Талая вода

Привалившись к жесткой спинке скамьи, Адамберг пытался поймать взгляд человека, стоящего на трибуне – но тот смотрел поверх голов, то ли в прошлое, то ли в грядущее: - Революции, случавшиеся прежде, не имели иных целей, кроме смены династии или передачи власти из рук одного правителя в руки нескольких. Наша революция основана на справедливости и теории прав человека; порожденная ею Республика может существовать, только придерживаясь этих принципов — вопреки всем, желающим их ниспровергнуть. Тишина стояла такая, что заполненный до отказа зал мог показаться пустым. Оратор говорил внятно и спокойно, но в голосе чувствовалась горечь: - Разность частных интересов отнюдь не мешает врагам общественного блага объединяться для противодействия ему. Не желая установления равенства — в разумном смысле этого слова — они извращают его суть и саму природу, чтобы под его именем возродить тиранию; стремясь уничтожить свободу, очерняют тех, кто ее защищает; сеют вражду, распространяют клевету и заблуждения. Число этих мошенников невелико, но именно они виновны во всех наших бедах, ведь одурачить им удается многих. Сами отдавшись во власть порокам, они легко пробуждают их в других; добродетель им не то что неведома — они не верят даже в ее существование. Человек на трибуне подался вперед, прижимая обе руки к груди: - И все же она существует! Уверяю вас, чистые и чувствительные души - она существует, эта пылкая, властная, неодолимая страсть! Это глубокое отвращение к тирании и горячее сочувствие к угнетенным, эта святая любовь к Отечеству и еще более священная любовь к человечеству, без которой революция — не более чем вопиющее преступление, затмевающее собой все прежние преступления. Оно существует, это благородное честолюбие, которое не ищет другой награды, кроме наслаждения зрелищем всеобщего благоденствия — стремление основать первую в мире Республику! Но если... На галерее зааплодировали. Оратор продолжал: - Если хоть на шаг... Хоть на миг отступить от принципов — бразды правления тут же перехватит военная диктатура или преступная клика; национальное представительство будет уничтожено, права попраны, свобода растоптана — и мы погибнем! Да и зачем оставаться жить при таком порядке вещей, когда самые низменные страсти заняли место священных интересов человечества, когда ложь вот-вот окончательно возьмет верх над истиной, а впереди - век бедствий и войн? Он немного помолчал, сложил мелко исписанные листки стопкой и отодвинул в сторону: - Разумом — не сердцем — я готов усомниться в той Республике добродетели, какой я представлял ее себе. Но ничто не изменит ни моих чувств, ни моих принципов. Я уйду из жизни без сожаления — у меня есть опыт прошлого, и я вижу будущее: все защитники свободы подвергались гонениям, но их преследователи тоже вскоре гибли. И хорошие, и плохие люди покидают эту землю, но оставляют по себе разный след. Однако моим врагам недостаточно моей смерти — им надо, чтoбы я сошел в мoгилу опозоренным! Они называют меня тираном! Если бы я им был, эти мерзавцы ползали бы у моих ног! Я осыпал бы их золотом и позволял бы им безнаказанно совершать преступления, а они были бы мне благодарны. Тиран? Диктатор? Я — раб свободы, живой мученик Республики — но прежде, чем принести последнюю жертву Отечеству, я оставлю вам свое завещание! И глуховатый, негромкий голос вдруг зазвучал чисто и звонко, с каждой фразой набирая силу: - Народ! Ты, кому льстят, кого боятся и презирают! Ты, кого называют господином лишь затем, чтобы помыкать, как рабом! Помни: где нет правосудия — там царит произвол власть имущих; без справедливости, свобода и равенство — пустые слова; и если ты волен сменить одно ярмо на другое — это еще не значит, что ты сам выбираешь свою судьбу! На сей раз остановить аплодисменты были невозможно - ни поднятая рука оратора, ни дребезг колокольчика председателя действия не возымели. Дождавшись тишины, человек в оливковом фраке опустил очки со лба и проговорил, глядя прямо перед собой: - Я