А какие на вкус ноты?

Я уйду, когда шум сменит тяжесть тишины. Ты молчишь, я молчу — нам не о чем говорить. И пускай сотни раз обещал с тобою быть до конца; – Соврал*

       Не кричи на меня. Не говори, что я во всем виноват. Я не понимаю твоих слов. Я не знаю, что у тебя на душе. Пожалуйста, поделись со мной тем, что тебя тревожит, расскажи наконец, почему мы там, где мы есть. Почему не в объятьях друг друга, а по разные стороны баррикад, почему тебя тянет домой, а не ко мне поближе? Почему мое тело вдруг стало важнее души? Ты же так клялся и божился, что никогда не сделаешь мне больно. Я готов смириться с тем, что ты не принадлежишь мне, но с тем, что я тебе не нужен… У меня не получится. Я не выдержу. Останься. Объяснись. Дождись того момента, когда смогу объясниться я. Давай снова полюбим друг друга без всего этого ужаса, в котором живем каждый день. Дьявол скоро не сможет нам помешать. Я обещаю, я разберусь, раз у тебя не получается. Только скажи, что тебе это нужно. Только не беги от меня. И не кричи. Пожалуйста, не кричи. Я не хочу плакать из-за тебя. Только не из-за тебя… (22.04.18) ***        Перед воскресным выступлением Антон спал плохо. Пусть Паша и Егор и убеждали его, что все должно пройти просто великолепно, он волновался. К тому же каждый раз, закрывая глаза, он снова и снова боролся с кошмарами. То ему виделись кривые руки, тянущиеся к нему, хватающиеся за грудь и вырывающие сердце. Он слышал голоса, наперебой кричащие: «Шлюха, потаскун, использованный, жалкий». А потом перед глазами появлялось лицо Арсения. И он сначала улыбался своей самой добродушной улыбкой, а потом колотил по лицу до ощутимой боли, оставляя красные следы от ладоней на коже, и говорил на шипящем рыке: «Как ты еще не понял, Антоша, ты мне нахуй не нужен!» И его имя парень выделял с особым отвращением, будто проклятие, будто брань.        И мальчишка просыпался в холодном поту. Он кричал, он точно знал, что кричал во сне, потому что каждый раз, когда он снова открывал глаза, чувствовал руки Егора, обвивающие его объятьями. «Все в порядке, все хорошо, я рядом», — говорил Булаткин ему на ухо, и становилось спокойнее. Но как только Шастун снова проваливался в сон, кошмары возвращались, и все начиналось по-новой.        В итоге окончательно проснулся мальчишка в семь утра. Сел на кровати, чувствуя, как ноет все тело. Егор, видимо, услышавший шевеление рядом, подорвался, готовый снова успокаивать друга.        — Все в порядке, — заверил его Антон, видя в чужих глазах взволнованный блеск. — Прости, что не дал тебе выспаться.        — Да ничего, Шаст, все путем, — отозвался парень, но Шастун увидел, что выглядит тот потрепанно и устало.        — Ложись и досыпай, — приказал он Егору.        — А ты? — спросил тот неуверенно.        — В душ пойду, — Антон встал и, еще раз попросив Булаткина снова уснуть, направился в ванную. На раковине он увидел пятна засохшей крови. Своей… Попытавшись об этом не думать, мальчишка встал под ледяную воду и простоял так, кажется, вечность. Очнулся он только тогда, когда кто-то из ребят затарабанил в дверь. Спешно одевшись и освободив комнату для других, Антон направился к выходу из пентхауса.        — Эй, Шаст, ты куда? — спросил уже проснувшийся Поз, примеряющий костюм, который подобрала ему стилист Олеся для вечерних съемок.        — На смотровую, — коротко ответил мальчишка, открывая дверь.        — А разве так можно? Паша потом пизды не вставит? — спросила удивленно Люда, которая что-то искала в своей бездонной косметичке. «Знала бы ты, мать, куда и как часто я ходил по ночам, ты бы сильно охуела», — пронеслась в голове Антона веселая мысль, но вслух он сказал только:        — Наплету ему что-то о том, что мне стало хуево, нужно было срочно свежим воздухом подышать. Он поверит.        Никто не оспорил это утверждение, и Антон, не дожидаясь каких-то дополнительных расспросов, удалился.        На смотровой площадке традиционно было холодно и ветрено, но на этот раз мальчишка благоразумно захватил с собой ветровку. Он стоял на краю крыши и смотрел на город. Ранним утром Москва выглядела не так загадочно и мистически, как той ночью, когда они были здесь с Егором, но все равно приковывала к себе внимание. Шастуну удалось разглядеть автомобильные пробки на МКАДе, когда дверь за его спиной скрипнула.        — Если это ты, Булаткин, съеби, потому что я хочу побыть один, — бросил Антон, не оборачиваясь.        — Не угадал, — послышался знакомый голос, ненавистный ему больше всего на свете.        — Вы? — мальчишка резко повернул голову и столкнулся нос к носу с Эдуардом Александровичем.        — Я, — тот расплылся в ядовитой змеиной ухмылке и смерил Шастуна надменным взглядом. — А ты, как я вижу, даже при свете дня правила нарушаешь, а, Антошка?        — Это не ваше дело, нашей дисциплиной занимается Павел Алексеевич, — бросил мальчишка. Ему было страшно. Сейчас он находился на краю крыши огромного небоскреба с человеком, который почему-то его ненавидит. Одно неверное движение, и он полетит вниз. Но несмотря на опасность, которая очевидно ему угрожала, Антон пытался говорить с мужчиной, как с равным.        — Как же… — улыбка Выграновского стала еще шире. — Ты забываешь, что я тоже продюсер этого шоу и могу в любой момент тебя выгнать.        — Вы уже попытались на прошлой неделе, но я все еще здесь, — выдавил Шастун как можно увереннее и наглее.        — Не играй с огнем, мальчик, — прорычал мужчина, не еще не стирая с лица свой зловещий оскал.        — Иначе что? Снова вырубите свет на съемочной площадке? Или расскажете общественности о моих грязных секретиках? — Антон посмотрел продюсеру в глаза и засунул руки в карманы ветровки.        — Следи за словами, выродок, — Выграновский начинал заводиться. Он подошел на пару шагов ближе, заставляя мальчишку прижаться вплотную к низенькому заборчику-ограждению, расположенному по периметру смотровой. Сердце ушло в пятки, но Шастун лишь еще увереннее посмотрел на мужчину. Он привык быть на грани, сам себя часто до нее доводил. Его давно мало пугала смерть. А сейчас хотелось лишь доказать, что он этого человека не боится, пусть это и было не совсем так.        — Или будете мне угрожать? — спросил он, глядя Эдуарду Александровичу прямо в черные глаза.        — Слушай сюда, малец, — это было последней каплей. Выграновский схватил мальчишку за ворот куртки и прижал к заборчику. Эта картина выглядела комично из-за существенной разницы в росте. Мужчине приходилось стоять на носочках. Но руки у него были сильные, и как бы Антон не пытался, вырваться ему не удавалось. Он спиной чувствовал, как сзади простирается пропасть высотой практически в сто этажей. Всю напускную браваду как рукой сняло. — Я пришел сюда поговорить, а не выслушивать твои доебы.        — О чем? — только и смог выдавить из себя мальчишка.        — О твоих визитах к Сене, — от этой формы имени Шастуна едва не передернуло. Опять вспомнились картины той ночи, когда он видел Арсения принадлежащим не ему. Он посмотрел затуманенным взглядом в лицо напротив. Змеиная ухмылка вернулась на место, но теперь в ней застыла явная угроза. — Ты больше не будешь шляться к нему по ночам, понял меня?        — А если я не послушаюсь? — Антон знал, что придется подчиниться, но хотел услышать перспективы.        — Будет очень плохо, Шастун. И не только тебе, если ты понимаешь, о чем я? — эти слова Выграновский процедил сквозь зубы, так, что капельки его слюны попали мальчишке на губы. Антон едва не скривился от отвращения.        — И Вы не боитесь, что я расскажу о Ваших угрозах другим членам режиссерской группы? Или полиции? — спросил он.        — Думаешь, тебе кто-то поверит? Где я, а где ты! — Эдуард Александрович рассмеялся так, будто сказал самую смешную шутку на свете. — В любом случае, вали к своему Булаткину, а чужое не трогай, понял меня, Шастун? Иначе кому-то будет очень больно. Полет с этой крыши будет для вас меньшим из зол.        Сказав это, Выграновский выпустил из цепкой хватки куртку мальчишки и удалился так же резко, как пришел. Антон обессиленно упал на колени и попытался отдышаться. Утро начиналось великолепно. Он знал, что послушается приказа продюсера. Не потому даже, что ему было страшно за себя, нет. Он боялся за Арса. Эдуард Александрович открыто дал понять, что не поздоровится им обоим. А Попова в обиду Шастун давать был не готов.        К тому же он знал — скоро все это закончится. Остается потерпеть всего пару недель. Дождаться финала, и потом Антон не будет связан. Они с Егором… они с Егором сделают все, чтобы их цепи наконец упали, и они стали свободны в своих действиях.        Мальчишка вынул руки из карманов и вернулся в пентхаус. Перед тем, как пойти примерять свой костюм на вечер, он пересекся взглядом с Булаткиным, кивнув ему головой. Тот улыбнулся добродушно и по-дружески и поднял большой палец вверх. ***        Когда Антон выходил на сцену, он впервые видел лица. Раньше во время выступления зрительный зал превращался в размытую массу носов, глаз, ушей и ртов. Теперь же мальчишка мог различить детали и нашарить глазами тех, кого хотел и не хотел видеть.        Первым делом он увидел Пашу, светящегося радостью. Он смотрел на Антона, словно гордый отец, которого у мальчишки, по факту, и не было никогда. Шастун Добровольского за этот месяц искренне полюбил, понимая, что это чувство взаимно. И это осознание грело душу.        Потом он разглядел ребят — Егора, Поза, Журавля, Иду, Клаву и Люду, — сидящих в стеклянной комнате и держащих за него кулачки. Они все были в курсе о том, что мальчишка в последний момент поменял песню, написав ее всего за одну ночь. Но никто из них пока ее не слышал. Антон знал, что все они, пусти и были номинально его соперниками, на самом деле готовы были встать за него горой. Особенно в такие моменты, когда душевная боль третий день ломала ребра. Когда казалось, что все грязное белье оказалось вынуто на потеху публике. Когда теперь все знали о том, что ему пришлось пережить. Да, никто так и не подтвердил все те слухи, которые ходили по интернету. Но сегодня Антон готовился спеть о том, что разрывало его на части. И за его спиной стояли люди, хотевшие его в этом поддержать.        Он увидел глаза Эдуарда Александровича, злые, пронзительные, изучающие. Он наблюдал за ним, как делал, кажется, всегда, просто Антон до этого никогда этого не замечал. Выграновский хотел, чтобы мальчишка облажался. Но он был единственным, кто до такой степени ненавидел все человечество в целом и конкретно его в частности, поэтому та поддержка, которую Антон ощущал от друзей, заслоняла любые проклятия, сыпавшиеся сейчас на его голову. Да, он должен был подчиняться продюсеру физически, но его дух было не сломать, и кажется, Эдуард Александрович об этом догадывался, раз так сильно злился.        И конечно Антон видел Арсения. И корил себя за то, что задерживает на парне взгляд дольше, чем нужно. Он должен был биться в истерике, чувствовать себя преданным, ненавидеть этого человека, который после всего, что они прошли вместе, позволил себе проводить ночи с другим. Но все, что Шастун чувствовал к нему, были смирение и безграничная любовь. Ему было больно, конечно было, но винил он в этой боли исключительно себя. Это вырывало сердце с корнем, это топтало душу и сажало на ее месте чертополох, но у Попова должны быть на все причины, Антон был в этом уверен. А себя ругал за то, что доверился, за то, что попытался присвоить. За то, что обжегся.        Но думать об этом не было времени. Пора было начинать.        — Дорогие друзья, перед тем, как исполнить свою авторскую композицию, я хочу рассказать историю, — начал он в микрофон. — Жил-был маленький мальчик, который мирился с прошлым. С тяжелым и мрачным, с неприятным и таким, которое хотелось забыть. Мальчик улыбался и старался всем нравиться. Мальчику это удавалось. Но потом пришел злой человек и мальчику о прошлом напомнил. Да не просто, а на глазах у всех тех, кому мальчик старался нравиться. А мальчик продолжал улыбаться, потому что очень к этому привык. Приятного прослушивания.        Толпа в зале затихла, и Антон увидел, как зажглись еще большей ненавистью глаза Эдуарда Александровича и как в глазах Арсения промелькнул огонек невыразимой нежности.        А потом полилась музыка. Его музыка, написанная им от и до всего за пару часов на студии. Его творение, его исповедь. И он начал рассказ. Seven days and five nights It's hard to come down with your eyes on me Tidal waves of highlights I got a dark side that you'll never see        У него и вправду была темная сторона, которую людям за экранами не дано было увидеть. Родители, которым было глубоко плевать на его существование, изнасилование, шаг до передоза таблетками в попытке вскрыться, избиения и одна большая любовь, в которой он не мог признаться. Они этого никогда не узнают, никогда не поймут, но может быть, эта песня заставит их почувствовать, что он такой же человек, как каждый из них. Со своими слабостями, со своим жутким прошлым, в котором он последний год так старательно учился не тонуть. I changed myself for the internet Designed my piece of mind I sold my soul, I'm a shell of it 'Cause if everybody loves me, then I'm never gonna cry again        «Если все полюбят меня, я больше никогда не заплачу». Он всегда так думал. Всеобщая любовь ведет к безграничному счастью. Может это и так, но чего Антон долгое время не понимал, так это того, что такая любовь — утопия. И даже если тебе кажется, что ты любим всеми, найдутся такие, как Эдуард Александрович, ждущие только одного — когда ты оступишься. И когда это случается, они уже тут, готовые тебя окончательно добить. И когда их кулаки приземляются тебе на лицо, ты смеешься по инерции, потому что внушил когда-то себе, что каждый человек в мире от тебя без ума. И тебе теперь кажется, что народная мудрость — «бьет, значит любит» — прекрасно работает. А на самом деле ты просто себя обманывал, а теперь старательно пытаешься удержаться за тонкие ниточки старательно сплетенной иллюзии. Но она все равно рвется. Is everyone wrong or is everyone right? 