А какие на вкус ноты?

I went to hell and back To find myself on track I broke the code Like ammonites I just gave it some time Now I found paradise

       Мы справились. Несмотря ни на что. Я не могу поверить, что в итоге все получилось. Что пару часов назад я стоял на сцене, улыбаясь своей новообретенной свободе. Я избавился от оков, от всех, кроме одной. Последней. Поэтому сейчас я в поезде, смотрю на проплывающие мимо звезды. Прокручиваю в голове все то, что успело со мной произойти. Как сильно поменялся я за прошедший год, как сильно вырос, как научился отпускать боль и впускать в сердце и в жизнь радость. И сейчас я готов наконец переступить черту, которая была так близко все это время. Я думаю о том, что скажу ему, когда приеду. Как облеку свои чувства в слова. И боюсь того, что он расскажет мне. Вот только точно знаю — на этот раз не испугаюсь. На этот раз позволю себе выбрать правду, поделиться ей и заслужить истину в ответ. Позволю себе просто без зазрения совести искренне любить. (29.04.18) ***

Осталось: 7 участников

Понедельник        — Арс уехал, — Антон оперся о перила и разглядывал распластавшуюся под ногами Москву. Раньше, когда он смотрел вниз с такой огромной высоты, в голове мелькали мысли: «А что будет, если я спрыгну? Будет ли кому-нибудь до этого дело?» Теперь мальчишке просто нравилось наблюдать за уменьшенными до микроскопических размеров фигурками горожан, бегающими по тоненьким полоскам тротуаров, за машинками, похожими на модели под стеклом в музеях, за деревьями, напоминающими детали из наборов Лего. Ему доставляло удовольствие осознание того, что мир не стоит на месте. Земля движется, шумит, развивается, и он, маленькая деталька этого безумного механизма, развивается вместе с ней.        Они с Егором стояли на смотровой плечом к плечу, и это напоминало Шастуну тот момент, когда парень впервые поделился с ним причиной своего странного поведения. Момент, когда они решили, что сделают все, чтобы вернуть себе свободу. И теперь они вдвоем снова были здесь. Поднялись сразу после завтрака, сославшись на желание покурить. А на самом деле, чтобы просто все обсудить в последний раз.        — Он что-то сказал? — Егор затянулся своим дорогущим красным Мальборо, не отрывая глаз от горизонта. В его голосе слышалось отчетливое «Извини», но Антон предпочел не обратить на это внимание.        — Ага. Попросил разобраться. Сказал, как определюсь с чем-то, приезжать, — Шастун пожал плечами так, будто эти слова не делали больно. Будто ему было почти плевать. На деле же даже произносить это было до нестерпимого горячо. Будто его сердце вынули, подожги и прямо так, не затушив, вернули обратно в грудь. И оно теперь пылало, опаляя жаром ребра, легкие и горло.        — Ты справишься. Осталось чуть-чуть потерпеть, — Егор так и не извинился вербально, потому что было не за что. Вина, которую он чувствовал, была скорее признаком эмпатии, чем реальной провинности. И Антон его понимал, хотя иногда хотелось снова наброситься с кулаками и расколошматить чужое красивое лицо с криками: «Он уехал из-за твоих ебаных поцелуев!» И когда накатывало, мальчишка от Булаткина упорно скрывался, потому что прекрасно знал — парень ни при чем. Никто из них такой расклад событий не выбирал.        — Я справлюсь, — повторил Антон, пытаясь убедить в этом и себя тоже. Арсений рядом придавал уверенности. Теперь, когда он ушел, чувство пустоты не давало нормально думать. Но нужно было бороться. — Дальше действуем по плану?        — По возможности, — отозвался Егор и впервые за утро, кажется, пристально посмотрел на мальчишку. — Точно уверен, что все в порядке?        — Нет, — Антон решил, что честность в этом случае — лучший инструмент. — Мне холодно, пусто, а еще очень страшно. Мне каждый раз, когда я обо всем этом думаю, кажется, что они откажут. Решат, что мы с ума сошли.        — Перестань, Тох, — резко перебил его Булаткин. Складывалось ощущение, что он и сам об этом размышлял не раз, но пытался убедить себя в обратном. — Они не могут не согласиться. Мы же друзья.        — Ага, — мальчишка скептически сощурился. — А еще они наши конкуренты, Егор. И мы с тобой тоже должны быть конкурентами. И, признаюсь честно, мне иногда страшно еще и от того, что ты меня предашь. Что просто в какой-то момент сдашь все Выграновскому, и мне наступит пизда. С Арсом под боком было спокойнее. А теперь я просто…        Парень не стал дослушивать. Просто сделал шаг навстречу, сокращая расстояние между ними, и крепко прижал Антона к себе.        — Я не посмею, Тох, правда. Никаких предательств. Ну только до того уровня, до которого ты сам мне позволил, — Шастун знал, что на этих словах друг усмехнулся, и сам, поняв, к чему тот клонит, не смог сдержать улыбки. — А если они вдруг откажутся… Ну и пусть. Справимся без них. Вдвоем. Мы так просто все это не оставим! Веришь?        Антон смог лишь кивнуть в становящиеся еще более крепкими объятья. В этот момент снова промелькнула мысль о том, как же проще стало бы жить, если бы человек смог влюбляться в такую доброту. Егор дорожил им, и Шастуну хотелось ответить ему взаимностью. Но внутри теперь поселился Арсений и, мальчишке казалось, больше никогда не вышел бы оттуда. Каким бы заботливым, чутким, понимающим не был Булаткин, Попов для Антона был таким же, но в сто, в миллион, в бесконечность раз лучше, и он бы ни на кого другого преподавателя не променял. И пусть не рядом в такой ответственный момент, пусть ни разу не вслух, но Шастун знал — если он придет, его примут. Его полюбят в ответ. И это не давало ему стать особенным для Егора — присутствие особенного человека у него самого. И поэтому Антон только сильнее обхватил руками спину Булаткина, цепляясь за него, как за последний спасательный круг, и тихо прошептал:        — Спасибо.        И Егор кивнул куда-то ему в подбородок. И они друг друга поняли.        Разомкнув объятия, парни увидели, что за ними пристально наблюдают. На входе на смотровую стояла Люда, ее глаза были прищурены и уже привычно смотрели на Антона каким-то странным взглядом, в котором читалась ревность, перемешанная с уважением. Видно было, что в девушке ненависть боролась с обожание, дружба с желанием разорвать в клочья, боль с эйфорией. И Шастун знал этот взгляд, видел его не раз у Иры, у своего отражения в зеркале, даже у Сережи. Он помнил, как ощущается эта внутренняя бойня, и ему было просто по-человечески жалко Люду. «Скоро будет и на твоей улице праздник», — подумалось ему, и он тепло улыбнулся этим мыслям. Они с Егором все придумали так, чтобы угодить всем. Дать надежду. Дать утешение и веру в то, что дальше будет лучше.        — Вас там Паша ищет, — между тем бросила девушка и, не дожидаясь ответа или хоть какой-то реакции, скрылась на лестнице. Антон и Егор переглянулись и пошли следом, потому что прекрасно помнили, что заставить Добровольского ждать — это один из самых жестоких способов самоубийства.        — О, наши курильщики вернулись, — весело поприветствовал их Паша, когда ребята зашли в комнату сбора. Видеть помещение таким пустым было непривычно. Странно было осознавать, что еще недавно здесь шумели голоса целых восьмидесяти шести человек, а теперь осталось только семеро. И что Антон был одним из них. Одним из финалистов. — Садитесь, сейчас буду вас традиционно информировать о том, что будет происходить.        