Honey, honey

      – Знаешь, когда ты сказала, что мы будем двигаться медленно, я не думал, что мы будем двигаться настолько медленно, – сетует Каз в следующий понедельник. – Это просто смешно.       "Это", конечно, относится к их нынешнему положению на кровати Инеж, когда они взялись за руки во время эпизода "Jeopardy!", который смотрят на ноутбуке перед ними.       Да уж, сцена практически с рейтингом "для взрослых".       Инеж проигнорировала его первые два раза, но теперь вздыхает.       – Пятьдесят процентов, – напоминает она.       Весь день был упражнением в терпении. С тех пор как он появился в ее общежитии, он вел себя как дикий кот, демонстрируя то испуг, то угрюмость, и в целом создавал впечатление, что предпочел бы быть где угодно, только не рядом с ней, отказываясь при этом признать, что хоть немного нервничает. Даже просто затащить его на кровать было невозможно, пока она сама не забралась туда и не включила повтор "Jeopardy!", ведя себя так, будто ей абсолютно все равно, присоединится он к ней или нет.       К тому времени ей уже и было почти все равно.       Каз порывисто вздыхает, и Инеж чувствует это всем боком, прижатым к нему от плеча до бедра. Он такой же теплый, каким она его помнила, и это вызывает у нее нелепую дрожь внутри. Каз, в свою очередь, дрожит снаружи. Его рука слегка трясется в ее руке, хотя его упрямство пока не позволяет ему отстраниться, несмотря на то, что Инеж предоставила ему по меньшей мере дюжину возможностей сделать это.       – Самое трудное не близость, – сказал он сквозь стиснутые зубы, когда, наконец, позволил себе расположиться рядом с ней на кровати. – Это... ощущение кожи на коже.       Последовавший за этим презрительный взгляд эффективно заглушил все дальнейшие вопросы, которые у нее могли возникнуть, за исключением все более насущного вопроса о том, с какой стати она вообще это делает.       Так что они держатся за руки.       Без перчаток.       – Я просто говорю, что не понимаю, как это может чему-то помочь, – продолжает Каз.       Возможно, в данном конкретном случае болезнь действительно станет лекарством, думает Инеж. Вполне возможно, что к концу этого эксперимента он ей так надоест, что она никогда больше не захочет даже видеть его, не говоря уже о том, чтобы облизать полоску вдоль его горла.       – О, что ж, тогда давай, во что бы то ни стало, сразу перейдем к проникновению, – сухо говорит она. – Это поможет?       Каз перестает изучать их соединенные руки и отводит взгляд в сторону; на его челюсти подергивается мускул.       Есть что-то странно приятное в том, чтобы вот так дразнить его. Это заставляет Инеж чувствовать себя увереннее, чем есть на самом деле, хотя это поверхностная уверенность, которая, как она знает, быстро рассеется, когда – или если – все станет более физическим. Честно говоря, здесь слепой ведет слепого, но чем меньше Каз знает об этом, тем лучше.       – В последний раз, когда я пыталась поцеловать тебя, ты практически отшвырнул меня с дороги, – продолжает она. – Прости, что на этот раз я более осторожна.       Он краснеет, но встречается с ней взглядом, отчего по ее спине пробегает электрический разряд.       – Я бы не... Я сказал, что мне жаль, – говорит Каз.       На самом деле он ничего подобного не говорил, но, видя, как он краснеет от стыда, она напоминает себе, что никакая ложная уверенность не стоит того, чтобы причинять ему боль.       – Нет, – говорит она, сжимая его руку. – Тебе не за что извиняться. Это моя вина. Я не должна была... Это странно. Я просто подумала, что нам лучше начать с малого. Учитывая все обстоятельства.       Каз признает ее доводы одним движением головы, цвет его лица медленно возвращается к нормальному.       По правде говоря, Инеж готова к большему. Более чем, учитывая, что уже несколько недель томится желанием. И она думала, что сегодня они в конечном итоге пойдут дальше. Возможно, к поцелуям, если на этот раз она позволит ему начать. Но она снизила ожидания в тот момент, когда увидела его таким напряженным и испуганным у своей двери, и поняла, как тяжело ему, вероятно, было вообще появиться.       Он и так достаточно уязвим. Самое меньшее, что она может сделать, – это пойти ему навстречу.       