'Cause I'm in my head again tonight You're making it look like you don't even try I wanna be good enough        Он всегда стремился к тому, чтобы соответствовать. Своей любви, общественным стандартам, ожиданиям окружающих. И поэтому разбивался. Но однажды придет момент, когда он станет свободным. Антон знал это, потому что готовился. Клеил перья на крылья, собирал черепки разрушенной самооценки на супер-клей. Он ждал, когда снова получится взлететь, когда получится заговорить не физически, а сердцем.        И знал, что сделает в первую очередь, когда этот момент настанет.        Последний припев он допевал, глядя Арсению прямо в глаза. Мальчишка как бы говорил преподавателю: «Что бы ты не сделал, когда-нибудь я пойму. Что бы не сделал я, надеюсь, однажды ты это примешь».        И когда песня взорвалась на последней строке, вместе с ней взорвался весь зал. И Антон видел, как Попов встал, хлопая стоя, а за ним и каждый зритель. Это были продолжительные овации, это был его момент икс.        Паша и Егор напророчили, чем закончится вечер, и впервые Шастун не сомневался в их словах. На зрительском голосовании он стал победителем. Это значило, что ему автоматически положена путевка в финал. Булаткин после этой новости обнимал мальчишку так, что ныли ребра, целовал при всех, и Антон ловил на них двоих взгляды Арсения и глубоко внутри чувствовал неприятное торжество. Смотри, я тоже умею в свободные отношения, чем бы они не вызваны. Я ненавижу это, но ты же тоже так делаешь, так что все честно.        После съемок Попов хотел было подойти к ученику, но его остановил кто-то знакомый из съемочной группы. Антон, уже готовившийся бегать от него по всему павильону, выдохнул и спокойно пошел в туалет — смыть с себя сценический грим и поправить растрепавшиеся от объятий кудри. Проходя мимо переговаривающихся агрессивным шепотом Паши и Эдуарда Александровича, мальчишка успел уловить часть их диалога.        — Кто разрешил Шастуну менять песню?        — Ну я, и что? Эд, я не понимаю твоей агрессии по отношению к нему, честно.        — И не поймешь, Паш. Это мое личное дело!        — Дружище, я конечно все понимаю, но личное оставь, пожалуйста, за рамками шоу. Я не хочу смотреть, как ты гнобишь одного из участников ни с хуя.        — Паш, это не ни с хуя!        — Я не вижу объективной причины, Эд. Ты ведешь себя, как ребенок. Если это все из-за Арса…        — Да при чем тут Сеня?        Антон не услышал ответа, хотя ему очень хотелось знать, куда дальше заведет мужчин этот разговор. Паша и Эдуард Александрович отошли на расстояние, с которого у Шастуна не получалось улавливать слова, не привлекая внимание, поэтому ему пришлось продолжить свой путь к туалетам.        Но в голове билась веселой барабанной партией радостная мысль: «Добровольский на моей стороне». Это давало им шанс выиграть эту битву за собственную свободу. ***

Осталось: 12 участников

       На следующее утро, отвезя пятерых выбывших участников по вокзалам и аэропортам, Паша объявил, что в полуфинале оставшимся ребятам придется исполнить целых три песни — одну групповую, одну индивидуальную и одну — в дуэте со звездой.        — Придется попотеть, — добавил в конце своей речи Добровольский. — Не все же вы — Антошка, чтобы напрямую в финал проходить. И даже он стараться будет. Да, Антошка?        Мальчишка уверенно кивнул. Какой бы потрясающий шанс ему не выпал, он не готов был отлынивать от репетиций. Шастун всегда придерживался мнения, что любые старания когда-нибудь зачтутся, и не любил работать в полсилы. Вот и сейчас он спускался в комнаты для тренировок вместе со всеми, уже продумывая, какую песню предложит наставникам в качестве индивидуальной, и пытаясь угадать, кто же будет приглашенной звездой, определенной для него.        Но, получив ответ на второй вопрос, Антон впервые за конкурс на полном серьезе подумал о том, что не справится. Когда мальчишка зашел в репетиционную, в нос ударил запах знакомого парфюма. Терпкий грейпфрут и едва ощутимые нотки ладана. Он уже успел забыть этот запах. Заставить себя. Как заставил забыть черты лица, голос, привычки и манеры. Они приходили снова только в кошмарах. Но теперь, когда они снова находились в одной комнате, воспоминания надавили с новой силой, сели на плечи неподъемным грузом.        — Вот какой, значит, цирк решил устроить для меня Выграновский? — этот вопрос Антон не планировал задавать вслух, но он вырвался непроизвольно. — Прикольный способ, хрен поспоришь. Это же он тебя позвал, да?        — Я сам попросился, — мальчишка так и не посмел поднять на Лазарева глаза, но отметил про себя, что голос мужчины странным образом не делает больно. Антон был уверен, что если когда-нибудь снова столкнется с этим человеком, его разорвет на атомы. Но этого не произошло. И это удивляло. Пугало даже. Неужели у Арсения с его наставлениями и словами поддержки что-то получилось. Неужели Антон полюбил Попова сильнее, чем когда-то — Сережу. Неужели вместо ненависти или зависимости он способен почувствовать к своему мучителю серое ничего только потому, что все силы уходят на нежность к Арсу? Кажется, все было именно так.        — Зачем? — голос прозвучал ледяным душем. Шастуну, в целом, было плевать, зачем Лазарев снова притащился в его жизнь. Он догадывался, что это либо какая-то жестокая часть шоу, придуманная Эдуардом Александровичем, либо корыстное желание самого Сережи нажиться на антоновом успехе. Каким бы эмоционально глупым мальчишка ни был, такие простые ходы на шахматной доске жизни он просчитывать научился.        — Соскучился, — какой вымученный ответ.        — Ничего лучше придумать не смог? — спросил его мальчишка ядовито, глядя прямо в глаза.        — Тош, ну ты чего? Не делай вид, что между нами ничего не было, — боже, да он издевается, не иначе. Антону хочется много чего ему наговорить, высказать все, что он думает о Лазареве и о том, что между ними «было». Рассказать, как молчал полтора года, ненавидел себя, разучился улыбаться искренне и плакать тоже разучился. Бил зеркала и резал руки. Напивался и делился своей историей с новым преподавателем по имени Арсений Сергеевич. Как постепенно в этого нового преподавателя влюблялся и начинал Сережу забывать. Как его учили снова говорить, а вместе с тем любить и ценить себя — свое тело и свою душу. Но вместо всего этого Антон решил, что вопреки всем ожиданиям Выграновского, он не сломается, и тихо проговорил:        — Ты пришел сюда, чтобы репетировать со мной дуэт. Так давай заниматься этим, а не вспоминать о прошлом.        