Таң

…Когда Коневич пригласил Марата пройти в туалет отделения, тот искренне не знал, чего ему ожидать от этого комсомольца. Вряд ли там могло быть что-то хорошее — ведь ранее Денис показал себя абсолютно безразличным к его горю, преследующим лишь свои цели. Но то, что — а вернее, кого — Марат увидел в помещении, заставило его усомниться в столь негативной оценке Коневича. Перед ним стоял Колик, тот самый, сделавший с его любимой Айгуль самое страшное, что могло случиться с девушкой. Он курил возле окна туалета, потом развернулся в сторону Суворова, на его морде не было ни тени раскаяния за содеянное. Как только Коневич вышел, Марат набросился на этого ублюдка. Удар, ещё удар. Колик попытался было дать отпор, но Суворов зашвырнул его в кабинку и начал нещадно бить ногами, без каких либо сожалений или сомнений. С каждым новым пинком лицо насильника всё больше краснело от крови. Он не мог даже подняться, а на него сыпались всё новые и новые удары. Понимал ли он хоть что-то? А чёрт его знает, но это и неважно. Свершалась месть. Этот урод, эта мразь, этот выблядок причинил боль и страдания единственному светилу, озарявшему его серую жизнь — а значит, и ему самому — и отнял единственную его радость. …Через несколько минут непрерывного избиения силы начали покидать Марата. А вместе с тем медленно приходило осознание — а в чём смысл происходящего? Как будто то, что он изобьёт или даже убьёт этого отморозка, недостойного зваться человеком, хоть что-то исправит, вернёт Айгуль. Нет, нихера от этого лучше не станет! И даже местью, карой, наказанием это назвать нельзя — то, что сейчас произошло с Коликом, и близко не сравнится с тем, как он обошёлся с девушкой. От подступившего вновь горя Марат встал на колени — поза, недостойная пацана, коим он себя считал буквально пару дней назад —и заплакал. Колик в это время лежал недвижимо рядом с унитазом и лишь сплёвывал кровь изо рта. Его лицо превратилось в кровавое месиво, но даже так не проявилось ни капли сожаления. — Ну как ты тут? Вставай, пойдём! — окликул Марата вернувшийся Коневич. С трудом придя в себя и собрав последние силы, он поднимается с пола. — Да, хорошо ты его отмутузил… — отреагировал комсомолец, заглянув в кабинку, — вообще, я такие вещи не одобряю, но тут… Он заслужил. Придерживая качающегося от усталости Марата, он вывел его из места побоища, скрывавшегося за дверью с надписью «Туалет». Оставшегося лежать там Колика же вывели чуть позже подошедшие сотрудники отделения. *** Тишина подъездного лестничного проёма изредка разбавлялась потрескиванием лампочки. Она будто работала из последних сил, пытаясь не оставить своего ночного гостя совсем уж в темноте. Но Марату было наплевать. И на лампочку, и на догорающую в его руках сигарету, что уже начинала потихоньку обжигать пальцы. Жители этого некогда прекрасного для кратковременного уединения места ему были не менее безразличны. — Её здесь больше нет и никогда не будет, дебил, блять, — с горечью прошептал парень, потушив об перила и небрежно выкинув в пучину подъезда сигарету. Ему было стыдно перед Айгуль, что он так жалко выглядит, сидит ночью в её подъезде, будто ожидая, что прямо сейчас она, аккуратно дёрнув ручку двери, выглянет, потом второпях наденет сапоги и тихонечко пройдётся до перил, а там сидит он и как чушпан ожидает, что девушка что-то ему скажет. Но этого не будет, ни сейчас, ни завтра, да никогда этого, блять, не произойдет! Раньше надо было бежать, стучаться с неистовой силой в дверь, бешено выжимать последнее из звонка, умолять её открыть и выслушать, позволить уже наконец сделать всё правильно, без отрицаний, без упоминания пацанов своих и их идиотских понятий. Он