Талая вода

Опустившись в кресло, Адамберг закурил и спросил: - Кто стрелял? Анри? Рольбен кивнул: - Селеста уверена, что да. Она слышала, как после выстрела – точнее, после того, как Николя закричал и упал – кто-то громко позвал: «Отец!» Что было дальше, Селеста не знает, она убежала. Ее никто не заметил. На суде Гюстав Мафоре взял вину на себя, Анри тогда было всего семнадцать. Строго говоря, Дюпону совершенно нечего было лазить по кустам на частной территории, да еще и во время открытого сезона охоты на кабанов, о чем все местные прекрасно знали. Мафоре-старший получил два года условно и заплатил большой штраф… - Вы об этом с ней говорили в тот вечер в Бреши? - В том числе, - Рольбен снова отложил сигарету. – Видите ли, господин комиссар, вы расследовали четыре убийства, а я – только два. В деле Алисы зацепиться было особо не за что, наши эксперты осмотрели ее квартиру очень тщательно и ничего не нашли. Кроме частиц конского навоза на коврике у двери – но мы и без того знали, что Амадей туда приезжал. Мы надеялись, что у полиции появятся какие-то новые данные, но этого не случилось, а лезть еще раз в квартиру Алисы мы не рискнули, да и натоптали там уже изрядно. Расследование убийства Анри давало мне гораздо большую свободу действий. Опрос охраны, обследование территории и перепроверка записей видеонаблюдения очертили исчерпывающий круг лиц, находившихся в Бреши в ночь убийства… - Виктор, Амадей, Селеста и Пеллетье, - перечислил Адамберг. – Вы подозревали их всех? - Разумеется, - Рольбен повел плечом. – А на каком основании я должен был кого-то исключать? Да, всех четверых. Хотя следов продуктов выстрела не было ни на руках, ни на одежде - ни у кого из них. В кабинете, как и следовало ожидать, нашли полно отпечатков Виктора, Амадея и Селесты, Пеллетье туда давно не заходил, но при этом – никаких признаков борьбы или взлома. Сейф наверняка оставил открытым сам Анри, завещание исчезло… - Мсье Мафоре рассказывал, - прервал его Адамберг. – Я имею в виду Амадея. На лице Рольбена мелькнуло и тут же исчезло непонятное выражение – то ли беспокойство, то ли злорадство. - Надеюсь, вы нашли общий язык, - сказал он. – Итак, ни признаков борьбы, ни следов продуктов выстрела не было… - Зато были следы на запястьях и большом пальце Анри Мафоре, - опять перебил Адамберг. – О которых полицию не считали нужным ставить в известность до тех пор, пока я не обратился в лабораторию. Мсье Рольбен, вы понимаете, как это называется? Рольбен непринужденно осклабился: - Это называется – без вас разберемся. И прошу заметить, действительно разобрались. - Так не честно, - ответил Адамберг запальчиво, - у вас была фора. Сами же сказали – вы расследовали только два убийства, и кроме того, вам не врали. - Ну, заинтересоваться картинами Селесты вам никто не мешал, - Рольбен с досадой посмотрел на дотлевшую сигарету. - Получается, Селеста всю жизнь рисовала то место, где убили ее любовника… - И отца ее не родившегося ребенка, - негромко сказал Рольбен. – Она была беременна. На четвертом месяце. Добежала до дома и ее скрутило. Выкидыш, сильное кровотечение. Еле спасли. Адамберг сделал какое-то сложное движение губами и тщательно погасил окурок. Рольбен вздохнул: - Сорок лет – большой срок, но многие еще живы. Младшему брату Николя Дюпона сейчас всего шестьдесят. Жандарму, которого вызвали на ту поляну – семьдесят пять, но он бодр и при памяти. Прекрасно все помнит и Мартина, бывшая соседка семьи Гриньон – она вызвала «скорую» и прикладывала Селесте лед к животу, пока ее мать орала, обзывая дочку шлюхой. Мартине тогда было двадцать два, вскоре после этого она переехала из Мальвуазена в Париж. Луизу, одноклассницу и лучшую подругу Селесты, мы отыскали в Бельгии. Она единственная знала, от кого был ребенок – матери Селеста так ничего и не рассказала. Адамберг встал и побрел в дальний угол комнаты: - А у нее что, глаз