Талая вода

Адамберг проснулся в начале одиннадцатого. Виктор спал на диване, на спине, слегка похрапывая и свесив одну руку почти до пола. Комиссар натянул джинсы и футболку, причесался пятерней и достал из шкафа черный пиджак, стараясь не греметь дверцей. Обеденный зал был почти пуст, общий завтрак уже закончился. Адамберг съел несколько бутербродов и как раз приступил ко второй чашке кофе, когда к длинному столу подошел Шато. - Доброе утро, господин комиссар, - сказал он, остановившись напротив Адамберга. Перешагнул через скамейку – так ловко, словно и не перешагивал, а прошел сквозь нее – и сел. - Доброе утро, - ответил Адамберг, разглядывая Шато: все тот же серый костюм с белой рубашкой, только галстук другой – стального оттенка, в тонкую косую черную полоску. – Вы давно проснулись? - Часов в семь, - Шато принял у подошедшей Эггрун чашку кофе и блюдце с сыром и шоколадом, улыбнулся и сказал нечто похожее на «саккасьер». Эггрун улыбнулась в ответ и вернулась за стойку. - Вы тоже полиглот? – спросил комиссар. - Что? А, нет-нет, что вы! До мсье Мафоре мне далеко, если вы это имели в виду. Я знаю только английский. Но пару слов из разговорника каждый может выучить. Людям всегда приятно, когда к ним обращаются на родном языке, пусть даже и с акцентом. - Это да, - согласился Адамберг, жуя бутерброд с вяленым мясом. Шато медленно размешивал сахар, уставившись в чашку. Он был очень бледен, под глазами легли темные круги, губы то сжимались, то разжимались – видимо, непроизвольно. - У вас что-то случилось? – нарушил молчание комиссар. - Простите? – вскинулся Шато, но тут же успокоился: - Нет-нет, все в порядке. Я просто… Он оглянулся и предложил: - Господин комиссар, а может быть, пересядем вон за тот столик? В углу. Вы не против? - Да пожалуйста, - сказал Адамберг, забрал свою чашку и последовал за Шато. - Я просто не хочу на Лисий остров, - с какой-то щемящей откровенностью произнес Шато, усаживаясь и ставя перед собой чашку и блюдце. - Так не едьте, - комиссар взял кусок сыра. – Вам оно зачем? Подождите нас в гостинице. А если вдруг туман… - Адамберг прочистил горло. – В любом случае, будет лучше, если вы останетесь здесь. На Гримсее. - Я не останусь на Гримсее, - Шато покачал головой. – Я обещал мсье Мафоре. - А все, кто имел неосторожность что-то пообещать мсье Мафоре, волей или неволей держат слово, - сказал Адамберг. Шато посмотрел на него, слегка хмурясь: - Господин комиссар, простите, но я не понимаю… - Это ничего, – сказал Адамберг. – Хуже другое – я не понимаю. Что происходит с Амадеем? - Боже милостивый, да что с ним может происходить? – вопросил Шато с неподражаемой наивностью. – Человек приехал туда, где десять лет назад погибла его мать. Сегодня мы окажемся на острове, где она провела последние минуты своей жизни. Весьма неприятные минуты. Но для него все это не более чем увеселительная прогулка, не так ли? - Не так, - Адамберг упрямо насупился. – Я понимаю, что Амадею тяжело. Но дело не в этом. Он что-то скрывает. - Все мы что-нибудь скрываем, господин комиссар, - вздохнул Шато и придвинул к себе блюдце. – Кто размер суммы на счету, кто привычку считать овец перед сном, кто – странные фантазии, в которых неловко признаваться даже самому себе… Он аккуратно отломил кусочек шоколада, положил его в рот и в упор посмотрел на Адамберга. Комиссар схватил чашку и допил кофе – залпом, в три глотка. Шато еле заметно прищурился: - Осмелюсь попросить вас, господин комиссар, не причинять мсье Мафоре лишнего беспокойства, пока мы не вернемся с Лисьего острова. - А мы оттуда вернемся? – Адамберг встал, с протяжным скрипом отодвинув стул. - Думаю, да, - Шато