Honey, honey

      Сами того не сознавая, Инеж и Каз впадают в своего рода рутину.       По вторникам и четвергам у Инеж есть сорок минут между занятиями моральной философией и ее сменой в библиотеке – неудобный промежуток времени, который она раньше считала и слишком коротким, и слишком длинным, и только теперь понимает, что именно столько времени им нужно, чтобы поспешить обратно в ее комнату в общежитии и предаться неистовым поцелуям, прежде чем ей придется поправить прическу и ускоренным шагом отправиться в библиотеку.       (Удача, что она так хорошо сдала промежуточный экзамен по моральной философии, потому что в последнее время она ловит себя на том, что уделяет больше внимания часам, чем любым словам, исходящим из уст ее профессора. Это не сулит ничего хорошего для выпускного экзамена).       По пятницам у Инеж занятия по английскому языку в гуманитарном корпусе через дорогу от дома Каза, так что вполне естественно, что она забегает к нему по пути обратно в кампус. И если этот конкретный промежуток времени совпадает со сменой Джеспера в кофейне, то тем лучше.       А иногда – но только иногда – она заглядывает, чтобы отчитаться о своем последнем шпионском задании, когда было бы достаточно текстового сообщения.       График Инеж был не слишком насыщен свободным временем и до того, как она начала встречаться с Казом, и в последнее время ей кажется, что она постоянно куда-то спешит в состоянии перманентной рассеянности, но она просто ничего не может с собой поделать. После той ночи в ванной Уайлена (второй ночи в ванной Уайлена) как будто прорвало плотину. Отношения между ними больше не кажутся такими хрупкими и нерешительными. В этом есть новое доверие, надежда и обновленное чувство того, что они вместе.       Кроме того, Инеж всего лишь человек. Все часы в течение дня, которые она не проводит, прикасаясь к Казу, начинают казаться ей не более чем средством достижения цели, как будто она просто выполняет рутинные действия своей обычной жизни, чтобы добраться до маленькой, тайной части дня, когда они вдвоем делятся друг с другом одним дыханием.       Они изучают друг друга, медленно, но верно.       Теперь она знает, что Казу нравится, когда она берет его нижнюю губу зубами и слегка оттягивает (какое счастливое совпадение, что ей это тоже нравится). Она понимает, что все еще не может вынести, когда ее блокируют, будь то у двери, стола или стены – даже когда она думает, что хочет этого, даже когда она сама отступает назад и притягивает Каза ближе за воротник, задыхаясь от того, как к ней прижимается его тело. Это расстраивает и сбивает с толку, и становится одновременно лучше и хуже от того, что он никогда не вздрагивает, когда она отталкивает его, и всегда готов поменяться местами, так что это он оказывается в ловушке, наклоняясь, чтобы поймать ее губы своими.       Теперь она знает, что, когда она садится на стол Каза, в то время как он сидит в своем вращающемся кресле перед ней, их глаза оказываются точно на одном уровне, и это снимает нагрузку с его ноги, что позволяет ей легко наклониться над его коленями и лизнуть его в рот, положив одну руку ему на плечо, а другой обхватив затылок.       (Теперь она знает – хотя это не совсем новая мысль – что ей бы очень хотелось сидеть у него на коленях, а не наклоняться над ними).       Теперь она знает, что Каз практически теряет голову из-за того места, где ее плечо переходит в шею, целуя его так жадно, что Инеж всегда удивляется, как у нее не остается засосов. Но увы, еще она выясняет, что ее губы на его шее заставляют его нехорошо вздрагивать и покрываться липким потом, и она откладывает в сторону свою мечту провести языком по изящной линии его горла и довольствуется тем, что проводит большим пальцем вверх от его ключицы.       Теперь она знает, что единственное, что ей нравится больше, чем произносить его имя, – это то, как он произносит ее имя, особенно когда практически выдыхает его, и это слышно только потому, что они так близко.       Инеж думала, что это соглашение будет состоять из взаимных уступок, но теперь она понимает, что они только отдают и ничего не берут. Она понимает, что нет ничего, что Каз взял бы у нее не по ее доброй воле, ничего, что он даже захотел бы взять, не зная, что она хочет этого так же сильно. Она узнает, что есть разница между "позволить" и "дать", широкая и постоянно углубляющаяся пропасть между пассивным согласием и активным желанием, последнее из которых заставляет ее глаза закрываться, а ноги лениво раздвигаться в поисках тепла, трения и многого другого.       Они стали экспертами в новом тайном языке, состоящем из пристальных взглядов и изогнутых бровей; из скользящих, неуверенных прикосновений; из переплетенных пальцев, а иногда и простого "да" – что вовсе не является секретом, но кажется, что так и должно быть, когда это произносится шепотом, как молитва.       Создается впечатление, что это лучшая идея, которая когда-либо приходила в голову Инеж.       Правда, есть одна…       Ну, на самом деле это не проблема, но если бы это было проблемой, то это была бы полная неспособность Каза перестать действовать по-своему.       Инеж замечает это не сразу, а когда все-таки замечает, то объясняет это тем, что все это ново и сложно для него. Но потом она уже не может перестать замечать это – то, что Каз практически не прикасается к ней. То есть прикасается, но всегда мимолетно. Вот его руки на ее талии, появившиеся и исчезнувшие в мгновение ока; его большой палец у нее за ухом, легкий и проворный, как бабочка; его ладонь под выпуклостью ее груди, тут же взмывающая к ее лицу.       Это мило и сводит с ума, и Инеж, откровенно говоря, не может этого выносить.       Одно дело, если бы это было все, чего он от нее хочет. Инеж будет двигаться так медленно, как ему нужно – она подразумевала именно то, что сказала, – но она не думает, что это все, что он от нее хочет. Иногда он сжимает кулаки на коленях, как будто сдерживает себя, как будто она какой-то мираж, который исчезнет, как только он дотянется до нее. Не раз она ловила его на том, что он просто зависает с эдакой страдальческой гримасой на лице, как будто ожидает строгий выговор. Инеж вспоминает, как он положил руку ей на плечо на вечеринке у Уайлена, крепко сжал, рефлекторно и собственнически, и она не понимает, почему он не может позволить себе этого, когда они одни, когда ей кажется, что она проводит все свое свободное время, практически набрасываясь на него.       Как, например, прямо сейчас.       