изо дня в день представляет себе, как вырывается тогда, на дискотеке, из хватки брата, как кричит ей остановиться, как, минуя всех ёбаных чертей с этого сраного шабаша, он ловит её и прижимает к себе, приговаривая, как он был не прав и как он всё исправит, как не позволит гнилому миру их сломить… Марат знал, что сам виноват: он верил в брата, в его авторитет, ум, преданность пацанам и семье. Зря верил. Вова, как он теперь точно знал, дурак, слабак и эгоист. Не послушай он брата, когда тот говорил, что поедет и всё сам решит насчёт похищения Айгуль и этого видика (чёрт его дери, бесполезный кусок мусора!), не случилось бы ничего. Он бы мог не в машине сидеть, а тихо пробраться в ресторан, где тот самый уёбок и встретил бы кару, а Айгуль была бы в полном порядке. — Сука, вот надо было эту падаль еще около школы ногами захерачить! — неожиданно для себя выкрикнул Марат. Буквально минуту спустя послышалось копошение, затем с чуть заметным скрипом открылась дверь, стало слышно шарканье тапок о бетонный пол. Отец Айгуль. Он стоял и смотрел с нескрываемой злобой в глазах. Затем его голос наконец заставил Марата шевельнуться: — Тебе, скотина малолетняя, здесь чего надо? Опозорил мою семью, теперь пришел еще поиздеваться? Нахер вали отсюда, сил никаких у меня уже, нет шалавы здесь и матери её нет, проваливай! На слове «шалава», применённом к его любимой девочке, у парня помутнился рассудок. Сам не осознавая, что он делает, он поднял кулак и от всей души врезал в самодовольную морду этого папаши. Да так, что он своей пьяной, еле держащейся тушей, потеряв равновесие, отлетел в глубь коридора своей квартиры. Урод не успел понять, что случилось: не смеют для него такие сопляки оскал показывать, а того хуже, и кулаками махать. Действие водки дало о себе знать: координация и без внешних обстоятельств была нарушена. — Не ваше дело, чего мне здесь надо, — процедил сквозь зубы Марат и, сплюнув в сторону, развернулся, быстрыми шагами удаляясь по ступенькам к выходу. «Вот же паскуда пьяная! У него дочь погибла, а он её такими словами!» — думал парень. *** Подходя к двери, Марат размышлял, точно ли стоит возвращаться сегодня домой или лучше было оставаться рядом с опустевшим ныне местом их встреч. Из этих размышлений его вырвала мать, оказавшаяся рядом. — Маратик, сынок, я тебя в окно высмотрела. Ты чего так поздно пришёл? —ласковым шёпотом заговорила она. — Гулял, мам, — кратко и практически честно ответил новоиспечённый комсомолец. — Ну, хорошо, заходи давай, сейчас суп разогреется, — гладя сына по плечу, она запустила его в дом, — Отцу сейчас тяжело: он домой вернулся весь в слезах. Ты для него счастье одно только, Маратик. После того, что с Вовой произошло, он… — Не надо, мам, я знаю, — с тяжелым вздохом произнёс он, затем, погодя минуту в попытках отогнать мысли о брате, он продолжил, — Суп не буду, я устал, спать пойду. — Кушаешь редко, сынок, нельзя так, еще и спать на голодный желудок, —обеспокоенно шептала мать, — Я тебе на столик поставлю, захочешь — покушаешь. Марат проигнорировал её и прошёл в пустую комнату, обессиленно упал на кровать и зарылся носом в холодную ткань подушки. Перед глазами вырисовывались образы… …Прижимающаяся к нему любимая Айгуль… …Брат, нагло выпрашивающий принести ему вещи из дома… …Мерзкая рожа Колика, сплёвывающего кровь в туалетной кабинке… …Гордый отец… …Тошнотворно захлёбывающийся Турбо, который рьяно плюёт своё «помазок»… «Лучше уж быть помазком, целуя любимую и верную девушку, чем пацаном, пожимая руку мразям-предателям, скрывающимся за понятиями, когда свою обосраную жопу прикрыть надо,» — уверенно подытоживает свою вереницу воспоминаний Суворов-младший.