Шастун и Булаткин покорно плюхнулись на диван. Перед глазами пронеслось воспоминание: понедельник после того, как Егор впервые мальчишку поцеловал, и они так же сидели на этом самом диване — только вдвоем. Сколько воды утекло. Сколько всего произошло и еще должно случиться.        — Итак, господамы, — такое родное, такое правильное приветствие. — Прошу слушать внимательно. Если вы думали, что прошлая неделя была тяжелой, то у меня для вас плохие новости, — Паша привычно расхаживал по комнате, по очереди останавливая на каждом оставшемся участнике свой прыткий, цепкий, веселый, но в то же время сосредоточенный взгляд. — Наша недельная задача — сделать полноценный концерт. У нас с Эдуардом Александровичем получилось договориться о проведении финала в Олимпийском. Уже три четверти билетов раскуплено.        По комнате прокатился шепот восторга, смешанного с почти животным страхом. Антон посмотрел на Егора, тот ободряюще кивнул.        — Знаю, знаю, звучит потрясающе, — Паша явно был доволен собой, — но я надеюсь, вы представляете объем работы, который вас ждет. В шоу примут участия ваши наставники и бывшие участники, но основная часть ляжет на ваши молодые плечи. Учить и репетировать придется много. Ваши кураторы уже получили предварительную разнарядку того, что будет происходить. Надеюсь, вы меня не подведете.        Семерка финалистов синхронно забубнила, обещая, что сделать все в лучшем виде, и продюсер довольно кивнул.        — Отлично, тогда времени на сборы не даю. Сразу спускаемся вниз в репетиционные. До четверга учите все, потом едем примеряться к арене, Игорь, который ваши авторские песни записывал, будет звукачить. И кстати, по этому поводу. Если у кого-то есть еще качественный авторский материал, притаскивайте, может, сможем свести и найти для него место. А теперь цигель, цигель, спускайтесь и да прибудет с вами сила.        После этих слов Паша махнул рукой, как бы оканчивая организационное собрание. Ребята начала потихоньку разбредаться, и только Егор остановил Антона, схватив того за рукав.        — Сейчас? — уточнил мальчишка, глядя на друга, и тот кивнул утвердительно.        — Чем раньше, тем лучше, — отозвался Булаткин и они, встав, пошли догонять Пашу, который уже успел добраться почти до лифтов.        — Чего вам, ребят? — спросил Добровольский, повернувшись на оклик. В его глазах читался намек на то, что им лучше сейчас заняться делом, но Шастун и Булаткин на этот взгляд не повелись.        — Поговорить надо, — отозвался Антон, хмуро смотря на мужчину. — Желательно наедине, если это возможно.        Продюсер, до этого пытавшийся придумать отговорку, видимо разглядел в глазах мальчишки что-то такое, что заставило его согласиться.        — Пойдемте ко мне, — лаконично ответил он и вызвал лифт.        В апартаментах Паши было почти так же, как у Арсения, и эта параллель заставила Антона покрыться мурашками, но он не позволил себе утонуть в этом чувстве пустоты. Взяв себя в руки, мальчишка сделал глубокий вдох и вперил глаза в Добровольского.        — Так что у вас случилось? — уточнил мужчина, садясь на диван в гостиной и предлагая ребятам занять место рядом.        — Нам нужна твоя помощь, — проговорил Егор. — Только пожалуйста, послушай нас очень внимательно, прежде чем решить, готов ты или нет.        — Окей, — голос Паши выдавал некую снисходительность, которую тот тщательно пытался скрыть, но Антону удалось ее уловить. Это его разозлило.        — Это правда серьезно, Паш, — выпалил он, и снова что-то в его чайных глазах заставило мужчину сдаться. Он понял руки, будто находясь на прицеле полицейского револьвера.        — Хорошо, хорошо, — пытаясь сгладить углы, мягко произнес Добровольский. — Я внимательно слушаю.        И тогда Егор и Антон по очереди рассказали свои части истории. Паша, как и обещал, очень внимательно слушал, пытаясь вникнуть в то, что пережили его воспитанники. Шастун видел, как с каждым новым предложением, с каждым отвратительным фактом его лицо сереет еще на пару оттенков. Когда парни закончили, продюсер смерил их нечитаемым взглядом и проговорил медленно, как будто из транса:        — Это очень серьезные обвинения. Нужны доказательства.        Антон без слов достал свой телефон-раскладушку и, перебивая вопрос «откуда?», уже готовящийся слететь с губ Добровольского, включил диктофонную запись. Это был тот самый диалог на крыше, когда Выграновский угрожал ему, который мальчишка ловко сумел зафиксировать на аудио. Чем дольше Паша слушал этот разговор, тем сильнее его брови собирались у переносицы в яростной гримасе.        — Сука, — наконец произнес он полушепотом. — Знал же я с самого начала, что ему тогда башню сорвало, и все равно согласился с ним работать.        Он сделал паузу и внимательно посмотрел на ребят.        — У вас есть какой-то план, — он не спросил, скорее констатировал факт, но Антон все равно утвердительно замотал головой.        — Типа того, — интерпретировал этот жест Егор. — Но сначала мы хотим внести коррективы в шоу. Для этого нам в первую очередь нужно твое согласие.        Булаткин быстро обрисовал концепцию, которую они придумали долгими темными ночами, разговаривая шепотом, лежа лицом друг к другу. Мужчина кивал на каждое слово.        — Это будет эпично. Вот только как вы хотите это от него скрыть? — уточнил он.        — Мы будем репетировать то, что вы планировали изначально, днем, и нашу версию — ночью, — отозвался Антон.        — Вы уже говорили с остальными?        — Планируем сделать это завтра утром или сегодня после репетиций.        — Хорошо, надеюсь, они пойдут на это, — в голосе Паши слышались ледяные нотки. — Он должен заплатить за все самым красивым способом. Его выходки зашли слишком далеко.        — Спасибо, — тихо проговорил Антон, смотря на мужчину с безграничной благодарностью.        — Пока не за что, — отрезал мужчина и встал. — Работайте с этим, а я постараюсь найти побольше доказательств. Запись — это, конечно, хорошо, но этого может быть недостаточно. Только прошу вас, не лезьте в пекло сами.        Антон и Егор переглянусь. Этого обещать они не могли. Потому что знали, что клятва все равно будет нарушена. Но Паша уже не видел этих переглядок. Он отрешенно смотрел перед собой, будто о чем-то усиленно думая, а потом резко повернулся и обнял мальчишек.        — Крепитесь, — пробормотал он, вкладывая в это слово всю отеческую любовь, которую с ним Антон испытал впервые. И это короткое слово подействовало сильнее, чем любые мотивирующие речи. У них все получится. Потому что Паша в них верит. Он теперь на их стороне. И он им поможет, потому что всегда был сторонником правосудия. А Выграновский превратился в абсолютный антоним этого понятия. Добровольский созидал, склеивая людские души, а Эдуард Александрович, наоборот, ломал, больно и бесстрастно. И это надо было остановить. Вместе… ***

Voilà, voilà, voilà, voilà qui je suis Me voilà même si mise à nue c'est fini Me voilà dans le bruit et dans la fureur aussi Regardez moi enfin et mes yeux et mes mains Tout c'que j'ai est ici, c'est ma gueule c'est mon cri Me voilà, me voilà, me voilà