Это разгар пятницы, и Инеж должна встретиться с Ниной – она обещала, – но она не может заставить себя проверить время на телефоне, потому что сидит на столе Каза в лучах раннего весеннего солнца, и кровь бурлит в ее жилах. И Каз... его рука на мгновение скользит вверх по внешней стороне ее бедра, но тут же он отдергивает ее, или, скорее, пытается отдернуть. Прежде чем Инеж успевает сообразить, что делает, она кладет свою руку поверх его, чувствуя, как их переплетенные пальцы касаются выступа ее тазовой кости под джинсами.       Она отрывается от его губ, глядя, как он смотрит на нее, покрасневший до самого воротника, с виноватым взглядом, как будто он думает, что не заслуживает этого, или как будто она... будто она вот-вот отчитает его. Инеж не знает, как это исправить, разве что засунуть его руку к себе в штаны, где, как она знает, она влажная и объятая желанием, и сказать: "Видишь? Это все из-за тебя".       Но это не…       Святые.       Теперь она думает об этом и невольно ерзает на столе, слишком остро осознавая тот факт, что все еще полностью одета.       Это не выход, Инеж это знает.       Она глубоко вздыхает и крепче берет руку Каза, лежащую на ее бедре, в свою, поворачивая так, чтобы его ладонь оставалась горячим клеймом на ткани ее джинсов. Он все еще наблюдает за ней, хотя, кажется, по крайней мере тешит себя мыслью, что у него все-таки нет неприятностей.       – Ты ведь знаешь, что я хочу этого, да? – наконец спрашивает Инеж.       Это единственное, что приходит ей в голову – может, он просто не знает. Все то время, когда ей приходилось держать его на расстоянии, все эти остановки и старты, она хотела, чтобы он с этим справился, но, может быть, он не понимает, может, он думает, что проблема в нем.       Каз по-совиному моргает, глядя на нее.       – Да. В… в теории.       – Нет, – говорит Инеж. – Не в теории. На практике.       Каз не отвечает. Его глаза темные и блестящие, переливаются в теплом свете, когда он смотрит куда-то вдаль за ее плечо. Инеж ослабляет хватку на его руке на случай, если он захочет отстраниться. Он не отстраняется.       "Здесь нет никакого подвоха", – хочет сказать Инеж. Она уже не в первый раз задается вопросом, какой была его жизнь до того, как она узнала его. Что это, должно быть, была за жизнь, если ему никогда раньше ничего не давали?       Когда Каз снова смотрит на нее, его взгляд тверд и решителен и сосредоточен на том, как его пальцы скользят по ее бедру от шва до того места, где начинается карман. Она деликатно убирает руку, внезапно почувствовав, что мешает ему. Его вторая рука, слегка дрожащая, ложится на ее другую ногу, тяжелая, теплая и настоящая, и это такое облегчение после недель призрачных прикосновений, что Инеж не может сдержаться, и вздох срывается с ее губ.       Его глаза ловят ее взгляд, и она вспоминает, как он выглядит, вскрывая замок, склонив голову набок в ожидании щелчка. Он уже знает, что такой вздох – это хороший звук, он знает, какие звуки она издает от удовольствия и какие – от боли, и все это знание наполняет ее тело и мозг настолько полно, что она думает, что однажды этого может быть достаточно – достаточно, чтобы заполнить все места внутри нее, где ее съедал страх, достаточно, чтобы снова сделать ее настоящей и цельной, достаточно, чтобы не дать ей выплыть из своего тела.       Она задается вопросом, значат ли эти моменты для него хотя бы вполовину так же много, как для нее. Она надеется, что так оно и есть.       Это странно. В ту первую ночь, когда она поцеловала его в ванной, она чувствовала себя не в своей тарелке, как будто смотрела другую версию себя на зернистой записи камеры видеонаблюдения. Сейчас она такого не ощущает. Нет, теперь она очень хорошо чувствует себя внутри своего тела. Руки Каза удерживают ее в этом моменте, и они продолжают удерживать ее, скользя вверх по ее бедрам, скользя по ее заднице так, что она снова извивается, а потом тяжело опускаясь на ее талию. Его руки крепко прижимаются к хлопку ее рубашки, не касаясь обнаженной кожи, но Инеж это не волнует, потому что его руки крепко обхватывают ее, а это значит, что он не собирается отстраняться, не собирается оставлять ее одну в этом небытии.       Он снова прижимается к тому месту на ее шее, и она чувствует, как ее ноги разжимаются, пальцы впиваются в сиденье его кресла, чтобы притянуть его поближе. Но ей удается лишь отодвинуть его от себя – черт бы побрал эти дурацкие колеса, – и Каз издает смешок ей в шею, наполовину веселый, наполовину отчаянный. С вновь обретенной уверенностью он проводит руками по изгибу ее бедер и снова прижимается к ней, так что она чувствует, как ее колени мягко касаются его ребер.       Инеж знает, что должна встретиться с Ниной – она обещала, – но на данный момент она не уверена, что за дверью спальни Каза есть мир. Даже если это и так, она не уверена, что хочет быть его частью.       Вот только за дверью спальни Каза есть мир, о чем свидетельствует тот факт, что прямо сейчас кто-то стучит в означенную дверь. Это Уайлен.       – Каз? – зовет он, а затем, даже не дожидаясь ответа, распахивает дверь.       Инеж начинает думать, что мальчики просто не понимают, как работает стук в дверь.       В их нынешнем положении нет ничего особо компрометирующего, но также нет никакой причины для того, чтобы они вот так сидели, кроме очевидной. Даже Каз, видимо, понимает, насколько нелепо было бы пытаться соврать, потому что он просто слегка поворачивается и закатывает глаза. В любом случае, Уайлен, кажется, смущен больше всех из них троих, он резко отворачивается и прикрывает глаза рукой.       – Я... извините! – взвизгивает он.       – Мы вообще-то одеты, – говорит Каз. Инеж приятно отметить, что его голос звучит несколько грубее, чем обычно.       Уайлен выглядывает из-за своего плеча, чтобы убедиться самому.       – Я не хотел, – беспомощно говорит он. – Джеспер сказал, что я могу одолжить у тебя зарядное устройство для телефона. Он не сказал, что ты... занят.       Инеж слышит приглушенное хихиканье дальше по коридору.       Каз наклоняется и возится с розеткой между кроватью и письменным столом, а потом бросает зарядное устройство Уайлену, который, к его чести, ловит его одной рукой, несмотря на то, что все еще выглядит смущенным и в целом сбитым с толку.       – Спасибо, – еле слышно произносит он, переводя взгляд с Каза на Инеж. – Так, это... э-э?..       