А какие на вкус ноты?

Сколько ревновать — ты дай мне меру, Сколько страхов оголять, чтоб ты поверил? Да, я первый раз учусь и не умею Но тебе об этом не скажу намеренно, намеренно Целуй, целуй туда, где мне щекотно В эту ямочку на шее…*

16 марта 2018 года        Мне кажется, самое отвратительное и жуткое, что может испытывать человек — это ничего. Когда вокруг люди счастливы, а тебе все равно. Они смеются, радуются, как маленькие дети, пытаются вовлечь и тебя в это всеобщее веселье, но в груди у тебя только пустота, даже не зудящая, а какая-то абсолютно абсолютная, засасывающая тебя все глубже в себя, словно черная дыра. Когда все плачут на похоронах, или из-за неразделённой любви, или ещё по какой-то причине, по-разному плачут, для каждого случая по-особенному, а ты делаешь вид, что тоже страдаешь вместе со всеми, а на самом деле даже намека на нечто похожее внутри тебя не осталось. И слезы уже текут по привычке, потому что раньше умели к месту. Теперь даже разницы между смертью и любовью твое внутреннее «я» не чувствует. Все однообразно никак.        Тебе никак там, где должно быть больно. Где когда-то и было больно. И ты думал, что это самое ужасное чувство на свете — этот пожар внутри, от которого хочется выть, сжать покрепче зубы, чтобы не прокусить себе руку в отчаянии. Ты мечтал, чтобы это все побыстрее закончилось, потому что устал жить в ощущении, что все внутри постоянно ревёт и разрывает тебя на части. А потом все заглохло, и ты вдруг неистово захотел, чтобы боль вернулась. Потому что жить в абсолютной тишине ещё невыносимее. Потому что теперь ты часть общества только косвенно. Ты не сможешь поделиться своими эмоциями, влить их в общий котел. Потому что у тебя их попросту нет.        В сериалах часто говорят, что равнодушие страшнее всего, что ты когда-либо ощущал. В детстве нам казалось, что это неправда. Не может быть чего-то хуже <вставить по настроению>: боли, невзаимной любви, страха, отчаяния или одиночества. Но. Когда в мире остаются хотя бы какие-то оттенки, пусть даже черный и белый, ты ещё живёшь. Когда все становится серым, ты перестаешь верить в свою собственную реалистичность. Ты переходишь, по заветам Экзюпери, в категорию «существую».        Тебе ведь это знакомо, да, Антон? Жить в серости изо дня в день, просыпаться и засыпать с чувством разрывающей пустоты, ощущать только холод, когда другие веселятся, а если и следовать их примеру, то чисто механически, пытаясь быть таким же, как и раньше. И не чувствовать удовлетворения от этого спектакля.        Ты не все рассказал мне, да? Лазарев был не единственной твоей проблемой, хотя и самой глобальной, он не был тем, кто пустил по тебе трещины первым. Только расширил их, доломал игрушку окончательно? Все куда глубже, да? Поэтому ты так боишься до сих пор моих прикосновений, злишься чаще, чем следует, на мои иногда совсем невинные действия, игнорируешь неделями после маломальски серьезного разговора? Ты просто пугаешься того, что снова начинаешь чувствовать что-то большее, чем ничего, да?        Не отвечай. Я не прошу, я настаиваю. Просто будь рядом сейчас, в этой комнате, во второй раз так непозволительно близко, чтобы я наконец смог в полную силу почувствовать твое «мне на Вас не плевать». Я верю тебе и без этого, вот только ты сам не веришь. Не привык, страшно. Мне тоже страшно быть здесь, Антош. С тобой быть. Хотя так нестерпимо хочется.        