#Нахал

Какое-то время спустя.

       Ментоловый дым проникал в лёгкие, удушливым приступом оседая на задворках уставшего и почти не бьющегося сердца. Он клубился где-то внутри, прорывался в вены, оснащая кровь примесью странного табака, а потом обрушивался новой порцией жгучих и ненужных мыслей. Туманя разум, поглощая в себя всю ненависть и боль, он вынуждал беззвучно плакать, глядя в серое запачканное окно.        За стеклом — ливень. Беспощадный и громкий, как переполненная туристами Москва, до дрожи холодный, до мурашек обжигающий. От его попутчика, ветра, гулкий свист стоял в ушах и зябкие порывы сквозь открытую форточку заставляли сильнее вжимать в тело колени.        И я, отчуждённо наблюдающая за резко сменившейся погодой, не была огорчена: обнимашки с морозным воздухом — моё любимое занятие, хотя бледно-бежевая кожа уже говорила об обморожении, а иссиня-фиолетовые губы кричали о скором отключении сознания. Я же неспешно прокручивала между тонкими пальцами белую сигарету, тлеющую на конце ярким огоньком, и продолжала изящно курить, вслушиваясь в удары громоздких капель воды.        Наслаждалась безысходным одиночеством, которое держало меня в своих цепким лапах, и тихонько отпускала все эмоции. Мне нравилось лишь чувство мёртвого, словно на кладбище, спокойствия. В глубине души не было бушующих волн, содрогающихся из-за убийственного шторма, и вместо страха появлялось безразличие. Оно, почти как летнее солнце, грело изнанку, оставляя шанс на будущее в виде не затушенного пламени, которое медленно разгоралось. Я ждала пожара. Хотела всепоглощающего огня, который оставил бы от меня лишь кучи пепла и невыносимый запах гари. Так было бы проще. Так было бы правильнее.        Но я продолжала сидеть на грязном подоконнике, выкидывая в окно уже шестой бычок, и ничего не предпринимала. Пуская всё на самотёк, вглядывалась в пёстрые отблески процветающей Москвы, где каждый прохожий торопился куда-то исчезнуть, и в бешеный ритм жизни, которому не могла подчиниться.        В голове была пустота, в буре ожиданий — неясность. Мечты заканчивались на ещё одной сигарете, а мысли по приказу растворялись в тишине, нерушимой даже жильцами многоэтажки. Я улыбалась ночному небу, покрытому тысячей тусклых белых звёзд, и очерчивала жёлтую неполную луну, лежащую на импровизированной ватной подушке, представляющую из себя скопление едва заметных облаков. Не хватало только грохочущей по барабанным перепонкам музыки, невпопад льющейся из любимых наушников. Жаль, что такой возможности в каталоге быстро доступных действий как раз таки и не было, ведь телефон выключился ещё полчаса назад, блекнув в лицо анимацией разрядившейся батарейки.        Я лизнула обветренные губы, прислоняясь затылком к стене, и закрыла тяжёлые веки. Спать не хотелось, но в темноте было куда лучше, в мраке — привычнее. Там не благоухали радужные надежды и сладкая ложь. Не трепыхались иллюзионные предвкушения и обманчивые обещания исправить себя. В мгле я не намеревалась переписать выученный наизусть сценарий своего существования, где я сама — жертва, а жизнь — поле сражений, в котором все мои попытки ведения боя были беспринципно проиграны. В таком странном единении с собой не могла врать, пусть иногда очень хотелось напустить дымку фальшивой улыбки и задорного смеха. А как же сложно было порой признаться в том, что я не помнила как звучало моё искреннее хихиканье, милый голос, не пропитанный сигаретным дымом; как выглядели ямочки на когда-то пухлых щеках, блестящие глаза, в которых летали искрящиеся огоньки.        Пальцы рук немели с каждой минутой всё больше и больше, а про ноги говорить вообще не хотелось: они больше напоминали куски тяжёлого айсберга, которые не удавалось поднять. Всё тело ломило от не меняющейся позы и промозглого холода, которого я по истине считала своим лучшим другом. Живот скручивало от одного малейшего движения, а дышать становилось всё сложнее, ведь ледяной воздух не хотел проникать в горло, оставляя ожоги.        И я бы точно соврала, если бы сказала, что не хотела этой «ломки». Наоборот, мне доставляло удовольствие то мгновение, когда я находилась в прострации между реальностью и потерей сознания, вдруг чётко понимая, что чувствую, что живу. Именно в это время разум определял черту, за которую нельзя переступать. Она, — горящая красным неоном и нежеланием жить, — неожиданно возвращала в грубое бытие, где все детские страхи обнажались под прытким взором высших сил. Было жутко, несвойственно бредово, но только это ощущение давало новую энергию на продолжение хоть и грустного, но всё-таки существования.        