Она делает глубокий вдох, чтобы расслабиться, что только подчеркивает, насколько он напряжен рядом с ней, такой теплый, с упругими мышцами. Ее вздох прижимает их ближе друг к другу, и она чувствует, как он напрягается от усилия не отстраниться. Его пальцы сжимают ее руку, довольно нелогично ища спасения в том, что как раз и заставляет его нервничать.       – Ты уверен в этом? – спрашивает Инеж.       Она пыталась молчать, позволить ему самому принимать решения, но, Святые, ей уже начинает казаться, что она мучает его, и это... она просто не может этого выносить.       – Да, – говорит Каз, решительно глядя на их соединенные руки.       – Но…       – Я уверен, – говорит он. А затем, устраивая поудобнее свои липкие пальцы, добавляет: – По крайней мере, дай мне попробовать.       Один эпизод "Jeopardy!" переходит в другой, и они оба с комичной решимостью сосредоточиваются на вступительных титрах. Она даже не знает, зачем вообще это включила, разве что ей просто нравится это шоу – успокаивающее по своему формату, достаточно увлекательное, чтобы удержать внимание, но совсем не настолько увлекательное, чтобы ее волновало, если она задремлет посреди эпизода, – а им нужен был какой-то фоновый шум, чтобы не сойти с ума.       И, честно говоря, составить плейлист для этой конкретной ситуации было выше ее сил.       Инеж в основном притворяется, что смотрит, одним глазом следя за экраном, а другим - за Казом, когда понимает, что Каз тоже только притворяется, что смотрит. Его глаза бегают по экрану достаточно часто, чтобы поддерживать притворство, но его взгляд снова и снова возвращается к их соединенным рукам, полный какого-то неприкрытого восхищения, которое заставляет ее покраснеть с головы до ног. Несправедливо, что он может заставить ее почувствовать, что ее сердце вот-вот выскочит из груди, просто взглянув на нее, в то время как он настолько несчастен, что едва удерживается от того, чтобы не сбежать с кровати.       Хотя, может быть, он уже не так несчастен, как полчаса назад. Инеж подводит итоги: его дыхание ровное – немного напряженное, но медленное и устойчивое, как в кухонном лифте, – и его рука больше не дрожит, даже почти перестала потеть и стала теплой и шершавой по сравнению с ее собственной.       Ободренная этим осознанием, Инеж осторожно тянет их соединенные руки на свое бедро и разжимает их пальцы, чтобы она могла держать его руку ладонью вверх. Она мягко вдавливает большой палец в его ладонь, наблюдая, как его пальцы рефлекторно сгибаются. Она осторожно начинает обводить его линию жизни ногтем, руководствуясь инстинктом и желанием что-то сделать.       Это мило.       Прикасаться к нему. Ей это нравится. Конечно, она думала, как сделает это, но одно дело думать об этом и совсем другое - делать на самом деле.       И он ей позволяет. Честно говоря, это половина всех ощущений.       Когда она поднимает взгляд на Каза, проверяя, не напугала ли его, то обнаруживает, что он полностью забросил "Jeopardy!" и наблюдает за ее действиями с вниманием, которое обычно приберегает для чертежей и банковских счетов.       Что-то сжимается внизу ее живота при одном взгляде на него.       – Каз? – спрашивает она.       Его глаза устремляются на нее, слегка виноватые.       – Порядок?       Его взгляд задерживается на ее губах, и их головы склоняются так близко друг к другу, что на секунду Инеж думает, что, может… но затем он отстраняется, и она быстро подавляет разочарование.       Он хрипло произносит:       – Порядок.       И ладно, думает Инеж, с ними все будет хорошо.       Они могут это сделать. ***       В следующий раз, когда она видит Каза, речь идет об очередном его плане. Он собрал их всех в темной квартире с двумя спальнями, которую неохотно делит с Джеспером, не предупредив ни о чем и при этом имея наглость выглядеть раздраженным, когда Инеж опоздала на пять минут, поскольку ей пришлось улизнуть с последней в этот день лекции.       На этот раз речь идет о незаконно присвоенных средствах и кабинете декана – все, что Инеж знает, это то, что дело займет у нее три следующих вечера. Она не уверена, почему ее роль в этих планах, кажется, всегда требует большого количества блужданий в одиночестве и темноте.       (Ладно, она на самом деле знает, почему. Это та же самая причина, по которой Каз называет ее Призраком всякий раз, когда ему хочется драматизировать. Она хороша в том, чтобы ускользать, оставаясь незамеченной. Ей это нравится. Просто... ну, иногда бывает немного одиноко).       