Я просто хочу услышать когда-нибудь, что снова научил тебя чувствовать. Потому что знаю, что так оно и есть. Иначе бы ты не смотрел на меня так, не говорил со мной так и не пытался… ***        Арсений с нетерпением ждал конца рабочего дня, но Антон после пар так и не пришел. Конечно же он не пришел, чего Попов еще ожидал. Не только потому, что это было вполне в духе Шастуна — закинуть удочку, а потом вытянуть ее из воды, не позволив рыбе даже попасться на крючок, но и потому, что преподаватель знал — он был груб. А мальчишка не терпел такого. Он научился на прошлых ошибках, выучил урок, понял, как распознавать малейшие сигналы, которые могут привести к невыносимой боли.        Арсению было неловко и совсем чуть-чуть стыдно. Он клялся Антону, что тот может ему всецело доверять, а в итоге из раза в раз подрывал это доверие. И ладно бы в других ситуациях, когда все выходило случайно, по воле госпожи Фортуны. Но в этот раз Шастун сам пришел к нему в кабинет, сам предложил поговорить. Проявил инициативу, что делал так принципиально редко. А Попов поддался порыву. Наложилась отвратительная ночь, переживания и злость, не на мальчишку даже, а на самого себя. А теперь вот так. Теперь они снова делали огромный шаг назад, когда должны были идти только вперед.        Так Арсений размышлял, выходя из школы и направляясь к парковке, чтобы поехать домой после неожиданно утомительного дня. Он не мог понять, утомили его так уроки или собственные тяжелые мысли.        Он уже искал в карманах ключи от автомобиля, когда мобильник пиликнул. Открыв пришедшее сообщение, Попов сощурился в изумлении. Антоша, 15:56 Арсений Сергеевич, Вы от меня убегаете? Нас всего на пару минут задержи, а Вы уже небось напридумывали себе…        Пока он пытался понять, кажется ему или нет, вслед за первым сообщением пришло второе. Антоша, 15:57 Оглянитесь        Проигнорировав шальную мысль о том, что так начинается каждый второй хоррор, Арсений повернул голову обратно к школе. И увидел Шастуна, который прислонился спиной к кирпичной стене и выпускал изо рта дым, зажав в своих худых пальцах сигарету. Мальчишка смотрел прямо на преподавателя, не отрывая от него своих зеленых глаз и невольно втягивая Арсения в эту дуэль взглядов. Антон выглядел также, как с утра, вот только сейчас он казался Попову еще более красивым. И парень уже не понимал, было ли это из-за того, как эстетично Шастун курил, или из-за его небрежно растрепанных волос, слегка влажных от начавшегося мгновение назад холодного весеннего дождя. Конечно же этот придурок решил игнорировать существование шапок сразу с наступлением марта. Или может все из-за этой расслабленной, даже какой-то нагловатой позы. Антон будто всем своим телом говорил: «Я бросаю тебе вызов». И это было будто что-то из его прошлой жизни, времени до Лазарева, до травмирующего опыта. Арсений никогда не видел его таким, и теперь пытался запомнить каждую черту, каждую нотку уверенности, прячущейся в этом высоком худом мальчишке. И ему нравилось смотреть. Это вводило в транс, настолько глубокий, что Попов не сразу осознал, что Антон оторвался от стены и направился в его сторону, все еще сжимая между пальцами тлеющую сигарету.        — Так и будете на меня смотреть, Арсений Сергеевич, или все-таки примите мою просьбу о разговоре? — Антон, следуя своей привычке, начинает диалог без прелюдий и подводок, сразу с сути.        — Я думал, ты куришь только по особым случаям, — Попов не ответил на вопрос, продолжая гипнотизировать сигарету, которую норовил затушить неприятный холодный ветер, но она не поддавалась, продолжая размеренно тлеть.        — Я вот с Вами разговариваю, чем не особый случай, — Антон пожал плечами и снова зажал окурок губами, делая затяжку. У Арсения в голове тут же пронеслось то, что мальчишка говорил пару месяцев назад. «Сейчас я курю только когда особенно больно». Неужели из-за Попова Антону может быть больно? Об этом думать совсем не хотелось, но лишь от предположения об этом преподавателя передернуло.        — Будете? — между тем совсем невинно спросил Антон, доставая из кармана пачку, в которой, Арсений не мог не отметить, уже не хватало доброй половины, и протягивая ее парню. На немой вопрос в глазах преподавателя он лишь беспечно добавил: — Кент, хороший. Правда. Специально с картинкой на пачке брал, эти всегда самый лучшие. Вон, видите, слепота.        И он перевернул картонную коробку, являя взгляду Попова изображение, на котором и правда большими синими буквами было написано «СЛЕПОТА», а на заднем фоне был изображен глаз. Голубой… Арсению на секунду показалось, что это все — какой-то концептуальный намек, который он, даже несмотря на свой статус мастера в загадках, не понимает. Но он лишь усмехнулся и все-таки взял предложенную сигарету, решив не забивать себе мысли еще и такими мелочами. Курил Попов редко, но сейчас, глядя на довольное лицо Антона, делающего затяжку за затяжкой, он просто не смог отказаться.        — Ты же понимаешь, что если Алевтина Александровна увидит, что я курю на школьном дворе, да еще и со своим учеником, она меня уволит? — спросил он, когда Шастун достал дешевую зажигалку из Пятерочки и спустя минут пять непрерывного чертыхания все-таки смог поджечь сигарету преподавателю.        — Не уволит, — Антон сказал это так уверенно и серьезно, что Арсению захотелось рассмеяться. — Вас нельзя увольнять, Вы же меня еще в финале наставлять должны будете.        — Так уверен, что пройдешь? — Арсений говорит это без иронии. Ему нравится осознавать, что может и для красивого словца, но Шастун наконец поверил в себя.        — Сложно не быть уверенным, когда за тебя огромная толпа людей в интернете рвать и метать готова, — мальчишка пожал плечами, и по его лицу прошла тень. — Если честно, я хотел как раз об этом поговорить с Вами, Арсений Сергеевич.        — О людской любви? — парень не сразу понял, что Антон имеет в виду.        — Нет, — тот отмахнулся от предположения, как от несусветной глупости. — Я имею в виду финал. Мне неловко, что я попаду в него таким образом… Мне кажется, что я…        Арсений знал, что он скажет. «Не достоин». Это слово горит красным огнем в его мозгу уже столько месяцев, столько долгих часов за попытками искоренить его из чужой кудрявой головы. Парень поднимает палец и аккуратно подводит его к губам Шастуна, но не касается, застывая в паре миллиметров. Антон шумно выдыхает, и Попов чувствует, как по телу от этого разгоряченного дыхания, контрастирующего с неприятной промозглостью улицы, бегут табунами крупные мурашки.        — Тссс. Не продолжай, хорошо? — Арсений руку не убирает, даже когда мальчишка комично сводит взгляд на его пальце и хмурится. — Не хочу больше слышать о таком. Никогда, понял?        — Но Вы даже не знаете, что я хотел сказать! — Антон возмущается лишь для проформы, преподаватель видит это по его глазам. В зеленом чае утонула непостижимая печаль, смешанная с совсем расплывчатой благодарностью. «Спасибо, что спасаете меня от самого себя». Вот что Арсений в них прочитал. Уже не в первый раз, но сейчас Попов почувствовал в этом взгляде какую-то даже интимную искренность.        — Знаю, Шастун, все знаю! Слышал уже, — и это очередное признание в этот раз не приносит страха. Оно вылетает легко, будто так и надо, так и следует. Да, они уже успели затронуть тему того случая в туалете после отбора, но тогда оба были на взводе, и Арсению казалось, что в здравом уме он не сможет к ней вернуться, даже если очень захочет. Будет слишком неловко, неправильно и глупо. А получилось до смешного просто.        — Это мы кстати тоже должны обсудить, Арсений Сергеевич, — бросает мальчишка, и преподаватель вопреки всем собственным мыслям не слышит в его голосе тяжести. Это вырывается так же легко, как и у самого парня получилось прошлое предложение. Иногда Арсений и сам удивлялся, насколько неровными было их общение. Словно американские горки с такими крутыми подъемами и спусками, что начинает кружиться голова от перепадов давления. Но в этом был весь Антон. Загадочный, непонятный, то приближающийся непозволительно близко, то отдаляющийся болезненно далеко. Попов не мог предугадать его шаг и от этого так ждал его, так хотел узнать, что же будет в конце поездки и как быстро он потеряет сознание или сойдет с ума в тесном вагончике на высоте с десяток метров над землей.        — Обязательно обсудим, Антош, только дай мне докурить. Сам же предложил, — Арсений видит, как мальчишка усмехается на его слова, и от этой улыбки делается так тепло, как бывает только рядом с ним. Когда-нибудь Попов точно потеряет голову, этому нет лекарства. Но пока титаническими усилиями получается держаться, и он сжимает в зубах сигарету, делая такую нужную сейчас затяжку. Арсению кажется, что без нее он не перенесет предстоящего разговора.        Парень не сразу замечает, что Антон смотрит. Мальчишка и до этого это делал, несомненно, но именно в этот момент его взгляд стал каким-то нечитаемым, пронзительным и долгим. Будто ничего в мире в этот момент для Шастуна не существовало кроме стоящего с ним рядом и бессовестно курящего преподавателя.        — Что? — Арсений сдался быстро, приподнимая бровь и сжимая сигарету между пальцами, чувствуя, как она слегка обжигает огрубевшую от морозов ушедшей зимы кожу.        — А что? — в тон ему вопрошает Антон, зеркаля мимику. Моргает, и зеленые глаза тут же теряют всю ту глубину и пронзительность, которые так вывели Попова из равновесия секунду назад.        — Ты очень странно на меня смотришь, — нет, честность Шастуна точно заразна. Или просто ему уже окончательно перестало получаться врать.        — Вы просто по-дурацки курите, Арсений Сергеевич, — пожимает на это плечами мальчишка и смеется. Потом делает шаг вперед и выхватывает из пальцев преподавателя дымящийся бычок. — Вы себе так все пальцы сожжете.        — Я просто редко это все делаю, Антон, — пытается оправдаться Арсений и протягивает руку, ожидая, что ему вернут обратно его сигарету. Но Шастун это делать явно не спешит.        — И что же вас заставило сделать это сегодня? — мальчишка смотрит преподавателю в глаза и щурится, будто пытается найти ответы сам, без чужой помощи.        — Особый случай, — Арсений видит, как расплываются губы ученика не в улыбке даже, в каком-то хитром оскале.        — Туше, — отвечает Антон и наконец возвращает парню бычок. Все это ощущается, как игра, как странного рода флирт, и парень, сколько бы не пытался, не может отделаться от этой мысли.        Попов делает еще пару затяжек, все еще чувствуя на себе чужой изучающий взгляд, но на этот раз пытаясь его игнорировать. А потом бросает окончательно отсыревший под дождем окурок в ближайшую мусорку.        — Так, смотри, — он снова поворачивается к Антону, который тут же утыкает взгляд в асфальт, делая совсем неубедительный вид, что все это время не глазел на Попова. — У нас с тобой есть два варианта. Первый — мы идем обратно ко мне в кабинет и ведем наши серьезные философские беседы там.        — Не, Арсений Сергеевич, с Вашей аудиторией у меня максимально смешанные ассоциации, не хочу делать ее еще более наполненной всяким негативом, — отмечает Антон, и парень находит это замечание вполне резонным. Учитывая, как много всего случилось с ними в том кабинете, вкладывать в него еще больше воспоминаний значит добровольно доводить себя до безумия. Ведь если продолжать так и дальше, Арсений не сможет там работать без столкновения с призраками тяжелых разговоров и неприятных случайностей.        — Логично. Тогда второй вариант — пойти куда-нибудь посидеть, — Попову на секунду кажется, что это чем-то похоже на приглашение на свидание, но он одергивает себя и продолжает, делая вид, что все под контролем. — Тут недалеко есть хорошая кафешка. «InЖир» или что-то вроде того. Я сам там не был, но говорят, местечко хорошее и довольно тихое.        После этого предложения Антон заметно сморщился и покачал головой.        — Не, Арсений Сергеевич, это еще хуже, чем Ваш кабинет, уж поверьте мне.        — Там что, настолько плохо? Мне вроде бы говорили, что… — Арсения очень смутила реакция мальчишки на упоминание названия заведения.        — Да не в этом суть, Арсений Сергеевич, нам просто лучше не появляться там. Особенно, — он перевел взгляд на экран телефона, скорее всего проверяя время, — сейчас.        — Окей, — парень не стал спрашивать, пусть и подмывало хотя бы вопросительно выгнуть бровь. Но преподаватель не сделал даже этого. Если Антон хочет оставить какую-то информацию в секрете, пусть будет так. — Тогда куда?        — Не знаю, — Шастун пожал плечами. — У Вас больше точно нет вариантов?        — Ну есть один, — немного подумав, тихо начал Арсений. — Но тебе скорее всего не понравится.        То, что он хотел предложить, даже в голове звучало дико, но парень все-таки решил попытаться.        — А Вы все равно скажите, — словно давая ему зеленый свет, насмешливо бросил Антон.        — Мы можем поехать ко мне…        Слова зависли в воздухе и не спешили растворяться. Вместо этого они окутали плотным кольцом двух молодых парней, стоящих в сантиметре друг от друга на пустой школьной парковке. Антон закашлялся, первым нарушая тишину. Но не сказал ни слова, пребывая в каком-то состоянии транса, лишь смотря во все глаза на преподавателя. И в этом взгляде читался немой панический испуг. Арсений знал, что это может вызвать воспоминания, но не мог не предложить. Просто так, надеясь, быть может, в глубине души на положительный ответ.        Но когда Шастун наконец отмер, он лишь покачал головой и тихо пробормотал:        — Давайте тогда в «Инжир», если других вариантов нет.        И это прозвучало так, будто он давал понять: «То, что Вы сейчас сказали, Вы не говорили. Этого не было, нам обоим это привиделось, показалось. Это больше не обсуждается». И Арсений понял правила игры. Свою ошибку он осознал сразу, как только слова вырвались из горла, а по реакции Антона лишь уверился еще раз в том, что полный дурак. И поэтому только молча открыл машину, впуская мальчишку на пассажирское сиденье, включил радио, по которому играла новая песня Лолиты, сел, пристегнулся и вбил в навигатор кафе «InЖир». Целуй, целуй туда, где мне щекотно В эту ямочку на шее Всё почти как у животных Целуй до взрывов водородных Наш Меркурий на Венере Ты же всё за это отдал ***        Когда они приехали на место, Арсений почти сразу понял, почему Антон не хотел появляться в «InЖире». Нет, с заведением и впрямь не было никаких проблем, не просто же так у него была самая высокая оценка на Яндекс-картах по Борисоглебску, которая могла посоперничать разве что с «Чумным доктором». Небольшой уютный ресторанчик-лофт, оформленный в кирпично-красных и черных тонах, владельцы которого даже в марте не спешили убирать новогодние украшения. Народу внутри было немного, поэтому вокруг стояла умиротворяющая тишина, нарушаемая тихими разговорами, доносившимися с занятых столиков.        Проблема была не в самом «InЖире», а в той, кто, как оказалось, здесь работал. Как только Арсений и Антон переступили порог, к ним подбежала Ирина с такой широкой улыбкой, что к ней вполне подходило определение «до ушей». На ней была форма официантки — черная рубашка, темные классические брюки и идеально белый поясной фартук. Попов, кажется, впервые увидел девушку с волосами, забранными в высокий хвост, от чего ее красивое лицо казалось более вытянутым, чем обычно.        — Какие люди и без охраны, — весело прощебетала она, обняв Антона и помахав рукой преподавателю.        — Здравствуй, Ириш. Не знал, что ты тут работаешь, — Арсений действительно был удивлен, увидев девушку в таком месте, да еще и в качестве персонала. Тут же вспомнились все ее просьбы о посещении уроков другой группы или раннем уходе, и все встало на свои места. Захотелось о многом спросить, но парень лишь тактично промолчал, отмечая про себя, что случай еще обязательно представится. Вместо этого он лишь перевел взгляд на Антона, как бы спрашивая: «Почему ты ничего не сказал?»        — А, Тоша Вас не предупредил, — Ира перехватила его эмоции быстрее мальчишки. — Значит, все-таки не ко мне пришли.        — Ну Ир, — подал голос Шастун, метая глазами молнии в подругу.        — Не иркай мне тут, Тох, я уверена, что ты вообще сюда идти не хотел, — девушка не выглядела обиженной, скорее наоборот, ее эта ситуация забавляла.        — А он ведь и правда не хотел, — бросил Арсений игриво, переводя взгляд с одного своего ученика на другую.        — Арсений Сергеевич! — теперь молнии в антоновых зеленых глазах обратились уже к нему, но парень стоически их вытерпел и лишь ухмыльнулся.        — Да чего ты. Разве ты не из правдолюбов, Шастун, — насмешливо спросил он и получил болезненный толчок локтем в бок.        Смотря за этой ребяческой сценой, Ира заливисто расхохоталась, а потом произнесла:        — Я бы конечно еще понаблюдала за вашими препирательствами, но мне надо работать. Да и вы явно не просто так сюда приперлись. Так что пойдемте, я вам самый лучший столик выделю, — она сделала заговорщицкую паузу и добавила, — подальше от всех.        Арсений краем глаза заметил, как Антон слегка покраснел, и это выглядело так забавно, что парень не смог сдержать улыбки. Несмотря на всю показную холодность и отчужденность, мальчишку было так легко засмущать, и Попову это доставляло какое-то иррациональное удовольствие.        Ира действительно повела их в дальнюю часть кафе, к самому уединенному столику, забрала их верхнюю одежду и положила перед ними меню.        — Я не буду вас отвлекать, — тактично проговорила она. — Если что-то выберите, просто черканите мне в Телеге, я передам поварам.        После этих слов она удалилась в сторону зала, принимать заказ у только что прибывшей семейной пары. Арсений был ей благодарен. Он не понимал, почему Антон не хотел пересекаться с Кузнецовой во время смены. Может, он стеснялся своего общения с преподавателем, или еще чего, но Попову казалось, что Ира совсем не глупая и понимает, в каком они здесь статусе. Ученик-учитель, и только. И только…        — Так о чем ты хотел со мной поговорить? — без обиняков начинает Арсений, когда они заканчивают с выбором еды и пишут девушке короткие сообщения в соцсети. Попов берет себе роллы с креветкой, потому что рыбу он терпеть не может с самого детства. Антон, у которого оказывается аллергия на рис, заказывает хинкали, отмечая, что Ира ему уже весь мозг проела, что они тут — просто объеденье.        — Вот так сразу? — мальчишка хлопает своими большими глазами и ухмыляется одним уголком губ. Сразу на ум приходит Кузнецова и ее улыбка набекрень, и это кажется первый раз, когда Арсений понимает, насколько Шастун с девушкой сроднился. В них так много схожего, пусть и не заметного на первый взгляд, что когда узнаешь обоих поближе, становится страшно.        — А почему нет? Ты же любишь без подводок диалоги начинать, почему мне нельзя? — это кажется логичным в голове, но когда Попов произносит эти слова, хочется скривиться, так по-детски они звучат. Но Антон лишь продолжает улыбаться.        — Нет, Арсений Сергеевич, так не пойдет. Так только мне можно, — говорит мальчишка и тихо хихикает. — Давайте начнем по-другому. Вы мне вопрос — я вам вопрос. Чтобы все было честно.        Парень не может не согласиться, таким заинтересованным в своем предложении кажется сейчас его ученик.        — Ура, ура, — весело бросает Антон и складывает руки в замок, кладя на них подбородок. — Тогда Вы первый.        — Почему это?        — Потому что я так решил.        И это звучит как-то удивительно правильно. Так, что не хочется перечить, и невольно делаешь так, как скажут. Арсений сдается под этим предвкушающим взглядом чайных глаз, соглашается с правилами, не справляясь с магией этой мягкой улыбки.        — Хорошо, — вздыхает он и, проглотив ком в горле, тихо спрашивает: — Откуда ты знаешь Эда?        Этот вопрос теплился в нем еще с отбора. Он отчетливо помнил, как после того отвратительного поцелуя, когда Выграновский уходил из-за кулис, он поздоровался с Шастуном и назвал того по имени. И Антон ответил. Тогда Арсений почувствовал холод. Его прошлое и его настоящее сошлись в одной комнате лицом к лицу. И узнали друг друга. Это было жутко и как-то липко неправильно. Потом, закружившись в воронке событий, Попов перестал думать о том случае, а теперь, глядя в чужие глаза, снова вернулся к этому событию, снова прокрутил его в голове и снова ощутил неприятный ужас.        — А, — Антону, кажется, не понравилось направление, которое задал преподаватель. Он едва заметно сморщился, так, что по лбу прокатилась волной мимическая морщинка и тут же исчезла. — Они с Лазаревым друзьями были. Оба же музыканты, где-то на общей тусовке познакомились. Эдуард Александрович тогда еще не был звездой всероссийского масштаба, а Сережа еще видимо не был мудилой, — мальчишка осекся и зажал ладонью. — Простите.        — Да ничего, ничего, мы же не в школе, тут можно. Тем более по факту, — Арсений не хотел признаваться даже себе, но то, что Антон выругался при нем, не сдерживаясь, отдалось приятными мурашками где-то внутри. — Продолжай.        — Да тут и продолжать особо нечего. Мы как-то на одно мероприятие притащились, а там Эдуард Александрович. Он видимо и организатором тогда был. Вот Лазарев нас и представил. А потом еще пару раз на всяких концертах пересекались. Он всегда пытался Сереже доказать, что меня миру показывать надо. Ну конечно же безуспешно. Сережа ни в какую не соглашался, даже на уговоры друга не велся, вот так он не хотел мной делиться.        Помолчали. Арсений не хотел первым нарушать повисшую тишину. Давал мальчишке подавить в себе очередной поток воспоминаний, давал справиться с ним самостоятельно, пусть и был готов если что успокаивать. Просто знал, что пока это не к месту.        Как всегда вовремя подоспела Ира, разрубая тишину своим громким красивым голосом.        — Ваша еда, господа, — она поставила на стол две тарелки с эстетичными блюдами, а потом водрузила туда же уже открытую бутылку шампанского и два фужера.        — А это зачем? — удивленно спросил Арсений. Антон лишь долго и осуждающе посмотрел на подругу.        — Комплимент от владельца, — девушка улыбнулась и разлила алкоголь по бокалам. — Он у нас фанат «Бойни», тоже за тебя твитты писал, Антош. Вот тебя из кабинета увидел и решил, так сказать, поздравить с будущим проходом в финал.        Пока мальчишка снова покрывался легким румянцем, Кузнецова успела упорхнуть со словами «Все, больше не мешаю», профессионально избегая любых возражений.        