А какие на вкус ноты?

Занеси меня в Красную книгу Если кажется странным мой прикус Но мы дети не неба — Индиго! Не снаружи, нет, а внутри, да*

       Начнем сначала? Да, пожалуй, это будет иметь больше смысла, чем есть я сразу раскрою все карты. Пусть лучше будет так — американскими горками, колебаниями волны, какими были все наши отношения от их зарождения до сумасшествия по разным сторонам одной постели. До бешеных денег на психологическую помощь. До того момента, когда я стал ненавидеть татуировки, рэп, большие концертные площадки и сцену в принципе, а еще гримерки и одно совершенно дурацкое имя — Эдуард. До момента, когда тебе сорвало башню. Когда мы все испортили. По-разному. От счастья до дрожи в кончиках пальцев до стойкого желания стереть все, что было. Хотелось, чтобы этого не было вовсе.        Все началось с сигареты. Да, вот так, тривиально. Я уверен, что ты помнишь, что это была за марка. Белый Винстон со словом на пачке, выведенным большими печатными буквами — ИМПОТЕНЦИЯ. Еще и картинка, которая молодому и зеленому мне казалась очень смешной. Это стало нашей локальной шуткой.        Так вот, все началось с сигареты. Точнее, с одного неприятного октябрьского четверга, когда небо по цвету напоминало голубиное оперение. Дождь шел, не переставая ни на минуту, и я стоял нахохлившимся воробьем в курилке, которая стабильно была скорее просто куском земли перед входом в ВУЗ, где все дымили, как паровозы, и обменивались последними новостями — кто с кем потрахался, кто сколько выпил, и какая грымза — препод по гармонии. Я тогда только поступил в музыкальный университет, был первокурсником, напуганным до одури и воодушевленным не меньше. Быть причастным — это абсолютно особенное чувство. Гордость, радость, любопытство и предвкушение в одном флаконе, помноженное на желание быть везде и всюду. Именно таким я был. Неугомонным, дружелюбным, активным до раздражения и прилежным. Всегда на короткой ноге даже с самыми неприятными типами, все для того, чтобы меня знали. Чтобы меня заметили.        В тот день, правда, дружелюбия во мне почти не осталось. Зонт я не взял, понадеявшись, что тучи рассеются к обеду, у моего плаща-пальто отсутствовал капюшон, но затянуться хотелось дико, и поэтому теперь я стоял в курилке почти в полном одиночестве, пока дождевые капли смелыми десантниками пилотировались мне на уложенные волосы, в ворот рубашки и на идеально выглаженные брюки. К тому же сигарета из какой-то дешманской пачки из задрипанного супермаркета рядом с универом все никак не хотела поддаваться огню. Я стоял так уже минут пятнадцать, безбожно опаздывая на сольфеджио и пытаясь поджечь этот несчастный кусок бумаги. Благо, преподаватель по предмету знал, где я. Сам еще пару минут назад стоял рядом, самозабвенно дымя своей вишневой трубкой из прошлого века. Но сама ситуация все больше и больше выводила меня из себя, и я готов был заречься — еще пара минут, и я точно от злости сломаю что-нибудь ценное. И опций было всего две — стекла машины заведующего кафедрой и чье-то лицо.        Тогда-то и появился ты. Возможно, в тот момент ты стал Миссией для какого-то случайного прохожего, который вот-вот должен был оказаться рядом и мог бы попасть под мой праведный гнев. Ты вышел из дождя, будто рассекая потоки своим телом, а на деле просто мешая их падению своим черным, как сама ночь и твое сердце, зонтом.        — Че, малой, не справляешься? — спросил ты меня своим резким, немного грубоватым голосом.        Конечно, я видел тебя в институте. И знал твое имя, потому что по-другому было невозможно. Все студенты обязаны были знать твое имя. Точнее нет, не так. Кличку. Скруджи. О тебе говорили, что тебе палец в рот не клади — по локоть руку откусишь. Опасный, немного фриковатый, вспыльчивый, но в то же время безумно талантливый и харизматичный, ты разбивал чужие сердца, как яйца на Пасху. Даже почти религиозный фанатизм в твоих действиях прекрасно сочетался с этой славной христианской традицией.        — Как видишь, — помнится, я всегда был смелым. Ну и общительным, конечно. Не мог же я просто тебя проигнорировать? Тогда я оторвал глаза от зажигалки и уже десятой испорченной сигареты всего на миг, чтобы получше тебя разглядеть. Ты был старше меня на три года, одним словом — четверокурсник. Выпускник. Не намного ниже, но значительно уже в плечах, ты все равно внушал чувство, что стоит быть настороже. Возможно, так тебе играли на руку татуировки. Их было много. Двум даже удалось добраться до лица. На одной из них мне удалось прочитать имя — Эди, а вторая… прости мне этот невольный смешок, но меня до сих пор пробирает на истерику от того, насколько все у нас было символично… вторая представляла собой надпись красивым готическим английским шрифтом — «Not Guilty». Не виновен. Какая ирония, не находишь? Хотя, зачем я спрашиваю, ты ведь и вправду до сих под веришь в это утверждение, как в догму. Ты был одет в кожу — куртка, перчатки без пальцев, штаны, в которых, должно быть, было очень жарко. Только футболка была обычной, человеческой, белой с каким-то дурацким утиным принтом. Но даже это смотрелось на тебе так правильно, что у меня не получалось оторвать взгляда. Но еще больше его притягивал аккуратный серебряный крест сережки в ухе.        — Помочь? — между тем спросил меня ты. Я уверен, ты заметил, что я тебя разглядываю. На это было трудно не обратить внимание, особенно учитывая то, что я не особо скрывался. Потому что ты объективно был красивым, пусть и этой странной, нестандартной красотой уверенного в себе мужчины. Тогда я был падким на такое, насмотревшись на парней в эротических журналах, которые специально выписывал в тайне от матери. С ориентацией своей я определился рано, еще в средней школе. Месяца три страдал по своему однокласснику Саше, который принимал все мои ухаживания за признаки крепкой мужской дружбы и своими регулярными «бро» и «чувак» разбивал мне сердце. Недолго думая, растрепал родителям. Получил оплеуху от отца. Сергей Александрович был из тех консервативных дядечек, которые при должных обстоятельствах сожгли бы меня на костре и даже платочком глазки не промокнули в мою честь. Отец может так бы и сделал, дай ему волю, но матушка вовремя вмешалась и оказала мне колоссальную поддержку. В итоге теперь, сепарировавшись от родителей, я все же чаще звонил ей, нежели отцу, который от случая к случаю настойчиво спрашивал, не переболел ли я и не нашел ли девушку. Конечно, никого я искать и не собирался, ни девушку, ни парня, но сейчас, глядя на тебя, просто залип.        — Ну помоги, коли есть чем, — конечно, ни о какой симпатии тогда и речи не шло. Скорее о желании. У меня давно никого не было, да и когда были, красивым сексом назвать это было сложно. Скорее еблей в обшарпанных квартирках за десятку в месяц с парнями, которых я находил через сайты знакомств. Они всегда осыпали комплиментами мою внешность и тело, но никогда не заходили дальше ночи или двух. Особенно, когда узнавали, что мне еще и восемнадцати нет. А потом мне и вовсе стало все это неинтересно. Вступительные в музыкальный университет захватили меня с головой и о бурной молодости на время пришлось забыть. Но ты… у тебя получилось пробудить что-то забытое в моей неуемной голове. Вот только тебе, видимо, мой взгляд очень не понравился.        — Есть, но только если ты перестанешь на меня так пялиться, — проговорил ты, гипнотизируя меня своими черными глазами. В последствии мне так и не удалось понять, были это линзы или натуральный цвет твоих радужек. Даже когда мы просыпались в одной постели, они оставались темнее ночи. Но в тот момент твой голос вдруг из развязного стал напряженным. Ты смерил меня ответным взглядом и сощурился: — Ты же Попов?        — А ты Скруджи? — отозвался я почти язвительно. Конечно, мне стало интересно, откуда ты узнал мое имя, но врожденная саркастичность победила любопытство… ***        — Только не говори, что подростком ты был токсичной сучкой! — усмехнулся Антон, выпутываясь из объятий и пристально глядя в глаза преподавателю.        — Шастун, не перебивай, — с напускной раздраженностью отозвался Арсений, но мальчишка уловил в его глазах ответные смешинки.        — Ну скажи, был? — Антон надул губки, пародируя маленького ребенка. Раз у них этот способ манипуляций срабатывал, чем он хуже?        — Ну был, был, — сдался Попов. — А теперь слушай и не перебивай, а то не расскажу больше ничего.        Напуганный таким пассажем, Антон снова вернулся под крыло преподавателя и приготовился слушать дальше. ***        — Как будто сам не знаешь, — пробормотал ты на этот очевидный выпад. Твой прищур стал еще уже, и у меня по коже пробежали ощутимо крупные мурашки. Я почувствовал исходящую от тебя опасность, смешанную с еще какой-то сложной эмоцией, которую распознать мне не удалось. — Зачем спрашиваешь?        — Ну ты видимо тоже невесть откуда мою фамилию знаешь, поэтому этот же вопрос я могу переадресовать тебе, — инстинкт самосохранения покинул меня. Его победило желание раззадорить тебя, посмотреть, до чего может довести тебя раздражение или, если получится, ярость. Я уже и забыл, что с самого начала ты просто подошел, чтобы помочь. Мы стояли лицом к лицу, я, промокший до нитки под дождем, и ты, со своим черным зонтом, тот, кому не грозит завтра свалиться с простудой. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза так пристально, будто это была битва века и тот, кто проиграет, умрет на месте.        — Нарываешься? — конечно же, ты первый отвел глаза. У меня был прекрасный учитель по гляделкам — мой отец. Когда Сергей Александрович решал вынуть из меня душу пронзительным взглядом своих голубых глаз, прятаться было некуда. Приходилось вступать в дуэль. И после пары сотен таких поединков я научился выходить из них победителем. Теперь в эту игру меня было не осилить.        — Ага, — ответил я непринужденно, даже плечами пожал для пущего эффекта. Все ради того, чтобы увидеть, как ты загоришься. Если бы я тогда знал, что подобную тактику ты решишь применить против меня, я бы ни за что не начал эту комедию. Я бы убежал, плюнул с высокой колокольни и на твою экзотическую красоту, и на свое непомерное желание курить, и на собственную гордость. Я бы свалил так, что пятки бы сверками падающими звездами. Но я этого не сделал. Вместо этого уйти решил ты. Устав, видимо, от той клоунады, которую я перед тобой разыгрывал, ты сдвинулся с места, обошел меня, специально несильно, но ощутимо толкнув в плечо, и направился в сторону входа в корпус.        — Эй, Скруджи, а сигареткой-то поделишься? — крикнул я вдогонку, надеясь, что это станет последней каплей. Но ты неожиданно остановился, снова разворачиваясь ко мне, и с усмешкой достал из кармана пачку Винстона. Тогда-то я и увидел надпись — ИМПОТЕНЦИЯ — и картинку. Ты сделал пару шагов обратно ко мне, снова прищурился, протянул мне одну сигарету и тихо, почти на ухо прошептал мне:        — Держи свой корнишончик при себе, Попов, и на меня не высовывайся. А то про тебя разные слухи ходят, а я не из этой вашей голубиной братии. Ты же не хочешь, чтобы я тебе организовал, чтобы как на картинке было?        И не дожидаясь моего ответа, захлюпал по уже значительным лужам ко входу. А я так и остался смотреть в то место, где ты только что стоял. Твое дыхание все еще фантомно опаляло мое ухо, а в голове бились слова: «…разные слухи ходят…» А ребята здесь пронырливые, что-то подметили, да и растрепать успели. Я знал, что никто не станет ко мне соваться с наездами, я всегда производил впечатление человека, который может за себя постоять. Вот только стало безумно обидно — стараешься, дружишь с людьми, проявляешь участие и доброту, а они тебя суют носом в твою личную жизнь, да еще и исподтишка.        А про тебя… про тебя я подумал, что ты законченный маскулинный натурал. Такие сидят в интернете только для того, чтобы написать злобные комментарии под постами о нетрадиционных отношениях, абортах, политике и других темах, на которые у них имелось свое весомое и несомненно самое правильное мнение. Я встречал немало таких индивидов в своей жизни и смог выучить их привычки назубок. Это заключение о твоей личности пронеслось в моей голове не без грусти, но, закурив одолженную тобой сигарету, а потом наконец дойдя до пары по сольфеджио, я уже воспринимал это событие как смешное недоразумение, о котором можно будет рассказать друзьям на тусовке. Типа «однажды я попросил у парня сигарету, а он подумал, что я хочу его трахнуть». Мне казалось, что и ты забудешь об инциденте уже через пару часов. Но все оказалось куда запутаннее… ***        В следующий раз ты подошел ко мне через пару недель. В тот день я сильно задержался в институте. Провел почти пять часов в репетиционной, потому что накануне мой мастер по специальности решил разнести мою вокальную технику в пух и прах. Мой комплекс отличника не дал мне пропустить его пару десятков вполне резонных и еще около сотни довольно оскорбительных замечаний мимо ушей и погнал меня срывать голос в обитую звукоизоляцией комнатушку на втором этаже. Спустя пол дня затворничества я решил, что пора бы и домой, тем более часы упорно показывали начало десятого, от корпуса до съемной квартиры на отшибе Воронежа было добираться целую вечность, а еще местным охранникам явно хотелось уйти с работы не за полночь.        