тоже поднялся. – Не хочется идти за плащом, можно и так покурить – не замерзнем ведь? - Если честно, я сам туда особо не рвусь, - Адамберг курил, запрокинув голову, и недоверчиво щурился на ярко-синее небо. – Видите, солнечно, да? А через две минуты может такое наползти, что собственные руки не разглядишь. - Мы подстрахуемся, - сказал Шато. – Но я почти уверен, что тумана не будет. - Тогда почему вы боитесь ехать на Лисий остров? - Боюсь? – Шато произнес это без всякой бравады, чуть отрешенно, словно совещаясь сам с собой. – Нет, просто не хочу. - Из-за афтурганги? - Из-за того, что это место казни, господин комиссар, - негромко сказал Шато, стряхивая пепел в бетонную урну. Адамберг почесал в затылке и хмыкнул: - А как вы считаете, Аделаида это заслужила? - Я считаю – да, - ответил Шато, и в голосе его было нерушимое спокойствие вечных льдов. Он очень тщательно потушил сигарету, убедившись, что на ободке урны не тлеет ни одна искра, и поднялся на крыльцо. Комиссар поспешно докурил, поеживаясь, и пошел в гостиницу. Войдя в зал, Адамберг обнаружил Шато на прежнем месте, за маленьким столиком в углу. Подошла Эггрун с подносом в руках, Шато поднялся, переставил с подноса на стол две чашки и вазочку с печеньем, поблагодарил хозяйку – улыбкой и легким поклоном – и сел, оправляя полы пиджака. Адамберг отодвинул свой стул и взял чашку. - Нездоровый образ жизни мы с вами ведем, господин комиссар, - заметил Шато. – Кофе, сигареты, снова кофе… - Ничего не поделаешь, - ответил Адамберг. – Но я привык. И у меня организм крепкий. А вот вам стоило бы себя поберечь. - Вы даже не представляете, насколько вы правы, - Шато положил ложечку на блюдце. – Дело в том, что есть еще одна причина, по которой мне следовало бы остаться на Гримсее – и не следовало лететь одним рейсом с Виктором. Если мы с ним погибнем одновременно, не пройдет и нескольких дней, как многие высокие посты во Франции окажутся заняты другими людьми. Нет никаких гарантий, что они будут лучше тех, что сейчас, но… Шато запнулся. - Я постараюсь объяснить как можно проще, - сказал он. – Если что-то будет непонятно, сразу останавливайте и спрашивайте – хорошо? Адамберг кивнул и подобрался. Шато вынул из деревянного стаканчика салфетку и достал ручку из кармана пиджака. - Помните дверь в моей квартире? Вы еще сказали, что она должна быть метровой толщины, а я ответил, что мне столько не нужно. Моя главная защита – незаметность и незначительность. Кому на свете есть дело до Франсуа Шато, главного бухгалтера отеля «Галлия»? - Много кому, - возразил Адамберг. – Например, тому, от кого я получил по голове. Вместо вас, между прочим, и прямо возле этой самой двери. - Ох, да… - почти простонал Шато. – Я виноват перед вами, господин комиссар. Но я действительно не ожидал! – Он приложил руку к груди. – Мой домашний адрес, указанный в официальных документах Общества – это маленький домик в Сержи, где я родился и вырос. Сейчас там живут дальние родственники моей матери. А об этой квартире почти никто не знал, кроме Шарля и Доминика – например, Виктор с Амадеем там ни разу не были. После убийства Анри Мафоре, Рольбен приказал взять дом под круглосуточное наблюдение, но когда Шарля арестовали, я это распоряжение отменил. Оставил себе только личное сопровождение. Я не исключал вероятности нападения, но думал, что оно скорее может произойти в Сент-Уане или возле офиса Общества. - Мсье Шато, - Адамберг лениво жевал сырную палочку. – На всякий случай, к сведению. Большинство удавшихся покушений стали возможными только потому, что охраняемые лица начали заниматься самодеятельностью. Вам не надо было снимать