Инеж не может видеть лицо Каза под таким углом, но она может себе его представить, так что не удивляется, когда мгновение спустя Уайлен поспешно закрывает за собой дверь. Они слышат, как удаляются его шаги, а затем его голос, произносящий громким шепотом:       – Ты пытаешься меня убить?       Каз поворачивается обратно. Внезапно их положение кажется слишком близким, слишком интимным, особенно учитывая незаконченный вопрос Уайлена, повисший в воздухе. Инеж откидывается назад и, наконец, проверяет свой телефон. Она не опоздает к Нине... если уйдет десять минут назад. Однако у Каза есть машина, и она думает, что, возможно, он не станет возражать. Он знает, куда она направится.       Когда она поднимает глаза, Каз наблюдает за ней. В последнее время он постоянно наблюдает за ней, но сейчас у него обычный взгляд прежнего Каза, ровный, острый и въедливый.       – Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит он прежде, чем она успевает открыть рот. – И мой ответ – "нет".       Ну что ж, думает Инеж, идя через кампус обратно к Нине. В конце концов, это Каз. Она никогда не видела, чтобы он что-то делал, если в этом нет чего-то полезного для него самого. Это ее не беспокоит.       Вот только, когда она появляется у Нины, та выгибает бровь.       – Каз даже не потрудился подвезти тебя?       – Я знаю, – ворчит Инеж, думая, что, возможно, ее все-таки это немного беспокоит, а потом понимает, что ее язык успел опередить мозг, и что Нина на самом деле не знает о ней и Казе.       – То есть… что? – спрашивает она, но уже слишком поздно.       Нина ухмыляется и поднимает свой телефон.       – Я только что получила очень интересное сообщение от Уайлена. ***       – Как правило, это считается серьезным нарушением дружеских отношений, – говорит Нина, когда они обе устраиваются на ее видавшем виды диване с обильными порциями вина. – Но, честно говоря, мне слишком любопытно, чтобы злиться. Расскажи мне все.       – Все? – дразнит ее Инеж. Она уже решила, что изложит Нине очень сокращенную версию событий, но не может удержаться от того, чтобы немного не подколоть ее.       Нина морщит нос.       – Ну, может быть, не все. Честно говоря, есть некоторые вещи, которые я была бы счастлива никогда не узнать о Казе Бреккере. – Она делает глубокий вдох, как бы готовясь к любой предстоящей неприятности. – Но ты моя лучшая подруга, так что начни с самого начала.       Инеж закатывает глаза.       – Ты была там с самого начала, – напоминает она. – Ты знаешь, я уже чувствовала себя немного...       – Возбужденной из-за него? – перебивает Нина как ни в чем не бывало. – Да, я помню. Я также, кажется, припоминаю, что ты говорила, что не собираешься ничего с этим делать. А это очень похоже на то, что ты что-то сделала, Инеж.       Инеж неожиданно обнаруживает, что краснеет при слове "возбужденный". Святые, она ничем не лучше Каза.       – Ты позволишь мне рассказать эту историю или нет?       – О, теперь это целая история, – Нина кладет подбородок на руки и блаженно хлопает глазами. – Да, продолжай.       – Я уже чувствовала себя немного увлеченной, – многозначительно говорит Инеж. – А потом я увидела Каза на той вечеринке у Уайлена, еще в феврале. Это был чей-то день рождения или что-то в этом роде, и он... он сидел в ванне, что не важно, и мы поняли…       Она резко обрывает себя глотком вина, потому что как именно она собирается закончить это предложение?       Мы поняли, что мы оба по уши – и при этом каждый по-своему – в дерьме?       Нет, думает Инеж, она не может этого сказать. Во-первых, она по опыту знает, что Нина не позволит ей говорить что-то подобное о себе. И, во-вторых, она знает, что даже намек на какие-либо проблемы Каза разрушит с таким трудом завоеванное доверие между ними.       – Мы поняли, что нас обоих интересует одно и то же, – запинаясь, заканчивает она.       Нина с любопытством смотрит на нее, без сомнения, гадая, что на самом деле собиралась сказать Инеж, но не настаивает, возможно, понимая необходимость осмотрительности.       – Так у вас были потрахушки с февраля? – спрашивает она. – И ты говоришь мне об этом только сейчас?       Инеж думает, что потрахушки – слишком щедрый термин для того, что по большей части состоит из телевизора и – по состоянию на сегодняшний день – некоторых ощупываний через одежду. Но ей нравится, как это звучит. Ей нравится идея, что Инеж и потрахушки могут существовать в одном предложении.       – Каз не хотел, чтобы кто-нибудь знал! – говорит Инеж. – И... я тоже, на самом деле. Я просто... я хотела выяснить, смогу ли я это сделать.       Нина смягчается.       – И... ты можешь? И делаешь? Я имею в виду... ты знаешь, что я имею в виду.       Инеж проводит пальцем по краю своего бокала с вином. Она думает, что знает, о чем спрашивает Нина, хотя это заставляет ее задуматься, возможно, впервые, почему именно секс является здесь целью.       Является ли секс целью? Он определенно был ее целью с самого начала – это было все, о чем она могла думать после того, как оказалась запертой в проклятом кухонном лифте, – но, несмотря на все время, которое они провели в спальнях друг друга, они с Казом никогда по-настоящему это не обсуждали. Чем больше времени она проводит с ним, соединяя старые, безопасные штрихи во что-то новое и приятное, тем туманнее становятся ее первоначальные мотивы. Она хотела снова научиться чувствовать себя хорошо в своем теле, и она думает, что Каз впервые учится чувствовать себя хорошо в своем теле. Неужели это действительно должно быть чем-то большим?       С другой стороны, секс действительно ощущается как естественная финишная черта.       Так почему же у нее в животе возникает огромная пустота при мысли о финише с Казом?       – Мы двигаемся медленно, – говорит она Нине, стараясь не слишком задумываться о том, почему этот факт так ее успокаивает.       – Вы двигаетесь медленно? – спрашивает Нина. – Что это вообще значит?       Инеж почти уверена, что это означает не то, что думает Нина.       Но она не может ей рассказать. Не только из-за преданности Казу, но и потому, что… она не может. Она не может рассказать Нине о горящих глазах Каза в ванной, или о его губах на ее шее, или о том, как он прикасается к ней, словно боится, что она в любой момент отзовет свое разрешение. Все эти вещи – они принадлежат ей. На самом деле они принадлежат им.       – Я... это личное, – говорит она.       – Это личное? – говорит Нина, и брови у нее практически подпрыгивают на лбу. Инеж не думает, что она сердится, просто удивлена. – Это личное – между тобой и Казом?       – Да, – говорит Инеж. – Но послушай, Нина, это хорошо. У нас все хорошо, правда.       