Но когда я вышел из своего временного убежища, что-то резко прижало меня к ближайшей стене. Первым, что я почувствовал, была адская боль в лопатках. Похоже, меня приложили о какую-то неровность, и та с радостью впечаталась мне в кожу спины. Потом мне удалось разглядеть нападавшего. Я тут же узнал твое лицо. Не потому, что оно в нашем ВУЗе было повсюду, и не потому даже, что иногда по ночам, ворочаясь в бессоннице, все же думал о тебе украдкой, а из-за дурацкой татуировки под левым глазом. Не виновен.        — Совсем эти знаменитости с ума посходили, честных людей к стенке прижимают, — не удержался я от колкости, хотя ситуация серьезно меня пугала. Странно было даже подумать о том, что ты подкарауливал меня здесь, в пустом коридоре такого же пустого университетского корпуса. Ждал, пока я выберусь из своей репетиционной, чтобы… Что? Просто взять и прижать меня к этой чертовой кирпичной кладке всем своим телом так плотно, чтобы завтра я проснулся с синяками? Странное развлечение.        Твои глаза привычно прищурились. Ты ничего не сказал, лишь оглядел меня вызывающе, опасно, даже, кажется, как-то злобно, а потом ни с того, ни с сего впился в мои губы.        Это было необычно. Не только сам поцелуй, такой резкий, такой неожиданный от человека, которого я посчитал воинствующим натуралом, не только твоя напористость и настойчивость, отчетливое желание завладеть каждой клеточкой моих губ, но и твой вкус. В прошлом мне не раз приходилось целовать курящих парней, и каждый раз от них несло горьким дешевым табаком, и мне частенько нужно было пересиливать себя, чтобы меня не вырвало. Но в тебе этого не было. Твои губы, как сейчас помню, отдавали черным кофе и алкоголем. Возможно, именно тогда появилась моя зависимость и от того, и от другого. Потому что целовался ты так, что срывало башню: агрессивно, почти животно, до кровоподтеков. И я никогда не знал, что мне такое нравится, что меня такое заводит, но тогда понял: ты — это то, чего мне не хватало. Во мне зародилась симпатия, которую я не сразу отделил от всепоглощающего желания. Во мне зародилась надежда на то, что что-то подобное случится вновь.        И когда ты оторвался, я был разочарован. Мне не хватило, мне нужно было больше. Но на мой недовольный вздох и немой вопрос ты лишь поднял руку и прошипел:        — Пока ты чего-то не ляпнул, лучше не начинай.        Но мне тогда правила были не писаны, поэтому я лишь отслонился от стены и прищурился, пародируя твою самую яркую привычку, и, тоже зачем-то переходя на шепот, уточнил:        — И что это было, Скруджи? — я специально выделил твой псевдоним. Чтобы позлить, раззадорить, заставить сделать еще что-нибудь спонтанное, но ты не повелся, и я продолжил допрос: — Что это мы про корнишончики мне говорим, а сами на людей набрасываемся ни с того, ни с сего?        — Скажешь кому-то про то, что произошло, ты труп, понял меня? — это было все, что ты сказал. Ни объяснений, ни извинений, ни такого ожидаемого мной «давай сделаем это еще раз». Просто угроза. Затем ты развернулся на пятках своих кроссовок и ушел. Просто, блять, ушел, оставив меня, распаленного этим чертовым привкусом черного кофе, раззадоренным, пылающим.        В ту ночь я вливал в себя американо без сахара литрами, пытаясь повторить то, что испытал, пока ты прижимал меня к стене. Но каждая новая кружка приносила лишь головную боль и учащенное сердцебиение, но не эйфорию. А я не останавливался, пока меня не начало глючить, пока по стенам не побежали разноцветные пятна, складывающиеся в картины Ван Гога, а потом меня стошнило прямо на пол.        Я тогда не понял, что это было. Позже, через пару лет, мой частный психиатр назовет это необузданной страстью, давшей толчок зависимости. Причем не только от кофе. Теперь я с ним согласен, но тогда мне показалось, что я начинаю влюбляться. Я ненавидел это чувство больше одиночества. Со вторым можно было справляться, включив видео любимого блогера и представив, что находишься в его компании. От влюбленности не спасало ничего. Ни музыка, ни фильмы. Ни черта. И даже близость объекта всего этого пиздеца не спасала, а делала только хуже.        Это был момент, когда я встал на черту. Оставалось только сделать один единственный шаг, чтобы ее переступить. ***        — Тебе все еще не нравится целоваться с курильщиками? — Антон не знал, почему задал этот вопрос. Он слушал парня очень внимательно, и в голове роились гораздо более важные темы для обсуждения. Но с губ сорвалось только это, совсем незначительное, совсем глупое. Но Арсений на вопрос лишь до-доброму усмехнулся.        — Если ты спрашиваешь про себя, то нет. Я люблю целоваться с курильщиками, — заверил он мальчишку и провел рукой по его спутанным кудряшкам. — Да и вообще, чтобы ты знал, твои губы вообще на вкус не табачные.        — А какие? — любопытно спросил Антон, и теперь Попов уже открыто засмеялся.        — Персиковые, — отозвался он, и Шастун улыбнулся.        — А вот твои, между прочем, как раз сигаретные, — признался он. — А еще вишневые.        И оставил поцелуй на кончике носа преподавателя. Тот в отместку поймал губами ухо Антона, совсем легонько прикусывая мочку, а потом отодвинулся и как ни в чем не бывало продолжил рассказ. ***        Ты долго меня игнорировал, а я, памятуя о твоем предупреждении, не лез. Только смотрел на тебя издалека и думал о том, что ты все-таки невозможно красивый.        