не было? - Селеста в школе была милой пышечкой, - мрачно усмехнулся Рольбен, - хотя сейчас в это трудно поверить. Но у Луизы сохранились фотографии. При такой комплекции живот на раннем сроке беременности заметить трудно. - Почему местные не рассказали про это моим людям? - Они спрашивали не тех. И не о том. - И вы решили, что Селеста убила Анри, чтобы отомстить за историю сорокалетней давности? – комиссар, сунув руки в карманы, ходил от окна к двери. Рольбен поворочался в кресле: - Как я уже сказал, я подозревал всех четверых. Не исключая Пеллетье – он намного хитрее, чем любит прикидываться. Но наиболее вероятными кандидатами мне казались Виктор и Селеста. - Почему? - Потому что любой из этих двоих способен совершить убийство ради Амадея. Причем в гораздо большей степени, чем на это способен сам Амадей. Адамберг остановился: - Завещание? Рольбен с трудом повернулся к нему: - Не только. В словах Анри, во время их последней ссоры с Амадеем, была еще одна угроза: выяснить, куда он ездил. - А вам, я так понимаю, и выяснять не надо было, - Адамберг подошел к столу. – Вы знали, да? - Конечно, - сказал Рольбен. – О том, что Амадей встречается с Франсуа в «Кафе игроков», я знал все эти годы. - Откуда? - От мсье Жерара. Это хозяин кафе… - И ваш с Фоше должник, потому что вы посадили убийцу его сестры, - продолжил Адамберг. Сдерживая улыбку, Рольбен прикрыл глаза: - Франсуа, Франсуа… Адамберг уселся и положил ногу на ногу: - Похоже, Шато наговорил мне много лишнего? - Вряд ли, - покачал головой Рольбен. – Много – возможно. Лишнего – не думаю. Своей откровенностью он не развязал, а связал вам руки, господин комиссар. Чем больше вы знаете о Франсуа, тем сложнее вам действовать ему во вред. У вас возникнет чувство, что это злоупотребление доверием, а на такое вы не пойдете. Потому что главный судья для вас – собственная совесть… Как и для меня. - Вы про Гонсалеса? Рольбен коротко кивнул. - Кто все-таки нарисовал знак в подвале? – вспомнил комиссар. - Человек, которого об этом попросили, - спокойно ответил Рольбен. Адамберг с сарказмом повторил: - Попросили? - Да, господин комиссар. Просьба – сильное средство, которым надо уметь пользоваться. Тогда она может подействовать лучше, чем приказ. Адамберг встал, взял пустой стаканчик, по-прежнему стоявший перед Рольбеном, и выкинул в мусорную корзину: - Сейчас проверим. Кофе или чай? - Кофе у них дрянной, - сказал Рольбен. – Пожалуй, чай. Нажав кнопку и дождавшись появления конвоира, Адамберг обратился к нему: - Лейтенант, будьте так добры – можно нам два чая? Извините за беспокойство – я понимаю, время позднее, но… - Сколько сахару? – спросил лейтенант. - Мне пару ложек, - Адамберг глянул на Рольбена, - а вам? - Тоже. - Одну минуту, господин комиссар, - и конвоир запер дверь снаружи. - То есть, знак в подвале Гонсалеса нарисовал человек, которого об этом попросили, - сказал Адамберг, усаживаясь, - а знак на столе Анри Мафоре… - Нарисовал сам Анри Мафоре, - закончил Рольбен. – Вне всяких сомнений. У Анри была дурная привычка черкать на чем попало, он мне так однажды обложку ежедневника испортил. Исцарапал разогнутой скрепкой, во время разговора. Вопрос заключался в другом... Рольбен соединил кончики пальцев, наручники звякнули: - Кто и откуда мог знать, что Амадей с Алисой договорились о встрече на следующий день, во вторник? Амадей сказал об этом Виктору и Анри, они не говорили никому, Бушар этого слышать не мог, охранники тоже. Когда Амадею стало плохо, Виктор побежал за Селестой – она была на кухне. Что остается? Либо прослушка у Алисы, либо прослушка у Анри. Или и там, и там. - Я сказал Амадею то же самое, слово в слово, - Адамберг развалился в кресле и вытянул ноги. – Но ведь аппаратуру вы так и не нашли? - В конце концов – нашел. Залязгал замок, скрипнула дверь, лейтенант поставил перед Адамбергом и Рольбеном по стаканчику с чаем: - Еще что-нибудь нужно? - Пока ничего, лейтенант, - ответил Адамберг. – Спасибо. Конвоир вышел. Адамберг отпил из стаканчика: - Горячий. И между прочим, гораздо лучше на вкус. - Вот видите, - Рольбен потянулся за сигаретой. Адамберг помог ему прикурить. - История с Дюпоном была единственной ниточкой, за которую я мог потянуть. Идеальное убийство, господин комиссар, - ирония в голосе Рольбена была горько-сладкой, как обжаренный миндаль. – Четверо подозреваемых, возможность есть у всех, мотив – по меньшей мере у троих. Время смерти Анри – около четырех утра, каждый утверждает, что спал и ничего не слышал. На месте преступления побывали все, но на оружии только отпечатки Анри, следы на запястьях и ногте идентифицировать невозможно… Тупик. Непробиваемая стена. Правда, после того, как вы с комиссаром Бурленом нашли в хижине Селесты стакан из-под виски, я перевел ее в статус главной подозреваемой – изначально она утверждала, что просто помыла стакан и убрала бутылку. То есть, ей хватило духу мне соврать, причем так, что я поверил. Но подозревать и доказать – не одно и то же. - В случае с Гонсалесом подозрений оказалось достаточно, чтобы… - Хватит об этом! – прервал Рольбен. – Я велел Виктору сделать так, чтобы уличное освещение отключилось в полночь, встретить вас и тянуть время. Приехал в Брешь, оставил машину у дыры Марка и пошел к Селесте. Решил использовать последний шанс что-то выяснить. Хотя бы для себя. - Вы не заблудились? - С какой стати? Я прекрасно знаю окрестности усадьбы. Подхожу, у нее в хижине горит свечка. Стучу, она открывает. Я говорю – «Селеста, зачем ты убила Анри? Чтобы отомстить за Николя Дюпона?» Это был блеф, господин комиссар. Я понятия не имел, как она отреагирует. Может, рассмеется мне в лицо. А она сказала… Рольбен резко стряхнул пепел: - «Никому не дам обижать моего малыша. Никому». Я думаю - она с ума сошла, что ли? Луиза говорила, что тот ребенок, ее не родившийся ребенок, был мальчиком. Спрашиваю – «Селеста, ты про кого? Про своего сына?» Она говорит – «да, про Амадея». Комиссар сдавленно кашлянул и принялся за чай. Рольбен положил сигарету на край пепельницы: - После выкидыша Селеста недолго оставалась в Мальвуазене. Закончила школу и уехала в Париж. Получила диплом медсестры, пошла работать сиделкой, замуж не вышла, к матери не вернулась – они так и не помирились. О том, что Анри Мафоре усыновил ребенка и ищет для него няню, Селеста узнала от кого-то из знакомых, она иногда общалась с бывшими односельчанами. Приехала в Брешь, увидела Амадея, и уж так он ей понравился… - Роберта, из деревни Сантёй, назвала его «самым хорошеньким мальчиком во всей округе», - вспомнил комиссар. - Он и сейчас хорошенький, - чуть насмешливо ответил Рольбен. – Я говорю: «Селеста, опомнись, Амадей тебе не сын». Она говорит – «Бог послал мне его вместо того, которого забрал на небо». Ну что тут скажешь… - А вы с Селестой были на «ты»? – поинтересовался комиссар. Рольбен хмыкнул: - Мы были на «здравствуйте-до свиданья». Просто ситуация не располагала к куртуазности. Хотя Франсуа сказал бы, что это не оправдание. В общем, я ей говорю: «Селеста, комиссар Адамберг едет в Брешь, чтобы арестовать Амадея. Через полчаса он будет здесь. Скажи мне правду, прямо сейчас, иначе полиция тут все на метр вглубь перекопает». Она говорит: «Вы поможете Амадею?» Я говорю: «Если он невиновен – конечно, помогу. Обещаю». Селеста говорит: «Он ни в чем не виноват. Это я убила мсье Мафоре. И ту старуху, Готье. Мой мальчик чуть не умер из-за ее проклятого письма, а она его даже не пожалела». Такого я не ожидал. Говорю – «Селеста, я тебе не верю». Она говорит – «Я докажу. Только заберите это, уничтожьте, чтоб никто не узнал, вы пообещали». Что уничтожить, спрашиваю? Она говорит – «пойдемте». И повела меня по тропинке, в сторону дома. Пока шли, рассказала про Дюпона, про то, как вернулась в Брешь. Потом