Вторник        Они всемером сидели кругом на сдвоенных кроватях. Часы показывали час ночи, поэтому камеры были выключены. Никто не мог подслушать этот разговор, никто не мог помешать их планам. Было странно осознавать, что теперь о секрете остановки видеосъемки знают все оставшиеся участники. Еще страннее было понимать, что Эдуард Александрович, по факту, сам дал в руки ребятам такое преимущество. И Шастуну казалось, что где-то был подвох. Его паранойя в последние дни не давала мальчишке смотреть спокойно даже на такие банальные вещи, как дверные глазки или книги на полках, не говоря уже о камерах, которые последние два месяца только и делали, что снимали их жизнь на радость Выграновскому. Но Егор, понимая и принимая страх друга, заблаговременно проверил все устройства и убедился, что они все-таки выключены, а для верности еще и заставил Шастуна позвонить Паше, который дал им свой номер, и уточнить. Продюсер подтвердил, но даже тогда мальчишка продолжал чувствовать внутреннюю тревогу.        Теперь же, сидя в центре огромной полупустой комнаты, слабо освещенной настольными лампами, Антон ощущал себя максимально неуютно. Он видел, как на них с Егором остановились заинтересованные, удивленные, неуверенные взгляды их друзей, их соратников и их соперников. Они только закончили рассказ о том, что именно происходило между ними все эти недели, как в этом замешан Выграновский и в какой авантюре они предлагают поучаствовать ребятам.        Молчание затягивалось, и Антону это все казалось пыткой. Недавние страхи оживали в его голове скрюченными монстрами. Они откажутся, им с Егором придется справляться в одиночку. Они вынуждены будут биться сами, без посторонней помощи, и все точно пойдет крахом. И Арсений, сидящий сейчас в своей квартирке в Борисоглебске, так и не дождется его.        Но наконец густую плотную тишину нарушил Поз, немного хриплым, заспанным голосом уточняя:        — То есть Эдик-педик вас насильно заставил эту комедию ломать?        — Да, — Антон практически выплюнул это слово, шумно выдыхая. Оказывается, все это время он копил воздух в легких, не в состоянии выпустить его наружу.        — Блять, — лаконично констатировал парень, проводя ладонью по своим коротким волосам, — блять, — повторил, чуть громче, а потом спросил со всей присущей ему серьезностью: — Почему вы раньше не сказали?        — Мы как бы не могли, — отозвался Шастун, не понимая, чем друг слушал их пламенные объяснения.        — Нет, — перебил его Дима и снова выругался. — Я не это имею в виду, Шаст. Я просто… вы типа не одни такие, понимаешь?        — В смысле? — Егор, как обычно, озвучил эмоцию полнейшего шока, отразившуюся на лице у Антона.        — Да в прямом, — поддержала слова Позова Люда. — У нас конечно не так хардкорно было, но… — она осеклась, набирая в легкие воздух, и выпалила: — Он настаивал на пластике. Говорил, что она мне просто жизненно необходима. Типа я не вписываюсь в какие-то там стандарты. И без нее мне нельзя продолжать находиться на шоу. Я отказалась, сказала, что и без нее прекрасно справляюсь. А потом он… он… — она, кажется, была готова зарыдать.        — Рассказал в Твиттере про твои проблемы с пищевым поведением? — уточнил Егор быстрее, чем Антон успел задать вопрос, и она осторожно кивнула, утыкаясь взглядом в пол. У мальчишки в памяти тут же всплыл тот эпизод на пресс-конференции, когда журналисты, общаясь с Людой, несколько раз неприятно пошутили про ее внешность, чуть не доведя девушку до слез.        — Он пытался заставить меня притворяться дурачком на камеры, — пробормотал Журавль, подключаясь к флешмобу откровений. — Говорил, что образ недалекого мне шикарно пойдет…        Ребята продолжали делиться своими историями, и чем больше Антон слышал, тем отчетливее понимал две простые истины. Во-первых, то, что творил Эдуард Александрович, было лишь отчасти связано с Арсением. Это было что-то глубже, опаснее, чем простая ревность. Это было почти маниакальное желание контролировать других. А во-вторых, та идея, которую они с Егором разработали и предложили людям, находящимся в этой комнате, была нужна не только им самим. Каждый из оставшихся участников прошел через что-то отвратительное за время этого проекта. И им всем нужно было высказаться. У них у всех было право на то, чтобы рассказать свою историю. В этом и заключался план шоу.        — В это воскресенье мы заставим его в последний раз посмотреть на то, что он творит, — начал Антон, когда комната снова погрузилась в тишину. До этого говорил в основном Егор, но теперь мальчишка решил, что пора и ему показать, как много происходящее значит для него, для его маленькой жизни. — А заодно покажем людям на арене и за экранами телевизоров то, что они не одиноки. В своей боли, в травмах, в комплексах, в секретах и страхах. Что публичные люди, такие, какими стали мы с вами, тоже терпят. Каждый день борются с прошлым, с настоящим, а главное — с самими собой. Каждый раз, выходя на сцену в этом долгом году, в рамках проекта и за его пределами, я пытался рассказать свою историю, тайну, которая разъедала меня изнутри. Я не был готов передать ее словами, поэтому пытался показать свою боль через музыку. А потом пришел человек, возомнивший себя богом, и позволил себе поделиться моим секретом за меня, сделать его достоянием общественности. И сначала я был раздавлен. А потом подумал — а почему нет? Почему бы не показать, что мы — лица из телевизоров и телефонов — тоже умеем ошибаться, тоже падаем, захлебываемся в слезах, тоже становимся жертвами. Мы не идеальные. А еще я захотел показать тому самому человеку, что я его не боюсь… — Антон сделал паузу, набирая в легкие побольше воздух, смотря, как на его губах застыли чужие взгляды, как их лица подернулись очертаниями подбадривающих улыбок, и продолжил: — И теперь я прошу вас, если вы хотите сделать то же самое — дать отпор…поделитесь с миром своими тайнами, своими главными болевыми точками, — присоединяйтесь. И покажите, что вам больше не страшно. Я не обязываю и не заставляю. Я не он… Я просто хочу наконец-то почувствовать себя свободным до конца. Таким же, каким был до всей этой жуткой паутины событий, которая убила во мне ребенка. И если вы готовы помочь нам с Егором, я буду вам очень признателен.        Он закончил говорить, и еще пару секунд в его ушах стояла оглушительная тишина. А потом комната заполнилась хлопками. Это было далеко от тех бурных оваций, которые он получал на концертах, но в душе от них стало даже теплее. Потому что он почувствовал поддержку. За ним пошли.        Страх, до этого заполнявший тело до краев, испуганно скатался в маленький комочек и забился в самый дальний уголок души. Не исчез, потому что от него невозможно было избавиться полностью даже самому сильному из людей, но уменьшился до микроскопических размеров. Антон снова почувствовал, как крылья, выросшие на его лопатках благодаря Арсу, становятся лишь крепче благодаря этим людям, которые в него поверили. Которые встали за его спину, готовые наравне с ним делиться травмами. Готовые, подобно ему, растить крылья.        Но все, что Антон смог сказать, уместилось в семь букв. И это было простым «спасибо». И большего было не нужно. ***

I feel nothing but joy and pride and happiness Nothing but cheerful face with kindness I feel nothing but oceans of love and forgiveness For you and your sweet girl