наблюдение. - Я уже понял, да, - Шато коротко, нервно рассмеялся и бросил ручку на стол. – Но поверьте, господин комиссар: я не отправил бы вас к себе домой, если бы считал, что там может быть опасно. - Рольбен, Фоше… - протянул Адамберг. – Кто еще? Ксавье и Рената… - Исключено, - заявил Шато. – Замечательные ребята, вы же их видели. Ренате мсье Мафоре химиотерапию оплатил, по моей личной просьбе. Анри Мафоре, я имею в виду. - Ладно, допустим, - кивнул Адамберг. – Не сто процентов, но допустим. Кто еще знал про эту квартиру? - Рене – мой друг, о котором я вам раньше рассказывал, Анри Мафоре и… ваши люди, господин комиссар, - негромко сказал Шато, глядя на Адамберга. Адамберг скрипнул зубами: - Об этом я помню. Вы мне так под дых врезали, мсье Шато… Лейтенант Ноэль никогда не был лучшим из лучших, но я надеялся, что из него все-таки выйдет толк. Несмотря на дурной характер. А теперь я не уверен ни в ком. Ни в ком! Комиссар отложил недогрызенную сырную палочку: - Я эту команду собирал много лет. Вместе головы ломали над каждым делом, вместе рисковали не один раз. И вот я хожу и думаю: кто? Ладно, если Ноэль. А если кто-то другой? - Тяжело, когда не знаешь, кому можно доверять - да, господин комиссар? – сочувственно спросил Шато. Адамберг запихал в рот остатки сырной палочки и задвигал челюстью. Шато расправил на столе бумажную салфетку: - В общем, я надеялся, что образ скромного бухгалтера является достаточной защитой. Как выяснилось, зря. Однако я по-прежнему полагаю, что если мне и угрожает опасность, то как президенту Общества, а не руководителю Бюро. А вот Шарль опасался обратного. - Без вас Бюро развалится? – спросил Адамберг, сделав несколько глотков чуть теплого кофе. - С какой стати? Я тоже, знаете ли, много лет собирал команду. И собрал. Смею утверждать, неплохую. У нас есть и аналитики, и эксперты разного профиля, и программисты – не хуже меня, как минимум. Даже если меня не станет, Бюро продолжит свою работу. Плох тот генерал, без которого солдаты разбегутся. Меня гораздо сложнее будет заменить в Обществе, но и это… не невозможно. Да, я его основатель и президент, но там семьсот человек! Ничто не мешает им продолжать собираться и после моей смерти – в том же формате, или в каком-то другом… А захотят - новое общество зарегистрируют. - Никого, кроме вас, в роли Робеспьера я себе представить не могу. И они не могут. - Бросьте, господин комиссар, - отмахнулся Шато. – Можно подумать, эту роль до меня не играли и после меня не будут. Да и потом – сколько я сам еще смогу ее исполнять? Мне ведь уже тридцать шесть. Точнее… Шато опустил глаза: - Тридцать шесть лет, два месяца и восемнадцать дней. И, опережая вопрос Адамберга, явно озадаченного такой скрупулезностью, добавил: - Максимильен Робеспьер родился шестого мая тысяча семьсот пятьдесят восьмого, а погиб двадцать восьмого июля тысяча семьсот девяносто четвертого. Комиссар некоторое время смотрел на Шато, что-то прикидывая. - У вас еще четыре дня в запасе, если я правильно посчитал, - сказал он наконец. – Правда, я високосные годы не учитывал. Но это я без календаря с калькулятором не осилю. Мсье Шато, что за чушь? - Под тремя апельсинами, - медленно проговорил Шато, не поднимая головы, - лежал договор аренды банковской ячейки, где хранилось письмо Дениз Патийо. Вместе с ключом. И обращение к полиции – точнее, лично к вам, господин комиссар – с указанием на Венсана Берье, как возможного виновника гибели Анжелино Гонсалеса. Имени Шарля Рольбена я не назвал. Не смог. - Так! – Адамберг шлепнул ладонью по столу, Шато вздрогнул и выпрямился. – Прекратите немедленно! Что вы выдумываете? Вам