Ты всегда был не просто человеком. Не просто студентом музыкального университета. Ты был идолом. Поговаривали, что уже на втором курсе ты начал давать концерты. Потом пошел на какое-то музыкальное шоу и, не успели окружающие глазом моргнуть, ты вдруг стал артистом. Не пародией на звезду, какими были мы все, а самой настоящей кометой, бороздящей музыкальный небосвод. Рэпер, пишущий собственные тексты, работающий с лучшими звукачами страны, иногда даже выступающий на федеральных каналах. Конечно, к тебе было пристальное внимание, смешанное с абсолютной вседозволенностью. «Конечно, Эдик, ты можешь уехать на неделю в Сибирь на гастроли» от профессоров сменялось «Скруджи, до нашей редакции дошли слухи о том, что Вы скандально расстались с девушкой» от журналистов.        Я всегда хотел быть там, где ты. На вершине мира, где мой талант, коим, мне казалось, я обладал, оценят сотни тысяч, если не целые миллионы людей. Я хотел собирать стадионы, а не сидеть за нотными листами, записывая диктант на слух. Я хотел популярности самым эгоистичным и тщеславным из всех желаний.        И тот факт, что ты был причастен к этому сияющему, горящему, богатому миру, множил мою страсть, делая ее почти невыносимой. Поэтому я внимал с открытым ртом историям, которые ты рассказывал своим друзьям за обедом, подслушивая с соседнего столика. И ты замечал меня, иногда даже бросая косые взгляды в мою сторону, и будто специально начинал говорить громче, показывая мне: «Смотри, какой я крутой. Ты меня не достоин». Тот поцелуй был ошибкой.        Только вот еще через пару недель, в самом начале декабря, ты все сделал снова. Опять дождался меня с поздней репетиции, подкараулил и впечатал в стену, на этот раз, кажется, еще сильнее. Впился в губы почти до ноющей боли, будто желая проглотить меня заживо, и я почувствовал тот самый вкус кофе и алкоголя. И снова, как в первый раз, сорвало башню, вместе с крышей и фундаментом. Я не мог от тебя оторваться, и мне казалось, что на этот раз и ты не спешил останавливаться.        — Что именно мы делаем? — уточил я, когда почувствовал твою руку на своем бедре. Это было моей ошибкой, потому что ты пришел в себя. Посмотрел на меня своими черными глазами, доводившими до дрожи любого, кто когда-то встречался с их пристальным взглядом, и отпрянул.        — Не знаю. Я не знаю, Попов, — в отличие от прошлого раза, когда ты угрожал мне расправой, теперь твой голос звучал жалко. Будто бы ты и вправду потерялся. — Может, объяснишь мне?        Я лишь пожал плечами.        — Это ты сам себе ответить должен, Скруджи, — отозвался я. — Я-то все о своей ориентации уже давно понял.        Я ожидал, что ты опять испугаешься и, привычно развернувшись на пятках, свалишь в закат, но ты вдруг посмотрел на меня, не щурясь даже, и привычно резко и грубо спросил:        — Если мы поебемся, ты же никому не скажешь?        Мое сердце забилось чаще, и я думал, я сойду с ума прямо там, в этом чертовом коридоре, со стенами которого моя спина встретилась уже дважды. Но справился с подбирающимся сердечным приступом и заставил себя усмехнуться.        — Было бы славно испортить репутацию местной звездочке, — я увидел, как твои глаза становятся непроглядно темными, и поспешил договорить, — но в таком случае я бы испортил и свой облик тоже, а мне это на руку явно не сыграет.        Это было моим согласием, вот только в тот день ничего так и не произошло. Не потому даже, что никто из нас был не готов, а потому, что ты снова испугался. Сказал, что подумаешь об этом, послал меня лесом полем еще пару раз за мои нескромные шуточки и все-таки запоздало свалил, оставив меня в очередной раз проводить ночь наедине с кофеином и самим собой. К тому моменту я уже понял, что я не просто тебя хочу, хотя это явно было превалирующим. Ты мне нравился, и это было бессмысленно отрицать. И я смирился с этим. Потому что понимал — велика вероятность, что я нравлюсь тебе в ответ. Как же я был далек от того слова, которым впоследствии обзовет твои чувства ко мне мой психолог… ***        Снова недели игнорирования. Снова мой пронзительные взгляды тебе в спину. Но теперь, впервые за долгие годы, одиночество приносило мне боль. Потому что всего на секунду я узнал, какие на вкус твои губы, каким горячим ты можешь быть, как быстро заводишься и как едва можешь остановиться.        Я не просто тебя хотел. Меня к тебе нещадно тянуло. Я влюбился в тебя, как малолетняя школьница в старшеклассника, и ничего не мог с собой поделать. Меня пугало то, как сильно я желал увидеть тебя рядом, подобное было со мной впервые. Раньше меня никогда не смущало, что парень мог исчезнуть после одного свидания. Я не верил в любовь с первого взгляда, это казалось мне доисторической дикостью. Как можно привязаться к незнакомцу, оценив лишь его внешность. О какой глубине чувств может идти речь, когда ты не знаешь даже имени его матери или первого домашнего питомца? Глупо, непозволительно, по-детски. Вот только с тобой почему-то сработало как раз вот так. Один взгляд — и я пропал. Один поцелуй — и я поплыл. Твое присутствие кидало через прогиб мою адекватность, и я не мог спокойно мыслить, дышать, учиться. Жить.        Но я был хорошим мальчиком. Я не давил. Понимал, что таким, как ты, тяжело принимать свою ориентацию. Свою ненормальность, непохожесть на других. Ты рос в другом мире. Во вселенной, где такие, как я, были отвратительными созданиями, которых нужно было истреблять. И вдруг раз — ты стал одним из нас. И теперь убить, предполагаемо, должны были уже тебя. И я ждал, пусть и изнывал от желания, пока ты поймешь, что все не так страшно. Что в этом даже есть плюсы. Например, хороший секс со мной. Или поцелуи на крыше с любимым человеком, пикники на берегу реки, даже свидания в ресторанах. Естественно, я мог предложить тебе каждый пункт. Если ты наконец меня примешь.        И ты сдался. Переступил через свой страх в самых невероятных обстоятельствах. Это было совершенно в твоем стиле — сделать что-то спонтанно, резко и при том очень красиво.        Это был конец февраля, один из твоих концертов-мастер-классов, которые ты время от времени давал для студентов младших курсов, рассказывая, как продвигать свою музыку. Конечно же, я на него пошел, как ходил на каждое из твоих выступлений. Уверен, ты замечал меня в толпе. Предположу, что мое присутствие тебя раздражало. Но ты никогда ничего не говорил, хотя я очень надеялся, что однажды ты нарушишь обет молчания и предъявишь мне за то, что я тебя преследую.        