Сережа явно не ожидал подобной выдержки от человека, которого думал, что сломал. Но под пристальным взглядом чужих зеленых глаз лишь покорно кивнул головой и начал объяснять, что за песню они будут петь.        И в этот момент Антон впервые почувствовал свою силу. Впервые понял, что прошлому можно противостоять. Теперь, когда общественность услышала о его самом главном секрете, а человек, который этот секрет создал, не вызывает в нем прежнего трепета, мальчишке остается только сразить главного демона. Демона, который пытается отнять у него причину его силы, его Арсения.        Когда он вышел наконец из репетиционной, знатно погоняв Лазарева по музыке и отмечая про себя, что мужчина вокально в этот день был не так уж и хорош, Антон первым делом захотел поделиться случившимся с Поповым. Но потом, вспомнив о Выграновском и о том, что тот, скорее всего, будет теперь пристальнее следить за его ночными передвижениями, мальчишка постарался быстрее найти Егора.        — Ты просто не представляешь, с кем меня поставили на дуэт! — начал было Антон, наконец обнаружив друга в пентхаусе. Но осекся, заметив, какой Булаткин бледный и уставший.        — Я хотел то же самое сказать, — отозвался парень, отрывая лицо от подушки, в которую утыкался парой мгновений назад.        — Эй, чего с тобой? — Шастун сел на кровать рядом с Булаткиным и осторожно провел ладонью по его спине. — Все в порядке?        — Не сказал бы, — простонал тот и снова спрятал лицо в зеленой наволочке.        — Кто у тебя? — Антона начинала пугать эта реакция друга.        — Попробуешь угадать или сразу огорошить? — спросил парень, заглушенный подушкой.        — Давай сразу. Не хочу надумывать еще больше, чем уже, — мальчишка попытался пошутить, но получилось как-то слишком правдиво.        — Выграновский, — сказав это, Егор буквально взвыл. — Сказал, что хочет за мной наблюдать и что ему не очень нравится, как я в последнее время исполняю его просьбу.        — Он там совсем ебанулся? — Антон непросто опешил. Он был в тотальном ахуе. Это все было не просто так. Это все выходило за рамки нормальности. Это начинало пугать перспективой рехнуться.        — Похоже на то, — прошептал обессиленно Егор. — Я, если честно, даже боюсь спрашивать, кто у тебя. Они небось Лазарева тебе в партнеры запихнули.        — Как ты угадал? — Шастун подумал, что парню надо срочно идти на «Битву экстрасенсов».        — Ты сейчас серьезно? — Булаткин подорвался на кровати, как ошпаренный, и в мгновение ока принял сидячее положение. — Он сумасшедший?        — Учитывая, что только Выграновский из всего продюсерского состава в курсе деталей… — Антон сделал паузу и, театрально чеканя каждую букву, закончил, -… он просто псих!        — Маньяк, — добавил Егор, принимая эту веселую игру.        — Полудурок.        — Кретин.        — Просто давай признаем, что он законченный долбаеб, — выдавил из себя Антон, и они оба расхохотались, заваливаясь на подушки и закрывая глаза. Какой бы ужасной не казалась сложившаяся ситуация на первый взгляд, как жутко не было осознавать, как далеко готов зайти этот человек ради своих идей, Антон и Егор понимали — все происходящее играло им на руку. И они не преминули бы этим воспользоваться… ***        Следующие дни выдались напряженными и изматывающими. Шастун почти все время проводил либо на мастер-классах, где учился заново правильно держаться на сцене, либо на сольных репетициях, оттачивая свою песню до абсолюта, либо в одной тренировочной с Лазаревым, преодолевая барьеры и через силу заставляя себя с ним работать. Он спускался вниз рано утром и возвращался почти под ночь, падал на кровать и засыпал. Антон за эти дни почти ни с кем не контактировал кроме своих наставников, преподавателей и Сережи. Тем более он не общался с Арсением, не только памятуя о словах Эдуарда Александровича, но и просто не имея сил на что-то кроме тренировок и сна. Мальчишка надеялся, что в таком ритме пройдет вся неделя, но не тут-то было.        Утро четверга встретило Антона криками. Как только он открыл глаза, пентхаус наполнился нестройным:        — С днем рождения тебя, с днем рождения тебя.        Он неожиданности мальчишка принял сидячее положение и оглядел комнату заспанным взглядом. Вокруг его кровати столпились все оставшиеся участники. Антон невольно ухмыльнулся, отметив, что Поз и Журавль нацепили на себя дурацкие праздничные колпаки, Егор сжимал в руках связку наполненных гелием шариков, конечно же, радужных, куда без этого. Ида нервно вертела большую коробку, завернутую в подарочную упаковку. И все эту инсталляцию возглавлял Паша, подошедший максимально близко к спящему Антону и теперь почти нависавший над ним. Мальчишка заметил, что на пальце у продюсера висит ленточка от коробки с тортом.        — Блин, ребят, — Антон вымученно улыбнулся, хотя изо всех сил пытался сделать это как можно натуральнее. — Спасибо, конечно. Но не стоило, правда.        Шастун последние дни пытался не думать о приближающемся девятнадцатилетии. Топил осознание скорого дня рождения в работе, но уйти и спрятаться от этого так и не получилось. Антон не любил этот праздник. Потому что каждый год делил его только с одним человеком. Ира заменяла ему семью, друзей, аниматоров. Она была его путеводной звездой в абсолютной черноте жизни, она поддерживала его, когда больше было некому. Но даже ей не удалось привить ему любовь к дню рождения. Этот день стал для него проклятьем. И не потому даже, что ассоциировался с взрослением, и не потому, что Антон ненавидел быть в центре внимания. Просто было больно в течение года смотреть на остальных детей, кому родители закатывали громкие вечеринки, дарили дорогие подарки, кто приносил конфеты в школу и раздавал всему классу. И знать, что у тебя такого не будет. Хорошо, если хотя бы вспомнят. Но обычно родителей в этот апрельский день никогда не было дома. От них не приходило ни весточки. И Антон сам покупал конфеты для одноклассников. И звал в гости Иру, чтобы посмотреть фильм и съесть пиццу. Получал всегда один единственный подарок — новый браслет или музыкальный диск от Кузнецовой. И гладил ее по голове, когда она засыпала у него на коленях после банки сидра, найденного в заначке у матери. Так было из года в год, и Антон привык, что этот весенний денек ничего не значит. Он есть и все, никакого сакрального смысла. И теперь, смотря на новых друзей, он не мог поверить, что это — реальность. Шастун ждал какой-то подставы, что сейчас из-за угла выскочит Выграновский с камерой и скажет, что это какой-то розыгрыш и всем на самом деле на него все так же стабильно плевать.        