Нина мгновение изучает ее. Уже почти совсем стемнело. Скоро им придется включить лампу. Но сейчас Инеж все еще может видеть, как глаза Нины стали острыми и широко раскрытыми. Таким взглядом Нина смотрела на нее много раз раньше: после двойной смены в библиотеке, когда у нее были заплаканные глаза после разговора по FaceTime с родителями, или во время некоторых наиболее рискованных затей Каза. Каждый раз, когда Инеж видит это выражение, она не может не вспомнить, как увидела его в первый раз.       Это был второй семестр первого курса. Нина и Инеж не были подругами. Инеж знала ее только как шумную девушку, жившую через три двери от нее, которая, казалось, всегда смеялась в неподходящее время. Дело было не в том, что Нина сама по себе не нравилась Инеж. Она просто не знала ее. У нее не было времени познакомиться с кем-либо, кроме девочек из команды по гимнастике.       Это был… миксер, вот как это называют. Смешанная вечеринка девушек-гимнасток и парней, играющих в водное поло. За пределами кампуса, в доме какого-то старшекурсника.       И это было…       Там были…       После этого она потащилась домой на трясущихся ногах. Между ними все горело. У нее шла кровь, но совсем немного.       Совсем немного, вот что она истерично твердила себе, стоя под душем в общей ванной комнате, как будто это должно было принести какое-то облегчение. Она не плакала, пока нет, но в какой-то момент оцепенело осознала, что разделась, не захватив с собой в кабинку полотенце, и у нее не было ни телефона, ни карточки-ключа, и она с трудом могла даже вспомнить имя своей соседки по комнате…       И именно в этот момент вошла Нина, чистившая зубы у одной из раковин. Несмотря на – или, может быть, из-за – своих отчаянных попыток сохранять спокойствие, Инеж начала учащенно дышать, задыхаясь от собственного пыхтения.       – Инеж? – спросила Нина. – Инеж, это ты? Ты в порядке? – На этот раз она не смеялась.       И когда Инеж открыла дверь кабинки ровно настолько, чтобы можно было увидеть лицо Нины, та даже не улыбалась. Инеж не думала, что когда-либо видела Нину без улыбки. Черты ее лица были серьезными и немного испуганными, а плечи как-то поникли, как будто она готовилась к чему-то, что уже произошло.       Что-то действительно уже произошло.       После этого Инеж пришлось столкнуться со многими людьми: медсестрой в клинике на территории кампуса, ее родителями, девочками из команды по гимнастике, которые на самом деле не были ее подругами, женщиной с усталыми глазами в офисе финансовой помощи, но она увидела лицо Нины первым.       Нина в ванной, отводя глаза, держит раскрытое полотенце, чтобы Инеж могла в него завернуться.       Нина, прогуливающаяся с ней по двору каждый вторник и четверг вечером, хотя все ее занятия начинаются утром.       Нина, толкающая через стол стопку вафель.       Нина, оборачивающаяся и смеющаяся на пассажирском сиденье машины Матиаса.       Нина, закатившая глаза поверх головы Каза, неохотно представившая их друг другу после того, как застала Инеж плачущей из-за счета за обучение.       Нина, верившая ей и верившая в нее всеми возможными способами.       Нина, наблюдающая за ней прямо сейчас, с глубокой складкой между бровями.       – Это просто... это Каз, – наконец говорит она. – Я не хочу, чтобы тебе было больно.       – Каз не причинит мне вреда, – твердо говорит Инеж. Она знает, что это правда. Если она скажет это достаточно убедительно, возможно, Нина тоже поймет, что это правда.       Нина откидывается на спинку стула и делает большой глоток вина, глядя на Инеж поверх края своего бокала.       – Иногда мне кажется, ты забываешь, – тихо говорит она, - что есть более чем один способ получить травму. И Каз Бреккер не годится в бойфренды, Инеж. ***       Когда Инеж тем вечером уходит от Нины, у нее в рюкзаке лежит полоска презервативов ("На всякий случай", – весело сказала Нина), и фраза "не годится в бойфренды" засела у нее в голове.       Не годится в бойфренды.       Инеж может с уверенностью сказать, что она никогда раньше не употребляла эту нелепую фразу – никогда даже не думала об этом, – но после того, как Нина произносит ее, Инеж, кажется, не может перестать возвращаться к ней. Она все время там, вклиненная между ее расписанием и бесконечными списками дел, непроверенный флажок, который постоянно издевается над ней.       Очевидно, что Каз не годится в бойфренды.       Это непреложный факт.       Он аморален, неприятен и вообще невыносим, точно такой же, каким был всегда. Он словно меняет разные личности – в одну минуту холодно-обаятельный бизнесмен, а в следующую – подросток-переросток с проблемами в поведении. Он умнее, быстрее и расчетливее, чем кто-либо другой, кого Инеж встречала за всю свою жизнь, и ему всегда удается выйти на первое место, даже если добиться этого непросто.       Особенно тогда.       Он манипулирует людьми, как пешками на шахматной доске. С гордостью.       У него эмоциональный диапазон с чайную ложку.       Он невнимателен до невозможности.       Вот только… Это не совсем верно, а?       Это не может быть правдой, не тогда, когда она наблюдала, как он умело и нежно прижимает ее тело к своему собственному, ожидая малейшего намека на трепет. Не тогда, когда она держала его дрожащую руку в своей. Не тогда, когда он откидывается на спинку сиденья рядом с ней на уроке моральной философии и ухмыляется в пустоту.       Какая из его версий реальна? Кто он, Каз, со всеми этими резкими линиями и закрытыми дверями? Это тот самый парень, который смеялся ей в рот на прошлой неделе, щурясь от света, льющегося в ее окно? Инеж думает, что обе его части могут быть правдой, но когда она пытается примирить различные образы в своем сознании, они начинают расплываться, затуманиваться противоречиями.       Когда Инеж сделала предложение Казу в начале семестра, это было потому, что она думала, что знает его. Не совсем принц на белом коне, но, по крайней мере, известная величина.       Теперь она начинает задаваться вопросом, действительно ли она вообще его знает.       Она понимает, что хотела бы познакомиться с ним поближе. Даже если это означает, что она готовит себя к падению, она хотела бы познакомиться с ним поближе. Это самая пугающая часть.       