Среда        — Ты правда готов на это? — Антон, кажется, спрашивал это уже раз в сотый.        — Шаст, — Егор повернулся к нему и пристально посмотрел в глаза. В синих радужках отразилась решимость, сравнимая разве что с уверенностью Геракла перед боем с Лернейской Гидрой. — Я хочу этого.        Они обсуждали это уже много раз. Егору надо было раззадорить Выграновского. Заставить того выйти из себя и оступиться. Дать ребятам дополнительных доказательств. И парни собирались воспользоваться против продюсера его же оружием. Но каждый раз, когда они доходили до продумывания деталей, Шастуну казалось, что они ходят по грани. Обманывают сами себя и других в придачу. А Булаткин продолжал убеждать друга в том, что все это имеет смысл. Что все это не выходит за нормы морали. Что это правильно.        — Тебе не кажется, что это жестоко? — уточнил Антон, в очередной раз, не в состоянии успокоить внутреннего ангела.        — Люда сама на это согласилась, — Егор пожал плечами и поправил воротник рубашки-поло.        Наступила тишина, а потом мальчишку наконец прорвало. Он не хотел, чтобы кто-то пострадал так же, как когда-то довелось ему.        — Да она не смогла отказаться, потому что любит тебя, дурня! — почти крикнул Антон, но вовремя спохватился и добавил уже на грани шепота: — Ты разве это не понимаешь?        — Понимаю, — Булаткин склонил голову на бок. — А кто тебе сказал, что это не взаимно?        Шастуна его вопрос поразил, словно удар молнии. Как? Неужели? А потом в голове всплыло вчерашнее и то, как Егор раньше всех уточнил про расстройство пищевого поведения у Люды. О котором никто до этого даже не подозревал. Значит, между ними и правда что-то было…        Прочитав на лице друга замешательство, Егор расплылся в добродушной улыбке и уточнил:        — Ты четко дал понять мне, что между нами ничего нет и быть не может. Я конечно долго верил и надеялся, но ты каждый раз убегал к Попову, и мне грех было не отчаяться. А она… — он сделал паузу и задумался на пару мгновений, видимо подбирая правильные слова, а потом продолжил: — А ей было на меня не все равно. Ей я был нужен. У меня давно такого не было, понимаешь? И я не смог удержаться. Переключился сначала, думал, поможет тебя заменить, а потом… влюбился, как глупый школьник.        Булаткин вероятно ждал, что такая новость мальчишку расстроит или хоть немного оскорбит, но Антон лишь расплылся в довольной улыбке сытого кота. Похожее чувство облегчения и вселенской теплоты посетило его, когда он увидел Иру рядом с Матвиенко. Видимо так ощущалось настоящее счастье за близкого человека. И это была еще одна правильная эмоция, которую ему удалось выучить за эти долгие месяцы. Наравне с благодарностью, ненавистью, злостью и… любовью, да.        — Это же просто прекрасно! Что же ты раньше не говорил? — Антон радостно окинул друга восторженным взглядом.        — Думал, ты не оценишь, — привычно пожал плечами парень.        — Дурной совсем? Это же просто отличная новость, — Шастун расхохотался, громче, чем сам от себя ожидал. — Я тут весь извелся, что ты ее чувства обманешь, а у вас вон оно как.        А потом Антон из своего укрытия с замиранием сердца наблюдал за тем, как Люда и Егор целуются одни в пустой комнате, прямо под прицелом включенных камер. Как он нежно обнимает ее за талию, прижимая ближе настолько, что девушка буквально врастает в чужое тело. Как поправляет ее спутавшиеся волосы осторожным движением ладони. Это был момент чужого счастья, но мальчишке не мог отвести взгляд. Потому что видел, каким-то шестым чувством ощущал, что скоро тоже получит нечто похожее. Рядом с человеком, которого, кажется, подсознательно искал всю жизнь — в Илье, в Сереже и даже в Ире. А нашел в своем преподавателе по вокалу, в самом красивом мужчине на земле.        Антон смотрел бесстыдно на то, как сливаются в поцелуе чужие губы, и представлял в это время, как его собственных касается невесомый привкус вишни и табака. Слышал сдавленные просьбы Люды быть смелее и думал неосознанно о том, что сам он смелым в таких вещах никогда не был. Всегда боялся, потому что было чего. Были причины, и казалось, что все снова будет так — больно, грязно и неправильно до физической ломки. Но сейчас, видя, что желание бывает не только грубым и отвратительным, но и нежным, Антон впервые отчетливо ощутил, что ему нужно научиться хотеть правильно.        Люда и Егор предусмотрительно скрылись в ванной комнате, не разрывая поцелуй, пятясь спинами, врезаясь почти во все тумбочки и предметы декора, но не останавливаясь ни на секунду любить друг друга. И Антон понял, что когда ты рядом с человеком, который занимает все твое тело собой, в физическом и моральном плане, боль перестает существовать. Или ты просто становишься невосприимчивым. Потому что тебя охраняет кто-то, в ком спрятана вся твоя жизнь. Он не знал, насколько серьезно все было у Егора и Люды, но мог сказать лишь по тому, что видел и слышал — они чувствовали правильно.        Антон зачем-то представил, что сейчас происходило в ванной. Как девушка стянула с парня одежду, целуя его нежно настолько, что он плавился в ее руках. Потом он сделал то же самое, передавая ей свое желание через кончики пальцев на щеках, ключицах, груди, бедрах. Влюбленные люди не стеснялись своих тел, влюбленные люди способны были остаться нагими перед теми, кого они боготворят, потому что были уверены, что их возносят на Олимп в ответ.        А дальше — губы к губам, кожа к коже, сердце к сердцу и душа к душе. Абсолютное переплетение. Вспышка. Пожар такой величины, что его не потушить ни водой, ни песком. Только чужим телом.        Антон в абсолютном оцепенении слушал приглушенную мелодию чужих стонов. Они были не мятными, как тогда, в комнате Арсения, сейчас они отдавали сладкими духами с нотками яблока и горьким вкусом красных Мальборо. Эти ощущения сплетались в одно целое, как Люда и Егор, отделенные от посторонних глаз тонкими стенами. Эти запахи и вкусы вводили Шастуна в какое-то наркотическое оцепенение.        По плану он должен был появиться в комнате, под прицелом камер, почти сразу, но мальчишка дал друзьям время просто побыть рядом. Дойти до пика в руках друг друга. Когда звуки из ванной сошли почти на нет, он наконец выбрался из своего укрытия, прячась от глазков записывающих устройств, дошел до входной двери, отворил ее и тут же захлопнул как можно громче. Состроил злую гримасу и ворвался в кадр.        Он действовал четко по сценарию. Распахнул настежь дверь в ванную, с радостью отмечая, что Люда успела прикрыться шторой от душевой, а Егор — надеть джинсы.        Натурально отыграть боль не составило труда, слишком долго Антон носил ее отпечаток на своем лице.        — Что здесь происходит? — тихим вкрадчивым голосом, чтобы у всех, кто это услышит, мурашки побежали от ужаса.        — Тош, я могу все… — начала было Булаткин, но Шастун властным жестом его перебил.        — Не утруждайся, я не слепой, — произнес он, все таким же ледяным, замораживающим тоном. Это он умел особенно хорошо. На секунду ему даже показалось, что Егор, поведясь на эту убедительную актерскую игру, затаил в своих глазах извинения. Захотелось рассмеяться с его выражения лица, но Антон вовремя сдержался, вспоминая, что он все-таки отыгрывает важнейшую роль в своей жизни.        — Шаст, я… — начала оправдываться теперь уже Люда, настолько жалобно, что мальчишка был уверен — парочка сотен зрителей обязательно встанет на ее сторону после такого спектакля.        — Заткнись, — голосом, не терпящим возражений, крикнул он, добавив к интонации истеричные нотки. А потом звучно ударил Егора по щеке. Послышался оглушительный хлопок, и мальчишка увидел на лице у друга отпечаток своей ладони. Даже несмотря на то, что они несколько раз отрепетировали этот удар, и Булаткин дал на этот жест свое полное согласие, у Антона в груди все сжалось от вины. Напомнив себе потом обязательно за это извиниться, мальчишка круто развернулся на пятках, направляясь обратно к входной двери. Егор, выждав несколько секунд, бросился за ним с криком: «Тох, подожди, дай мне объяснить».        Когда они вывалились из пентхауса, оба громко рассмеялись и по инерции зажали друг другу рты, вспоминая о том, что камеры могут уловить этот звук.        — Вот это экспрессия, вот это ярость, вот это актерская игра, — жестикулируя покруче любого коренного итальянца, проговорил Егор. След от ладони на его щеке уже сошел на нет. Видимо, при всей громкости Шастун, на удачу, ударил недостаточно сильно.        — Да иди ты, — Антон в шутку пихнул друга в бок.        — Вообще-то он прав, — отметила Люда, закрывая дверь за своей спиной. Она уже была одета и даже аккуратно причесана. — Отлично сработано, Тох.        — Ну вы меня совсем так засмущаете, — усмехнулся мальчишка, направляясь к лифтам, чтобы спуститься к остальным в репетиционные. — Лучше давайте вернемся к тренировкам, чтобы Выграновский ничего не заподозрил. Они этот выпуск до вечера смонтируют, ночью пустят в эфир. Завтра Эдуард Александрович нам ничего предъявить не успеет, у нас глобальная репетиция на арене. Так что ждать того, что мы, собственно, от него ждем, стоит в пятницу. Егор, ты должен быть готов.        — Я всегда готов, — отозвался парень, в ожидании лифта поправляя в очередной раз свой неровно лежащий воротничок.        — Надеюсь, у тебя все получится, — проговорил Шастун.        Вниз они ехали молча. И только на нужном этаже Люда остановила Антона. Булаткин, поняв, что девушка хочет поговорить наедине, тактично удалился.        — Шаст, — начала она и замялась.        — Все в порядке, говори, — подбодрил ее Антон.        — Ты же не сердишься? — уточнила девушка, потупив глаза в пол. — Ну, из-за Егора.        — Вообще ни капли, — признался мальчишка и протянул мизинец. — Клянусь на мизинчиках, между нами ничего не было и быть не может, этот напыщенный блондинистый индюк отныне только твой.        Люда засмеялась и протянула свой мизинец в ответ. А потом не удержалась и крепко обняла Шастуна. Это выглядело комично, потому что Антон был выше девушки почти на две головы, но он все равно не возражал.        — Спасибо, что дал нам время, — пробормотала напоследок Люда, расцепляя кольцо рук, и упорхнула по направлению к своей репетиционной, оставляя Антона одного в коридоре с глупой улыбкой на лице. ***