остановилась, полезла под корни какого-то дерева, вытаскивает пакет. А там завещание Анри – все измятое, кое-как расправленное и сложенное в несколько раз. Маленький цифровой фотоаппарат. Мини-диктофон – хороший, я знаю эту модель: неделя автономной работы, до тридцати часов записи, высокочувствительный микрофон с активацией голосом. И распечатанные снимки. - Что за снимки? – напрягся Адамберг. Рольбен взял свой стаканчик, сделал несколько глотков: - Фотографии двух мужчин, изображающих Франсуа и Амадея в весьма двусмысленных позах. Точнее – весьма недвусмысленных. - Что? – Адамберг рывком отодвинулся от стола. – Недвусмысленных? Изображающих?.. - Господин комиссар, это подделка, - сказал Рольбен и подцепил с края пепельницы дымящуюся сигарету. Пальцы у него не дрожали. Адамберг встал: - Вы видели эти фотографии в течение… какого времени – минуты, двух? В лесу, при свете луны? И вы так уверенно утверждаете… - При свете фонаря на десять тысяч люмен, - поправил Рольбен. – Еще я там ноги себе не ломал в темноте. И мне хватило одного взгляда. Говорю – «Селеста, это подделка…» - Или вам очень хочется так думать? – Адамберг обеими руками оперся на стол. Рольбен потушил сигарету, выпрямился и посмотрел Адамбергу в лицо: - Повторяю, это – подделка. Глаза Рольбена отливали тусклым агатовым блеском. - Объясните, - буркнул Адамберг, садясь. - Во-первых, я знаю Франсуа. Во-вторых, я знаю Амадея. В-третьих, кадры явно постановочные, скрытой камерой такие не сделаешь, но Селеста, конечно, разницы не понимает. И в-четвертых, если вам все еще мало – хотя лично мне достаточно «во-первых» и «во-вторых» - Франсуа не носит туфли с пряжками. И он никогда не надел бы такие кружева. Подождав немного, Адамберг решил уточнить: - То есть? - На этих снимках, - Рольбен брезгливо скривился, - все относительно прилично. Объятия, поцелуи, да, но оба участника… инсценировки почти полностью одеты. Точнее, сначала полностью, а в конце – всего там шесть фотографий – с них сняли фраки и жилеты, но дальше раздевать не стали. Понятно, почему: Селеста знает Амадея с детства, мало ли какие метки есть у него на теле – родинки, татуировки, шрамы… На первом фото, общим планом, хорошо видно, что человек, изображающий Франсуа, обут в туфли с пряжками. Это нонсенс, Франсуа в таких не ходит. У него высокий подъем, пряжки ему жмут. - Меня они тоже достали на последнем заседании, - внезапно пожаловался комиссар. Рольбен хмыкнул: - Значит, вы понимаете, о чем речь. А на крупных планах можно рассмотреть кружева на манжетах и жабо. Отличное качество съемки, кстати. Так вот, Франсуа никогда не надел бы это синтетическое убожество. Он носит кружева, но очень редко – и совсем другие. Ручной работы, из натурального льна. Не старинные, конечно, современные, но сделанные на заказ, по рисунку настоящих аррасских кружев конца восемнадцатого века. Сейчас их почти не осталось. В день регистрации Общества мы с Домиником подарили Франсуа кусочек такого кружева – небольшой, сантиметров пятнадцать. Купили на аукционе редкостей. Он был тронут до слез… Рольбен запнулся и перевел дыхание: - В общем, я прекрасно знаю его кружева, и других у него никогда не было. Поймите, господин комиссар, я сотни раз видел его в костюме. Это не его парик, не его фрак, а главное – это попросту другой человек, кое-как загримированный под Робеспьера. У второго действительно лицо Амадея, кто-то сфотографировал его на заседании, с серьгой в ухе - а Франсуа в Сент-Уане почти всегда в очках, в подобной сцене это было бы неуместно. Но Селеста не знает, как выглядит Франсуа, она ни разу не была в Обществе, только слышала о нем. Я ей говорю – «И вот из-за этого ты шпионила за Анри?» Селеста говорит – «Он сказал, что иначе расскажет мсье Мафоре про Амадея и этого Шато…» - Кто «он», простите? – уточнил Адамберг. - Мужчина, который подошел к ней в лесу, в конце прошлой