Что будет завтра...

Он ненавидит истерики. Если есть что-то в его жизни, с чем он бы расстался легко и без сожалений, это женские истерики. Спекуляции, манипуляции, попытки покончить с собой, бесконечные взывания к его совести и чести и много эмоционального давления. Он ненавидит такое. Эта девочка… на вид такая славная, совсем еще юная и как будто напоминающая ему кого-то из далекого времени (а может, и нет, сколько там, в его жизни, было таких историй и таких девушек), оказалась типичной истеричкой, нагруженная прошлым (причем, не своим!), заряженная ненавистью своей матери (очевидно), накачанная многократным перемыванием всего этого в голове, сознании и, вероятно, в беседах с подружками. Как же он это ненавидит. Как же бесят его постоянные перемывания его реакций, взглядов, жестов, фраз и интерпретация их значения. В соцсетях публично, в личном общении фанатов и в бесчисленных попытках пробраться в контакты к нему в приват. Отчасти из-за этого он перестал более или менее близко общаться с фанатами лет пять назад, перестал с ними фотографироваться и поддерживать какие бы то ни было диалоги. - Психи, они все – психи, - твердит его жена, утешая его после особенно болезненных столкновений с «поклонниками». Они предъявляют ему – в общем-то, всё, что можно: не те песни, не такие выступления, неправильный вокал, неверный сетлист, не такой внешний вид, не та одежда, не та прическа, не тот звук, нехороший свет, недовольное лицо на совместных фото с фанатами, усталость нам концертах – список бесконечен. Он все время пьян или под кайфом, «не стоит на ногах», «нечленораздельно поет», «невменяем», «в состоянии нестояния» и прочее. В последнее время, когда не то что наркотики – даже 0,5 л крепкого алкоголя для него немыслимы, - эти претензии звучат особенно смешно. Или это не смешно? Ну да, Глеб, это скорее грустно. Как ты дошел до такого, что любое твое выступление разбивает зрителей на два лагеря: в одном – «Глеб всегда лучший, он невероятный, феерический концерт», - в другом – «Глеб опять надрался, да он же упоротый, да как вы это слушаете?» Впервые за пять лет он позволил им пройти в его гримерку и сфотографироваться, и вот к чему это привело! Пиздец, - думает Глеб. Он быстро пишет Ольге, чтобы увела эту сумасшедшую девчонку. Ольга появляется через минуту. Но за это время диспозиция изменилась. Девочка рыдает, обвивает руками его ноги, просит прощения и твердит что-то маловразумительное, из чего ему удается лишь разобрать: «Всю жизнь… мечтала… поговорить… пообщаться… с вами… вы вся моя жизнь…». Он машет Ольге, чтобы вышла: мол, справлюсь сам. Ольга послушно скрывается за дверью. Глеб поднимает девчушку с колен, садится на диван, усаживает ее рядом. - Рассказывай, крошка. У тебя какая-то неординарная история? Хотя пока выглядит банально, – он усмехается. - Куришь? – придвигает ей пачку красных Мальборо и зажигалку. - Неет, - ревет она. – Простите, Глеб Рудольфович! Я не хотела быть грубой! Я не курю вообще-то! И не курила никогда. И вообще я – не такая, как кажется. Потоки слез смыли тушь и тени с глаз, размазанная косметика, открывает, тем не менее, чистое, совсем детское лицо. И голубые ясные глаза. - Простите меня. Я не хотела… я по-хитрому хотела, типа втереться к вам в доверие. Но не могу я так. Я все сейчас расскажу. Если у вас есть полчаса. - Выпьешь? – он наливает ей на полпальца виски. - Да вы с ума, что ли, сошли? Я в жизни не пила ни разу! Даже шампанское. - Ну ты даешь, детка. Не знал. Что такие еще существуют. Или ты гонишь? - Вы страшно далеки от жизни, Глеб Рудольфович. Она не исчерпывается героями и героинями ваших песен. Да, я прослушала все ваши альбомы, особенно периода 2010-х годов. Нет, я не тяну на героиню песни «13». И мне не нравятся многие ваши песни, извините. Они только маме моей нравятся. - Что ты все время маму поминаешь? – строгий проницательный взгляд устремлен на нее. Глеб серьезен. Вот сейчас. Можно рассказать ему. Ира делает глубокий вдох.