Что будет завтра...

Сердце у девочки, что называется, замирает. Она делает глубокий вдох и поворачивается лицом к Глебу. Прямо на нее смотрят серьезные светло-голубые глаза, он выглядит уставшим: веки набрякли, белки глаз испещрены красными ниточками сосудов, кожа бледная, почти серая, слегка розовеют лишь скулы. Тонкие губы сложены какой-то презрительной (или так только кажется?) гримаской. Ира, готовая уже выскочить наружу, замедляется: - Извините, что? - Постой, пожалуйста, малышка. Скажи, а тебе мама разрешает ходить на такие концерты и слушать такую музыку? Тем временем все, кто был в гримерке, выходят в коридор, подгоняемые Шпневой: они весело обмениваются впечатлениями, хвастают полученными автографами, рассматривают в телефоне фотографии. В комнате остаются Глеб и Ира. Он стоит напротив нее, по-прежнему крепко придерживая ее за предплечье. Его рука теплая, сухая и очень цепкая. Из этой хватки так просто и не вырвешься, пожалуй. «Ты же этого хотела, ну?!» - шепчет ей внутренний голос. Но внезапная робость побеждает: Ира делает вид, что рассматривает интерьер, стол с закусками, многочисленные сумки и пакеты, валяющиеся на диване, и молчит. - Да ты боишься, что ли? А че ты тогда сюда пришла? – в его голосе слышится раздражение. - Почему вы не спросите, сколько мне лет, Глеб Рудольфович? Почему не интересуетесь, что я тут делаю вообще? – голос у нее прорезается, но слаб и предательски дрожит. Поэтому слова неубедительны, она это слышит и покрывается красными пятнами – от смущения, стыда и неловкости ситуации. - Ты че, малыш? Не трусь. Ты красивая. Только маленькая. - Ну? Так сколько тебе? 13-ть? – его голос звучит издевательски. – Или 19-ть? Прости, но это нижняя и верхняя границы, и вряд ли я не попал. Глеб коротко и зло усмехается. - Мне 15 лет. Я родилась в… - она называет год и замечает, что он как будто вздрогнул. Или показалось? Конечно, показалось. - Ну, видишь, я попал. Что и требовалось доказать. Так че ты тут делаешь, крошка? В гримерке старого, злого, побитого жизнью рок-музыканта? Ира вдруг понимает, что не в силах продолжать разговор, все заготовленные фразы, подходы и подъезды к главному (отрепетированные ею многократно) улетучиваются из памяти, и она выпаливает, резко и агрессивно: - Я же вам нравлюсь?! Он молчит, продолжая разглядывать ее. - Я из хорошей интеллигентной семьи, - говорит она медленно и твердо, - и я выросла на ваших песнях. В буквальном смысле. Ваши, блин, песни ставила мне мама, начиная с полугода, по-моему. Постоянно. Вашими фотографиями увешаны стены нашей квартиры. Все, что я помню в своей недолгой жизни, - ваше лицо и ваша музыка. - Но я. Вас. Ненавижу. Его рука разжимается, отпуская ее запястье. - Пошла вон, психопатка.