осени. Селеста его описала, но я не понял, кто это. Спрашиваю: «Ты показывала фотографии Амадею?» Тут мадам Гриньон… И Рольбен вдруг разразился своим деревянным смехом: - Покраснела, как невинная девица, аж уши стали алые. И говорит: «да вы что, я не могла, мне стыдно было!» Я говорю: «Селеста, эти фотографии – мерзкая фальшивка, и Амадей сказал бы тебе то же самое. Но они не доказывают, что ты убила Анри». Она говорит – «Доказательства у меня в другом тайнике. Там брошка Готье, стакан мсье Мафоре…» Какой еще стакан, спрашиваю? – ты же сама его отдала полицейским? Нет, говорит, другой стакан, а еще карандаш и шнурок… И тут прибегает Марк, скотина, чтоб его черти взяли. Встал метрах в пяти, копытом роет. Хрюкает, мотает башкой. Я говорю – Селеста, убери его, или я стреляю. Снял автомат… Зажмурившись, Рольбен тряхнул головой: - Дальше как в плохом боевике: Селеста кричит «не надо», Марк прыгает на меня, Селеста к Марку, ну и получила пулю. Очередь я слышал – такое чувство, что со стороны... - Две, - сказал комиссар. – Селеста получила две пули. Она до сих пор в больнице, ей сделали еще одну операцию. Рольбен провел по лицу руками – пригоршней, сверху вниз – и залпом выпил чай. - Я этого не хотел, - сказал он глухо. – Селеста упала, я побежал к дому. Подбегаю, вижу свет у Виктора, вспомнил, о чем мы с ним договаривались. Смотрю на часы – без пятнадцати двенадцать. Выбросил фонарь, подкрался к павильону. Послушал, о чем вы говорите. Потом отошел, похрустел ветками. Опять послушал, опять похрустел. Думаю – ну выйди ты, наконец! То есть вы, господин комиссар. А вы там портреты рисуете. - Извините, увлекся, - признал Адамберг. – Но в конце концов я все-таки вышел… - И все дальнейшее происходило при вашем непосредственном участии. Зря вы не выпустили Виктора с Амадеем. Но я понимаю, почему. Кстати, должен отметить – вы не трус. И хорошо стреляете, - Рольбен положил руки на раненое колено и поморщился. - Даже чересчур. - Спасибо, - буркнул Адамберг, не глядя на Рольбена. Некоторое время оба молчали. Люминесцентная лампа чуть слышно потрескивала. - Мсье Рольбен, - нарушил тишину Адамберг, - а куда делись те фотографии? Рольбен пожал плечами: - Не знаю. После того, как я ранил Селесту, мне стало не до них. Когда появился Марк, Селеста держала пакет в руках. Если его не нашли… - Рядом с ней валялась только трубка, - Адамберг поскреб в затылке. – Пакета не было. - Может, она сунула его обратно под дерево? – предположил Рольбен. – Она упала прямо возле него. Наверное, я даже смогу узнать это место. Но где ее второй тайник – представления не имею. - Вы сказали – там брошь Алисы и стакан Анри? - Так сказала Селеста, - уточнил Рольбен. – Но раз она упомянула брошь, значит… «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил!» Хихиканье Рольбена оказалось еще менее приятным, чем смех – словно частые капли стучали по дну жестяного ведра. Отсмеявшись, Рольбен пояснил: - Это цитата. Прошу прощения. Я хотел сказать, что эта брошь могла оказаться у Селесты только в одном случае – если она действительно убила Алису Готье. То есть, другие варианты возможны, но крайне маловероятны. Адамберг допил свой чай, встал и прошелся по комнате, вяло переставляя ноги: - Потому что Алиса своим письмом чуть не отправила на тот свет «ее малыша». А Анри хотел лишить его наследства и грозился выяснить… Мсье Рольбен, а что, если Анри действительно увидел бы фотографии? - Он сразу же распознал бы подделку, - не колеблясь, ответил Рольбен. - А если бы ему стало известно про встречи Амадея и Шато в «Кафе игроков»? Что тогда? - Как вам сказать... Никаких серьезных последствий не было бы, но Анри действительно не стоило об этом знать. Он бы… не понял. - Вы имеете в виду – не одобрил бы, что у сына есть любовник? Предрассудки, конечно, страшная сила, но я слышал, что мсье Мафоре был не религиозен… - Они не любовники, - в голосе