Обычно Инеж в восторге от схем Каза, хотя бы потому, что они почти всегда заканчиваются приличными гонорарами. Но на этой неделе, когда ей предстоит три ночи наблюдения, вдобавок к дополнительным сменам, на которые она записалась в библиотеке, и промежуточному экзамену по моральной философии в пятницу, она чувствует себя слишком загруженной. Она все сделает – и сделает хорошо, – как всегда, но когда в тот вечер она шла домой от Каза, она была настолько поглощена обдумыванием того, как именно она собирается все это провернуть, что чуть не пропустила вибрацию своего телефона в заднем кармане.       Пришло сообщение от Каза: "Возвращайся обратно".       И еще одно, будто он решил уточнить: "Ты вернешься?"       Он хочет, чтобы она вернулась сейчас? Инеж вздыхает. Она только что была у него. Конечно, все, что он хотел сказать, он мог сказать тогда. Она уже прошла полпути обратно в кампус, и на самом деле она существует не для того, чтобы удовлетворять все его прихоти. У нее есть дела, как и у всех остальных.       "Зачем?" – гласит ее сообщение.       Она наблюдает, как он комично долго печатает ответ, и все больше раздражается каждый раз, когда три точки исчезают и появляются снова.       Наконец появляется новое сообщение: "Ты знаешь".       Ты знаешь? Ты знаешь? Нет, она не знает, и…       О. Она действительно знает.       Внезапно промежуточный экзамен по моральной философии кажется гораздо менее насущным. В конце концов, у нее есть время до пятницы. И она хочет... она хочет снова увидеть его. Чтобы попробовать еще раз.       По ней бегают мурашки, когда она печатает: "Ладно".       Она подумывает о том, чтобы добавить смайлик, чтобы немного смягчить ситуацию, но это просто… Они так не делают.       Каз встречает ее и даже приветствует, когда она возвращается в его квартиру, хотя "приветствовать" – слишком сильное слово для отрывистого кивка и страдальческой полуулыбки, которую он направляет в пол. Если бы он был кем-то другим, Инеж подумала бы, что он ждал ее у двери.       – Знаешь, – говорит она, скидывая туфли, – ты мог бы просто попросить меня остаться, вместо того чтобы возвращать, когда я была уже на полпути домой.       – На глазах у всех? – Он стоит прямо за ее спиной, когда она оборачивается, рассматривая ее со слабой улыбкой, которая уже выглядит намного естественнее, чем минуту назад. – И что именно я должен был сказать? "Инеж, пожалуйста, задержись, чтобы я мог засунуть руку тебе под рубашку?"       Инеж решает не указывать, что он, скорее всего, упал бы в обморок, если бы попытался прямо сейчас засунуть руку ей под рубашку. Ей нравится, как он произносит ее имя. Ей нравится, как заостряется его взгляд, когда он считает, что сумничал. Больше всего ей нравится, когда он вот так находится рядом. Она хочет посмотреть, насколько близко он подойдет, если она ему позволит. Она прислоняется спиной к стене и остается неподвижной, наблюдая, как он слегка покачивается в ее сторону, не двигаясь с места.       – Конечно, нет, – говорит Инеж. – Во-первых, в этом предложении есть слово "пожалуйста". Кажется, это первый раз, когда я слышу его от тебя. А во-вторых, ты мог бы соврать. Знаешь, у тебя это очень хорошо получается.       Теперь Каз действительно перемещается немного ближе, так что их ноги в носках почти соприкасаются.       – Говоришь так, будто это плохо, – сухо отвечает он, но не выглядит недовольным. Его глаза прикованы к ее губам, темные и пристальные, как тогда, в той богом забытой ванной, и его затянувшейся ухмылки почти достаточно, чтобы отвлечь ее от того факта, что костяшки его пальцев на трости побелели.       Все в порядке, решает Инеж. Что бы ни происходило прямо сейчас, будь то ссора, флирт или что-то среднее, ей это тоже нравится. Если бы он не хотел быть рядом, он бы не наклонялся так…       Как будто собирается поцеловать ее.       Он больше не ухмыляется. Он двигается так медленно, так осторожно, и Инеж снова улавливает намек на тот хвойный аромат, и смутно думает, что ей, наверное, следовало бы шагнуть ему навстречу, встать на цыпочки или что-то такое, но внезапно все, что она чувствует, – это неподвижную стену у себя за спиной.       Нет, твердо говорит она себе. Не делай этого. Будь здесь, а не там.       Но у нее такое чувство, будто из нее выбили воздух, и она не уверена, в чем дело – может быть, в том, что она была раздражена на него всего несколько мгновений назад, или в том, что она не чувствует себя в безопасности в своем собственном пространстве, или в том, как быстро все это произошло, – но это кажется неправильным.       "Ты хотела этого", – напоминает она себе. "Возьми себя в руки, Инеж".       Но она просто... она не может.       – Мне жаль, – выпаливает она, уклоняясь в самую последнюю секунду. Ее сердце бешено колотится, и какой-то болезненный страх сворачивается у нее в животе, когда она выдавливает из себя следующие слова: – Я не думаю, что смогу.       Каз делает один аккуратный шаг назад. Его лицо слегка морщится, чего она никогда не ожидала увидеть. Инеж может сказать, что он чувствует себя отвергнутым, и на долю секунды она готовится к чему-то неприятному. Но Каз не говорит: "Ты уже целовала меня", или "Ты сказала, что хочешь этого", или "Не будь гребаной дразнилкой".       Он просто моргает один раз, и любое разочарование, отразившееся на его лице, исчезает начисто.       – Тебе не за что извиняться, – хрипло говорит он, повторяя то же самое, что она сказала ему в понедельник.       Она говорила это серьезно, так почему же так трудно поверить, что он тоже может говорить это серьезно? Святые, она жалкая. Ей кажется, что она вот-вот расплачется из-за дурацкого несостоявшегося поцелуя. Наверное, Каз видит это по ее лицу, потому что он поспешно хватает свой ноутбук с кухонного стола и размахивает им перед ней, как будто это остановит слезы.       – Вот что мы сделаем, – говорит он. ***       – В прошлый раз ты сказал, что это нелепо, – говорит Инеж во время вступительных титров "Jeopardy!". Она сидит на кровати Каза. Он сидит в своем рабочем кресле, ноутбук повернут так, чтобы они оба могли его видеть.       – Мне понравилось, – говорит Каз.       Она прищуривает глаза, глядя на него мимо экрана.       – Ты сказал, что мы действуем слишком медленно, – настаивает она, думая, что это – они оба сидят напряженные и неподвижные, между ними несколько футов – равносильно движению назад.       Каз отвечает ей таким же взглядом прищуренных глаз.       – Ну, – мрачно говорит он. – Иногда я вру.       Она прикусывает губу, зарываясь пальцами в темно-синее одеяло. Она чувствует, что должна уйти. Из-за нее этим вечером они не очень-то продвинулись вперед. Он определенно не собирается залезать рукой ей под рубашку.       Она заставляет свои руки расслабиться и разглаживает маленькие вмятины, оставленные ее ногтями на одеяле. Часть ее не доверяет ему – конечно, если она останется, он начнет настаивать на большем. Парни из колледжа не приглашают девушек к себе в комнату посмотреть телевизор.       Ну, не только для того, чтобы посмотреть телевизор.       Но это совсем другое дело. Это Каз. Это тот парень, который не смог встретиться с ней взглядом, когда она произнесла слово "проникновение". Тот самый парень, который смотрел на ее руку в своей так, словно это была опасная, драгоценная вещь.       "Я в безопасности", говорит она себе. "В безопасности, в безопасности, в безопасности", повторяет она, как мантру. Как будто, если она продолжит это повторять, это станет правдой. И в данном конкретном случае она думает, что это действительно может быть правдой. Но каким бы громким ни был голос в ее голове, он не может заглушить другой голос. Тот, который говорит: "Уходи сейчас, пока еще можешь", и "Опасность, опасность, опасность". Раньше она думала, что это голос ее интуиции, что это тот самый тихий голосок, который она не услышала в ту ночь на первом курсе.       Теперь она слушает.       Теперь она всегда слушает.       Раньше она думала, что это ее интуиция велит ей бежать подальше от каждого мужчины в кампусе. Ее партнера по лабораторной работе по химии, который никогда не мог понять, почему она пролила так много мензурок в его присутствии, даже Маттиаса – до того, как она узнала его. Но теперь Инеж начинает думать, что, возможно, это не интуиция.       Может, это просто страх.       Страх – это инструмент, Инеж это знает. Страх – это перцовый баллончик на ее брелоке, это покалывание в позвоночнике, возникающее, когда она гуляет по кампусу поздно вечером, и это то, что делает ее взгляд острым, а пальцы уверенными, когда она на работе с Казом.       Это обеспечивает ее безопасность.       И это изматывает.       И сейчас она измотана, мышцы напряжены, она застряла между "остаться" и "уйти".       