В тот раз ты был особенно неотразим. Начиная с одежды — вместо привычной косухи на тебе была черная майка-алкоголичка, выгодно подчеркивающая все изгибы твоего тела, — и заканчивая голосом. Он у тебя был какой-то особенный, хриплый, резкий, но магически завораживающий. Когда ты читал свои тексты, нельзя было перестать тебя слушать. Я, по привычке, смотрел на тебя, не отрываясь. Ловил каждое движение, записывал на подкорку мозга, думая о том, что когда-нибудь буду вести себя на сцене так же — уверенно, как хозяин положения.        Когда все закончилось, и зрители начали разбредаться на пары, я хотел последовать их примеру, но ты остановил меня громким властным голосом.        — Попов, стой, — я замер. — Пойди сюда.        Я выполнил приказ. Не мог иначе, в твоем голосе проступили стальные нотки, не терпящие возражений. Твоя манера общения в этот момент напомнила мне то, как разговаривал мой отец. Инстинкты заставили меня зайти в подсобное помещение, служившее тебе гримеркой. И тут же за моей спиной щелкнул замок, а ты набросился на меня с поцелуями. Теми самыми, о которых я грезил во снах последние пару месяцев, которые я представлял во всех деталях, вливая в себя очередную чашку крепкого американо.        — Что ты… — я хотел что-то спросить, но ты заткнул меня собственными алкогольными губами, еще и еще раз.        — Завались, пока я не передумал, — прошипел ты мне на ухо коброй, и я послушался. Просто поддался твоему напору, который заводил меня до чертиков, который заставлял терять рассудок. Помню, как ты целовал меня везде, куда могли достать твои губы — в кадык, в щеки, в нос, в ключицы, спускаясь стремительно все ниже и ниже. Ты был не из тех, кто любил помучить партнера и помучиться сам. Все рывками, резко, под стать тебе, иногда до боли, до приятной, до ноющей, до сносящей крышу.        Мы рухнули на старое пыльное кресло. Ты стянул с меня штаны сразу вместе с боксерами. Я не заморачивался над их выбором, просто напялил первые попавшиеся, и теперь жалел. Но тебе, кажется, было кристаллически похуй. Ты, не раздумывая, будто и правда боясь передумать, коснулся моего члена. Не рукой даже, сразу языком. Меня выгнуло в каком-то странном змеином танце. Я никогда не мог предположить, что такое невинное касание сможет так меня завести. Но видимо и вправду партнер имел колоссальное значение в таких делах.        Ты, все так же куда-то спеша, попытался взять меня в рот, но конечно же тут же чуть не поперхнулся.        — Ну куда ты коней гонишь, Скруджи? Ты же не чупа-чупс пытаешься успеть до входа в маршрутку дососать, чтобы извращенцы не глазели, — не упустил я возможность подначить тебя и тут же поплатился за разговорчивость, получив зубами по чувствительной коже.        — Лицо свое заеби, Попов, — огрызнулся ты, и почему-то та экспрессия и злость, с которой ты это сказал, завела меня еще сильнее.        Ты оказался настойчивым. С пятого раза у тебя все-таки получилось взять в рот мой член почти до середины, и я по инерции, как делал с парнями раньше, похлопал тебя по голове, поощряя. Тебе этот жест явно не понравился, раз мне снова прилетело зубами, но на этот раз ты оказался более отходчивым и уже через пару секунд начал прилежно посасывать, даже умудряясь использовать язык для дополнительной стимуляции.        — Для первого раза непл… ах, — я уже хотел сделать тебе комплимент, но тут тебе удалось нажать на какую-то загадочную точку, о существовании которой я до этого не подозревал, и мое тело снова принялось извиваться бешеной коброй. Ты усмехнулся нагло мне в член и тут же выпустил его изо рта. Я снова простонал, на этот раз разочарованно.        — Чего ты мычишь, Попов? Мы тут трахаться собрались или ради прелюдии? — как бы ты не пытался скрыть, тебе приятно было осознавать, что мне понравилось. Тем не менее ты озвучил здравую мысль, пусть твоя решимость меня и напугала. Но подумав, что это полностью твоя проблема, я стянул с тебя твои чертовы кожаные штаны. И тут только понял, что ты знатно так подготовился. Под ними обнаружились такие же кожаные стринги.        — Блять, — только и получилось выдавить, а потом я вероломно сорвал этот наглый предмет одежды с твоей идеальной задницы и ввел в тебя сразу два пальца, понадеявшись на твое благоразумие. Если ты так рвался наконец попробовать что-то новое в своей половой жизни, то должен был ко всему тщательно подготовиться. И я в тебе не ошибся. Пальцы прошли внутрь, словно нож в масло.        — Умничка, — промурлыкал я тебе на ухо, сначала добавляя к двум третий, а потом и вовсе заменяя их своим членом. Тебя выгнуло не сразу, но я сделал все возможное, чтобы быстро попасть в нужную точку. Когда у меня получилось, комната залилась хриплыми стонами. И я уже не знал, кому они принадлежат — тебе или мне. Главное, что хорошо было нам обоим. В тебе было узко, жарко и невозможно до умопомрачения. Я хотел остаться там навсегда.        Но когда все кончилось, ты вытолкнул меня из своего тела, встал, наспех оделся и строго посмотрел на меня:        — Это было в первый и последний раз, понял, Попов? Не обольщайся!        И свалил. А я улыбнулся. Ты каждый раз так говорил, а потом снова приходил. Каждый гребаный раз. ***        Я не ошибся. Ты пришел снова. А потом еще и еще раз. Если бы теперь я захотел посчитать, сколько раз до конца учебного года мы с тобой переспали, мне бы не хватило и пары дней, чтобы вспомнить каждый такой случай. Мы были везде — на столе преподавателя гармонии после пар, в буфете, в мужском туалете, в женском туалете, чисто для сравнения, в гардеробной и даже на вахте. Каждый раз желание настигало нас в самых неожиданных местах, и мы не отказывали себе в удовольствии.        Сначала ты, как и прежде, уходил быстро, ничего не говоря или угрожая расправой, если я кому-то разболтаю. Потом начал целовать меня прежде, чем свалить в закат. А в какой-то момент, уже незадолго до лета, вдруг предложил:        — А может, ко мне поедем?        И я согласился. Не знаю, наверное в тот момент я влюбился в тебя еще сильнее, проник в это чувство еще глубже, вмазался, как в кисель, потому что выбираться не собирался. До сих пор я считаю началом наших отношений ту бурную продолжительную ночь у тебя в съемной трешке в центре, сначала на подоконнике, потом на кровати, а потом, для пущего эффекта, в душе, когда я хотел просто спокойно помыться, а ты пришел ко мне, выцеловал на теле «Звездную ночь» Ван Гога и вдруг ни с того, ни с сего бросил:        — Мне кажется, я без тебя уже не могу.        