Рольбена было раздражение человека, вынужденного в сотый раз объяснять элементарные вещи. Адамберг подошел к окну: - Мсье Рольбен, почему вы так уверены? Да, комната с камином не запирается, но… - Франсуа – донор, - перевесившись через подлокотник, Рольбен наблюдал за Адамбергом: - А, этого он вам не сказал? Мужчине, имевшему сексуальный контакт с другим мужчиной, запрещено быть донором в течение года. Года, господин комиссар! А Франсуа сдает кровь каждые три месяца. Лгать в таком вопросе он никогда бы не стал, это исключено. Они не любовники. Если бы Анри послушался меня и немного подождал, я приехал бы утром в четверг, поговорил с Амадеем… Я знал, что он ездит в Париж на мотоцикле, охрана давно засекла его маневры на трассе, но мне нужно было выяснить наконец, как он пересекает периметр. Я предполагал, что он просто прячется за Марком... Комиссар кашлянул, подавляя смех. - Поговорил бы с Амадеем, - с нажимом повторил Рольбен, - а потом с Анри. И сказал бы ему, что мне известно, куда и зачем ездил Амадей, и я ручаюсь честью, что это никак не связано с его делами. - И Анри Мафоре удовлетворился бы вашим честным словом? – язвительно поинтересовался комиссар. - Моим – да, - ответил Рольбен. Адамберг потер переносицу: - То есть, вы знали, что Шато встречается с Амадеем и были не против. Скорее даже «за», я так понимаю. А вот Гонсалес вам почему-то пришелся не по душе. Лицо Рольбена разгладилось и затвердело: - Этому человеку было не место рядом с Франсуа. Липкий, навязчивый, пошлый… - Зато анекдоты рассказывать умел, - перебил Адамберг. – Тоже пошлые. Но смешные. Шато вроде нравилось, по крайней мере. Да? Жилы на шее Рольбена вздулись, губы превратились в тонкую линию – и вдруг, в один миг, ярость уступила место смирению: - Вы не понимаете. Я знаю его тринадцать лет. И все это время я даже не догадывался, что он умеет так смеяться. Если бы вы слышали... - Я слышал этот смех, - Адамберг уставился в окно, за которым не видно было ничего, кроме фонаря во дворе следственного изолятора. – Когда сказал ему, что якобы принял за вас того налогового инспектора из трактира. - Какого… А, ясно. И что вы почувствовали? - Непреодолимое желание напиться, - ответил Адамберг, разглядывая фонарь. - Напились? - Да. - И как, помогло? - Не вполне. - Очень жаль. Адамберг обернулся: - Мафоре лучше пожалейте. Рольбен опустил глаза: - Амадей там, в больнице? - Да. Сидит в холле у палаты, не ест, не спит… - Почему в холле? - Потому что в палату пускают только медперсонал. Я распорядился. - Господин комиссар… - Рольбен глубоко вздохнул. - Прошу вас: разрешите Амадею быть рядом с Франсуа. Это может помочь. И это единственное, что сейчас важно. Мерцающая люминесцентная лампа щелкнула и загорелась ярким ровным светом. Адамберг присел на подоконник и сложил руки на груди: - Я бы так не смог. - Значит, вы никогда не любили, - сказал Рольбен. - У меня двое сыновей, - возразил Адамберг. - От разных женщин, и ни одна из них не была вашей женой, - Рольбен утомленно смотрел на Адамберга. – Господин комиссар, разговор окончен. Займитесь Селестой. Я хочу принять обезболивающее и лечь, с вашего позволения. Побарабанив пальцами по колену, Адамберг встал, нажал кнопку вызова конвоя и тут же повернулся к Рольбену: - Что касается Ноэля… - Разбирайтесь с ним сами, - отозвался Рольбен. – Мне он больше не нужен. И да: моим адвокатом будет Оливье Виньи. Если он к вам обратится – прошу, не откажите ему во встрече. Ничего несовместимого с честью и долгом полицейского он вам не предложит. Ручаюсь. Лейтенант уже стоял на пороге: - Господин комиссар? Я могу увести заключенного? - Да, будьте добры, - сказал Адамберг. Лейтенант подошел к Рольбену, помог ему подняться и повел к дверям. Адамберг взял с подоконника пластиковый стаканчик, налил минералки. Достал из внутреннего кармана пиджака желто-красную капсулу и отправил ее в рот.