К счастью, подобные мысли легко задвигаются на задворки ее сознания, когда она на самом деле с Казом, и они преодолевают путь от одного прикосновения к другому. В последнее время она часто бывает с Казом. Он аккуратно заполняет пустые места в ее жизни, какими бы редкими они ни были. Она больше даже не думает о том, чтобы зайти к нему домой после своего пятничного дневного урока английского. Ноги автоматически несут ее туда, в животе скручивается узел предвкушения, когда она переходит улицу.       Добравшись до места назначения, она достает свой телефон, чтобы написать Казу, но прежде чем успевает набрать сообщение, дверь распахивается изнутри, и Джеспер криво улыбается ей в ярком солнечном свете. Инеж никогда раньше не сталкивалась с ним подобным образом – обычно у него смена в кофейне, – и невольно краснеет. Она отмечает, что Джеспер не выглядит особенно удивленным при виде нее. Он неторопливо подходит, и его улыбка превращается в полноценную ухмылку.       – Так, так, так, – говорит он, прислоняясь к стене рядом с ней. – Ты действительно должна заставить его прийти к тебе, Инеж.       – Да, точно, – сухо говорит она. Каз действительно иногда приходит к ней в комнату, но она не собирается говорить об этом Джесперу. Каз может не простить ее.       – Дело в том, – говорит Джеспер, и ухмылка исчезает, – что у него сегодня плохо с ногой. Не то чтобы он когда-нибудь признался бы в этом. Но он сам на себя не похож. – Джеспер морщится. – Или он больше похож на себя? В любом случае, это неприятно.       Инеж удивлена, хотя ей и не следовало бы удивляться. В конце концов, трость Каза не для показухи. Но за последние месяцы она так привыкла обходить его больную ногу, что вроде как забыла, что она его беспокоит.       – Такие дела, – говорит Джеспер, и наступает неловкий момент, когда Инеж понимает, что он ждет, когда она последует за ним обратно в кампус.       – Э-э, – говорит Инеж. – Думаю, я все равно поднимусь наверх.       – О? – На этот раз во взгляде Джеспера нет ничего дразнящего. Он внимательно смотрит на нее. Джеспер ее друг, но сначала он был другом Каза, вспоминает Инеж. Они защищают друг друга, даже если в основном это выражается в ругательствах и колких комментариях. Что бы Джеспер ни нашел в своей визуальной оценке, похоже, это его удовлетворяет, потому что он наконец кивает и передает ей свой ключ. Он теплый в ее руке, когда она обхватывает его пальцами.       – Мне были даны строгие инструкции не впускать тебя, – признается он, – но на самом деле я не думал, что ты захочешь прийти.       – Он не такой страшный, каким себя считает, – говорит Инеж.       Это снова заставляет Джеспера улыбнуться.       – Даже не наполовину, – соглашается он. – Я принесу что-нибудь на ужин после смены. Он замолкает. – Если ты все еще будешь здесь.       – Я буду здесь, – заверяет она.       Джеспер нежно целует ее в щеку, а затем уходит, предоставив Инеж подниматься по лестнице и поворачивать ключ в замке. Она думает, что могла бы вернуться в кампус с Джеспером. В конце концов, они ничего не смогут делать, если Каз плохо себя чувствует. Но... что ж. Она привыкла проводить здесь свои пятничные вечера. И приятно сознавать, что Джеспер доверяет ей Каза.       Когда она открывает дверь, то вроде как ожидает, что Каз сердито вскочит с дивана или еще что-нибудь, но в квартире тихо, кухонный стол завален остатками позднего обеда Джеспера.       – Черт возьми, – говорит Каз, когда она стучит в его дверь и зовет его по имени. И, Святые, должно быть, с ней что-то не так, потому что такое приветствие вызывает у нее только улыбку.       Он лежит на своей кровати в футболке и спортивных штанах, а его ноутбук тихо играет что-то перед ним. Он выглядит помятым, раздраженным и крайне недовольным тем, что видит ее.       – Я сказал Джесперу не впускать тебя, – рычит он, его голос более хриплый, чем обычно.       – Ну, – примирительно говорит Инеж. – Джеспер не очень хорошо умеет следовать указаниям. Ты это знаешь.       Она присаживается на край его кровати. С такого близкого расстояния она видит признаки плохого самочувствия: он бледнее обычного – диккенсовский, сказала бы Нина, – а на прикроватной тумбочке стоит открытый пузырек с обезболивающими, выписанными по рецепту.       – Кроме того, – добавляет она. – Ты мог бы написать мне, если не хотел меня видеть, вместо того, чтобы использовать Джеспера в качестве своего личного мальчика на побегушках.       Каз закатывает глаза и сбавляет тон.       – Я не... мы не можем... – начинает он, как будто Инеж не понимает, что сейчас что-либо физическое не присутствует в меню.       – Все в порядке, – говорит она.       – Ну, тогда почему... – говорит он, снова заводясь.       – Я уже пришла, – перебивает Инеж. – Подумала, что с таким же успехом я могла бы остаться.       – Остаться? – подозрительно спрашивает Каз.       Инеж иногда задается вопросом, перестанут ли они когда-нибудь вести одни и те же разговоры. И иногда она удивляется, почему ее это больше не беспокоит.       – Я уйду, если ты действительно этого хочешь, – говорит она.       Каза поглощает внезапный интерес к швам его одеяла.       – Дело не в том, что я не хотел тебя видеть, – отвечает он, весь колючий и без всякого шелка. Она все равно слышит то, о чем он умалчивает: "Я не хотел, чтобы ты меня видела".       – Ну, тогда, – говорит она, – я останусь. Тебе стоит поспать.       Она усаживается за его стол, наблюдая краем глаза, как он наблюдает за ней. Через несколько минут она слышит знакомую мелодию, доносящуюся из динамиков его ноутбука.       – "Jeopardy!"? – спрашивает она с восторгом.       – Без комментариев, – говорит Каз.       В следующий раз, когда она бросает на него взгляд, он лежит, прислонившись к стене, и ровно дышит. Почти пришло время записываться на занятия на осенний семестр, поэтому, прочитав несколько лекций на следующую неделю, Инеж просматривает каталог курсов. Она сомневается, что в следующем году у нее будут какие-либо занятия с Казом. Она все еще не понимает, почему он записался на курс моральной философии в этом семестре.       Каз положил свой собственный регистрационный пакет на угол своего стола. Он все еще спит, и ей любопытно, поэтому она наклоняется, чтобы взглянуть на информацию о студенте в правом верхнем углу. Он специализируется на экономике, а политология второстепенна; она уже знала это.       Но вместо Каза Бреккера на первой странице напечатано имя Каз Ритвельд. И там написано, что он из Лижа?       В колледже у многих людей странные прозвища, но Инеж не уверена, как Бреккер мог произойти от Ритвельда. А Лиж? Святые, это глухая местность. А как насчет всей этой драматической чуши, которую он любит нести? "Кеттердам – моя мать, мой отец – прибыль, бла-бла-бла". В этом нет никакого смысла.       