создан, чтобы бороться с преступлением, а не руководить им. Настанет время, когда люди, желающие блага человечеству, смогут служить ему невозбранно. Но пока миром правит шайка мошенников... Свернул листки в трубочку и опустил в карман фрака: - Те, кто говорит правду, будут изгоями. Быстро спустился с трибуны и вышел из зала - в правую боковую дверь. - Там было не так! - зашептал Данглар на ухо Адамбергу. - Он изменил текст! - Имеет право, - буркнул Адамберг, осматриваясь по сторонам. - А что, стало хуже? Депутаты ходили туда-сюда по залу, зрители на галерее общались между собой, дамы обмахивались платками. Двое приставов у трибуны так и стояли навытяжку. Очень бледный человек в черном, со впалыми щеками и рыжеватыми волосами, говорил что-то председателю. Тот кивал. - Стало хуже? - повторил комиссар, повернувшись к Данглару. Майор молчал. На его лице застыло обиженно-упрямое выражение. Что-то ткнулось Адамбергу в ногу: маленький бигль крутился возле него, виляя хвостиком. Адамберг встал и подошел к Кутону. - Ваши впечатления? – вполголоса спросил Кутон, помогая биглю взобраться к нему на колени. - Пока вроде все в порядке, - ответил Адамберг так же негромко, наклонившись к человеку в кресле с колесами. – У вас другие сведения? - Нет-нет, - Кутон поправил букли парика, позволив комиссару заметить миниатюрный наушник телесного цвета. – Ни в зале, ни во всем здании – ничего подозрительного. - Как он будет уезжать? – спросил Адамберг. - С водителем и сопровождением, из внутреннего двора. Там камеры и охрана. Автомобиль надежный. - А другой выход? - Который? Их здесь три. - Где я припарковался. - Там тоже камеры, - Кутон почесал бигля за ухом. Песик довольно запыхтел. – Обзор частично закрыт деревьями, но ваша машина под присмотром. - На той стороне улицы стоит какой-то фургон. Ближе к перекрестку. - Это машина службы доставки, они ее часто оставляют возле своего офиса. Нервничаете, комиссар? - Неужели заметно? – подосадовал Адамберг. Кутон чуть улыбнулся, давая понять, что оценил иронию. Погладил белое пятнышко на лбу бигля и тихо сказал: - Я тоже. Зазвенел колокольчик. Правая боковая дверь открылась, невысокий человек в белом парике, очках и светло-синем фраке вошел в зал и остановился у прохода. С трибуны донеслось: - Я не принадлежу ни к какой фракции... Высоко подняв голову, молодой человек с темными локонами чеканил слова: - Я буду бороться с любой из них. Они не исчезнут, пока установления не создадут гарантии, не положат границ власти и не заставят человеческую гордость навсегда склониться под ярмом общественной свободы. Судьбе угодно, быть может, чтобы эта ораторская трибуна стала Тарпейской скалой для того, кто придет сказать вам, что члены правительства сошли со стези мудрости. Я полагал, что вам необходима правда, высказанная с осторожностью; я полагал, что нельзя беззастенчиво нарушать обязательства, которые требуют... - Довольно! Какой-то человек с громким топотом спускается с верхнего ряда. Его волосы в беспорядке, галстук развязался: - Настало время сорвать завесу! И зал взрывается оглушительным многоголосым воплем: - Долой Робеспьера! В центре зала тут же образуется толпа. Человека в светло-синем фраке затягивает в людской водоворот, его толкают, кричат прямо в лицо: - Тиран! - Диктатор! - Кромвель! - Ты защищал заговорщиков! Ты приказал арестовать патриотов! - Ложь! – кричит он в ответ, пытаясь пробиться к трибуне. – Гнусная ложь! Я прошу слова! Его хватают за запястья и грубо отшвыривают. Не устояв на ногах, он падает на скамью рядом с Кутоном, захлебываясь кашлем. - Это кровь Дантона душит тебя! – кричат слева; откуда-то с галереи долетает - «и Демулена!» Человек в светло-синем фраке вскакивает, озирается, словно безумный. Его пронзительный голос взвивается над общим гвалтом: - Дантон? Демулен? Что же вы их не защитили? Мерзавцы! - Долой Робеспьера! - от рева нескольких сотен глоток вздрагивают стены. - Долой диктатора! - Да здравствует свобода! - Да погибнут тираны! - В