что, не терпится покинуть этот мир? Он, конечно, не идеален, но… - Ну что вы, господин комиссар, - со странной улыбкой ответил Шато. – Это было бы крайне нежелательно… - Да уж конечно! - …в данный момент, когда от моего пребывания в этом несовершенном мире отчасти зависит благополучие Пятой Республики. По крайней мере, в ее текущем состоянии. Если в течение четырех суток я не введу мастер-пароль, база досье будет опубликована в интернете. Автоматически. - Вы знаете, а я даже понял, - Адамберг откинулся на спинку стула. – Честно. Но все-таки – можно сначала и по порядку? - Конечно, - кивнул Шато. – Как я уже говорил, господин комиссар – информация, собранная Бюро, никуда не девается. Время от времени мы используем ее для того, чтобы… направить некоторых наших «поднадзорных» по верному пути. С помощью Бюро за последние годы был принят ряд важных и полезных законов – об охране окружающей среды, повышении образовательных стандартов, медицинском обслуживании и так далее. В то же время, несколько чиновников лишились не только должностей, но и свободы – помимо коррупции, они были виновны в серьезных уголовных преступлениях, и мы сообщили об этом в полицию. На сегодняшний день в базе Бюро около двух тысяч досье. Огромный объем материалов – аудио, видеозаписи, фотокопии документов… Данные зашифрованы, разбиты на архивы, хранятся на нескольких серверах. Но достаточно ввести пароль – разумеется, нужно знать, где и какой – чтобы запустить программу, которая сложит весь этот паззл. После чего база появится в интернете. В полном объеме, в общем доступе. - Обалдеть, - Адамберг провел по лицу ладонью, крест-накрест. – Боюсь спросить: высший уровень там какой? В смысле, по должности? - Министры, - сухо ответил Шато. – Четверо. Много депутатов и сенаторов. Мэров. Госслужащих разного ранга. Полицейские тоже есть, извините уж, господин комиссар. Если вас это утешит – министр внутренних дел нашим «поднадзорным» не является. - И на том спасибо, - буркнул Адамберг. – Но подождите… так пароль нужен, чтобы база была опубликована? Или чтобы не была? - Изначально – чтобы была, - Шато поморщился от собственного косноязычия. – Прошу прощения. Изначально для публикации базы требовалось ввести пароль – точнее, один из трех паролей. Мой, Шарля или Доминика. Естественно, любое досье можно было обнародовать и отдельно, но доступ к программе, запускающей публикацию базы полностью, был только у нас троих. Это была наша страховка и одновременно – орудие неотвратимого возмездия. Если бы кого-то из нас убили – двое оставшихся могли попытаться найти убийцу, но если бы стало понятно, что это невозможно, или на это нет времени, или погибли бы двое из троих – так хоть… бросить факел в пороховой погреб, напоследок. Все наши фигуранты были об этом предупреждены. О том, что даже если им удастся нас вычислить и физически уничтожить, это не поможет – наоборот, опасная для них информация будет немедленно обнародована. - А если бы погибли все трое? – спросил Адамберг. - На этот случай мы тоже подстраховались, - Шато щелкнул ручкой и нарисовал на салфетке овал, под ним – две стрелочки, влево-вниз и вправо-вниз, а под стрелочками – прямоугольники. – У меня было два доверенных лица, которые не знали друг о друге. Каждый из этих людей получил половину моего пароля, в запечатанном виде, и два конверта, в которых хранились… «четвертинки» пароля, если это можно так назвать. Половинки его части пароля. Эти конверты он передал своим двум доверенным лицам, которые также не знали друг о друге. Шато пририсовал по две стрелочки вниз от каждого прямоугольника, и еще по одному прямоугольнику под каждой