И померкла даже мгла.

… —За что ты так со мной, черт возьми?! Почему ты до сих пор молчишь, тёмный ты ублюдок?! Тебе нечего сказать мне, да?! Молодой человек худощавого телосложения с призрением смотрел на собеседника горбившись и всем видом демонстрируя своё тусклое, холодное и тёмное безразличие к ситуации, которая казалось бы происходит с ним. Тёмные волосы по плечи, явно отросшие, имели баклажановый оттенок. Уставшие глаза без намека на свет в них смотрели словно в душу, фиолетовые радужки контрастировали на фоне синяков под «зеркалом души» и бледной, почти белой, болезненной кожей. Покусанные пальцы были опущены вместе с руками. По внешнему виду человека разве что читалась фраза: «Он очень устал». Вечер уже менялся с ночью, свет ламп квартиры в такой обстановке даже немного надоедал. Хотелось, что бы сий недовольственный наконец закончил свой припадок истерики и герой мог уйти отдохнуть, при позволении. Фëдор, так его звали. По фамилии — Достоевский. Советского времени квартирка ютила в себе по мимо него ещё одного мужчину — Николая Гоголя. Он уже был выше ранее упомянутого мужчины, имел веснушки, светлые волосы. Будучи блондином, по стечению обстоятельств, гетерохромом — природа подарила голубой, как небо, и зелёный как нефрит, глаза. Шрам на первом, тянувшийся по лицу и невесть откуда появившийся; здоровый, даже немного загорелый, что для данного времени года удивительно, тон кожи. Неординарный вкус в одежде, ребячество и явно одну лишнюю хромосому. Прямо сейчас он нависал над брюнетом, приставив тело того к стене и крича за очередную оплошность. Это так изнурительно. Особенно, учитывая шумоизоляцию. Возможно, уже никто из них и не помнил, чья была квартира, но один точно забыл про соседей. —Так и будешь молчать, да, блять?! В таком случае это станет тебе прямым намёком на мои чувства! Злой оскал разил рот неугомонного, оголяя зубы, клыки которых достаточно выделялись. Пахло от него достаточно странно. Не ясно чем, но ни приятных ощущений, ни впрочем, неприятных он не вызывал. Достоевский разве что знал о том, насколько часто тот, с лишней хромосомой, принимал душ. И это не сказать, что часто. Бунтарная натура пользовалась и амбальной силой, заключённой в его теле из-за возраста. Мясистые руки способны были при желании переломать трахею одной только кистью. Вот он — заключённый в теле взрослого глупый ребенок. Высокий, имеющий мышечную массу, словно занимается спортом. Широкая шея. Длинные ноги. Будь он маньяком — от такого спастись было бы практически невозможно, а если учитывать фактор его психоделии… От мыслей отвлёк звук. Шлепок. Голова уже смотрит не на беловолосого, а в сторону коридора, ощущая на щеке и скулах жар. Взгляд даже немного опущен, но, лишь из-за пришедшейся пощёчины. Хотелось одного: конца. Всему этому. Гетерохрому и того было настолько мало, что тот сначала хотел схватить «милого мужа» За шею и сжать еë в руках, но быстро понял, что это не сильно снимет его стресс и вместо размышлений с дури ударил по рёбрам. Восстанавливая дыхание, держа руки в кулаках, он ещё несколько раз ударил в стену рядом с объектом своего насилия, и в истерике удалялся на прокуренную ими обоими кухню. Фёдор в след ему лишь ответил: —Ты маленький кусок дерьма. И не лишь потому, что за все свои 26 лет не научился себя вести как взрослый человек. Впрочем, родители не всех воспитывают достойно. Есть и такие отбросы, как ты. — Ошарашенный услышанным мужчина с косой вернулся к тому и взял за горло. — —Что ты блять сказал, урод?! Жить надоело, колека несчастный?! —Не в коем случае. Кто же тебе кроме меня правду скажет, «любимый»? Услышанное не понравилось амбалу по очевидным причинам и завязалась драка. Стоит отметить: руки у Фёдора не сильные, да и телом он скорее даже слаб, против Гоголя шансов нет. Однако лазейку найти можно всегда. Николай бил на эмоциях, с дури, больно, но, бездумно. Достоевский же использовал хитрость и уворачиваясь наносил удары по самым тяжёлым местам