аббатство! - …декрет об аресте Робеспьера! – верещит растрепанный толстячок. Мгновение тишины – и ликующий вой, который из последних сил перекрикивает председатель: - Ставлю на голосование! Почти все руки в зале поднимаются вверх. - Принято! Слышен взволнованный молодой голос: - Я разделяю добродетели своего брата – разделю и его судьбу! Арестуйте меня! Свист, аплодисменты, колокольчик звенит, не умолкая. Человек в светло-синем фраке снова рвется к трибуне, простирая руки: - Требую слова! В последний раз, председатель убийц, я требую слова! По какому праву… Его отталкивают и одновременно оттаскивают, ухватив сзади за воротник. Ретанкур, возвышаясь над схваткой, созерцает происходящее с окаменевшим лицом, в котором не осталось ничего женского и почти ничего человеческого. Вейренк невольно делает полшага вперед, но тут же останавливается. - Майор! – зашипел Адамберг, вцепившись в руку Данглара, и рявкнул уже не церемонясь: - Сидеть! Данглар с видом сомнамбулы опустился обратно на скамью. С разных сторон кричали: - Кутона! Арестовать Кутона! - И Сен-Жюста! - Голосуем! Граждане! Голосуем! - Принято! - Сен-Жюст, отдай доклад! Молодой человек в черном фраке и бордовом жилете, все это время неподвижно стоявший на трибуне, вскидывает руку со скрученными листками – председатель выхватывает у него речь – и неторопливо сходит по ступенькам. Шум становится чуть тише, и вдруг его прорезает отчаянный возглас: - Пусти! Шатен в зеленом фраке отбивается от тех, кто пытается его удержать: - Я требую своего ареста! Этот позорный декрет… - Господин комиссар, - на сей раз Данглару пришлось тронуть за плечо Адамберга, - так и должно быть. Это же Филипп Леба. - Так и должно быть… - с остановившимся взглядом повторил Адамберг. Кутон, вращая рукоятки кресла, прокладывает себе путь к трибуне. Перед ним расступаются. Отовсюду летят оскорбления, брань: - Мерзавцы! Вы хотели перерезать весь Конвент! Триумвиры! Диктаторы! Долой тиранов! - Декрет об аресте Робеспьера-младшего... - Принято! - Декрет об аресте Леба... - Принято! - Приставы! - заорал председатель. - Выведите арестованных! Вейренк развернул кресло Кутона и покатил его к правому боковому выходу. Следом шел Робеспьер, справа и слева от него - Огюстен и Амадей, Ретанкур замыкала процессию. У дверей к ним присоединился Филипп и первым вышел из зала. Кто-то крикнул: - Да здравствует Республика! - Республика погибла! - ответил срывающийся на рыдание голос. - Торжествуйте, негодяи! Двери закрылись. Адамберг вскочил. Мужчина лет шестидесяти в коричневом сюртуке взял его под локоть: - Я от гражданина Франсуа. Господин комиссар, господин майор - пойдемте. Проталкиваясь сквозь толпу к левому боковому выходу, Адамберг скрипел зубами от нетерпения - и, наступив кому-то на ногу, выругался вместо извинений. Данглара он волок за собой, держа за рукав. В коридоре не было никого, кроме Филиппа, который стоял возле окна, приглаживая волосы. - Где Шато? - рявкнул комиссар. - У себя, - ответил Филипп и пошел вперед, не оглядываясь. Адамберг следовал за ним, шаг в шаг. Сзади пыхтел Данглар. Лестница, поворот, дубовая дверь. - Прошу, - сказал Филипп и посторонился, пропуская Адамберга в кабинет, где в кресле возле столика, на котором так и стояла открытая коробка конфет, скорчилась фигурка в светло-синем фраке и белом парике – голова опущена на грудь, руки свисают с подлокотников. Адамберг рванулся вперед, поскользнулся на паркете и врезался коленом в столик. Шато подскочил и ахнул: - Господин комиссар! Боже мой, ну как же так… Вы присядьте, присядьте. Кривясь от боли, Адамберг опустился на диван и перевел дыхание. Шато поднялся, взял со стола чайник: - Сильно ушиблись, господин комиссар? Филипп забрал чайник, перенес его на подоконник и включил. - Бывало хуже, – растирая колено, сдавленно сказал Адамберг и подвинулся, пропуская Данглара. – Где Вейренк и Ретанкур? - Мадам Ретанкур и мсье Вейренк пошли переодеваться, - успокоил его Шато, надевая очки с зеленоватыми стеклами. – Господин