Антон даже на всякий случай протер глаза, пытаясь проснуться, но картинка не исчезла. Только улыба Паши стала чуть менее широкой, и он взволнованно спросил:        — Эй, Шаст, ты чего? Мы тебя напугали?        — Нет, нет, — поспешил заверить его мальчишка. — Я просто немного в шоке. Не думал, что ты всем разболтаешь мои личные данные.        — Эй, это не я, — притворно насупился Добровольский.        — Вообще-то ты сам разболтал, — послышался голос Поза, и тогда Антон вспомнил, что и правда поделился этой информацией с парнем, когда они еще ехали в Москву из Воронежа.        — Хочешь сказать, что ты запомнил? — удивленно приподнял брови мальчишка, и Дима гордо кивнул. — И это все организовал?        — Нет, вот организовал как раз-таки я, — заверил его Паша. — Вскакивай давай, иди подарок принимать.        Антону дважды повторять не пришлось. Он встал с кровати, являя включенным по такому случаю раньше обычного камерам свои пижамные штаны с Человеком-Пауком, и принял из рук Иды увесистую коробку. Любопытство заставило его тут же вскрыть подарок, и когда мальчишка увидел, что находилось внутри, не сдержался и завизжал почти по-девчачьи.        — Говорил же, что понравится, — усмехнулся Паша, обращаясь к Егору и Диме, — а вы — «фигня», «скука».        — Ой, только не делай вид, что это была исключительно твоя идея, — пробормотала Клава, закатывая глаза.        — Вы сумасшедшие! — не сбавляя громкости, прокричал Антон. — Это же стоит бешенных денег.        На дне коробки лежала система ушного мониторинга. Антону вспомнилось, как пару лет назад, еще до «петербургского инцидента», он смотрел на эти штуки и мечтал о том, как однажды наденет их на свой собственный концерт на какой-нибудь большой концертной площадке, как сможет свободно двигаться по сцене и одновременно слышать не только самого себя, но и метроном и бэки. Как запишет себе на мониторы подсказки по текстам песен, потому что его феноменально отвратительная память никогда не справлялась с их запоминанием, как подберет себе самые стильные наушники. Мальчишка отчетливо увидел, как каждый раз, приходя на престижный музыкальный конкурс, он проникался завистью к тем, у кого были такие устройства, и постоянно спрашивал у Сережи, могут ли они тоже такое купить. И раз за разом получал отказ, подкрепленный двумя причинами — они слишком дорогие и практически бесполезные в камерных помещениях. И если со второй причиной Антон готов был мириться, надеясь однажды преодолеть этап клубов и ДК и перенести свою музыку на арены и стадионы, то стоимость и вправду кусалась сильно. Но мальчишка не сдавался, день за днем планомерно оставляя деньги на свою маленькую мечту. Но потом произошел Питер, болезнь ириной мамы, которой Шастун попытался помочь, чем мог, и идея забылась, стерлась из памяти, ушла в небытие, так и не осуществленная. И теперь, в этот апрельский день, он держит в руках еще один ключик от своей детской мечты.        — Как вы узнали? — все еще не в состоянии поверить в происходящее, спросил Антон, глядя то на Пашу, то на ребят, то гипнотизируя смесь проводов и устройств в коробке.        — У меня свои источники, — гордо сказал Паша, и мальчишка бы ничего не заподозрил, если бы не увидел боковым зрением, как Егор потупился в пол. Тогда все встало на свои места, пусть Антону и показалась эта мысль абсолютно абсурдной и почти смешной. Чего он добивается? Хочет что-то изменить? Может, вернуть? Это просто бред! Пообещав самому себе провести основательную беседу, Шастун снова повернулся к друзьям.        — Спасибо вам огромное. Мне никогда ничего подобного не дарили! — честно признался он и поочередно обнял каждого присутствующего.        — Это еще не все сюрпризы, — подметил Паша, дождавшись, пока волна благодарностей и объятий сойдет на нет, и протянул мальчишке его мобильник.        — Ты сейчас серьезно? — ошалело переспросил Антон, неуверенно забирая телефон из чужих ладоней. Он боялся верить в то, что Добровольский готов нарушить им же установленные правила только из-за дня рождения. Но продюсер лишь кивнул подбадривающе.        — Ага. Сегодня он на целый день в твоем распоряжении, — пояснил он, все еще читая в глазах Шастуна недоверие. — Позвонишь родственникам и друзьям, ответишь на поздравления. Короче, что угодно с ним делай сегодня.        Не найдя слов, чтобы выразить свою благодарность, Антон просто снова молча обнял мужчину, так сильно, что тот даже поморщился от боли.        — Так, все, Шаст, пусти, раздавишь, — Паша вылез из плотного кольца рук и заменил в нем себя на торт «Три шоколада». — Теперь развлекайтесь, у вас есть еще часа четыре. Делайте тут, что хотите, камеры включены. Но чтобы в час внизу, как штык. Это и тебя касается, Шастун!        — А я и не собирался прогуливать, — заверил мужчину Антон, смотря в его карие глаза и ухмыляясь про себя этой деланной серьезности, которую Паша пытался из себя строить.        — Вот и отлично, — Добровольский развернулся и направился к двери.        — А ты не останешься? — спросил Шастун у его спины.        — Не, простите, мне нужно идти, — отозвался мужчина, не поворачиваясь. — Мы сейчас с Эдуардом Александровичем по поводу площадки на финал переговоры ведем. Есть шанс, что у тебя появится возможность опробовать свои мониторы уже через пару недель, Тох.        И, повесив интригу в воздухе, Добровольский скрылся за дверью. Тем временем ребята не стали терять времени. По завету своего главного они решили на славу повеселиться. Точнее, сначала все шло вполне цивильно, Антон разделил торт на двенадцать частей и поставил чайник на маленькой кухне, которой участники пользовались от случая к случаю. Но потом Виолетта, девочка из Калининградской области, поющая тяжелый рок, решила, что бросить свой кусок прямо в лицо Егору — отличная идея. И началось. Половину отведенного времени ребята кидались тортом друг в друга, а потом еще столько же — убирали квартиру и отмывались сами. Во всеобщем веселье Антону так и не удалось разобраться с телефоном, и он смог включить его только, когда ехал в лифте.        