И тогда я подумал, что это самое мило признание в моей жизни. Тогда я ответил взаимностью и снова поделился с твоим телом космосом своего. Тогда я был на седьмом небе от счастья и верил, что теперь-то все будет по-другому. Что меня будут любить в ответ искренне, а не на одну ночь. Не из-за красивого личика. А просто потому что. Я заслужил.        Откуда же я мог знать, что твое «не могу без тебя» стоило бы понимать буквально? Откуда я мог знать, что в тот миг ты признавался мне вовсе не во вселенской любви, а почти в маниакальной зависимости… ***        — Спасибо большое, что описал мне, как вы трахались, — немного истерично хохотнув, выдал Антон.        — А тебя разве это не заводит? — спросил Арсений, игриво положив руку мальчишке на бедро.        — Арс! — тут же вскрикнул тот и отпрыгнул на другую сторону дивана.        — Да шучу я, шучу, — Попов поднял руки вверх, как бы сдаваясь, и показал головой обратно, как бы намекая: «Вернись, пожалуйста, с тобой было тепло». — Просто это реально важная часть, я не могу это пропустить.        — Хорошо, хорошо, — Антон кивнул так серьезно, что парень чуть не прыснул. — Давай дальше, что там с маниакальной зависимостью? ***        — Поедешь со мной в тур? — это было первое, что ты сказал, войдя в квартиру. Ты предложил мне съехаться пару месяцев назад, прикрываясь все той же фразой — что не можешь без меня. Я не мог тебе отказать, тем более сам уже чувствовал, что по уши в тебя втрескался. Первое время жить с тобой было мне в абсолютное удовольствие, но потом я все острее начал подмечать твои привычки — как ты курил прямо дома, не открывая форточки, забывал помыть посуду, и она могла целыми днями валяться в раковине, не снимал обувь в прихожей.        Я указывал на это, считая, что превалирующим принципом здоровых отношений является разговор. Ты лишь кивал на это и обещал исправиться. Конечно же, ничего не менялось, но я ждал, как преданная собачонка, что когда-нибудь ты сдержись все свои клятвы и станешь идеальным.        — Ты серьезно? — я как раз готовил ужин, читать, как жарил яичницу с помидорами, что у меня получалось лучше всего, и чуть не выронил нож, которым как раз нарезал на мелкие кубики крупный азербайджанский томат. Твое предложение застало меня врасплох. Мой второй курс был в самом разгаре, первый семестр уже подходил к концу, близилась зачетная сессия, и тут вдруг ты хочешь, чтобы я уехал.        — Ага, — но ты, кажется, вбил себе в голову очередную идею, и теперь ее оттуда было не вытащить даже клешнями. Выпустившись из университета, ты полностью посвятил себя музыкальной карьере. Писал песни, предварительно надираясь в стельку, запирался на балконе и выкуривал по пачке сигарет в час, потом возвращался в квартиру, растрепанный и раздраженный, и утягивал меня в постель. В такие моменты ты становился особенно страстным, настолько, что я не всегда поспевал за твоей прытью. На выходные ты с большой неохотой оставлял меня одного и уезжал в Москву на какие-то съемки. По крайней мере так было в самом начале наших отношений. Потом ты сказал, что тебе не нравится со мной расставаться. Перевел работу в онлайн режим. А потом и вовсе решил, что устроить дополнительные занятия в университете только ради того, чтобы быть поближе, — отличная идея. Тогда мне показалось это романтичным. Сейчас я вижу в этом первые признаки безумия.        — Эд, ты же знаешь, что у меня экзамены на носу, — парировал я, все-таки дорезая злосчастный томат и отправляя его в сковороду к уже подрумянившемуся яйцу. — Я не могу так просто свалить на месяц почти посреди учебного года.        — Почему нет? Я же могу тебя отмазать с легкостью, — ты удивился. Ты всегда удивлялся, когда я поднимал тему учебы. «Да зачем она тебе? — спрашивал ты меня. — Посмотри на меня. Я стал звездой в двадцать и далеко не благодаря твоему этому вузику». Правда забывал добавить, что твои первые концерты спонсировал деканат, а на сценическое оборудование скидывались неравнодушный к твоей карьере мастер по вокалу и тайно влюбленная в тебя молодая профессор сценической речи. И даже тогда, как бы сильно я не был привязан к твоим словам и твоему мнению, эти утверждения я старался умело игнорировать. Вот и сейчас я пробормотал, выкладывая еду на тарелки:        — Эд, это мой выбор, окей? Я хочу нормально закрыть этот семестр, мне это важно.        Но ты не воспринял мои слова всерьез. Тайком от меня пошел в деканат и заполнил отпускную на мое имя. А потом принес ее мне и с самой широкой улыбкой спросил:        — Ты рад?        А я, дурак, заставил себя поверить в то, что я действительно был рад. Целый месяц рядом с тобой в разъездах от города к городу, в саунд-чеках, в шуме толпы, кричащей наизусть тексты твоих песен. И я — в первых рядах, смотрю на то, как мой самый лучший, самый замечательный парень сияет. Не это ли было моей мечтой — быть с любимым человеком в эпицентре славы? И пусть не в моих глазах блестели отблески софитов, но самое главное у меня все-таки было — причастность.        И я поехал. Я не мог не сделать этого, потому что иначе ты бы подумал, что я тебя разлюбил. Ты так и сказал мне тогда:        — Если ты откажешься, я подумаю, что больше тебе не нужен. А ты знаешь, что я без тебя не смогу.        Это был долгий месяц, полный роскоши, сорванного голоса, хорошего секса и… алкоголя. Тогда, кажется, я впервые почувствовал, что пора прекращать. С тобой я стал пить почти каждый день, а потом, в невменозе, выколачивал из тебя душу, слушая, как ты стонешь под моим непослушным телом. Я понимал, что это не норма, что пришла пора бросать. Но ты не позволил. Тебе так нравилось больше. И я послушался. Потому что любил. Послушался я и тогда, когда ты попросил меня научиться делать массаж, потому что на утро после концертов у тебя поднималась температура, а это было действенным способом сбить ее без таблеток. Послушался, когда ты попросил поменьше общаться с мужчинами из твоей команды. Мне казалось милым, что ты ревнуешь меня. Я думал, что это признак того, что мной дорожат. Не хотят делиться. Я видел в этом норму.        