Каз прочищает горло. Он наблюдал за ней, как будто она была уравнением, которое он не мог решить. Кажется, он берет себя в руки, как обычно, когда готовится к любой ситуации, требующей хоть капельки эмоционального интеллекта.       – Ты, конечно, можешь уйти, – медленно произносит он. – Но мне бы хотелось, чтобы ты... не уходила.       Этого достаточно, чтобы остановить ее мысли.       "Ты должен сказать мне, когда тебе что-то не нравится", – сказала она. – "И когда нравится".       Это он и делает. Говорит ей, что ему нравится. Говорит, что хотел бы, чтобы она осталась. На самом деле, он сказал ей это дважды, если подумать. Так что, может быть, просто может быть, ей следует поверить ему.       Вот только она никак не может поверить до конца.       – Ты имеешь в виду... остаться? Но...       Она указывает на кровать, на пространство между ними, на весь тот не-секс, которым они не занимаются.       – Я слышал, что "не уходить" и "остаться" – синонимы, – говорит Каз.       – Я... хорошо, – слышит она свой голос.       – Хорошо, – говорит Каз.       И это все.       Ее сердце все еще колотится гораздо сильнее, чем требует "Jeopardy!", но чем дольше они сидят там в сгущающихся сумерках, тем лучше она себя чувствует. Это тяжело и довольно неловко, но она все равно чувствует, что что-то выиграла. Настолько, что, когда идут титры первого эпизода, она жестом указывает на место рядом с собой.       – Это твоя кровать, – говорит она.       Каз выглядит по-настоящему серьезным, когда устраивается рядом с ней, и откровенно подозрительным, когда она прикасается к его запястью, – вопрос, который Инеж не может заставить себя задать вслух.       – Мне бы этого хотелось, – наконец произносит она.       И ей хочется взять его за руку, хотя бы для того, чтобы снова увидеть, как сияют его глаза.       На этот раз все проще. Нелегко, но все же. Инеж нравится чувствовать, как пульс Каза скачет под нежной кожей его запястья, сначала быстрый и неистовый, а затем становится более ровным. Когда она украдкой бросает взгляд на его профиль, то с облегчением видит, что, какое бы напряжение он ни испытывал, оно не отражается на его лице. Может быть, он запустит руку ей под рубашку раньше, чем она думает.       Второй эпизод переходит в третий, и ни один из них не двигается с места. В квартире Каза и Джеспера всегда прохладно, но рядом с ней Каз, теплый и надежный, солнце почти село, и Инеж думает, что могла бы вот так заснуть – у нее еще столько дел, но если бы она просто немного подвинулась, повернула щеку в сторону, она могла бы…       Но внезапно входная дверь с грохотом распахивается, и она заставляет себя полностью открыть глаза. У нее есть всего мгновение, чтобы пожалеть о потере руки Каза в своей, прежде чем дверь его спальни тоже распахивается с такой грандиозностью, на какую способен только Джеспер.       – Могу я одолжить...       Джеспер запинается и останавливается, когда видит их. Инеж не уверена, то ли это потому, что она сидит на кровати Каза, то ли потому, что он понял, что шансы на то, что Каз позволит ему что-нибудь одолжить, настолько малы, что являются статистически невозможными.       Ну, ладно, она почти уверена, что это потому, что она сидит на кровати Каза.       Джеспер пару раз моргает, пока Инеж пытается вспомнить, как правильно сидеть. Она же не всегда такая напряженная? И, Святые, ее руки. Что она вообще делает со своими руками? Каз, конечно же, не шевелит ни единым мускулом, спокойно встречая взгляд Джеспера, как будто было бы еще более странно, если бы Инеж не была в его кровати.       На его кровати.       Забавно, как пара букв может все менять.       – Ну и, – наконец произносит Джеспер, – что вы двое делаете? За закрытой дверью?       – Учимся, – говорит Инеж, в то время как Каз огрызается:       – Моя дверь всегда закрыта.       Джеспер переводит взгляд с одной на другого, потом еще раз, как будто пытается что-то понять. Инеж надеется, что он не слишком старается.       – Можно подумать, что стук в дверь – понятие для тебя чуждое, – продолжает Каз тоном, который наводит на мысль, что они не в первый раз обсуждают склонность Джеспера к драматичным появлениям.       – Ладно, значит, вы учитесь. И я должен… постучать в следующий раз? – говорит Джеспер.       – Да, – говорит Каз, в то время как Инеж спрашивает:       – В следующий раз?       – Ясно, – говорит Джеспер, и это то, чего Инеж никогда раньше не слышала из его уст. – Ну, я ухожу.       – Ты только что пришел, – говорит Каз.       – Так я и сделал, да. Но я думаю, что я... мне нужно кое о чем поговорить с Уайленом. Срочно. Так что вы просто... продолжайте в том же духе. Учитесь. – Говоря это, Джеспер пятится назад, пока в пределах видимости Инеж не остается только кончик его уха.       – Отлично, – говорит Каз.       Долгая пауза.       – Тогда чего ты ждешь? – Каз, наконец, срывается.       Джеспер просовывает голову обратно в дверной проем, на лице у него написано беспокойство.       – Просто... спокойной ночи, Инеж. Усердно учись.       А потом... ну, он не совсем подмигивает, но близко к тому.       Лицо Инеж пылает, когда она смотрит, как он закрывает за собой дверь. Это нелепо. Не нужно смущаться. Они даже не делают того, что, по мнению Джеспера, они делали. Возможно, они никогда этого не сделают.       Однако Инеж надеется, что все же сделают.       Она собирается извиниться, потому что ей действительно нужно заниматься, но, когда она поворачивается к Казу с несколько потухшим румянцем на лице, он протягивает ей свой экземпляр учебника по моральной философии.       – С таким же успехом мы можем действительно учиться, – говорит он.       И во второй раз за этот вечер Инеж остается. ***       Инеж получает 94 балла на промежуточных экзаменах. Каз получает 95 баллов, потому что иногда жизнь несправедлива.       Еще один вечер пятницы, еще одна вечеринка у Уайлена.       Сегодня вечером все здесь.       Даже Каз.       Инеж предоставила Нине полный творческий контроль над своей прической и макияжем, в качестве личной епитимьи за то, что она скрывает от лучшей подруги свою договоренность с Казом. В результате Инеж выглядит чрезвычайно блестящей и чувствует себя совершенно непохожей на себя. Может быть, именно поэтому она никак не может найти способ выпутаться из разговора, в который оказалась втянута с мускулистым старшекурсником.       Откровенно говоря, разговор ее тяготит.       Она разговаривала с Уайленом и Казом и совершила ошибку, отведя взгляд всего на мгновение (она не в силах так долго слушать одни и те же дебаты о Торговом совете), а потом он увидел ее.       Он, наверное, хороший парень.       Или хотя бы нормальный.       Он, вероятно, не осознает, как близко стоит. Или как громко говорит. Или то, что он закрывает ей обзор остальной части комнаты.       Все в порядке.       – Значит, гимнастика, – говорит парень. – Я так и знал, что ты выглядишь знакомо. Это нездоровое дерьмо. Ну, гравитация, понимаешь?       – Точно, – говорит Инеж, отыскивая затылок Нины в толпе поверх его плеча.       – Я все еще хожу на некоторые встречи, – говорит он. – Почему ты больше не в команде?       Инеж игнорирует его, не сводя глаз с Нины.       – Я просто пойду…       Она почти проходит мимо него, когда он делает шаг ей навстречу.       Чтобы заблокировать ее.       – Задержись. – Его взгляд скользит по ней, и Инеж знает, что сейчас произойдет. – Я просто... ты, наверное, все еще, типа, супер гибкая, верно? Это сексуально. – У него хватает дурости пошевелить бровями, как будто он гордится, что придумал такой оригинальный способ приударить за ней. Как будто она не слышала этот же комментарий десятки раз раньше.       Инеж открывает рот, чтобы сказать что-нибудь нейтральное и безобидное, что позволит ей не разозлить его, но прежде чем успевает это сделать, она чувствует легчайшее прикосновение к своему плечу, палец в перчатке едва касается ее ключицы.       Каз все еще разговаривает с Уайленом. Он даже не смотрит на нее. Но это его рука мягко ложится ей на плечо, как ни в чем не бывало, как будто он делает это постоянно.       Как будто он ее...       Он поворачивает голову, чтобы встретиться с ней взглядом, и сжимает ее плечо. Его взгляд ничего не выражает, холодный и пустой, как всегда, но парень перед ней бледнеет. Почти все в кампусе знают Каза Бреккера.       Инеж решает, что, возможно, ей все-таки не нужно ничего говорить. Она слегка покачивается от прикосновения Каза, совсем чуть-чуть, пытаясь подражать тому, как Нина и Маттиас, кажется, всегда вращаются вокруг друг друга. Ее движение толкает его руку вперед, так что два пальца скользят под бретельку ее майки, горячие, как клеймо.       Инеж ничего не может с собой поделать – ее бросает в дрожь.       