Она чувствует взгляд Каза в тот самый момент, когда он переворачивается на другой бок, сонно глядя на нее.       – Если ты кому-нибудь расскажешь, это будет последнее, что ты сделаешь, – хмурится он.       Инеж никому не скажет. Конечно, он мог бы попросить по-хорошему, но это просто не в стиле Каза.       – Я никому не скажу, – ровным голосом произносит она, кладя бумагу обратно на стол. – Но… какая разница? Тебя действительно зовут Ритвельд? – Новое имя тяжело и чужеродно звучит у нее на языке.       Каз принимает сидячее положение. Она отмечает, что он выглядит немного лучше, хотя и более раздраженным, чем когда засыпал.       – Ритвельд указан в моем свидетельстве о рождении, – говорит он, но это только половина ответа. Когда она продолжает смотреть на него, ожидая остального, он закатывает глаза. – Моя последняя приемная семья – их звали Бреккер. Мы не были близки, – добавляет он, отмахиваясь от ее следующего вопроса прежде, чем она успевает его задать, – но мне понравилось имя. Оно сильное. Более традиционное. Ритвельд звучит слишком по-деревенски.       Инеж обнаруживает, что не может сдержать растерянного смеха.       – Но ты же из деревни. Святые, Каз, ты... ты вырос на ферме?       – Это не существенно, – говорит он (он абсолютно точно там и вырос).       Инеж хочет спросить о его семье – она никогда не слышала, чтобы он кого-то упоминал, ни разу, – но его лицо напрягается, и, возможно, для одного дня она уже достаточно продвинулась в этом направлении.       – Что плохого в том, что ты из деревни? – спрашивает она вместо этого. – Кроме того, что это не соответствует твоему… имиджу?       – У меня нет имиджа, – фыркает Каз (у него абсолютно точно есть имидж). Он колеблется секунду. – Люди из таких мест, как Лиж… в Кеттердаме ими просто пользуются.       Инеж хмурится. Каз, которого она знает, – последний человек, которого кто-либо мог бы обмануть, будь он парнем с фермы или нет. Но в то же время она это понимает. Возможно, не его доводы, но она знает, каково это – хотеть быть кем-то другим. Раньше она проводила много времени, мечтая стать другим человеком – такой девушкой, которая засиживается допоздна, смеется с мальчиками и никогда не просыпается в слезах посреди ночи.       Она снова начала ценить быть самой собой только после того, как Нина познакомила ее с Казом в конце второго курса. После нескольких успешных попыток она начала задумываться: ну и что с того, что она больше не в команде по гимнастике? Ну и что с того, что она не знакомится с парнями на вечеринках? Она сильная, быстрая и умная, и она может делать со своим телом то, что не удается никому другому. Она первая из своей семьи поступила в колледж, и она не позволит каким-то пьяным, жестоким мужчинам отнять это у нее.       Когда она превратилась в Призрака, перестало иметь значение, что иногда она просыпалась в слезах посреди ночи.       Она все еще была сильной.       Теперь она понимает, что Каз дал ей это. Не ее силу – это ее и только ее сила, – а способность увидеть ее.       Инеж должна рассказать ему, как он изменил ее жизнь.       Если бы она не думала, что это все испортит, она бы так и сделала.       Но Каз не любит благодарностей – ни давать, ни получать. И то, что она хочет сказать, начинает казаться чем-то гораздо большим, чем просто благодарностью.       – Ты когда-нибудь думал о возвращении в Лиж? – спрашивает она, чтобы сменить тему.       – Нет, – говорит Каз, бледный и раздраженный под одеялом. – С чего бы мне об этом думать?       Действительно ли это ложь, задается вопросом Инеж, если они оба знают, что он говорит неправду? ***       Когда Джеспер возвращается со смены с пиццей на вынос, Каз уже снова спит. Инеж чувствует ужасный спазм в животе, когда тихо закрывает за собой дверь его спальни.       Каз по-прежнему аморален, неприятен и вообще невыносим. Но еще он тоскующий по дому парень из Лижа, который прикасается к ней, как во сне.       Он определенно не годится в бойфренды.       Инеж думает, что она все равно уже наполовину влюблена в него. ***       Осознав свои скрытые чувства к Казу, Инеж понимает, что у нее есть два варианта: она может перестать встречаться с ним или рассказать ему о своих чувствах; последнее, скорее всего, приведет к самосожжению и мгновенной смерти. Поэтому, конечно же, Инеж решает выбрать третий вариант – она продолжает встречаться с Казом и абсолютно ничего ему не говорит.       Кстати, третий вариант тоже заканчивается смертью. Это просто более медленный и мучительный вид смерти.       Она так же зациклена на нем, как и в начале семестра, только сейчас все стало еще хуже.       Гораздо, гораздо хуже.       Раньше она могла только представлять, каково было бы чувствовать руку Каза в своей собственной или каково прижаться к его телу. Теперь она знает, что его рука в ее руке – это с трудом завоеванное утешение, безопасное прикосновение, к которому можно возвращаться снова и снова. Учащенное биение его сердца, когда они прижимаются друг к другу, знакомо ей так же, как и ее собственное. Она проанализировала различия между всеми его ухмылками и пришла к выводу, что больше всего ей нравится его по-мальчишески счастливая улыбка, хотя он всегда пытается ее скрыть. Ей нравится, когда ей удается его рассмешить, и она может сказать, что это первый раз, когда он смеется за весь день, по тому, как звук поднимается из глубины его груди.       Все эти мелочи складываются во что-то слишком большое, чтобы Инеж могла объять, и теперь, когда она знает, каково это – быть рядом с ним таким новым и тайным способом, все, о чем она может думать, – это каково будет потерять эту близость.       Не помогает и то, что конец семестра стремительно надвигается на них. После экзаменов наступят летние каникулы, долгие, ленивые и теплые. Но это не время лениться для Инеж. Она по-прежнему будет работать в библиотеке, плюс будет подрабатывать в кафе с Джеспером и участвовать во всех затеях, которые готовит Каз. Она надеется, что накопит достаточно денег, чтобы позволить себе билет на самолет домой до начала осеннего семестра – это будет первый раз, когда она поедет домой с первого курса.       Каждое лето Каз, как правило, становится еще более замкнутым, чем обычно – очевидно, отсутствие занятий означает больше времени для интриг. Захочет ли он по-прежнему видеть ее? Да, конечно.       Верно?       Инеж знает, что самым разумным поступком было бы просто спросить его. По-настоящему зрелым поступком было бы рассказать ему о своих чувствах.       