комиссар, не тревожьтесь, с ними все в порядке. - Зато с вами могло быть не все в порядке! – рыкнул Адамберг. - Со мной? – простодушно удивился Шато. Сел в кресло и достал из коробки конфету. – Да что со мной могло случиться? В коридоре послышались голоса. Дверь открылась, заглянул Огюстен: - Франсуа, извини. К тебе тут… гражданин. Мужчине в светло-сером фраке и черных панталонах было лет тридцать пять, но спутанные каштановые волосы до плеч и женственные черты лица придавали ему почти ребяческий вид. Войдя в кабинет, он сделал пару нетвердых шагов и замер, словно наткнувшись на невидимую преграду. Шато отложил конфету и поднялся: - Добрый вечер. Что вам угодно? - Я… - посетитель облизнул пересохшие губы. Его блуждающий взгляд остановился на Шато. – Я хотел… спросить. - Слушаю вас. - Неужели Камиля нельзя было… - посетитель зажмурился и выкрикнул дрожащим фальцетом: - Неужели ты не мог его спасти? Ты! Неподкупный! - Нет, - сказал Шато. – Сожалею. Мужчина с каштановыми волосами подавился всхлипом и спрятал лицо в ладонях. Данглар в смятении заерзал на диванчике. Адамберг наступил ему на ногу. Шато подошел к посетителю: - Прошу вас, позвольте мне... Заботливо придерживая шатена за плечо, Шато усадил его в свое кресло. Громкие протяжные всхлипывания мало-помалу перешли в судорожные вздохи. Наконец посетитель отнял руки от лица – и уставился на человека, сидящего напротив: - В-вы? Здесь?! - Майор полиции Данглар, - светским тоном произнес Шато, – комиссар полиции Адамберг. Разрешите узнать, как я могу к вам обращаться? - Я Жак М-мальмор, - шатен сглотнул слезы и заговорил более разборчиво. – Я его потомок. Камиля. Это я на заседании… - он запнулся и жалобно глянул на Шато. - Я слышал, - ответил Шато. – Мсье Мальмор, как вы себя чувствуете? Может быть, воды? Кофе? - Н-не надо, - Мальмор замотал головой, пытаясь приподняться. – Я пойду. Шато наклонился к нему и сдвинул очки на лоб. Оперся кончиками пальцев на подлокотник кресла: - Мсье Мальмор. Спасти Камиля было невозможно, как невозможно спасти человека, который сорвался с балкона десятого этажа. Его предупреждали, что жонглировать шариками, стоя на перилах – опасная, смертельно опасная игра… Предупреждали не раз и не два. А он смеялся, упиваясь собственной ловкостью и бесстрашием. Но это уже не имеет значения. И только его последний крик никогда не умолкнет в памяти того, кто вынужден был смотреть, как он падает – с ужасом и бессильным отчаянием. - Я понял, - сказал Мальмор, глядя Шато прямо в глаза. – Я все понял. Простите меня. Одним порывистым движением он схватил и поцеловал руку Шато, вскочил, бросился к выходу и налетел на Вейренка и Ретанкур, стоявших в дверях. Лейтенанты расступились, пропуская Мальмора в коридор. Огюстен последовал за ним. - Мои извинения, - губы Шато дрожали, пальцы безотчетно перебирали пышное жабо на груди. – Надеюсь, мсье Мальмор… Ах, да: кофе! - Нам с майором надо переодеться, - сказал Адамберг, вставая. - Конечно, господин комиссар, конечно. Филипп, будь так добр… - А вам не надо? – уточнил Адамберг. – Вы будете здесь? - Пока нет, - ответил Шато невпопад, опуская со лба очки. Филипп поставил на столик поднос с посудой и посмотрел на комиссара. - И часто у вас тут такое? – спросил Адамберг, догнав Филиппа в коридоре. - Всякое бывает, - буркнул тот и прибавил шагу. Данглар и Адамберг переодевались молча. Данглар, расставшись с серо-голубым фраком, обрел свой привычный неуклюже-франтоватый вид и отвернулся от зеркала с кислой миной. Адамберг, напротив, с удовольствием избавился от парика, жилета и особенно туфель с пряжками; зашнуровав кроссовки, он даже потоптался на месте, разминая ноги. Филипп, по-прежнему в костюме восемнадцатого века – и явно не расположенный к беседе – проводил полицейских до кабинета и остановился: - Мне пора. Господин комиссар, господин майор – хорошего вечера. - Спасибо на добром слове, - пробормотал Адамберг, открывая дверь. - Господа, - Шато чуть привстал в кресле, - вы как нельзя более вовремя. Чайник