Времени было немного, и он собирался лишь посмотреть, не написала ли ему Ира, когда случайно краем глаза зацепился за свое имя в заголовке какой-то статьи на главной станице браузера. «Участник супер-реалити «Музыкальная бойня» Антон Шастун: жертва изнасилования или талантливый обманщик?» Мальчишка знал, что так будет. Знал, что увидит что-то подобное, как только снова получит доступ к интернету. Пикантные слухи и так были прекрасной наживой для журналистов, а его воскресное выступление, воспринятое, как их подтверждение, пусть таковым и не являлось, разожгло интерес только сильнее. Но неужели все это выглядело так? Что он — всего лишь актер, давящий на жалость? Что его история, часть его души — всего лишь пиар-ход? И не было ни боли, ни предательства, ни ощущение собственной грязи. Ничего… От этого что-то защемило в груди, и едва получилось сделать вдох. Антон не удержался и нажал на ссылку, желая посмотреть, какие доводы приводит автор статьи, но наткнулся взглядом еще на один заголовок — «Груминг в мире музыки. Настоящая история Антона Шастуна. Кто этот загадочный насильник?» Мальчишка прекрасно понимал, что они не могли знать ответ на свой вопрос, но все равно перешел. И дальше, дальше, пока пучина слухов о нем самом не засосала Шастуна с головой. Выйдя из лифта, он не разбирал дороги, уткнувшись в экран, переходя от ссылки к ссылке. Добраться до своей репетиционной ему удалось только благодаря привычке, интуиции и ведущего его под руку Егора.        Очнулся Антон только тогда, когда услышал, как его зовет Сережа.        — Эй, Тош, ты в порядке? — на его плечо легла чужая мужская рука, но Шастун тут же скинул ее, наконец отрываясь от экрана.        — Сколько раз я просил Вас так меня не называть? — в какой-то момент Антон решил перейти с Сережей обратно на Вы. Это казалось правильнее и холоднее, чем нарушение субординации.        — Прости, — мужчина отошел на шаг. — Так что там у тебя?        — Теории заговора про нас, — мальчишка решил не скрывать. — Пишут, кто меня мог изнасиловать и насиловал ли.        Это прозвучало грубо, но Антону было кристаллически похуй. Он уже не в первый раз за время совместной работы на проекте затрагивал эту тему, зная, что на монтаже все эти реплики будут вырезаны. Сережа каждый раз реагировал смущением. Отводил глаза и бормотал что-то неразборчивое, лишь отдаленно похожее на извинения. Казалось, ему действительно стыдно, хотя Антон мало верил в искренность этого чувства у Лазарева. Он все еще искал подвох в очередном появлении мужчины в его жизни, особенно в такой ее момент.        — Люди бывают отвратительны, — удивительно, на этот раз Сережа даже ответил. Антону очень захотелось горько засмеяться с этой символической ремарки.        — Вам ли не знать, — вместо этого он лишь огрызнулся и отвернулся, настраивая аппаратуру для репетиции.        — Антон… — мужчина хотел что-то сказать, но мальчишка мгновенно его перебил.        — Вы подсказали Паше идею с мониторами? — спросил он стальным голосом, надеясь, что музыкант поймет — церемониться он не собирается.        — Ну я… — было ясно, что Сережа ни черта не понял.        — Четко отвечайте, да или нет.        — Да, — когда это слово сорвалось с губ Лазарева, Антон шумно выдохнул. Это было ожидаемо, но так странно, что эмоции смешались воедино, и мальчишка не мог понять, что чувствует по поводу всего этого.        — Зачем? — только и сумел спросить он.        — Хотел тоже в общий подарок вложиться, — Шастун на мужчину не смотрел, но был уверен, что тот пожал плечами. Он часто так делал, когда не находил слов для ответа.        — Знали, что я догадаюсь, кто идею подкинул? — уточнил Антон.        — Знал, — честный ответ. Прямой. А потом еще одно: — Ну и хотел топор войны зарыть попытаться, если честно.        «Топор войны»… Какое смешное выражение для обозначения того, что между ними произошло. Для преданной любви, преданной гордости и преданной чести. Сережа Антона оставил мертвым, а теперь вернулся, когда мальчишка только начал новые крылья разминать, и снова пытается… Что? Еще раз втереться в доверие и снова попытаться сломать, на этот раз с концами? Или действительно хочет замолить грехи? Во второй вариант Шастун почти не верил, но и первый выглядел глупо. Он повзрослел, осознал, он теперь не купится и не поведется.        — Сергей Вячеславович, объясните мне, пожалуйста, зачем Вы здесь? — этот вопрос он задавал мужчине каждый день, но сегодня был особый повод. — Сделайте мне подарок на день рождения.        Сережа вздохнул. Заскрипел стул, кажется, мужчина сел, и теперь только Антон позволил себе на него посмотреть.        — Мне разрешили, — сказал Лазарев просто, не отрывая взгляда от чайных глаз своего бывшего ученика.        — Выграновский? — Антон был уверен, что Сережа ответит утвердительно. Кто еще мог быть способен на такую подлость. Но, к его большому удивлению, музыкант покачал головой.        — Я знал, кого на мое место наймут, — начал рассказывать мужчина, закрыв глаза. — Лично помогал Попова в Борисоглебск устроить. Кто за это отвечал, не скажу, не мой секрет, но мои связи пригодились. Я к тому моменту уже понял, что ты в итоге никому ничего не рассказал. И начал постепенно осознавать, насколько жуткую вещь совершил. Узнал через свои каналы, что ты перестал говорить, шугаешься всех. Короче треш полный. К психиатру пошел, тот втолковал мне до конца в голову, какой я мудила. А потом я вдруг в марте увидел тебя на кастинге в Воронеже. Был в шоке полнейшем, потому что ты вроде как к тому моменту был два года уже без голоса. А потом решил написать Попову, спросить, можно ли с тобой встретиться. Вроде как мне сказали, что он теперь твой куратор и представить. Он мне регулярно говорил, что ты не готов, что я тебя только покалечу. И так каждый раз. А тут мне Эд позвонил, сказал, что я могу на Бойню прийти и что он может меня с тобой поставить. Я прежде, чем согласиться, опять написал Арсению Сергеичу, и он дал мне добро. Объявил, что вот теперь можно.        Антон не говорил ничего пару мучительно долгих минут, пытаясь осмыслить все сказанное. Сережа писал Арсению. Уже целых два месяца пытался с мальчишкой встретиться, но преподаватель раз от разу отказывал. Оберегал, не хотел травмировать еще сильнее. А тут вдруг разрешил. Понял, что Антон выдержит? Наверное… Понял, что теперь мальчишка наконец расстался с прошлым окончательно. Нет, неприязнь себя, появляющаяся периодами, все еще была рядом, как и приступы злости или ностальгии. Но не было той ломающей ребра боли, которая мучала его еще год назад. Антон исцелился. Арсений его вылечил, как и обещал.        — У вас с Поповым… — перебил его мысли Сережа, и мальчишка резко посмотрел на него, приподняв одну бровь вверх.        — Что?        — Между вами что-то есть, да?        Антон не ответил, но мужчина продолжил.        — Ты с ним аккуратнее. У них с Выграновским есть какая-то незавершенная история, поставленная на паузу пару лет назад. Не вникал сильно, подробностей не скажу, но там что-то сильно рвануло.        — Это не наше дело, — отозвался Антон, прерывая предостережения мужчины. — Не мое и не Ваше.        