Я никогда не хотела умирать без особых на то оснований и считала, что самоубийство — удел слабых, бесхребетных и глупых, но при всех этих домыслах мне постоянно казалось, что эта жизнь — пустая трата человеческой значимости. Я была той самой низкой оценкой социальных опросов, которая тянула рейтинг глубоко в пропасть. Тем самым грязным пятном среди белоснежного мечтающего общества. И это угнетало, вынуждая взвинчивать в черепную коробку всё больше спасительных болтов, держащих равновесие, сохраняющих мелкие трещины и расколы.        Я не фантазировала, строя воздушные замки и представляя себя счастливой и не измученной. Было бы тупо надеяться на лучшее, когда все мои прожитые часы были серыми воспоминания, а следующие дни — грозными тучами. Не ложилась спать, вкушая различные истории, когда сильные руки смогли бы вытянуть меня из омута апатии и самокопания, чтобы подарить цветные мелки и раскрасить чёрно-белые сны. Бестолково было бы верить в судьбу, готовящую мне что-то более ценное и необратимо важное. К тому же, все эти мысли — лишь помутнение рассудка, желающего стать чем-то стоящим. Вот только зачем ему это было надо?        Тем временем ароматный вкус ментола проникал всё глубже, вводя в гипноз, и меня точно устраивал холодящий воздух. Казалось, ещё пара затяжек, и я сложилась бы в кашле, задыхаясь, но это было чем-то желанным, нежели устрашающим. Горький никотин сселился в сознании, утешая, пусть я уже почти не различала его. Только лишь поглядывала на свои тонкие трясущиеся пальцы, и в миллионный раз не понимала своё расстройство. Что за тремор? Что за бред? Вроде бы и привыкнуть пора было за двадцать с лишним лет, а каждый раз — как первый: непонимание струилось блёклым туманом, а неукротимое смятение отбивало потребность в словах. Фобия, действуя как самый жестокий токсин, опоясывала шею, стягивая своими тугими лозами мышцы и позвонки, перекрывая доступ кислорода. Она, — чёрная и прогрессирующая, — ядом плевала в кровь, смешивая жгучий цианид с ртутью, лишь бы заставить страдать, мучаться и бояться. Срабатывая то ли как щит, то ли как атакующий меч, — болью отдавалась в виски, настораживая.        И я не плакала и уже почти не дрожала, пусть тело само за себя просило найти тепло. Внутри разливался безмолвный холод, и от хлипкой негреющей куртки не было толку, хотя согреться теперь было жизненно необходимо. Сухие губы слипались вместе с сигаретой, рассудок утекал извилистым ручейком и сон захватывал в свои цепи всё больше, пока я разглядывала ночную Москву.        За спиной находилась дверь в мою квартиру, куда мне почему-то не хотелось идти. Вроде вот она, тишина, — руку только протяни, да зайди на кухню, чтобы чая горячего напиться, но этого не хотелось, пусть и требовалось. Я не знала куда себя деть, метаясь в мыслях пугливым зверьком, убегающим от хищника, и прижимала к себе острые колени, дышала как-то по странному загнано.        Такие приливы апатичности не часто придавливали меня к стенке: не могла я противиться только в тех случаях, когда судьба не просто поворачивалась ко мне задницей, а поднимала грозный кулак, собираясь впечатать его в нос. Возможно, срабатывали инстинкты и я старалась убежать от проблем, а возможно, по мне давно плакала психушка — уверенности в том, что я нормальная не было. Но абсолютно каждый такой вечер, наполненный либо спиртным, либо сигаретами, напоминал мне о моей ничтожности, хотя на следующее утро я натягивала маску безрассудного счастья и пыталась наладить хоть что-то. Честно сказать, я даже не была точна в том, какой личности отдавалась на протяжении своей жизни, то усердно трудясь на работе, то ленивым бомжом ночуя на лавочках. Так ведь не должно быть?        А эта ночь стала неким выходом из реальности: я сама загнала себя в клетку, оставляя ключ в кармане, но не стараясь достать его. Внутри было что-то не то, снаружи было что-то не так. И седьмая сигарета служила верным псом, всегда готовым прийти на помощь.        Я закурила вновь, чиркая зажигалкой перед опилками, обёрнутыми тонким слоем бумаги, и попыталась прокрутить в голове свои следующие дни: какая-то сраная презентация проекта на всероссийском гранте, который, по моим сведеньям, был давно проплачен; встреча с издательством, что снова откажет мне в печатании книжки, ссылаясь на мою неизвестность; несколько нудных дней в офисе перед увольнением. Ничего радостного — такая вот серая действительность.        