из возможных. Пах, шея в области кадыка, лицо. Это бы длилось нескончаемое время. Тонкая кожа русского не выдерживала и помимо синяков отражала на себе раны. Но не только у него они присутствовали. Рук было чрезвычайно мало, это не эффективно. На удивление первым взять что-то постороннее додумался белый, схватив табакерку, после зажигалку и угрожая огнём. Все таки его сожитель тоже не пальцем дельный, выбил из рук и прижал к стене. Здесь в лучших канонах конфликтов любовников они должны были поцеловаться — но не здесь. Эти двое ненавидели друг друга, ненависть эта была разной. Один считал другого другом, своей собственностью и обращался с ним как с золотой рыбкой в аквариуме. Сделав инвалидом. Воздух лишь из форточки, продукты принесет сам, а если совсем не в моготу — идет гулять под его чутким присмотром. Другой к первому давно ничего не испытывал. Разве что иной раз слащаво лгал, не желая разгребать потом очередной выброс истерии от собеседника. Как они вообще сошлись был вопрос, однако ответ проще некуда: Фёдор был заинтересован в этом с точки зрения опыта, Гоголь же хотел иметь друга во всех возможных планах и боясь его побега в итоге запер в общей квартире. Впрочем, та тоже привлекательностью не отличалась — старые обои, запах бабушек, не смотря на жителей. Ковер на стене, антрисоли из тёмного лакированного дерева — все в лучших традициях СССР. Редко к ним заглядывал общий знакомый японского происхождения и удивлялся тому, как большое количество бытового пылесборника ушедшей эпохи никак не выкинут на мусорку. Даже не сильно ясно, что напрягает больше — общая атмосфера, которая была бы тёплой и приятной, соблюдай Гоголь порядок, или запах хозяйственного мыла 72% и курения, на пару в лапшой быстрого приготовления и алкоголем. Нет, Фёдор не мог жить в таких условиях. Он часто бежал от всего этого, но, осознавая, что хуже не будет решал оставаться. Все дело в стимуле — нет, ради кого бежать. Так бы сбежал давно. Все равно он сидит в своём кабинете и работает над кодами, какая разница, в какой монитор пялится. По инициативе сожителя он перешёл на дистанционное, хотя так даже лучше. Побоев особо не было, за исключением специальных случаев. Кровь уже капала из носа, с губ. Молодые люди все никак не унимали пыл, в итоге только приближаясь к входной двери. Двигал к этому беловолосый. Схватил тёмного за шею и под ребра, открывая ему коридор подъезда. Пнув ногой в живот он выкинул его туда, словно ненужное домашнее животное, занимавшее лишнее пространство. Русский не сопротивлялся. Этого он и ждал. Больше всего сейчас хотелось вдохнуть холодный ноябрьский запах улицы. Дверь захлопнулась, сопровождаясь матом. Сидя на холодном кабельном полу, кашляя и немного сплевывая кровь он своего таки добился. И только сейчас в мыслях всплыло воспоминание: квартира ему никогда и не принадлежала. Оставленный самому себе позже выкинули и теплую одежду — сегодня особая милостыня. Мерзнуть не придется, по крайней мере не сильно. Да и шляться на улице в домашнем такая себе идея — число скоро смениться на зиму. Поднявшись на немного дрожащих ногах и согнув спину молодой человек оделся, кривя позвоночник направился на улицу. Вид у него конечно по истине божественный — разбитые нос, губы, рассеченая рука, синяки, даже немного боевых укусов. Все, кроме лица, было спрятано под брюками, свитером, длинным чёрным пальто и шарфом. Ни телефона, ни денег. По-хорошему бы ломиться внутрь, но не в духе Достоевского такой поступок. Гоголь с каждым днём становился все более загноившейся опухолью на теле его репутации и личной жизни. Окончательно честь терять сим не хотелось, по возможности и вовсе не хотелось терять себя в реальности такого рода обстоятельств. Ноябрь в городе выдался не на шутку холодным — листья остались на деревьях, примерзнув. Редкая коричневая крона ни раз покрывалась инием. Вот и сейчас — пронзающий ветер. Снег валит большими хлопьями и каждый порыв своеобразной вьюги заставляет содрагаться. Куда