Ему не хотелось сейчас слышать про Эдуарда Александровича. Потому что это привело бы к сложным мыслям об Арсении и о том, что их ждет совсем скоро. А об этом в такой день размышлять не хотелось. Было желание просто петь и праздновать. Этим он и занялся. Пять часов репетиций без перерывов, останавливаясь лишь затем, чтобы ответить на звонок Иры или на очередное поздравление. Хотя во втором случае старался отвлекаться только на самые важные. Большое количество сообщений от фанатов просто пролистывал. Не из-за гордости или звездной болезни, ни в коем случае. Репетиция была важнее. Сначала с Сережей, до изнеможения. Потом в одиночку, то отказа связок. Вернулся в комнату он позже всех. Некоторые уже спали, некоторые играли в карты в дальнем углу квартиры. А на его кровати стояла маленькая коробочка, замотанная в подарочную упаковку с нарисованными персиками.        — Это откуда? — спросил он сидящего на своей половине Егора.        — Открой и узнаешь, — отозвался тот, хитро прищурившись. Антон, следуя его совету, осторожно разорвал бумагу и извлек на свет маленький ларчик, в которых обычно хранились ювелирные украшения, и открытку.        Когда он открыл коробочку, слезы сами навернулись на глаза, и ему пришлось смахивать их размашистым движением. Внутри оказался металлический браслет с гравировкой, выведенной аккуратным, до боли знакомым курсивом — «Могу ли я Вас поцеловать?» Та самая фраза, которую Антон сказал пьяному в стельку Арсению в «InЖире». Та самая фраза, с которой началась его большая любовь, по-настоящему началась, а не номинально.        А на маленькой открыточке все тем же курсивом было выведено всего два предложения — «Что бы ни случилось, не смей забывать. С днем рождения». И размашистая подпись преподавателя, которую мальчишка так часто видел в документах и на своих домашних работах. В голове пронеслось: «Я не посмею забыть. Но только если и ты будешь помнить… Что бы ни случилось». Как бы он хотел сказать это сейчас Арсению лично. Но вместо этого написал лишь короткое «Спасибо» с мобильника и пошел сдавать телефон Паше.        В сердце было неспокойно. Сердце трепетало так, будто в скором времени должно было случиться что-то нехорошее. Но Антон пытался не думать. Засыпал он под мелодию своих полуфинальных песен в голове. ***        До самого воскресенья Антон продолжал жить в режиме мастер-классы — репетиции — сон. Егор постоянно беспокойно спрашивал, все ли с мальчишкой в порядке, на что тот лишь кивал готовой и продолжал впахивать, даже несмотря на то, что в финал он проходил автоматически.        Шоу выдалось напряженным. Антон быстро расправился со своими композициями и потом наблюдал, как выступают его друзья. Объявление результатов знатно потрепало нервы всем присутствующим не только в стеклянной комнате, но и в зале. Паша называл имена настолько медленно, что его начали торопить уже из аудитории. Люда, которую объявили последней, чуть не грохнулась в обморок. Но в итоге в финале остались как раз все друзья Шастуна, чему он был несказанно рад. Егор, прошедший самым первым, не сдерживаясь, подбежал к Антону и поцеловал его непривычно глубоко, непривычно страстно, непривычно неправильно. Снова и снова на глазах у многотысячной толпы, живой и за экранами.        После шоу кто-то из выбывших плакал, и его успокаивали всей съемочной группой, Поз уговаривал Пашу позволить им купить алкоголь, на что мужчина обтекаемо отвечал, что некоторым из оставшихся участников нет восемнадцати. На что уже Дима говорил, что Клаве и Иде они купят Балтику нулевку. Пока вокруг происходит хаос, Антон не мог выйти из какого-то транса, случавшегося с ним почти каждый раз после выступлений. Но в этот раз гипнотическое состояние было особенным. В голове на повторе играла та песня, которую они пели с Сережей. Повод даёшь ревновать Повар любви без рецепта На слухи мне наплевать Снова в руках моих джин**        Эта песня играет в голове, пока к нему подходит Лазарев и сдержанно благодарит за совместную работу, высказывая призрачную надежду на дальнейшее сотрудничество. Когда мальчишка так же сдержанно пожимает его руку и отвечает, что обязательно подумает. Пока участники собираются в одну кучу и идут к автобусу. Пока едут в Сити. Синие вертолеты, ты любишь банкноты А я пишу ноты вновь И на автопилоте ты лечишь мозги мои Думаешь, что я слепой Твои формы так манят, я будто в тумане И заново этот Инь-янь        Играет, пока Антон устало плюхается на кровать и от делать нечего проверяет свою раскладушку, пока никто не видит. Пока читает сообщение: «Нужно встретиться, срочно! Не игнорируй, пожалуйста!» Пока ждет, когда все заснут, пока тихо выскальзывает из комнаты, наплевав на все правила, в том числе и установленные им самим. И пока стоит в лифте, слушая, как собственное сердце перекатывается от груди к горлу. Предпочитаю быть пьяным, чем обманутым Пьяным, чем обманутым Пьяным, чем обманутым тобой        И пока он стучится в дверь к Арсению, в ушах надрывно стучит припев. Попов открывает дверь не сразу, и Антону одного взгляда достаточно, чтобы понять, что парень пьяный. Не только по бегающим из стороны в сторону голубым глазам, но и по резким, будто неконтролируемым движениям.        — Проходи, — бросает Попов и исчезает в темноте гостиной. Тут же зажигается свет, и Антон подмечает, что преподавателя ведет, а руки его слегка подрагивают.        — Сколько ты выпил? — без обиняков спрашивает мальчишка, плюхаясь на диван и закидывая ногу на ногу.        — Бутылку, — парень говорит громче обычного, будто плохо себя слышит, и пусть язык его и не заплетается, распознать в нем нетрезвого довольно легко. — Виски. А потом еще пива. Много.        Это звучит жутко, звучит так, будто Попов пытался от чего-то убежать, спрятаться, утопить самого себя в алкоголе, чтобы не думать.        — И какой же повод? — Антон хочет сейчас Арсения обнять, но парень словно принципиально не садится рядом, стоя у выключателей и почти не двигаясь.        — Ты, — и это слово из двух букв взрывает барабанные перепонки и сердце вместе с ними. Оно — выстрел из дробовика в пустом лесу, оно — запуск ракеты. Оно — вся громкость мира и вся его тишина.        Антон не удерживается, встает на ноги и подходит к Арсению вплотную. Он пытается притянуть преподавателя к себе, обнять, поцеловать эти пропитанные спиртом губы, прижаться как можно ближе и увериться, что все в порядке. Что это лишь разовая акция. Он хочет услышать, что это всего лишь шутка, и он не стал причиной какой-то взрывоопасной боли внутри самого дорогого ему человека. Но когда он касается Попова, тот с яростью скидывает с себя его ледяные руки и отходит на шаг, на два, на десять, в сторону кухни.        — Что происходит? — спрашивает мальчишка шепотом. Он правда не понимает. Впервые не может заглянуть парню в голову и увидеть то, в чем накосячил. Он что, и вправду набухался в стельку из-за него? Почему?        — А ты будто не знаешь? — откликается вопросом на вопрос Арсений, на контрасте с учеником до боли громко, почти крича. — Антон, я не могу так больше, правда. Я думал, что справлюсь, но у меня не получается!        — О чем ты? — мальчишка начинает сопоставлять детали.        — Серьезно? — Арсений распаляется так, что от силы каких-то внутренних противоречий впечатывает кулак в колонну. Морщится от боли, но не издает ни звука. — Ты серьезно меня об этом спрашиваешь?        — Я правда не понимаю, — это уже не совсем так. Антон догадывается. Просто не может осознать до конца абсурдность всего происходящего.        — Мне больно, Антон, так понятнее? — на попытку мальчишки сделать еще один шаг навстречу Арсений снова отшатывается. — Первое время я пытался не задавать вопросов, не реагировать на все эти касания и поцелуи с Булаткиным, но блять!        Парень бессильно падает на барный стул. Это, кажется, первый раз, когда он матерится при ученике, и Антон понимает, насколько глубоки те чувства, которые Арсений в себе пару минут назад топил.        — Арс, — начинает было Шастун, но Попов поднимает руку, останавливая.        — Нет, не говори ничего! — почти срывается на крик, закрывая ладонью глаза, проводя пальцами по волосам и растрепывая их до хаоса. — Мы ничего друг другу не обещали. Я вообще не должен сейчас все это говорить… Я вообще на тебя прав не имею! Но Антон, прошу тебя, определись уже, а… Ты из меня просто душу вытягиваешь своими действиями.        — Почему ты раньше ничего не говорил? — Антону все-таки удается вставить свой вопрос между арсеньевскими тирадами. Парень на секунду замолкает, а потом смотрит на мальчишку глазами затравленной собаки.        — А ты бы мне позволил? — спрашивает, уже чуть тише, но все еще иногда срываясь на нотки истерии. — Антон, я не изверг. Я правда просто надеялся, что ты в себе разберешься. Зачем-то же ты приходил ко мне. Зачем-то же давал надежду. Зачем-то же целовал. Пусть потом и целовал кого-то другого. Но сегодня… сегодня это было снова, и я уже просто не сдержался.        Арсений выуживает откуда-то очередную бутылку пива. Открывает, делает большой размашистый глоток. И, пристально посмотрев на ученика, говорит медленно, выделяя каждое слово:        — Разберись в себе, Антон, пожалуйста. Я устал видеть то, как ты целуешь другого, хотя всем своим телом показываешь расположение ко мне. Я устал обманываться.        Шастун вздыхает громко. Эти слова почему-то злят его, заставляют вскипеть. Уж если они решили говорить откровенно, то пора, видимо, поделиться тем, что видел он.        — Кто бы говорил, — отзывается он все так же, шепотом, контрастируя с преподавателем. Они сейчас — как огонь и вода, как земля и воздух, как инь и янь. — Разве не ты потрахиваешь моего босса по ночам, пока сам же даешь мне дикую надежду? Прости конечно за такие вопросы, но я все своими глазами видел, и тебе не отвертеться.        Вопреки ожиданиям Антона, Арсений не удивляется, не начинает отговариваться, заикаясь. Лишь делает еще один глоток пива и долго, пристально смотрит на мальчишку. Потом ни с того, ни с сего со всей силы приземляет банку на столешницу, так, что мягкий металл скрипит и деформируется. А потом Попов в два шага оказывается около Антона, припечатывая его к стенке и целуя так, как никогда до этого. Парень прижимается к ученику всем телом, едва слушающимся своего владельца, трется о него. Впивается в губы своими, вцепляется в кудри пальцами до ощутимой боли. И мальчишка чувствует привкус пива, табака и неизменный — вишни. И это было совсем не похоже ни на один из их прошлых поцелуев. Он не был ни нежным, ни влюбленным, ни мимолетным, ни даже страстным. Он был до умопомрачения злым, агрессивным и совсем немного горьким. Будто Арсений пытался попрощаться, передать все свои эмоции в последний раз. И от этой мысли Антон переклинило, он попытался вырваться, отстраниться, но парень лишь еще ближе прижался к нему своим телом. И Шастун почувствовал чужое возбуждение так отчетливо, что даже испугался. Крышу сносило знатно, ситуация пугала и притягивала одновременно. И он уже не хотел выпутываться, хотел большего. Но на этот раз контакт разорвал сам Арсений. Сделал шаг назад, провел ладонью по губам, стирая капельки слюны, уже непонятно, своей или чужой.        — Я все свои действия могу объяснить, Антон, — проговорил он, теперь уже не крича, тоже доходя почти до беззвучного шепота. — У них всегда была одна единственная причина. И эта причина сейчас со мной в одной комнате, стоит хлопает своими чайными глазами.        Это прозвучало так искренне, так нежно, на контрасте со всей той грубостью, что Арсений вкладывал в поцелуй всего секунду назад, что Антон зарделся.        — Да, я могу объяснить все, что делал и делаю, — повторил Попов, закрывая глаза. — Но можешь ли ты это сделать, Антон?        — Я… ну… — мальчишку этот вопрос застал врасплох. Он знал ответ — не мог, пока не имел на это право. Еще чуть-чуть, говорил он себе, еще неделя. Но времени у него, похоже, не осталось. Арсений понял все по его глазам. Кивнул.        — Я тебя понял, — проговорил он, снова отходя к кухонному блоку и на мальчишку больше не смотря. — Я завтра уеду обратно в Воронеж.        — Ты… что? — Антон не мог поверить своим ушам.        — Я люблю тебя, Антон, правда люблю, и наверное, пора уже это вслух сказать, — Арсений снова сел за стол и уронил голову на руки. — Но я просто не могу оставаться рядом, пока все так, как сейчас. Физически не получается. Поэтому мне нужно быть как можно дальше. Если что-то поймешь или решишь, приезжай. Поговорим. Я смогу рассказать тебе все, только если буду знать, что это будет взаимно.        И Антону бы что-то сказать. Признаться, что он Арсения тоже до беспамятства, до пожара в груди любит. И выжить без него просто не сможет. И тоже всегда все делал для него и из-за него. Но не получается. Язык не поворачивается выдавить из себя хоть что-то стоящее, и он лишь кивает, чувствуя, как по щекам текут ручьями соленые слезы.        — Тогда… до встречи? — спрашивает он на грани слышимости, но Попов улавливает.        — Надеюсь, — отвечает парень, и Антон выходит из комнаты. Слезы не останавливаются, сердце бьется все громче, и в голове набатом орет мысль: «Арсений признался мне в любви. Арсений оставил меня». Попеременно, не давая осознать ни один из фактов до конца.        Всю ночь Антон плохо спал, мечась по кровати в попытки вырваться из лап доводящих до слез снов. А утром, проснувшись раньше обычного, стоял у окна и смотрел, как преподаватель запихивает в такси все свои многочисленные чемоданы при помощи охранников, а потом садится в салон, и автомобиль уезжает по направлению к вокзалу.        И в голове крутилось: «Потерпи немного, и я приеду к тебе. И мы все друг другу расскажем в последний раз. И я обниму тебя, поцелую и позволю сделать своим. Потому что я тоже тебя люблю». Но вслух Антон так ничего и не сказал, смахнув с глаз непрошенные кристаллики соленой боли и отправившись в душ приводить себя в порядок перед предстоящей финальной неделей…