Заклей меня Плакатами Со звёздами из журналов Тебе меня одной мало Я белая твоя стена Вся ровная без изъянов

Четверг        Арена была огромной. Антон и до того, как оказаться здесь лично, понимал это. Но сейчас, стоя в центре стадиона, он отмечал про себя, что значительно недооценил его настоящие размеры.        — Нашу задумку увидят вживую десятки тысяч людей, — как всегда правильно облекая в слова выражения лица Шастуна, отметил Егор шепотом, оглядываясь и присвистывая.        — Если у нас получится, это будет самое масштабное разоблачение злодея в истории, — поддакнул Дима.        — И самый большой социальный посыл, — поддержал мысль Антон.        Они с самого утра были в Олимпийском, репетировали «выступления» под цепким взглядом Выграновского, который пытался никого не упускать из виду, но особенно пристально следил за Егором и Людой, щурясь недобро. Антон подмечал это и внутренне радовался. Эти взгляды означали, что мужчина наживку заглотнул. Осталось только пережить предстоящий разговор.        Эдуард Александрович удовольствовался происходящим только под вечер.        — Так, сойдет, — наконец произнес он, подняв вверх руки. — Если так будет в воскресенье, люди даже не пожалеют о потраченных деньгах. Но я конечно же ожидаю, что за оставшиеся два дня вы станете еще лучше.        «Уж не переживайте, это мы обязательно, — пронеслось в голове у Антона. — Вот только Вам это в итоге может не понравиться».        Вернувшись в Меркурий, семерка финалистов не могла найти себе места.        — Так, камеры уже должны быть выключены, — пробормотал Дима, без спроса достав из тумбочки телефон Антона и проверив время. — Кто сегодня первый в ванную репетировать?        Ушли Клава и Ида, которые, помимо сольных песен готовили дуэт. Уже через пару секунд из-за стен послышались приглушенные стенами голоса. Но не успели девочки достаточно распеться, в комнату ураганов ворвался Паша.        — И чего это мы сидим, господамы? — спросил он бесцельно бродящих по пентхаусу ребят. — Подняли свои задницы и одеваемся.        — И куда мы? — спросил Поз, не поднимая глаз от экрана антоновой раскладушки, на которой играл в змейку.        — В Олимпийский, конечно же, — сказал Добровольский, будто это было само собой разумеющимся фактом. — Вряд ли вам не нужна дополнительная репетиция на площадке.        Антон, до этого с интересом разглядывавший свою одежду, выбирая, в чем бы лечь спать, резко подорвался со своего места.        — Ты серьезно можешь это организовать? — уточнил он неверяще.        — Ага, — гордо отозвался Паша и приосанился. — Уже организовал. Эд куда-то свалил, а я еще утром договорился с охранниками.        — Ты святой, — на вдохе выпалил Шастун.        — Я в курсе, Тох, — мужчина улыбнулся. — А теперь давай бери ноги в руки, созывай всех и быстро в автобус. Ночь явно меньше дня, а вам бы еще поспать, все-таки.       Уже в проходе, когда все ребята, одетые и собранные, пусть и выглядящие непомерно уставшими, толпились у дверей лифтов, Паша выудил Антона и Егора и отвел их немного подальше от основной группы.        — У меня получилось достать очень интересные записи с камер на некоторых этажах, а также парочку кадров из съемочного павильона, — заговорщицки объявил Добровольский. — Слова остальных подтвердились. Выграновский со всеми вел «беседы», — он показал в воздухе кавычки. — Эти кадры пустят на экран перед каждым выступлением, техникам я уже передал. Только вот Егор…        Паша замялся, но парень закивал головой.        — Я знаю, что ты скажешь, — отозвался он. — Мою запись найти не получилось, правильно?        Продюсер угукнул немного смущенно, но на Егора это не произвело, кажется, никакого впечатления.        — Разберемся, — только и бросил он, и Антон прекрасно знал, что это было так. И разбираться придется уже с часу на час. — А теперь поехали. А то и вправду уже в сон клонит.        И восемь человек, заговорщицки озираясь, вышли из здания Меркурия и направились на автобусе в сторону Олимпийского. Они репетировали до изнеможения и закончили лишь тогда, когда все валились с ног. Но никто не жаловался, потому что каждый понимал — это важно. Это к чему-то приведет, а к плохому или хорошему, зависит только от того, как они подготовятся. Поэтому пахали до закрывающихся глаз, до ватных голов и до подкашивающихся ног.        Когда Паша вернул их в башню, все тут же уснули без задних ног, видя в царстве Морфея свои воскресные номера, и лишь один Антон не смыкал глаз, думая, как и каждую минуту последних дней, об Арсе. Ему представлялось, как преподаватель сидит сейчас в своей борисоглебской квартирке, пьет утренний кофе и готовится к урокам. Такой домашний, растрепанный спросонья, нежный до невозможности и самый лучший. Мальчишка мог еще долго думать о преподавателе, представляя его в самых мельчайших деталях, но усталость сморила и его тоже, и он наконец закрыл глаза, не переставая хранить на губах имя Попова. ***