Но каждый раз, когда она видит его, ее ладони начинают потеть, язык прилипает к небу, и она чувствует себя настолько окаменевшей, что не может выдавить ни слова. В эти дни она едва может вымолвить хоть слово рядом с Казом. Так кажется безопасней. Она живет в страхе сболтнуть что-нибудь чересчур сентиментальное и увидеть, как в ответ на это на лице Каза появляется особое выражение приторной брезгливости.       Инеж не знает, что произойдет этим летом, но ей кажется, что где-то в глубине ее сознания постоянно тикают часы. Быстрее, говорят они ей, потому что скоро все закончится. Каждый раз, когда она с Казом, ее охватывает особого рода нетерпение, какая-то неистовая мания, которая заглушает все колебания и запреты.       Может быть, именно эта новая спешка заставляет ее забраться к Казу на колени меньше чем через пятнадцать минут после запланированного занятия по моральной философии.       (Честно говоря, Инеж думает, что он должен быть впечатлен тем, что она продержалась пятнадцать минут. Она также думает, что он встретил бы ее в библиотеке, если бы действительно хотел учиться).       Они оба лежат на ее кровати, так что нетрудно перекинуть ногу через его колени и осторожно перенести свой вес на его здоровую ногу. Ей не нужно задаваться вопросом, не было ли это слишком сильно, или слишком быстро, потому что его руки уже обхватывают ее талию, большие пальцы касаются грудной клетки. И, о, она знала, что ей это понравится, но она не знала, насколько сильно ей это понравится. Он настоящий и очень материальный под ней, и она чувствует, как сокращаются и расслабляются мышцы его ноги.       Она понимает, что они находятся в более яркой версии своего положения в кухонном лифте в начале семестра, когда его горячая и твердая нога зажата между ее обеими ногами. Она думает, что Каз тоже это знает, потому что чувствует едва заметный намек на ухмылку, прежде чем он касается губами ее шеи, твердой рукой отводя бретельку ее майки в сторону.       Она вздрагивает, когда он нежно проводит зубами по точке ее пульса и смотрит на нее из-под ресниц темным и гордым взглядом. Инеж узнала, что в такие моменты острое наслаждение меняет выражение его лица, обнажая его истинные черты, так что она может видеть в них отражение своих собственных чувств.       В этом дурацком кухонном лифте, когда его нога прижималась к ней, все, чего хотела Инеж, – это покачивать бедрами и наслаждаться его теплом, давлением и близостью. И теперь... теперь она может.       Так что она это делает.       Все так хорошо, как она и хотела. Становится еще лучше от того, как Каз удивленно выдыхает, возвращая руки на ее талию. Может быть, ей было бы неловко вот так вести себя с кем-то другим, но здесь, с Казом, все, о чем она может думать, – это о своем желании и о том, что он тоже этого хочет.       Она осознает, что он твердый у ее бедра. Такое бывало и раньше, но впервые это ощущается как нечто большее, чем абстрактный факт, как нечто реальное, непосредственное и правильное. Она едва не отстраняется по привычке, но его тяжелые руки лежат у нее на талии, придавая ей уверенность.       Каз горит под ней в своей лихорадочной, обжигающей манере, которая не оставляет после себя ничего, кроме выжженной земли. Инеж раскраснелась до шеи и верхней части груди – она понимает это по тому, как Каз опускает взгляд вниз и отводит его в сторону, – а левая бретелька ее майки спущена почти до локтя. Она знает, что для Каза одежда – это ограждение, которое удерживает его от падения с обрыва, но Инеж хочет этого падения, даже если это означает, что они могут разбиться.       Она тянется к подолу своей майки. Теперь это у нее дрожат руки. Но прежде чем она успевает стянуть майку через голову, Каз останавливает ее.       – Ты не должна, – говорит он отрывисто.       Инеж солгала бы, если бы сказала, что не чувствует себя разочарованной. Но все в порядке, она будет делать все, что он захочет. Однако ее мозг улавливает то, как он это сказал. Что-то в этом есть... неправильное.       Она не должна?       Почему нет?       – Почему нет? – выпаливает она. Ее голос хриплый от смущения.       Обе руки Каза все еще лежат на ее талии, теперь они слегка дрожат, и он не смотрит Инеж в глаза. В выражении его лица есть что-то упрямое, что говорит ей, что он не собирается отвечать на ее вопрос.       Она пробует по-другому.       – Тебе… тебе нравится то, что мы делаем?       Он должен ответить. Это одно из их правил. Взгляд Каза опускается на его колени.       – Очевидно, мне это нравится, – рычит он.       – Ты хочешь, чтобы я продолжила?       – Ты просто... ты не должна.       Теперь он смотрит мимо нее, над ее плечом, и черты его лица искажены каким-то смиренным трепетом, как будто он знает, что кто-то сыграл с ним злую шутку, и теперь просто ждет кульминации. Внезапно он выглядит таким юным, что ее захлестывает волна нежности и желания защитить его, почти такая же сильная, как возбуждение несколько мгновений назад. В такие моменты, как сейчас, ей больше всего хочется прикоснуться к нему.       Но Инеж знает, что не должна этого делать.       Так что она соскальзывает с него и опускается на колени рядом с ним на кровати.       – Почему нет? Если нам обоим это нравится – мне тоже, – то почему бы и нет?       – Потому что я не буду... я не могу... – он одергивает свою собственную рубашку.       Ладно, может быть, он не так готов к некоторым вещам, как она. Но так было между ними с самого начала, и раньше это никогда его не останавливало.       – Ну и что? – спрашивает она. – Я не возражаю.       Каз проводит рукой по лицу.       – Конечно, ты не возражаешь, – усмехается он. – Но ты должна возражать, Инеж.       Внезапно она понимает, что они говорят о гораздо большем, чем просто снять с нее майку.       – Ты просто... мы заключили сделку, и я никогда не смогу выполнить свою часть, – расстроенно продолжает он. – Неужели ты этого не понимаешь?       – Сделку? – Она вскакивает на ноги прежде, чем осознает это, и стоит перед ним, уперев руки в бока. Она чувствует себя немного больной. Это то, о чем он думал все это время? Что они используют друг друга? Что он всего лишь средство для достижения цели?       О, Святые, кого она обманывает? Это Каз. Конечно, он так и думает. И это значит – все это время он просто действовал в соответствии с условиями сделки? Потому что он думал, что это то, чего она хочет?       – Сделку. Мы договорились помочь друг другу, – упрямо говорит он. – Это то, что ты сказала.       