идти? Это вовсе не волновало. Найдется, куда. Для начала стоило освежить голову. Натянув шарф на нос, прикрывая избитое лицо, русский направился к мостовой, в центр. Было очень поздно. Машин особо никаких, тихо, только погода завывает печальную мелодию, вроде бы даже пародирует церковный хор, который оплакивает какое-то страшное события. Уверенные, но сонные и усталые шаги слышались по дороге. В это время и погоду только сумасшедший вышел бы на прогулку. —А я, выходит, сумашедший. Отчаяние мешается со смирением и усталостью. Человек с такими манерами и образованием просто не должен был оказаться в такой ситуации. Радует разве что фактор осознания действий Гоголя: злиться, хнычет и обрабатывает тело от ран, оставленых Достоевским как прощальный ему подарок. Неожиданно игравшийся с волосами юноши ветер принёс ледяной лист, свалив его к нему в ноги. Даже немного на издевательство похоже. Овации после того, как этот предатель стремиться заморозить вплоть до костей. Настолько здесь безлюдно, что казалось все нереально и он во сне. Уже и холода не чувствовалось, промерз. Слонялся по улицам и переулкам его тёмный силуэт, пугая не спящих детей, смотрящих в окна. Тут хоть голову в небо подними, особой разницы не будет. Полное равнодушие и апатия ко всему. До центра таки брести очень долго, но теперь уже ближе, чем обратно домой. Неизвестно, сколько времени прошло, ноги уже еле сгибались. Нужно где-то немного погреться. А много ли вариантов в такой час? Разве что круглосуточные магазины. Это ещё по искать. Госпожа удача Достоевскому сегодня явно не сопутствовала. Весь день так. Однако судьба смиловалась и вывела холодного путника к подобному месту. Он зашел внутрь. Хорошее освещение, правда за кассой никого нет. Можно было бы и подумать, что он закрыт, но и в таком случае Фёдор бы не ушёл отсюда. Тепло. Как же хорошо. От этого тепла ноги и в целом тело пробивает режущей болью, этот хорошо. Отогревается. Гуляя меж полок он смотрел на цены, словно у него есть деньги. Не то, что бы он ходил громко, но, ходил уже порядка 20 минут и никто так и не вернулся к кассе. Наверное, спали. Хотя ему и ничего не надо — зачем орать и будить? Голова потихоньку опускалась, хотелось спать, пусть конечности ломило после такой прогулки. Русский подошёл к стене и оперся на неё, морганая. Нужно уйти, пока он здесь не заснул. Внезапно из-за кассы послышались вздохи и звуки потягивания — кто-то проснулся. Чистым интересом руководствуясь герой подошёл к месту оплаты товаров и посмотрел в сторону приоткрытой двери комнаты персонала. Мужчина, на вид лет 24, имел уж очень необычную внешность. Длинные светлые волосы с оттенком голубого пересекали его весьма тонкую талию. Сонные голубые глаза терлись белоснежными руками с фарфоровой кожей. Точно ли это мужчина? Слишком он красив собой. Острые черты лица, заметные скулы, высокий рост, нетипичная одежда для магазина: рубашка, чёрный галстук, брюки. Волосы спутались из-за сна, но не умоляли прекрасности увиденного. Он встретился с Фëдором взглядом. Его он точно не ожидал увидеть тут — покраснел, отвернулся, затем встал и закрыл дверь. Время спустя лишь вышел к кассе с завязанными волосами и стараясь больше не заглядывать в глаза поинтересовался: —Чем могу помочь, молодой человек?. Голос его был мягок и приятен. А может дело в состоянии его посетителя. Хотелось свалиться прямо там. —Извините, можно ли от вас позвонить? Русскому юноша казался слишком знакомым и в отличие от него тот постоянно смотрел ему в глаза и разглядывал черты. —К-конечно!. У вас что-то случилось, уважаемый?. Может мне лучше вызвать полицию?. Хорошая идея, но, он настолько вымотан, что этого хочется меньше всего, пусть и теплит фактор осознания тюремного заключения Гоголя после подобного. —Не в коем случае. Просто телефон сел, боюсь, будут волноваться. Тут далеко от дома. Голубоглазый оглядел его и отшатнулся назад: —Вы ведь. Вас Фëдор зовут, верно?.. Достоевский Фёдор Михайлович. Я вас знаю.