За тот месяц я часто спрашивал тебя, расскажем ли мы когда-нибудь людям о том, что между нами творится. Как бы сильно я тобой не болел, скрытность, в которой мы жили, повергала меня в депрессию. Несомненно, общество, в котором мы жили, восприняло бы наше признание в штыки. Но мне хотелось хотя бы поделиться с близкими. Но ты был против. Сначала ты лишь отнекивался, говоря, что это может и подождать, а сейчас есть проблемы и поважнее. Потом говорил, что остальные еще не готовы обо всем узнать, да и вообще «счастье любит тишину». А потом мои вопросы почему-то начали тебя злить.        — Зачем тебе это нужно? — каждый раз спрашивал ты, когда я снова поднимал эту тему. — Тебе разве меня недостаточно?        Мне всегда было тебя достаточно. Поэтому я умолкал. Я не смел перечить. Потому что казалось, что ты знаешь и понимаешь больше, чем молодой глупый я.        Нет, нельзя было сказать, что я был совсем идиотом и не понимал, что между нами происходило что-то неадекватное. Глубоко внутри я ощущал фальшь, исходящую от каждого «люблю», которое ты мне говорил. Вот только это осознание быстро отправлялось на задворки разума. Я не мог позволить себе думать об этом. Мне казалось, что такими мыслями я тебя предаю. Мне казалось, что предполагая такое, я изменял своему глубокому чувству. ***        — Так вот откуда ты знаешь, как делать массаж! — не удержавшись, вставил Антон и тут же закрыл рот ладонью. Он не хотел перебивать Арсения, но постепенное осознание некоторых моментов заставляло его проявлять эмоции.        — Ага. А еще как ставить уколы, варить отменный малиновый компот, стирать стринги и не высовываться, — это звучало как шутка, но Шастун услышал в голосе парня затаенную грусть.        — Он заставлял тебя учиться всему этому? — уточнил он, плотнее прижимаясь к Арсению, пытаясь оградить его от прошлого своим телом.        — И не только этому. Много чему. Он был повернут на том, что без меня он не справится, во многом именно поэтому. Что я умел делать все то, что было ему жизненно необходимо, — отозвался Попов и снова ушел в воспоминания… ***        С каждым днем все становилось только хуже. Когда мы вернулись из тура, ты запретил мне видеться с друзьями. Снова та же причина — тебя мне должно быть достаточно. Я велся, я считал, что это правильно. Мне казалось, что я любил тебя так сильно, что все эти странные мелочи не должны были иметь значения, быть преградой на пути нашему общему счастью.        Мы спали каждый день. Даже когда я был не в духе, болел или просто элементарно не хотел.        — Ну Сень, — начинал причитать ты. — Я перестал тебя заводить? Я настолько ужасен? Я настолько тебе противен?        Я не мог отказать. Сил не хватало. Я шел за тобой везде, как преданный пес, готовый умереть вместе с хозяином.        Я начал понимать, что наши отношения были сломаны, в конце второго курса. Тогда я еле-еле закрыл сессию, чуть не вылетев из университета, потому что ты не давал мне готовиться к экзаменам. Отвлекал меня своими поцелуями, говорил, что ты важнее, чем учеба. Я злился, но не перечил. Послушно отвечал на прикосновения, послушно делал все, что ты хотел. А потом чуть ли не плакал, когда преподаватели отчитывали меня и говорили, что я совсем забил на музыку, совсем перестал уделять внимание важным аспектам моей будущей профессии. Каким я был на первом курсе? Светящимся от предвкушения, от желания открывать новые горизонты. От желания жить своей лучшей жизнью. Теперь я превратился в приведение, отмечали они. В мертвеца без амбиций и планов. В алкоголика, который просыхал только ради того, чтобы выйти из дома. Никто не понимал, что со мной произошло. А я начал догадываться.        Начал пытаться выбраться. Сопротивляться. Перечил твоим просьбам, стоял на своем, когда ты снова пытался заставить меня делать что-то против моей воли. Бился за человека внутри себя. Мне было больно, непослушание разрывало меня изнутри. Потому что за полтора года отношений я привык быть куколкой в твоих красивых пальцах. Я привык вести себя, как ты захочешь. Потому что не хотел тебя терять. Но теперь я пытался быть сильным. Вопреки слетающей крыше, желанию сдохнуть от простого «нет» на какой-то твой вопрос. Вопреки твоим:        — Не говори так, Сень. Я не выдержу. Я умру, если ты еще раз так скажешь!        Я все еще любил тебя, так же сильно, как и прежде. Я не хотел тебя терять. Просто мечтал о том, чтобы наши отношения наконец стали равными. Чтобы не болело все тело, чтобы душа не стремилась вырваться наружу и улететь. Мне виделось, что меня не только хотят. Меня любят.        Я боролся, и тебе это не нравилось. Ты решил бороться в ответ. Поэтому однажды я нашел на диване в нашей общей гостиной чужие трусы. Сначала мужские, и я подумал, что ты купил себе новые. Ничего необычного, просто белье.        А потом были женские. Одни, вторые, третьи. Я устроил скандал, а ты сказал, что не о чем переживать. Пока я был в ВУЗе, к тебе заходила твоя давняя подруга. Я стал уходить из дома на целые дни. Ты стал запирать меня по утрам, забирая второй ключ с собой на работу, так, что я пропускал важные пары и получал нагоняй от профессоров. Я пытался спорить, ты говорил, что я все себе напридумывал. Я грозился уйти, ты грозился самоубийством. Я тебя любил. Ты был от меня зависим. Я хотел твою душу, ты — мое истерзанное тело.        А потом случился МТС Сити-Холл, самый большой твой концерт в родном городе. Я был там с тобой, потому что одного дома ты меня оставить не решился. На протяжении всего мероприятия меня не покидало чувство, что что-то грядет. Что-то большое, злое, нехорошее. Что-то, что окончательно меня доломает. Я стоял в толпе твоих фанатов, в полной мере будучи одним из них, но понимал, что сегодня я совсем не здесь. Меня покинули, я потерялся. Перед глазами двигалось диафильмом небо цвета голубиных перьев, то самое, под которым мы познакомились. Давящее чувство того, что этому знакомству должен прийти конец, физически могло проломить мне ребра. Это было не иначе, как предвидение. После выступления я пошел к тебе в гримерку. Еще на подходе я услышал звуки, от которых все мое тело покрылось мурашками. Это были стоны.        Я помню, как почти выбил дверь, так сильна была моя ярость и внутренняя боль. Я до последнего надеялся, что не увижу так того, что успел себе напридумывать, но все было именно так. Эта девчонка лежала прямо на рояле, пока ты вколачивался в ее тело резкими, порывистыми толчками. Когда я вошел, ты даже не остановился, просто продолжил делать то, что и секундой раньше. Лишь слегка повернул голову в мою сторону.        — Собирайся, Сень, я тут закончу, и мы поедем домой, — вот что ты мне тогда сказал. Я до сих пор отлично помню каждую реплику, каждое слово, даже тень интонации могу воспроизвести в своей голове.        Трагикомедия в одной сцене. МТС Сити-Холл, гримерка. Действующие лица: Эд, Сеня, какая-то блять.        Арсений, в ярости: Что это за хуйня, Эд?        Скруджи, бесстрастно: А что такое?        Арсений, закипая еще больше: Ты трахаешься с какой-то женщиной у меня на глазах, это нормально по-твоему?        Скруджи, все так же без видимых эмоций: Ага.        Какая-то блядь: Ах, пожалуйста, Скруджи, быстрее!        Я же говорил, что ты перенял эту тактику у меня же. Отвечать максимально честно, чтобы взорвать собеседнику мозг. В тот момент у тебя отлично получилось.        — Что это значит, Эд? — спросил я, чувствуя, как к горлу подступают липкие, холодные слезы.        — Я решил, что ты слишком чистый, чтобы удовлетворить мои потребности. Я не хочу тебя больше марать. Хочу любоваться, — это прозвучало маниакально, настолько страшно, что меня передернуло.        — Ты изменяешь мне! Вот так это называется, а не весь этот бред, который ты только что озвучил, — я не мог удержаться от крика. Мои слова смешались с последним протяжным стоном женщины под тобой.        — Нет, — какой властный голос. Какой беспристрастный ответ. — Ты не прав.        Раньше это бы сработало. Я бы признал свою ошибку, даже если бы не понимал ее, и снова приполз к тебе на коленях. Но в этот момент я окончательно проснулся. Увидел, как выглядят наши отношения стороны. Что ты разбиваешь меня каждый день, и тебе ничего за это не бывает. Страдаю только я.        — Нет, это ты не прав, — это был первый раз, когда я вновь показал характер. Тот прежний Арсений во мне снова поднял голову из самых глубин моей разрозненной души. — Я сваливаю, Эд. Серьезно. Я устал.        Слезы все еще душили меня. Я не мог оторвать от тебя глаз — от той красоты, которую так долго считал своей. Которую боготворил, думая, что нечто похожее ты делаешь в ответ. Но все оказалось по-другому. Я был тебе лишь нужен. На этом все. Никаких чувств, кроме желания присвоить и никогда не отпускать.        Ты попытался меня остановить. Это выглядело нелепо. Голый, потный, злой, ты пытался задержать меня у входа. Но я не дался. И тогда ты ударил меня. Взял и хлестнул по щеке с такой силой, что в рот мне хлынула кровь.        — Вот так значит ты благодаришь меня за то, что я с тобой полтора года нянчился? — спросил ты, и я увидел в твоих черных глазах нездоровый блеск. — Я все для тебя делал, а ты решил вот так отплатить! Мразь ты, Сеня! Но помяни мои слова, ты еще ко мне на коленочках прикатишься и будешь помощи и прощения просить!        Я ничего не ответил, потому что больше не хотел ничего тебе доказывать. Хотелось убраться оттуда поскорее. Хотелось сбежать из твоей жизни, из твоей квартиры, из этого мира. Свои вещи я вывез в тот же день, пока ты еще не успел вернуться. Не оставил ни записки, ни намека на то, куда я исчез. Просто ушел.        Добираясь до своей старой квартирки на отшибе Воронежа, я не мог сдержать слез. Мне было все равно, как я выглядел со стороны, потому что в тот момент мне казалось, что на меня надвигаются стены, пытаясь сжать, сплющить, раздавить. И я был бы не против. Все лучше, чем задыхаться от осознания, что ты снова один. Снова никому не нужен. Но еще я отчетливо осознал, что больше не хочу быть нужным тебе. Никогда в моей жизни. Потому что ты слишком сильно меня поломал. ***        — Через пару недель нам сообщили, что Эд уволился из университета и переехал в Москву, работать на телевидении. Первое время он еще пытался писать и звонить мне, умоляя вернуться или пытаясь угрожать, но потом затих. Я надеялся, что навечно. Через месяц я начал работать с психологом. Эд оставил внутри слишком много ран, чтобы я справился с ними сам. Я сильно поменялся. Утратил весь внутренний пожар, заставлявший меня общаться колкостями. Стал чутче и добрее к людям. Выправил оценки, на третьем курсе даже стал получать академическую стипендию. Разочаровался в шоу-бизнесе и стал говорить всем, что хочу преподавать, а не выступать. Мало кто был в курсе того, что именно меня сломало. Только близким друзьям я решил рассказать о том, в какой заднице провел последние пару лет. Об Эде я старался думать как можно меньше, по заветам моего психолога, но ночами, когда особенно сильно припирало, часами мог плакать о прошлом. От него у меня осталось много привычек. Я все так же не избавился от кофемании, и пил все также нездорово много, пусть и пытался бросить несколько мучительных раз. Я надеялся, что он больше никогда не появится в моей жизни. Особенно, когда я встретил тебя.        Арсений провел рукой по глазам. Антон отметил, что они покраснели, но парень не заплакал. Видимо, эта история и вправду была проработана и пройдена уже давно.        — И почему ты тогда снова полез к нему? — решился спросить Антон, хотя, если быть честным, уже давно выстроил теорию. Собрал по кусочкам намеки преподавателя и сам дошел до неприятной и пугающей правды.        — Из-за тебя, — тихо пробормотал Арсений, и мальчишка, пусть и готовый к этому, тяжело выдохнул. Слышать это было больнее, чем он предполагал.        — Ты сделал так, чтобы меня добрали, да? — все же решился уточнить он.        — Да, — Попов невесело усмехнулся. — А потом он начал шантажировать меня тем, что расскажет тебе правду. И тем, что тебя вышвырнут из проекта. И тем, что все узнают о твоей истории с Лазаревым. Это стало порочным кругом. Мне очень больно рассказывать тебе об этом. Еще больнее от того, что ты видел кое-что своими глазами…        Они помолчали пару секунд, а потом Антон прошептал:        — Мне очень жаль, Арс. За то, что он с тобой сделал. За то, что из-за меня тебе пришлось окунуться в это снова. Я догадывался, что у всего должна быть причина. И получается, что она у нас была почти одна и та же. Мы ведь с Егором тоже…        — Я видел, — Попов кивнул. — Смотрел вчерашнее шоу. Я горжусь вами всеми, Антон. Это было очень смело. Он понесет наказание по заслугам.        — Надеюсь… - Шастун уткнулся носом в грудь преподавателя. — А теперь, наверное, пришла пора кое-что тебе сказать…