Take a breath, take it deep Calm yourself, he says to me If you play, you play for keeps Take a gun, and count to three I'm sweating now, moving slow No time to think, my turn to go

Пятница        Выграновский вызвал Егора себе прямо с репетиции. Антон в это время был у Игоря в студии, дописывал одну из своих авторских песен, а когда вернулся, увидел, как по лицу друга распускаются странные фиолетовые пятна вполне определенного оттенка. До боли знакомого.        — Он ебу дал? — это первое, что слетело с его губ.        Егор не ответил и только протянул Антону раскладушку с явным намеком: «Я все записал, сам послушай». Плюхнулся на кровать рядом с другом, бросая на него раз в минуту беспокойные, проверяющие взгляды, и включил запись. Сначала послышалось шипение. Видимо микрофон терся о карман джинсов. Но уже через пару мгновений сквозь помехи послышались два голоса. Антон сразу узнал оба.        — Доброе утро, Эдуард Александрович. Вы хотели меня видеть? — Егор, отлично отыгрывающий смущение и покорность.        — Да, проходи. Разговор есть, — Выграновский, холодный, безэмоциональный. Опасный.        Шорох и шелест. Видимо, Булаткин опустился на диван. Звук стал чуть более приглушенным, но, на счастье, слова все еще были отчетливо различимы.        — Не хочешь ли ты мне что-нибудь объяснить?        — Не понимаю, о чем Вы.        — Серьезно? Как мило, — елейным голоском, почти заискивающим. Таким, что блевать хотелось от слащавости и притворности. — А не подскажешь ли ты мне, Егорушка, что именно это такое было позавчера?        — Что Вы имеете в виду? — парень держался молодцом. — Я весь день провел на тренировках.        — Не держи меня за идиота, Булаткин, — шкала кипения начала подниматься. Антон сразу вспомнил, что Выграновский заводился так же, когда разговаривал с ним на крыше. Начиная с подхалимства и заканчивая извержением внутреннего вулкана. — Еще скажи, что с Передельской на камеру не трахался!        — А, Вы об этом, — голос почти не дрогнул. Слушая, Антон нашарил руку Егора и сжал ее крепко, передавая парню всепоглощающее чувство гордости, которое сейчас за него испытывал. — Так мы не на камерах, мы в ванной…        — Заткнись! — сталь. Не жидкая даже. Затвердевшая. Кинжальная. И агрессия. Мальчишка знал, как такое чувство может жечь изнутри, заставлять терять контроль. И продюсер явно был на грани. — Ты забыл, о чем мы договаривались в самом начале, а, Булаткин? Хочешь, чтобы о твоем папочке узнала вся Россия?        Снова шелест. Видимо, парень заерзал, неизвестно, картинно или вполне искренне не в состоянии найти себе место.        — Вы говорили, мне нужно поддерживать отношения с Шастуном, но не запрещали мне строить их с другими, — вкрадчиво произнес он.        — Ах ты маленький… — послышался какой-то грохот, видимо, мужчина резко отодвинул от себя журнальный столик на колесиках и встал. — Не издевайся надо мной. Если ты сейчас же не согласишься записать видео-пояснение для зрителей о том, что между тобой и Передельской ничего не было, я нарушу наш уговор и расскажу о твоем отце-уголовнике. И поверь мне, слухи, взращенные в Твиттере, распространяются со скоростью звука.        Секунда молчания. Антон почувствовал, как у него перехватывает дыхание. Отчетливо представил обстановку комнаты в тот момент. Спертый воздух и сырой запах страха. Темнота от закрытых штор и перекошенное злостью лицо Выграновского. А потом — выстрел. Словом.        — Нет, — глубокий вздох через стену помех. — Я уже сказал, что в уговор не входило то, что я не могу заводить отношения с другими участниками. Я ничего не должен.        — Сука! — словно шипение дикой кобры. А потом — хлопок. Удар. Пощечина, та самая, которая оставила на лице Егора красные пятна. Не такая, какую вчера вмазал другу Антон. Злая, болезненная, со всей силы. Этот звук вышел таким отчетливым, что перепутать его с чем-то иным было невозможно. Егора точно ударили. — Ты сам напросился, Булаткин. Завтра ищи свое личико на первых полосах интернет-журналов. А теперь… Пошел вон!        Егор в ответ ничего не сказал, не огрызнулся, даже не застонал. Только в динамике снова послышался шорох, а потом резкий, оглушительный хлопок двери.        Антон выключил запись и посмотрел на сидящего рядом парня пронзительным, извиняющимся взглядом.        — Мне… — начал было он, но Егор поднял руку, прерывая.        — Не надо, Тох, ты вообще ни в чем не виноват. Я придумал эту часть плана, потому что я был готов, окей? Мы все равно расскажем это в воскресенье, так почему же людям не узнать пораньше, — пробормотал он, но по интонации было слышно, что эти слова даются ему тяжело. Егор поделился с Шастуном своим секретом в одну из тех глубоких ночей, когда они шепотом перебрасывались откровениями. Оказывается, Артур Михайлович, с которым мальчишка впервые увидел Булаткина в Питере, был его опекуном. Родной отец парня сидел срок в тюрьме за преднамеренное убийство с отягощающими обстоятельствами. Подробностями Егор предпочитал не делиться, да и помнил их плохо, потому что все произошло, когда он был еще совсем маленьким. Артур Михайлович был дальним родственником его матери, которая после суда над мужем подалась в религию и ушла в монастырь. Мужчина забрал парня себе и научил его всему, что тот знал и умел. Егор не раз признавался, что именно его считал своим настоящим отцом. Но клеймо «сын уголовника» было не так-то просто смыть. От него всегда ждали подвоха, думая, что он пойдет по стопам своего родителя. Поэтому Булаткин тщательно скрывал эту деталь своей биографии и не мог даже предположить, откуда Выграновскому было об этом известно.        — Мы справимся, — проговорил Антон, вкладывая в эти слова всю свою веру и крепче сжимая руку друга. — Я тебе помогу. Я уже через это прошел. К тому же… этим новостям недолго бороздить интернет в виде слухов. Ты скоро расскажешь свою историю сам, правда же?        — Правда, — отозвался парень. В его голосе все еще читался страх вперемешку с грустью, но зато в глазах отразилась благодарность. — Правда… ***

Так будет легче, так будет вечно Не думай больше, нельзя перечить Терпи увечья, всё делай молча Мы — твоя помощь И всё это ради меня вроде Я и не против Раз они так говорят Стойте, откуда чувство тревоги?