Но я снова бы солгала, если бы сказала, что мне хотелось что-то менять. Боязнь каждого крохотного изменения жила рядом с сердцем, ведь новые люди — нежелательность, неизведанные чувства — страх. Жизненное кредо прилипло ко мне ещё с детства, а сейчас я лишь продолжала следовать его указаниям, знакомясь только ради выгоды или собственного неутомимого желания. Второе, кстати, случалось очень и очень редко. Была у меня только одна подруга — Ира Кузнецова, да несколько приятелей — её знакомые, родственники и мои коллеги по работе. Пусть иногда одиночество и убивало меня, — всего хватало с головой.        Я прекрасно помнила свой прошлый опыт такого вот загона, только вместо пачки сигарет во мне было несколько литров абсолютно несовместимого алкоголя и безудержное желание. Тот нахал, подцепивший меня у бара, доставил море удовольствия и я, сбежав от него ранним утром, ощущала необычайный прилив сил и идей — ни то секс так хорошо повлиял, ни то спиртное. Может стоило повторить? Нет, точно нет, а то после него ещё пару дней ходила возбуждённая и заведённая, как крольчиха в месяц спаривания. Ещё и не могла стереть из воспоминаний его синие глаза, блестящие в полутьме ночи яркими звёздами. О встрече с ним я почти не думала, но стоило прикрыть глаза — и вот он, — нахал. Образ властного босса манил, притягивал, но я постоянно старалась выкинуть его. Была бы возможность — завербовала, вцепилась в его губы, будто это спасительный глоток воды в жаркой Сахаре, и повторила нашу ночь. А потом всё равно бы удалила это воспоминание как страшный сон.        Очутившись дома после наших голодных игр, я долго не могла прийти в себя, вновь топя организм в бутылке красного вина, а потом неожиданно принялась за виски, пропуская в сознание новую шедевральную затею. Схватилась за ноутбук, игнорируя пришедшие на почту сообщения от начальника, и пустилась во все тяжкие: несколько недель не вылазила из своей берлоги, строча главы нового детектива одна за другой. И мне было плевать на высланный договор о расторжении сотрудничества с фирмой, что порядком надоела своими неудачам, — будто не я такая же проблемная, — и на долбящую в дверь моей квартиры Иру, которую пришлось отпаивать успокоительными. Неужели она могла подумать, что я повесилась в этих серых стенах?        Потом запал утих и я бросила своё детище в дальней папке «Ворда», но подружаня, поседевшая на пол головы, взяла меня на слабо и мне пришлось идти на поводу — приниматься за продолжение детектива. Дописала я кое-как две трети всей истории и вновь застопорилась: развязка убийств никак не прилетала в мой мозг, пусть я усердно напрягала все извилины.        Наряду с этими мыслями я затянулась в последний раз, выпуская клубящийся дым прямо под нос, и выкинула бычок. Съёжилась от ветра, чьи порывы дули сквозь открытое окно, и встала с подоконника, направляясь к себе. С порога увидела зеркало и подошла к нему, всматриваясь в своё отражение. Честно сказать, выглядела я очень плохо: красные высыпания покрыли всю кожу лица, а глаза даже не пытались сиять — в них читалась усталость и боль, равнодушие и страх. Они были как будто стеклянные, — не то зелёные, не то карие, — закрытые пеленой ваты. И я отвернулась от самой себя, беззвучно хмыкая.        Моя съёмная квартира казалась пустой и нежилой. В каждой серо-коричневой стене читалось унынье и минимализм, в дизайнерской мебели — роскошь, а светлый паркет дополнял картину. Всё находилось точечно, сдержанно и с определённой ясностью композиции, потому что не было огромных люстр, цветных бабушкиных ковров, передаваемых по наследству. Здесь до одури пахло табаком, смешанным с моим одеколоном, потому я и поспешила открыть форточки в гостиной и на кухне.        Следующим моим шагом стала ванная комната. Я залезла в душ, отгоняя все тихо крадущиеся опасения, и включила максимальный напор воды. Господи, какое блаженство… Провела ладонями по волосам, распределяя влагу, и сильнее выкрутила вентель крана, закусывая губу от обжигающего кипятка. Он, — доставляя одновременно и наслаждение, и боль, — бил сильными струями по плечам и спине, вызывая табун мурашек, молнией проносящихся на гусиной от мороза коже. Перемещая в Преисподнюю, показывая котёл, наполненный лавой, растворял меня под чутким руководством руки. И я вновь хотела сгореть, оставляя после себя лишь крах.        