стрелочкой. Получилось шесть прямоугольников – два побольше, четыре поменьше. - Зато я знал всех шестерых, - Шато обвел прямоугольники замкнутой волнистой линией. – И они все немедленно узнали бы, если бы со мной что-то случилось, а дальше действовали бы по инструкции. Мой пароль можно было собрать как из «половинок», так и из «четвертинок». Пароли Шарля и Доминика – аналогично. - Все три были разные? – спросил Адамберг. - Да, - кивнул Шато. – Профили же отдельные. - А, ну конечно, - с глубокомысленным видом сказал Адамберг. Шато, сдержав улыбку, спросил: - Господин комиссар, в целом вы поняли, как это функционировало? - Понял, - подтвердил Адамберг. – Но так было раньше, а потом поменялось, правильно? - Правильно. После убийства мсье Мафоре Шарль и Доминик настояли на том, чтобы до выяснения всех обстоятельств перевести базу в режим отложенной публикации. То есть, раньше пароль требовался, чтобы запустить публикацию, а теперь – чтобы отменить. У меня есть так называемый мастер-пароль, который надо вводить каждый день, у Шарля и Доминика – по половине страховочного пароля. Ровно через сутки с момента последнего ввода мастер-пароля запускается обратный отсчет, продолжительностью семьдесят два часа. Если в течение этих трех суток не будет введен ни основной, ни страховочный пароль, база «всплывет». В интернете появится сразу несколько сайтов, на которых каждый сможет узнать множество интересных подробностей из жизни… официальных представителей Пятой Республики. Пойдет рассылка по новостным агентствам, телеканалам, соцсетям… Девятый вал. Цунами. - А зачем нужен страховочный пароль? – спросил Адамберг. - На всякий случай, - ответил Шато. – Вдруг я в аварию попаду. Останусь жив, но не приду в себя вовремя и не успею остановить таймер. Или, предположим, я исчез, и мое местонахождение неизвестно. Но дело в том, что страховочный пароль можно использовать только один раз. То есть, Шарль и Доминик на исходе четвертых суток могли отложить публикацию базы еще на семьдесят два часа – но не больше. Если бы за это время я нашелся или пришел в себя, я ввел бы мастер-пароль, потом сделал бы новый страховочный, и база перешла бы в прежний режим. Если же нет… И Шато сделал легкомысленный жест, похожий на воздушный поцелуй. - Пф! И уже не имеет значения, кто виноват в моей смерти или исчезновении. Сгорят все. Я хотел показать Шарлю и Доминику этот мастер-пароль – кстати, чтобы его создать, пришлось пожертвовать хорошим резервным вариантом... Но они заявили, что все равно им не воспользуются. Шарль сказал: «Если с вами что-то случится, я хочу увидеть, как все эти мерзавцы корчатся и каются. Меня это не утешит – но я по крайней мере буду знать, что вы им за себя отомстили, вы сами». И Доминик его полностью поддержал. Хотя он всегда был наиболее осторожным и наименее радикальным из нас троих. Однако тут они с Рольбеном выступили, так сказать, единым фронтом. Взяли с меня слово, что страховочный пароль приостановит публикацию только один раз на трое суток – за неделю можно было подтянуть кое-какие текущие дела, отозвать агентов и предупредить осведомителей… Ведь Бюро даже после этого не прекратило бы свою работу – да-да, господин комиссар! Сказали, что в крайнем случае они сами опубликуют базу, несмотря на то, что у них это отнимет много времени и сил. Я спорил с ними, спорил долго, до хрипоты, пока в какой-то момент не понял, что… Шато смущенно кашлянул: - Что мне самому нравится эта идея. И в самом деле – разве я не заслуживаю погребального костра? С фейерверком, - взмахнул он обеими руками. – Всяко лучше, чем негашеная известь, согласитесь? И разве Пятая Республика не