А потом она наблюдает, как Каз ощущает воздействие, которое оказывает на ее тело. Он сжимает челюсти, и его пальцы словно непроизвольно подергиваются, впиваясь в ее плечо меньше чем на секунду, прежде чем он отстраняется, позволяя ее коже разгладиться.       К тому времени, когда Инеж оглядывается назад, мускулистый старшекурсник уже исчез.       – Спасибо, – говорит она позже, когда находит Каза одного, опирающегося на трость. – Это было мило, то, что ты сделал раньше.       Он безучастно смотрит перед собой.       – Что ты имеешь в виду?       Но он не может одурачить ее. Больше нет.       – О, перестань, – улыбается она ему снизу вверх. – Ты знаешь.       И он действительно знает, потому что отворачивает голову, чтобы скрыть легкую ухмылку, которая показывает, насколько он доволен собой. Она касается тыльной стороны его ладони своей, просто потому, что может. Ей не нравится кожа перчаток так же, как ему человеческая кожа, но в толпе он почти всегда надевает перчатки. И, кроме того, теперь она знает, что он может их снять.       Когда они остаются наедине, он может их снять.       Инеж понимает, что сегодня вечером счастлива. И не только потому, что она провела большую часть часа, танцуя с Ниной в их собственном маленьком пузыре. Она гордится собой – гордится ими, за их маленькие шаги к чему-то лучшему, и по-настоящему счастлива, тем переполняющим грудь счастьем, которое она обычно испытывает только тогда, когда они с Джеспером гомерически ржут над чем-то, о чем не вспомнят два дня спустя.       Она думает, что Каз тоже счастлив, хотя его улыбка исчезает, когда он оглядывает толпу перед ними. Когда она прослеживает за его взглядом, то видит того старшекурсника, болтающего с другой девушкой.       – И часто такое случается? Люди отпускают дерьмовые комментарии?       Его мизинец обхватывает ее палец. Когда это произошло?       – Не часто, – уклончиво отвечает Инеж. – Просто... иногда.       Чего она не говорит, так это того, что подобные похотливые комментарии все еще могут задеть ее за живое в плохой день, когда она и так чувствует себя подавленной или встревоженной. Иногда кажется, что она провоцирует инсинуации просто тем, что она молодая гимнастка – к тому же бывшая гимнастка.       Каз закатывает глаза.       – Такие идиоты, как этот, не заслуживают даже смотреть на тебя, – тихо говорит он ей на ухо. Его голос глубокий и хриплый, он грубо воздействует на каждое нервное окончание у нее на загривке и заставляет их встать по стойке смирно. Когда Инеж поворачивается, чтобы посмотреть на него, она наполовину боится того, что может увидеть, потому что, если он не готов, если он не выглядит таким же дико отчаявшимся, какой она себя сейчас чувствует, она не уверена, что сможет достойно это вынести.       Но когда Инеж поднимает на него взгляд, его зрачки расширены, и это приносит благословенное облегчение, но в то же время только разжигает огонь, который уже несколько недель тлел у нее внутри. Ей не нужно бояться огня, напоминает она себе. Ей не нужно его тушить. Она может пестовать его, кормить его, желать его.       Ей позволено желать.       Ей позволено желать Каза.       И она желает его сейчас.       – Ты... ты хочешь куда-нибудь пойти? – спрашивает она.       Он кивает, едва она начинает говорить, и позволяет ей увлечь себя в ванную – Инеж пока не хочет выходить на свежий ночной воздух, не хочет давать им слишком много времени на раздумья, – и позволяет ей стянуть перчатки со своих дрожащих рук, терпеливый, жаждущий и полностью сосредоточенный на ней, и позволяет ей мягко прижать себя к двери, и она в панике думает, что он позволит ей поцеловать себя, а потом…       А потом он сам целует ее.       Она думает, что это, наверное, его первый поцелуй, если не считать тех пяти секунд в этой самой ванной много недель назад, потому что он такой нежный, такой нерешительный, как будто думает, что, возможно, делает это неправильно. Но когда она приподнимается на цыпочки и прижимается к нему бедрами, он издает низкий горловой звук и вздыхает ей в рот, как будто ему теперь все равно, делает ли он это неправильно.       Как будто он когда-нибудь мог сделать это неправильно. Ему стоит только сориентироваться, как его губы крепко прижимаются к ее губам, идеально сочетаясь с остальным его телом, теплым и непоколебимым рядом с ней.       Это хорошо.       