Вылезла из душа через несколько минут, хватая с крючка махровое полотенце, и закуталась в него, как сосиска в тесто, ступая босыми ногами по чёрному кафелю. Прошла в спальню, переодеваясь в пижаму, и зарылась носом в подушку, так приятно пахнущую лавандовым порошком.        Мне всегда твердили, что Судьба даёт только те задачи, с которыми человеку удастся справиться. Бред же? Не симпатизировало мне это выражение, пусть где-то глубоко внутри я понимала, что каждые сумерки являлись её новым крючком, так неумело вяжущей мой путь, и сути у этой истории не было. Зачем и ради чего передо мной появлялись новые проблемы было неизвестно, но урок требовалось пройти, усвоить и закрепить, да жаль, что ни учебника, ни краткого пособия здесь не предполагалось. Почему я чувствуя себя лишней? Почему вечно гоняюсь за собственной тенью, пытаясь казаться нормальной? Я не знала ни одного ответа, и сердце тихо пропустило удар: вот она истина, — прячущаяся и ни перед кем нераскрытая, — только моя.        Сглотнув вязкую слюну, я перевернулась на постели, чуть ли не начиная рассуждать вслух. Может мне стоило менять привычки? Может надо было идти прямо, не взирая по сторонам в поиске безопасного местечка? И я усмехнулась этим вопросам, стараясь изолироваться от гнилых мыслей, дабы наконец-то заснуть. Залезла под одеяло, натягивая его по самую шею, и закрыла глаза.        Вот только планам моим не было суждено сбыться: из коридора тут же раздалась трель звонка, предупреждающая меня о незваных гостях. Я поднялась с ненагретого места, направляясь к входной двери, и мысленно обматерила всех знакомых. Посмотрела в глазок, отомкнула замок и сделала шаг назад, дабы фурия могла спокойно залететь ко мне домой.        — Мать моя — женщина, ты трезвая что-ль? — Ирка радостно полезла обниматься, сжимая мои плечи в своих руках, и чмокнула в щеку, тут же скидывая с ног дорогие кроссовки.        — Представь себе, — хмыкнула я, ожидая пока подруга снимет куртку и кинет её в какой-нибудь из углов комнаты.        Она, ориентирующаяся в этой квартире лучше меня самой, быстрыми шагами направилась на кухню, сразу же беспокоя моего друга: открыла холодильник, освобождая его от бутылочки йогурта и парочки покупных пончиков. Хлопнула дверцой, подпирая её своим задом, и уселась на гарнитур.        Я даже не удивлялась её выходкам — лишь молча стояла в проходе, сцепляя руки за спиной и цокая языком. Дружили мы с ней, кажется, с самого рождения. Наши родители, — не дай Боже никому таких чокнутых предков, — жили на одной лестничной клетке и, удосужившись родить в один год, решили сдружить нас с самых пелёнок. А не будь мы двумя девчонками — поженили бы точно!        Мы ходили в один детский сад, в одну школу и институт: как-то уж так вышло, что обе тащились от журналистики, и разлучиться по жизни ну вообще не получалось, хотя я, откровенно говоря, пыталась. Помнились те времена, когда мы, будучи дурашливыми девятиклассницами, пробовали курить и пить за гаражами, бегали ночами в соседний район, потому что там всегда был какой-то движ, и прогуливали уроки.        В целом Кузнецова была моей полной противоположностью. Она вечно искала новых друзей, пока я замыкалась в собственной спальне для перезарядки социальности; училась на одни пятёрки, когда я ели-ели выпрашивала тройки в аттестат; вела всевозможные соцсети, где меня было невозможно найти. Да и внешне мы не сходились: я тёмное каре носила, а она имела прекрасные длинные волосы, волной ложащиеся по спине; мой внешний вид чаще всего походил ни то на готический, ни то на подростковый, в то время как Ира всегда выглядела женственно и ухоженно.        Скорее всего, она даже была чуть ли не единственным человеком, которого я не хотела послать куда подальше, вычёркивая имя из памяти и блокируя все контакты. И как так получилось, что подруга сама меня в блок не кинула — оставалось загадкой. К гадалке можно было не ходить: вцепилась в меня, как клещ, высасывая всё самое плохое и оснащая капелькой хорошего. Чаще всего именно Кузнецова вытаскивала меня из запоев, искала новую работу и утаскивала в торговый центр, дабы я хоть как-то сменила чёрный гардероб.        — Мне Тоша такое рассказал, закачаешься! — она с упоением надкусила пончик, подзывая ладонью к себе, и блаженно промычала. — Это на счёт гранта. В общем, одного из членов жюри заподозрили в взятке, помнишь я тебе это говорила? Так вот, оказалось, что ему не деньгами расплатились: одна девушка через постель пробиться решила. Тоша со своей этой белобрысой курвой целое расследование провели и выяснили, что они в отеле неоднократно встречались, прикинь! Это ж надо быть такими тупыми — спать прямо под боком организаторов гранта!        — И? — я сделала максимально заинтересованное лицо, получая в ответ изумление Кузнецовой, и присела за барный стул.        — В смысле «и»?! Я ради кого сюда в полтретьего ночи припёрлась?        Закатив глаза и подперев подбородок рукой, я жестом попросила её не нагнетать обстановку и принялась ждать более подробных новостей, хотя не до конца понимала всю суть происходящего — это ж стандартная ситуация, когда в шоу-бизнесе жюри выбирают победителя не по заслугам, а по договорённым заранее причинам. Да и мало волновал меня этот грант, потому что шансы выйти хотя бы в полуфинал были ничтожно малы, а обманывать себя не хотелось. Я даже не помнила всех обязанностей и условий, хотя проект всё же составила, не желая выглядеть полной идиоткой в глазах родителей и Иры: такая возможность поучаствовать во всем известном конкурсе была для них чуть ли не счастливым билетом вылечить меня от черёд неудач и алкоголизма.        — Грант не проплачен? — всё-таки уточнила я.        — Да, там за верхушку так крепко взялись, что каждого из жюри решили проверять, прикинь. У нас есть все шансы выиграть! — кинув обёртку на свои колени, она открыла йогурт и с жадностью отпила. — Я так мечтаю выйти хотя-бы в финал! Это же по телеку показывать будут — знаменитой стану даже если не победю! Побежу… ты поняла, короче!        Я закусила губу, зачем-то представляя пьедестал олимпийских игр и людей, вешающих на мою шею золотую медаль, а потом мотнула головой, отгоняя всю эту затею. Следующей моей трудностью было то, что по жизни я почти ничем не интересовалась, хотя, конечно, у этого безразличия существовали побочки — любой спор или соревнование я воспринимала в штыки, готовясь глотки перерезать, дабы до цели дойти. И вроде забить пора, да пересилить гоняющуюся по артериям кровь, — не могла, как бы не хотела, хотя, в действительности, это чаще приносило пользу нежели неудобства.       — Ты же подготовила свою идею?        Я подняла полный неуверенности взгляд, теперь кусая внутреннюю сторону щеки, и слабо кивнула: и замысел был, и проект с неплохой презентацией. Вот только внутри решимости не было, а это угнетало ещё больше. Я же прекрасно знала, что хороша в письме и твёрдости, что проект мой точно пригодился бы, но с собой поделать ничего не могла, будто меня за руки и за ноги держали, глаза повязкой закрывая.        И раздражали меня эти ощущения. Внутри что-то странно стягивало нутро, напрягая, и удушливый воздух не проникал в горло, хотя я пыталась глотать его. Это чувство, плавно переходящее на первый план, лёгким ветерком тянуло на дно, насвистывая мелодичный вой, который эхом стоял в ушах. Чуть позже сильным порывами развивался вихрь, засасывающий всё глубже, и я не могла не подчиниться ему — так было нужно. По-хозяйски обнимая меня, он господствовал свой силой, прогибая и завоёвывая глупые домыслы, плывущие в неизвестном направлении, и метил невидимыми цепями, что бренчали на плечах.        Я улетала глубоко в себя, всеми рецепторами улавливая сдающийся в плен разум, что порядком устал от моих выходок, и провожала его с улыбкой.        — Ты тут вообще? — прошептала Ира, дёргая ладонью перед мои лицом. Когда она успела подойти?        — Да-да, тут, — так же тихо ответила я, пытаясь вздохнуть полной грудью.        — Так, мать, ты сейчас идёшь спать, а с утреца забиваешь на работу и делаешь свой проект идеальным, понятно? Я вечерком загляну, посмотрю.        Я вновь кивнула, смотря в одну точку, и даже не заметила, как подруга испарилась с кухни. Отмерла только по громкому хлопку входной двери и молча потопала в спальню, падая на чистый подоконник. Сколько просидела так — не знала, но пальцы стали заметно дрожать, прося новую порцию живительного никотина, пусть я строго настрого запретила себе курить. Вернулась в постель, стараясь успокоиться, и это почти удалось, но сон накрыл первым, забирая сознание в мир грёз и темноты, где я, наконец, была по-настоящему счастлива.