заслуживает небольшого прощального подарка от… Адамберг невольно содрогнулся при виде ласковой и очень холодной улыбки: - От Франсуа Шато. Опираясь на стол кончиками пальцев, Шато встал и слегка подался вперед: - Проклят, убит, и снова проклят. И снова, снова, и снова! Господин комиссар, вы знаете, что до сих пор, почти каждый год, выходят исследования, посвященные Робеспьеру? И во Франции, и в других странах. Иногда в них обнаруживаются удивительнейшие вещи. Правда, термидорианцев превзойти сложно, но современные авторы тоже бывают весьма... изобретательными. В каких только извращениях не обвиняют они злосчастного аррасского адвоката! И до чего же многим неймется залезть ему в постель! Может быть, потому, что никто так и не смог заглянуть в его сердце? А ведь он хотел открыть его людям, он пытался это сделать – и не раз! Он выходил на трибуну, чтобы поделиться своими мечтами и надеждами, признаться – как на исповеди – в любви к своей стране и своему народу. Но нет! Разве подобная искренность может быть чем-то, кроме самого гнусного лицемерия? А добродетельный образ жизни – что, как не ширма, скрывающая грязные тайны? Настолько грязные, что и вообразить страшно… Так ребенок выдумывает чудовище, живущее под кроватью, и сам боится его – до одури, до холодного пота. Адамберг молчал. - Он не был чудовищем, - сказал Шато. Одернул жилет и сел. – И того физического изъяна, который ему приписывают, тоже не имел. Не надо путать целомудрие с импотенцией. Что вы так напряглись, господин комиссар? Это почти цитата, между прочим. Из речи пятого нивоза второго года. Путать эти вещи действительно не следует. У него могли быть дети – но хвала милосердию Божьему, их не было! Иначе им пришлось бы выбирать между стыдом и позором. Отречься от собственного отца – оболганного, оплеванного – или носить имя, которое со всех сторон поливают грязью, щедро, без устали – чтобы не подсохла и не отвалилась, чего доброго… Вы желали бы такой судьбы своим детям? Не был Дидье его сыном. Экспертиза подтвердила. - Зачем вам экспертиза? – спросил комиссар угрюмо. – Вы же и так знали. Шато пожал плечами: - Нужен был третий контрольный образец - для сравнения. Чей-то биологический материал. Ну так почему бы и не мой? - Третий?.. – завороженно выдохнул Адамберг. - Господин комиссар, если я еще раз услышу слово «зубы», - предупредил Шато, - я вам пожелаю на собственном опыте пережить, каково это – когда осколки костей выламывают из раздробленной челюсти. Я не жесток, но всему есть предел. Кроме боли. Она бывает настолько сильной, что даже кричать не можешь – просто не получается, голоса нет… Адамберг прикрыл глаза рукой. - Волосы из музея Карнавале и кровь на повязке принадлежат одному и тому же человеку. Но моим предком он не является, - сказал Шато. Отогнул рукав на левом запястье и демонстративно уставился на часы. Через некоторое время Адамберг сказал: - Левалле. - Шестнадцать секунд, - Шато беззвучно поаплодировал. – Браво, господин комиссар. Совершенно верно, - Рене Левалле. На следующий день после разговора с вашими коллегами он явился в офис Общества. Переполошил охрану, требовал, чтобы они мне позвонили, чтобы я приехал… Я приехал, часа через три. Он дождался. И отдал мне повязку. Ту самую. Шато пригубил совершенно остывший кофе и со вздохом отставил чашку: - В роду палача и семейные реликвии соответствующие… Сансон, сорвав повязку, сунул ее в карман – видимо, непроизвольно. Потом нашел, но выбросить не смог. Рука не поднялась. Он знал, что причинил ненужную боль и сам мучился из-за этого. Непрофессионально поступил, понимаете? - Угу, - буркнул Адамберг. - В общем, он завещал