Суббота        Утро началось с того, что Паша ворвался в пентхаус с коробкой с телефонами в руках. Не дожидаясь вопросов от заспанных и злых ребят, он все объяснил сам:        — Торжественно возвращаю. Эд хочет, чтобы вы запостили истории-рекламы в социальные сети. Типа «включай такой-то канал в такое-то время, не пропусти финал Бойни»! И вообще он сказал мне передать вам, что сегодня лучше много публиковать. Фотки друг с другом, виды из окон, чего хотите. Типа для пиара.        — Так… — услышав последнее предложение, Антон оживился. — А вот это звучит хорошо.        Сразу семь пар удивленных глаз уставились на него, и мальчишка, садясь на кровати, усмехнулся.        — Эдуард Александрович, сам того не понимая, развязал нам руки. Мы можем спокойно постить пасхалки к реальной сути шоу и не вызывать подозрений. Выграновский, хоть и давно крутится в индустрии, вряд ли очень умен по части онлайн-квестов и интриг. Зато люди в твиттере могут в этом плане соперничать с Шерлоком Холмсом и Эркюлем Пуаро. Наша задача — не делать все слишком очевидным, но таким, чтобы можно было провести параллели. Я понятно объясняю?        Окружающие закивали, и на их лицах засветились улыбки.        — Давайте же поиграем в злодеев, оставляющих подсказки своим миньонам, — воодушевленно закончил Антон и первым пошел к Паше забирать свой телефон. Подойдя к мужчине, он наклонился и тихо шепнул ему на ухо: «Запись на Егора мы получили». Добровольский окинул его недовольным взглядом, но кивнул.        — Сможешь отправить мне? — спросил он тихо.        — Ага, сейчас по блютузу на свой телефон перекину, а потом сразу тебе, — отозвался Шастун. — Как дела с копами?        — Будут, — заверил его Паша. — Я обрисовал им ситуацию, сказал, что материала достаточно, им просто нужно будет подкараулить, чтобы все шло по плану. Патруль будет стоять вокруг Олимпийского, якобы для безопасности.        — Просто прекрасно, — Антон шумно выдохнул. За эту часть приготовлений он переживал больше всего, потому что привлечение полиции не было в его компетенции. Но Паша справился. И это принесло долгожданное облегчение.        — Вот сука, — послышался голос Егора, который успел выцепить телефон из коробки, пока Антон разговаривал с продюсером. Теперь он повернул экран к ребятам, и мальчишка прочитал на нем заголовок, выведенный огромными красными буквами: «Участник реалити-шоу «Музыкальная Бойня» Егор Булаткин, больше известный общественности под псевдонимом Крид, — сын маньяка». Рядом высвечивался еще ряд предлагаемых новостей: «Егор Крид: передается ли девиантное поведение генетически?», «Отпрыск убийцы Николая Булаткина на федеральном канале» и другие статья, одна кликбейтнее другой.        — Мразь, — не сдержавшись, лаконично отметил Паша, и Антон закивал головой, соглашаясь с этим суждением. Чем больше он во всем этом крутился, тем меньше жалел Выграновского. Этот человек должен был заплатить за каждое свое слово, за каждую угрозу, за каждый удар и за каждую поломанную судьбу людей, совсем недавно переставших быть детьми. Завтра он встретит свой Фатум. И на этот раз Немезида будет справедливой. Она развенчает настоящего злодея, что бы им не двигало. С этим предстоит разобраться позже, а пока нужно было обезвредить его. И они это сделают. Завтра. ***

When the sharpest words wanna cut me down Gonna send a flood, gonna drown them out I am brave, I am bruised I am who I'm meant to be, this is me Look out 'cause here I come And I'm marching on to the beat I drum I'm not scared to be seen I make no apologies, this is me