Это так, так хорошо. И это так тяжело. Они ходят по натянутому канату между "слишком много" и "недостаточно". Инеж хочет прикасаться к нему везде – к длинной линии его позвоночника, широким плечам, его неистовой груди, – но она не хочет, чтобы он сходил с ума. Не хочет, чтобы хоть один из них сходил с ума. Она может сказать, что он чувствует то же самое, его руки опускаются ей на плечи, затем на талию, а затем снова зарываются в волосы, прежде чем снова ускользнуть.       Однако, когда он убирает руку из ее волос, из нее вырывается звук, который, несомненно, унизил бы ее в любой другой ситуации, с любым другим человеком, что-то среднее между вздохом и всхлипом. Просто... он не совсем тянет ее волосы, но она чувствует легкое давление, и это приятно. Ей это нравится. Она не хочет, чтобы он останавливался.       Каз отстраняется, вглядываясь в ее лицо широко открытыми, мрачными глазами, и она хочет успокоить его, хочет снова увидеть эту довольную ухмылку, поэтому слова тут же срываются с ее губ:       – Мне это нравится. Не… не останавливайся.       Он снова подносит руку к ее затылку, ероша волосы и прижимая ее к себе, и когда она снова целует его, то чувствует вкус его улыбки. Инеж нащупывает его другую руку, пока ей не удается переплести их пальцы – прикосновение, которое, как она уже знает, безопасно для него. Он сжимает ее руку, когда ее язык скользит по его нижней губе, и он приоткрывает для нее рот, словно инстинктивно впуская ее, как будто он хочет ее так же сильно, как она хочет его.       Инеж не знает, как долго они остаются в таком положении, чередуя нежность и жадность, но этого достаточно, чтобы она полностью погрузилась в этот поцелуй, достаточно, чтобы для нее стало шоком, когда его губы отрываются от ее губ и останавливаются на стыке между плечом и шеей, именно там, где он прикасался к ней раньше. Его губы обжигают ее кожу по-новому, по-другому, и ей это нравится, ей это нравится, но когда она поднимает глаза, чтобы сказать ему об этом, его лицо застывшее, как у кролика, пойманного в ловушку, который изо всех сил старается оставаться неподвижным.       Она отступает назад, прежде чем он успевает оттолкнуть ее, возбуждение смешивается с беспокойством.       Каз тяжело опирается на дверь и тянется за своей тростью, прислоненной к стене. Он бледен, за исключением губ, припухших, покрасневших и влажных. Инеж думает, что она, возможно, укусила его.       – Извини, – хрипит он. – Это чересчур.       – Все в порядке, – говорит Инеж. Она понимает, что тяжело дышит. Они оба. Если бы лицо Каза не было болезненно искажено, она бы подумала, что он просто задыхается из-за всех этих поцелуев. Она чувствует себя беспомощной, такой же растерянной, как и в первый раз, когда это случилось. Она хочет что-то сделать, исправить для него ситуацию, принести ему какой-нибудь волшебный эликсир, который замедлит его дыхание, расслабит плечи и сотрет стыд из его глаз.       Но она не может ничего этого сделать. Это так не работает.       За исключением, может быть, последнего пункта.       – Все в порядке, Каз, – повторяет она снова. – Не извиняйся. – Она выдавливает смешок, хотя на самом деле ей не хочется смеяться. – Святые, не извиняйся после такого.       Он встречается с ней взглядом при звуке ее смеха, возможно, желая убедиться, что это не шутка. Как будто она могла шутить о его губах на своих, о его руках в ее волосах, о бешеном биении своего сердца. Нет, она хочет иметь все это снова, и снова, и снова, и не важно, сколько для этого потребуется попыток. Она понимает, что не имеет значения, если он неделями не сможет набраться смелости попробовать еще раз, потому что у нее хватит терпения. Она будет знать, как он выглядит, когда хочет ее, каков он на вкус, когда целует ее, и она будет знать, что он хотел ее сегодня достаточно сильно, чтобы быть готовым бороться со своим страхом.       Нет, он не просто боролся со своим страхом.       Он был храбрым.       Хотя на самом деле он все еще не смотрит на нее, и от этого у нее сжимается грудь. Может быть, он не хочет быть таким испуганным перед ней, когда они не… когда все закончилось.       – Ты хочешь, чтобы я…       "Ушла", вот что она собирается сказать. То, что, по ее мнению, она должна сказать. Но она не может. Она не может вымолвить ни слова. Она не хочет оставлять его одного в таком состоянии.       – Нет, – шепчет Каз, вздрагивая. – Останься. Просто… останься.       Так что она остается.