только что вскипел. - Надо ехать, - сказал Адамберг, но Данглар уже обосновался на диванчике рядом с Вейренком. Шато придвинул к нему коробку, в которой заметно убавилось конфет: - Угощайтесь, господин майор, прошу вас. - Благодарю, - Данглар отправил в рот конфету и принял из рук Шато чашку с кофе. Ретанкур, сидевшая во втором кресле, во главе стола, сказала: - Комиссар, вы подбросите нас до метро? - Конечно, - Адамберг примостился на краешке дивана и вытянул ноги. Шато поставил перед ним чашку и сахарницу: - Если нужно, я готов посодействовать с транспортом. - Нет уж, - решительно возразил Адамберг, накладывая сахар. – Я знаю, как вы посодействуете. Свою машину отдадите. Бронированную. Угадал? Ретанкур с Вейренком переглянулись. Шато сжал губы и неторопливо поправил очки: - Господин комиссар, возьмите конфету – вы ведь еще не пробовали? - Я трюфели люблю, - сказал Адамберг и подул на кофе. Данглар кашлянул: - Скажите, мсье Шато, это вы мне костюм выбирали? - Да, господин майор, - ответил Шато с некоторым беспокойством. – А что, он вам не понравился? - Нет-нет, наоборот! Очень даже понравился. - Рад слышать, - Шато расцвел. – Мне показалось, этот оттенок придется вам к лицу. - Не только оттенок. Я вообще как-то иначе выглядел – в целом, так сказать. - У фрака двубортная застежка, – охотно пояснил Шато, – это подтягивает… корпус. Зауженный рукав – локти прижаты и отведены назад, поневоле приходится держать спину. И лацканы широкие, с вашим ростом и плечами как раз такие и носить. - Хм-м! – Данглар многозначительно поднял брови. – О подобных нюансах я не думал. Благодарю вас, мсье Шато. - К вашим услугам, господин майор, - Шато улыбнулся и встал. – Прошу прощения, воды у меня здесь нет, поэтому не обессудьте и… Обойдя письменный стол, Шато выдвинул ящик, чем-то пошуршал и протянул Ретанкур пачку влажных салфеток: - Позвольте вам предложить… - Спасибо, мсье Шато, - сказала Ретанкур. Достала одну салфетку и передала пачку Вейренку, а тот, в свою очередь – Данглару. Майор вытер руки, сунул пачку в карман и тут же, сконфузившись, вытащил обратно: - Извините, я машинально… - Оставьте, господин майор, - отмахнулся Шато, - оставьте себе. Вдруг пригодится. А у меня их изрядный запас – хорошие салфетки, даже стойкий грим убирают. Кстати… Оглядев сидящих перед ним полицейских, Шато снял очки и положил их на стол. Поднес одну руку к затылку, вторую ко лбу, стянул парик, тряхнул головой – и светло-каштановые волосы легли двумя волнами, от пробора к вискам, почти закрыв уши. Данглар поперхнулся. Ретанкур выпрямилась рывком, кресло под ней скрипнуло. На лице Шато появилась застенчивая, чуть напряженная улыбка. - Невероятно, - тихо сказал Вейренк. Адамберг встал: - Ну, мы поехали. Мсье Шато, спасибо, всего доброго, провожать не надо. - Господин комиссар, в пределах этого здания мне опасаться нечего, - склонившись над столиком, Шато поставил чашки на поднос и собрал разбросанные салфетки. – А вот вам действительно грозит вполне реальная опасность… не найти выход. Свернуть не туда, открыть не ту дверь и оказаться совсем не там, где следовало бы. Так что позвольте мне все же побыть вашим… Подойдя к корзине для бумаг, стоящей возле вешалки, Шато выкинул салфетки: - Психопомпом. Ретанкур, тревожно хмурясь, запахнула черный кардиган. Данглар расправил лацканы плаща и заговорил голосом ожившей энциклопедии: - Психопомп означает «проводник душ». В разных мифологиях и религиях эту функцию выполняют боги, ангелы, духи, животные или птицы, которые сопровождают душу недавно умершего человека в потусторонний мир. Однако некоторые психопомпы могут вывести душу и обратно, в мир живых, а Карл Густав Юнг называет психопомпом Аниму или Анимуса, посредника между сознательным и бессознательным. - Господин майор, - Шато приложил руку к груди, - ваша эрудиция воистину неисчерпаема. Я имел в виду второе и третье. Вейренк натянул куртку, Адамберг сдернул с вешалки свою. Шато толкнул дверь кабинета: - Госпожа лейтенант, прошу.