Воскресенье        Воскресенье прошло у Антона вспышками. Вот он открывает глаза, разбуженный лучами солнца, бьющими прямо в глаза.        — Проснись и пой, сегодня большой день! — кричит ему на ухо Поз, и мальчишка запускает в него подушкой, но все равно покорно встает и плетется в душ. Стоит под струями непомерно долго, прогоняя в голове тексты песен. Снова и снова про свою больную душу. Наконец-то он расскажет всю историю с начала и до конца. Чувствует, как холодная вода отрезвляет его, предают уверенности в том, что сегодня они победят.        Потом он мается, ожидая вечера. К ним заходит то Паша, уточняя важные организационные детали, то Выграновский, и приходится вести себя натурально, будто все идет по его плану, будто все в порядке. Прибегает Олеся с ворохом одежды, и Антон замечает, кажется, впервые, как нежно она переглядывается с Журавлем, передавая ему его белый костюм с золотыми пуговицами. Мальчишка корит себя за то, что никогда раньше не обращал внимания на эти теплые взгляды, на эти искры, которые между ними буквально трещат. Но молчит, удерживаясь от комментариев. Он просто рад за друга. Рад, что еще одно сердце отыскало свою половину, без которой ныло все предыдущие годы.        Потом они едут в Олимпийский. Первое, что Антон видит на подъезде к комплексу, — толпу. Разномастную, разношерстную. Стариков рядом с детьми, мужчин, женщин, что-то между. Парней, держащихся за руки, целующихся девчонок, людей, кажется, всех конфессий и политических взглядом. И они стояли рядом, не устраивая драк. Поддерживая друг друга в одном интересе — финале Бойни. Некоторые из них догадывались, что будет происходить. Разгадали цепь намеков, упорно оставляемых участниками. Некоторые оставались в неведении. Между крыльями толпы уверенно лавировали полицейские в форме. Паша не обманул, здесь буквально были целые наряды, готовые не только охранять безопасность на арене, но и в конечном счете ловить обвиняемого. Они были предупреждены. Эти люди, служители закона, тоже были на их стороне.        Потом долгая настройка аппаратуры, саунд-чек перед редкими зрителями, которые купили особые, более дорогие билеты. Антон, предварительно записавший на свои новые ушные мониторы определенные вещи, настраивает их, подключая к системе, объясняет звукачам, что и когда включать. Они тоже обо всем предупреждены, но нужно освежить рекомендации, чтобы не произошло форс-мажоров.        Другие ребята суетятся. По очереди уходят репетировать в туалет, чтобы не облажаться. Егор и Антон мелькают от одного к другому, настраивая друзей, внушая им уверенность в себе. Потому что сами уже почти не боятся. Потому что так много думали об этом дне, что утратили всякую тревогу.        Паша тоже суетится. Уточняет что-то по сценарию у Шастуна, на что мальчишка кивает и настоятельно просит продюсера не работать по скрипту, а говорить от чистого сердца. Добровольский соглашается, но продолжает очевидно нервничать. И видно, что для него это все тоже имеет значение. Ведь на сцене будут его воспитанники. Дети, пусти и вышедшие уже из этого возраста, которым пришлось столкнуться с неведомой силой, которой он, Паша, позволил появиться. Мужчина чувствовал вину, Антон это знал. И пытался уверить его, что он здесь не при чем.        А потом софиты. Много сияющих огней, осветивших арену, и громкий голос Добровольского, который начинает шоу.        — Добрый вечер, дорогие друзья, присутствующие сейчас в Олимпийском, и те, кто смотрит нас в прямом эфире по телевизору и в интернете. Мы рады приветствовать вас на заключительном этапе реалити-шоу «Музыкальная бойня». Сегодня не просто финал проекта. Сегодня — масштабная социальная акция. А еще масштабное разоблачение одного преступника.        Антон понимает, что на этих словах Эдуард Александрович может обо всем догадаться. Он пытается выловить лицо мужчины в толпе, и ему это удается. Бледный Выграновский стоит у края сцены, окруженным полицейскими, и не может оторвать взгляд от сцены. А между тем Паша продолжает:        — Многие по нашим подсказкам в социальных сетях уже поняли, о чем сегодня будет наше шоу. Но для тех, кто не в курсе, озвучу. Сегодня мы поговорим о боли. Да, не самая веселая тема для праздника, но очень важная для нас всех. Мы поговорим о тайнах, об ошибках и о том, что люди на ваших экранах сейчас, в конце концов, — тоже всего лишь люди.        А дальше все происходит само собой. Все, как Антон рисовал себе долгими ночами, представляя, как именно пройдет созданное ими с Егором шоу. Это манифест их свободы. А еще манифест травмам, травле и монстрам в голове.        Каждый раз все по модели. Перед тем, как участник выйдет на сцену, по залу прокатывается оглушительный шелест записей с диктофонов или на огромный экран выводится видео с камер наблюдения. Все то, что им удалось собрать. «Ты не вписываешься». «Ты ничтожество». «Я скину тебя с этой крыши». Звук удара.        А потом выходят они. Каждый со своей историей. Люда рассказывает о том, как поборола компульсивное переедание, перетекшее в анорексию, как лежала под капельницами в белых стенах больницы, и только музыка смогла вытащить ее с того света. Музыка, сила духа и любовь. Она поет о принятии себя, выворачивая свое сердце и даря по кусочку каждому человеку в зале, за экраном, на огромной планете Земля. «Вот, смотрите, — кричит она, — психические расстройства бывают. РПП — бывает. И я, прошедшая это, жива. Я стою перед вами на сцене. Я справилась, потому что нашла веру. И вы справитесь, несмотря на тех, кто говорит вам обратное».        Егор рассказывает о том, каково это — быть ребенком преступника. Каково это — каждый день быть под микроскопом диванных критиков, под давлением людей, которые говорят, что он пойдет по его стопам. Каково это — думать, что ты виновен в том, что натворил папа. Потому что другие так решили. Они заставили так считать. Они заставили себя ненавидеть за чужие грехи. «Вот он, я, — передает он потом уже через песню. — Ребенок чужих пороков, потерявший себя в чужой вине. Но я не сдался, я прошел через это. Я вырос правильным. Я вырос нормальным. И что важнее всего — я все-таки вырос. Выжил».        Дима рассказывает, каково это — видеть смерть и не знать, как помочь. Каково это — быть студентом первого курса медицинского ВУЗа и вдруг столкнуться с инсультом. С тем, как маленькая девочка умирает на руках у мамы прямо посреди улицы. И ты вроде знаешь, что нужно делать в таком случае, но не знаешь, как. Рассказывает, как хотел все бросить и уйти. Сложить мечту на полочку и податься куда-нибудь далеко от медицины, в бухгалтеры, в учителя, в программисты. Только бы больше такого не видеть. А потом понял, что от этого никому не станет лучше. «Никто из нас не застрахован от случайностей, способных выбить нас из колеи. Иногда проделки Судьбы жестоки и кровавы. Но вина не должна разрушать нас, особенно когда нашей вины на деле нет. Надо не горевать у разбитого корыта, а взять себя в руки и сделать так, чтобы больше не одна посуда в вашем мирке не покрылась трещинами. Потому что вам это под силу. И часто единственное, что удерживает вас от победы над прошлым, — это вы сами».        Ида рассказывает о том, что иногда в жизни можно затеряться так, что самая кривая тропка покажется протоптанным шоссе. Ее история — о продаже тела, о попытки выбраться из порочного круга грязи. «Выбор есть всегда. Но иногда нет возможности его сделать. Иногда ты попадаешь в ловушку, из которой выбраться поможет только случай. Но случай обязательно представится. За тьмой придет свет и спасение. И свобода, пахнущая дождем, дорогими сигаретами и музыкой».        Журавль рассказывает о том, что внешность иногда — совсем не показатель. Что первое впечатление бывает обманчиво, как и любое другое — второе, третье, сотое. И что буллинг — это так же страшно, как убийство. Что буллинг — это насилие. Что ему не место в мире цивилизаций. Да и в любом другом мире тоже. «Боль не должна быть нормой. Притворяться — не есть спасение. Когда наступит мир, где ты сможешь быть собой и быть принятым?»        Клава говорит о зависимостях. О том, что нужно позволить другим помочь тебе, когда ты сам не справляешься. Когда в голове не остается ничего, кроме неотвратимого желания снова ощутить эйфорию. «Ты не один. Тебя не оставят. Просто доверься. Потому что иначе может наступить вечная чернота. Иначе ты просто потеряешься в самом себе и не найдешь обратной дороги по хлебным крошкам».        А потом Антон рассказывает. Об изнасиловании. Всю правду. О ненависти к себе, о потере голоса и о том, как перерождался. И снова все возвращается к великой триаде — музыке, силе духа и любви. Это три столпа спасения.        Все шоу — это исповедь потерянных душ. И Шастун надеется, что в этой исповеди зрители отыщут себя. Все это действо сопровождается аудио и видео отрывками разговоров с Выграновским, и Антон слышит, как закипает толпа.        Когда подготовленное подходит к концу, на сцену снова выходит Паша.        — Надеюсь, вы увидели, какого злодея мы хотели разоблачить. Сейчас, перед большим количеством свидетелей я хочу предъявить обвинение и попросить заключить под стражу до дальнейшего разбирательства Эдуарда Александровича Выграновского.        Толпа одобрительно шумит, и полицейские берут мужчину под руки. Тот что-то кричит, но за ревом людей его не слышно. Все ясно. Как белый день. Это конец.        — Несмотря на то, что наш концерт превратился в игру в следствие, — между тем продолжает Паша, — нам все-таки нужно выбрать победителя. Я открываю голосование за чемпиона проекта «Музыкальная бойня».        Антон слышит за своей спиной тихое: «Шаст победит. Он лучше нас всех вместе взятых. Люди его обожают». Но его это уже не волнует. На часах пол одиннадцатого. Скоро отходит поезд, на который он купил билеты еще вчера. Он наспех обнимает Егора, вкладывая в эти объятья всю вселенскую благодарность, для которой просто не найдет слов. «Ты к нему? — Ага. Напишу, как доберусь. — Хорошо». Кивает друзьям, бросая короткое, но до одури искреннее «Скоро увидимся!», потому что точно знает, что так оно и будет, и бежит к выходу с арены. Уже в дверях он слышит отчетливое: «И победителем нашего шоу становится… Егор Булаткин». И улыбается. Он так и знал. Все так, как и должно быть.        Он едет в поезде и думает, что скажет. Придумывает красивую речь с признаниями в любви.        Повторяет ее, пока поднимается по лестнице в подъезд многоэтажки. Он заранее узнал адрес у Матвиенко. На часах шесть утра, и Антон знает, что тот, к кому он направляется, уже на ногах. Он готовится к урокам. Он ранняя пташка.        Звонит в звонок и повторяет, как заведенный: «Люблю, люблю, люблю».        Но когда дверь открывается, все слова выпадают из головы, и все, что получается сказать:        — Я принял решение!        Заспанный Арсений, потирая глаза, пару секунд смотрит на него пристально, изучающе. Ясно, что он сейчас так о многом хочет мальчишку спросить.        Но вместо этого улыбается, открывает дверь шире и вталкивает ученика в квартиру. Это утро обещает быть до невозможности долгим.