столик с пустыми стаканчиками из-под кофе, что принесла Ира.        — Только я боюсь не успеть распечатать свою книгу, — протянула я задумчиво, когда Ира зашла в переписку с редактором издательства.        — Я уже давно её распечатала, — непринуждённо пожала плечами она, рассыпая по спине светлые волосы, и, даже не смотря в мою сторону, закрыла вкладку.        Во мне тут же развернулась песчаная буря, согревающая сердце — всё-таки подруга и любила меня больше, и ценила лучше, и заботилась чаще. Достойна ли я её была? И песок оседал внутри, круговоротом гоняя тепло, летал шурша, как перекати-поле в одинокой пустыне.        — Спасибо, — улыбнулась я, облокачиваясь на плечо Кузнецовой.        — Не за что, — в тон промычала она, вынимая из ноутбука мою флешку и вставляя свою. Открыла файл в платном аналоге «ПоверПоинта» и стала с достоинством демонстрировать его, изредка спрашивая, что можно было добавить.        Её идея незначительно отличалась от моей. Ирка планировала создание модного литературного журнала, что мог бы привлечь новых читателей, и возглавление его в своём лице. Она часами рассказывала о нём, о ныне небезуспешном сообществе «Перро» и о Тоше. Как он появился в нашем разговоре — неизвестно, но теперь я знала, что парня повысили до ведущего корреспондента со своим личным оператором, и что теперь в их семейном гнёздышке появился кот Люк. Подруга показывала фотки чёрного пушистого зверька с жёлтыми глазами и их счастливые мордашки.        С Тошей, — он же Антон Шастун, — знакома я была с первого курса университета. Он представлял из себя двухметровую шпалу, чьей фигуре позавидовала бы каждая девчонка, с тёмно-пшеничными волосами и зелёными глазами. Парень был смышлёным и смешным, очень милым и порой неуклюжем, а Ирка влюбилась в него сразу после второго свидания. Рыдала, конечно, сильно, ведь в планах было найти взрослого бизнесмена, желательно голубоглазого брюнета, но, как говорится, не судьба. Так они начали встречаться, гулять, сбегать с пар, а на последнем курсе и вовсе съехались — мне казалось, что предложение руки и сердца тоже не за горами.        Обсудили мы и его «белобрысую курву» — коллегу по работе, к которой Кузнецова очень ревновала своего парня, и успели даже прочитать статью о том самом дисквалифицированном члене жюри. Одного не поняли: замена ему будет или нет? Слегка порадовались, потом огорчились и забыли: русло разговоров свернуло в противоположную от работы сторону.        — Так ты больше не планируешь искать парней по барам? — со смешком поинтересовалась Ира.        — Один раз было, Кузнецова. Не надо вспоминать! — гаркнула я, чуть привставая с пуфика и наклоняясь над балконом. Подожгла сигарету, затягиваясь шоколадным ароматизатором, и обернулась на подругу.        — Ладно, ладно! — сложила она ладони в жесте капитуляции, кривясь от дыма, что я пустила ей в лицо. — Значит пить ты бросила, а курить — нет?        — Это не так просто.        — Но попробовать-то стоит?        — Дай мне время привыкнуть к вечерам без бухла, а! Потом и с этим разберусь, — хотелось добавить «если получится», но я категорично промолчала. — А ты и вправду забери от меня всё, пожалуйста. Там вино, коньяк и далее по списку.        — Водка тоже присутствует? — хмыкнула Ира, поднимаясь ко мне. Она облокотилась руками об ограду балкона, всматриваясь в ночную Москву, и закусила губу.        — Да… или нет. Не помню.        — Окей, заберу.        — Спасибо.        Я буквально слышала её громкие мысли, что хотели добиться от меня правды, и сожалела о своём скотском поведении: слова врезались комом в горло, останавливаясь и разбиваясь. Мне хотелось забыться в чувствах, сброситься в пропасть, лишь бы показать, что я тоже ею дорожу. И улыбка подруги была бы прекрасна, но итог такого полёта предначертан, известен всем — вернуться шанса не будет. А я ведь так боялась! Так переживала о своём состоянии, что идея спрыгнуть казалась губительно горькой: в случае неудачи, — и речь сейчас шла не о Кузнецовой, — я бы обязательно вернулась к апатии, возможно даже принимаясь за что-то похуже, чем алкоголь и сигареты.        В глубине души я понимала, что без конца отрицать свои эмоции, — все эти страхи и печали, — путь в никуда. Если бы я продолжила прятаться в укрытие всякий раз, когда мне была жизненно необходима помощь, то дистанция между мной и близкими никогда бы не уменьшилась. А ведь всё казалось простым, как кусок хозяйственного мыла, но говорить не получалось, и это огорчало. Сбегать при первых трудностях было легче, чем открыто заявлять «Хьюстон, у меня проблемы!» — возможно, это играла самая обычная защитная реакция.        — Устроишь Тоше романтический ужин, — скрасила я тишину, сбрасывая пепел в невесомость.        — С водкой? — снова хмыкнула она.        — С вином. Оно вкусное, правда.        — Ты другого и не пьёшь, — Ира повернулась ко мне, желая посмотреть реакцию на эту недо-шутку: я натянула уголки губ вверх, соглашаясь в немом кивке.        — Книжки мне как от тебя забрать? — перевела тему, делая тягу уже самого обычного табака.        — Курьером с утра отправлю. Мать, не ссы, успеем всё и обязательно до финала дотопаем. Я глотки всем перегрызать буду, так что булки сжали и вперёд!        — Есть сжать булки, капитан, — я подставила ребро ладони к виску, имитирую отданную честь, и оттопырила попу под чужой смешок.        Ирка ушла через четверть часа, стуча десятком бутылок в двух пакетах, и квартира моя погрузилась в одиночество. Может тоже стоило кота завести? Я выключила везде свет, на ощупь ориентируясь в пространстве, и пошла на кухню, дабы отломать ломтик молочного шоколада с кокосом и поправить своё настроение. Затем приняла прохладный душ, натянула пижаму и вернулась в спальню. Поставила ноутбук на зарядку, выкинула стаканчики из-под кофе, будильник запрограммировала зачем-то на шесть утра и, спокойно выдохнув, улеглась в кровать.        Господи, дай мне сил!