Она действительно так сказала. "Что, если бы мы помогли друг другу?" Она слышит слова в своей голове, слова, которые она выдавила из себя в ванной, переполненная адреналином от их неудавшегося поцелуя и чувством, что она была на грани того, чтобы узнать Каза глубже и по-новому.       Сейчас она чувствует то же самое. Как будто она действительно могла бы увидеть его – если бы он просто отошел в сторону.       Она также чувствует себя немного рассерженной. Даже если это было не более чем сделкой, никаких сроков они никогда не оговаривали. Он был так добр к ней – никогда не просил больше, чем она могла дать. Почему он не верит, что заслуживает такой же милости?       – Честно, Каз, за кого ты меня принимаешь? – Ее голос звучит громче и пронзительнее, чем обычно. – Ты думаешь, я все это время вела какой-то подсчет?       – Нет, – говорит Каз. Он неловко ерзает на кровати. – Я знаю, что ты этого не делала. И это самое худшее. Ты просто... ты позволяешь мне слишком много. И в конце концов я возьму то, что не смогу вернуть, и ты поймешь…       – Что? Что я пойму, Каз?       – Что я заберу все, если ты мне позволишь! – огрызается он.       О. Ого.       Ощущение такое, будто из ее легких вышибли воздух.       Это явно не то, что он хотел сказать. Недовольство окрашивает его лицо, и Инеж замечает, как его взгляд останавливается на трости, лежащей в изножье кровати. Но будь она проклята, если позволит ему уйти сейчас, когда она только начинает понимать.       Инеж знает, что есть некоторые вещи, которые нельзя взять, украсть или выторговать. Есть некоторые вещи, которые можно только дать. И близость – настоящая, неподдельная интимность – одна из таких вещей.       Хотя, это же Каз.       Каз этого не знает.       Он все еще сидит на кровати.       Остается, даже когда ему хочется сбежать. Остается, даже если это самое трудное, что он может сделать. Остается, даже если это означает, что она может заглянуть в самую глубину его души.       И это... это еще не все. Но это уже что-то.       Это только начало.       Она снова опускается на колени на кровать рядом с ним, касаясь его запястья указательным пальцем. Его рука открывается, но он не сжимает ее пальцы. Он не думает, что ему это позволено.       – Каз, – медленно произносит Инеж. – Я поцеловала тебя, потому что хотела этого. Я предложила тебе это соглашение, потому что сама этого хотела. Нет ничего, что ты мог бы взять у меня, чего бы я тебе уже не дала.       Его рука все еще безвольно лежит в ее руке, лоб нахмурен. Он ищет подвох, вслепую нащупывая ловушку, в которую наверняка провалится в любой момент. Она должна показать ему путь.       – Послушай, ты помнишь дом, который мы ограбили в начале семестра? Когда нам пришлось прятаться в том кухонном лифте? Оказаться в такой ловушке с кем-либо другим было бы кошмаром. – Она делает глубокий вдох. – Но когда я была там с тобой, я поняла, что мне не страшно. Мне это нравилось – быть с тобой наедине. Быть рядом с тобой. А потом я просто… я не могла перестать думать об этом. О тебе.       Большой палец Каза резко дергается в ее руке.       – Но я…       – Я знаю, кто ты, – говорит она.       И в этот момент она, наконец, верит в это. Возможно, она знает о нем не все, но она знает достаточно, чтобы понять, что он не тот человек, за которого она его принимала, когда они начинали все это. Он безжалостный махинатор, нелюдимый интриган и ловкий бизнесмен в процессе становления, но он также сын фермера, приемный ребенок и парень, который показал ей, как использовать свою силу в качестве оружия.       Инеж знает, кто он такой.       Она хочет знать больше.       И она не может не заметить, как его пальцы сжимают ее руку, хотя его лицо остается бесстрастным.       – Ты же знаешь, я могу сама принимать решения, – говорит она. – И я хочу выбрать тебя. Но ты должен позволить мне.       Каз изучает их соединенные руки, как будто это в самый первый раз. На его скулах едва заметный румянец.       – Я не... – он прочищает горло, опустив глаза. – Я не уверен, что у меня получатся нормальные отношения. Если это то, чего ты хочешь.       Инеж сжимает его руку, чувствуя, как ее захлестывает волна чего-то опасного.       – А что из всего этого было нормальным? Я просто хочу, чтобы мы попробовали. Никаких схем, никаких сделок, просто два человека пытаются быть вместе. Ты... ты тоже этого хочешь?       Когда Каз встречается с ней взглядом, он уже не выглядит так, будто идет в ловушку. Нет, он похож на человека, который не может поверить в свою удачу.       – Инеж, – говорит он. – Желать тебя никогда не было проблемой. ***       Это происходит примерно так:       Сейчас вечер пятницы, и Инеж сидит на диване у Каза и Джеспера, поедая грибы с пиццы Джеспера. Она проводит таким образом довольно много своих пятничных вечеров с тех пор, как Нина и Маттиас уехали в летнее путешествие.       Каз сидит рядом с ней, не отрывая глаз от своего ноутбука и обхватив одной рукой ее лодыжку. Джеспер развалился на полу, театрально обмахиваясь веером. Они препираются из-за кондиционера. Инеж слышала, как они ссорились по меньшей мере уже три раза. Иногда их споры забавны. Или не очень, когда они пытаются перетянуть ее каждый на свою сторону.       Как прямо сейчас.       – Инеж, – говорит Каз. – Скажи Джесперу, что оставлять кондиционер включенным на всю ночь безответственно с экологической и финансовой точек зрения.       – Инеж, – говорит Джеспер. – Скажи Казу, что научно доказано, что люди лучше спят при прохладных температурах.       – Инеж, – говорит Каз. – Скажи Джесперу, что, если ему это не нравится, он может переночевать у Уайлена.       – Инеж, – говорит Джеспер. – Скажи своему парню, что его попытки избавиться от меня прискорбно очевидны. – Он сметает коробку с пиццей и берет свои ключи со стойки. – Как бы то ни было, увидимся утром.       Каз не отрывает взгляда от своего ноутбука, но Инеж чувствует, как все клетки ее тела замирают одновременно. Ее беспокоит не что-то сексуальное. Это все из-за "твоего парня".       Они еще не говорили об этом.       И она не совсем так представляла себе этот разговор.       – Каз? – спрашивает она.       Он поднимает взгляд от своего ноутбука и сжимает ее лодыжку, приподняв одну бровь. По-мальчишески счастливая ухмылка растягивает уголки его рта, хоть он и пытается ее скрыть.       Она кивает в ответ на его безмолвный вопрос.       Может, думает она, им все-таки не обязательно говорить об этом.