эту окровавленную тряпку своим потомкам. Вместе с чувством вины. Которое в полной мере унаследовал и Рене Левалле. Отдавая мне повязку, он сказал, что не хочет больше хранить… сейчас… как же он выразился? А, - «эту штуку, через которую я проклят», вот. Я его поблагодарил, сказал, что это очень ценный предмет, представляющий большой интерес для историков, что я передам повязку в музей Карнавале, оттуда к нему обратятся по поводу атрибуции. Он топчется на месте, не уходит. Мялся, жался, потом говорит: «А вы можете его простить?» Я спрашиваю – «кого?» «Ну дядю Анри». Я понял, в чем дело, и спрашиваю его – «мсье Левалле, а почему вы считаете, что мое прощение имеет какую-то силу?» Он снова мнется, что-то промычал и вдруг как выдаст: «Прям вот очень больно было?» Я говорю – «да». «И вы его никогда не простите?» Я говорю – «Давно простил». Шато поднял глаза, встал и улыбнулся Эггрун, которая подошла к столику с подносом в руках: - So awfully sorry… - It’s OK, - сказала Эггрун, опуская поднос на стол. Перед Шато и Адамбергом появились чашки со свежим кофе. Шато собрал лишнюю посуду на поднос, Эггрун взяла его и ушла. - Мсье Левалле чуть не расплакался, - сказал Шато, садясь. – Рассказал мне и про допрос в комиссариате, и про все свои горести… Мы нашли его невесту, это заняло буквально пару дней – мадам Ариана не старалась замести следы. После телефонного разговора со мной, она согласилась пообщаться с Домиником, после разговора с ним – разрешила дать свой номер мсье Левалле. Этим летом она собирается приехать во Францию, вместе с дочерью, чтобы девочка могла увидеться с отцом. Возможно, они даже останутся, - Шато скрестил пальцы. – Как видите, господин комиссар, я стараюсь творить добро, пока… когда имею такую возможность. Принимаю и отдаю долги. Кстати, у меня дома осталась ваша шляпа. - И зубная щетка, - вспомнил вдруг Адамберг. - Да? – огорчился Шато. – А как же вы здесь? - Так здесь у меня была, - пояснил Адамберг. – Мсье Шато, как только мы вылетим с Гримсея – вы шагу не ступите без охраны. И на Лисий остров не едьте, оставайтесь в гостинице. - Ну вот еще, - отмахнулся Шато. Взял из вазочки печенье и с удовольствием захрустел им, прихлебывая кофе. Адамберг последовал его примеру, попутно таская с блюдца сыр и шоколад. Некоторое время они уступали друг другу последний кусок шоколада, потом Шато рассмеялся и отодвинул блюдце. - Благодарю, - сказал он. Допил кофе, тронул губы салфеткой и встал. – Не хотите перекурить, господин комиссар? Только лучше, пожалуй, наверху, а то на улице все-таки холодно. Простудимся еще. - Афтургангу вы, значит, не боитесь, - ворчал Адамберг, идя к лестнице следом за Шато. – И умереть не боитесь. А простыть боитесь. Нелогично как-то. - Я просто ненавижу насморк, - с чувством откликнулся Шато. – Да, а вторая половина страховочного пароля теперь у Виктора. Рольбен сам так решил. Перед тем, как умчаться с автоматом в Брешь, он оставил на своей вилле, начальнику охраны, запечатанный конверт с надписью «Виктору Мафоре». Лишнее подтверждение того, что Шарль не собирался его убивать. - А почему пароли в обычных конвертах? – от этой мысли Адамберг споткнулся о первую ступеньку лестницы, и Шато поймал его за рукав: - Потому что к ним еще инструкции по перестановке символов прилагаются, и вот они хранятся в файлах. А ввести половинку пароля в неизменном виде, так, как она записана на бумаге – значит, подать сигнал общей тревоги всему руководству Бюро. - Как вы не путаетесь в этом всем? – поразился Адамберг. - По-моему, ничего сложного, - ответил Шато, сбавил шаг и понизил голос: - Давайте не шуметь, вдруг Виктор еще не проснулся.