Молчание возобновилось. Арсений распаковал палочки и подцепил ими одну роллину, тут же отправляя ее в рот. Еда и вправду была качественной, слухи и отзывы в интернете не обманули. Рука непроизвольно потянулась к фужеру. Попову подумалось, что сегодня он и так нарушил слишком много границ и правил субординации. Сначала сигареты, потом выпивка со своим учеником. Но резко стало плевать. Просто пришло осознание, что без алкоголя он, скорее всего, не вывезет весь этот диалог. Антон же был пьяным в прошлый раз, когда они вели разговор с занесением в личное. Почему в этот раз Попов не может сделать то же самое? Отговорка «я учитель» ему не понравилась, поэтому он все-таки взял бокал за ножку и сделал внушительный глоток.        Антон, до этого увлеченно ковырявший вилкой хинкали, перевел на него глаза и ни с того, ни с сего спросил:        — А вы?        — А что я? — не понял Арсений, которому шампанское сразу ударило в голову, лишая возможности мыслить быстро и ясно.        — Откуда вы знаете Эдуарда Александровича?        Этот вопрос застал парня врасплох. Конечно, он догадывался, что после того, что Антон увидел, он может спросить что-то подобное, но не так резко. Арсений не готов. Не сейчас, не тогда, когда совсем недавно все, что он годами строил у себя в голове, разрушилось воздушными замками.        — Мы… учились вместе, — бросил он, пытаясь говорить как можно более расплывчато.        — Учились? — скептически переспросил мальчишка, даже оторвавшись от поглощения распластавшегося по тарелке теста. Конечно, он ему не поверил, не после поцелуя, свидетелем которому он стал. Но Арсений не врал, лишь не хотел углубляться в подробности.        — Он был на четвертом курсе, когда я поступил. Мы оба занимались внеучебкой. Он еще и вел допы по вокалу, так и познакомились, — это была чистая правда. Сжатая, сухая, но совершенно искренняя. После этих слов Попов бросил умоляющий взгляд на мальчишку, как бы прося: «Давай я расскажу тебе об этом когда-нибудь потом. Когда буду готов, когда разберусь в себе и в том, что наворотил ради тебя, такого невинного в своей наивности». И Антон понял. Кивнул и снова вернулся к разглядыванию тарелки. К алкоголю он так и не притронулся, зато Арсений потянулся за вторым глотком.        Он знал, что не удовлетворил любопытства Шастуна, знал, что не сделал тому легче, но по-другому просто не мог. Даже быстро пьянеющий мозг отказывался снова погружаться в ту пучину, которую парень старательно от себя гнал. Когда-нибудь. Когда-нибудь обязательно. Но точно не сегодня.        — Моя очередь? — уточняет он спустя продолжительную паузу.        — Если Вы так считаете, — бросает Антон, еще раз показывая, что прошлым ответом Арсения он совсем не удовлетворен, но не напирая сильно.        — Как ты понял, что я был в туалете тогда? — преподаватель делает вид, что не заметил недовольства мальчишки, лишь наливает себе еще шампанского.        — Да я и не понимал, если честно, — пожимает плечами Шастун. — Ну точнее понял, но далеко не сразу. Вы реально как-то гениально затаились. Да и я тогда был на взводе, вряд ли даже если бы Вы передо мной в тот день вплотную встали, я бы обратил на Вас внимание.        В этом Арсений конечно сильно сомневался. Ему казалось, что было бы скорее наоборот. Один подозрительный звук мог в тот день вывести Антона из равновесия, заставить испугаться или разозлиться. Но спорить он не стал.        — Так как же? — вместо этого спросил парень, пристально глядя на своего собеседника.        — Оно как-то само получилось. По Вашей реакции на некоторые мои слова. Я долго подозревал, что вы что-то видели или слышали, а потом на отборе спросил Вас прямо, целясь, на самом деле наугад, а Вы и признались.        — Наугад? То есть тот случай в туалете был не единственным? — грустно уточнил Арсений, хотя и раньше догадывался об этом.        — Нет, конечно, — пожал плечами мальчишка с таким безразличием, что Попову захотелось перегнуться через весь стол и обнять его. Но вместо этого он лишь сделал очередной глоток алкоголя.        — Ты так просто об этом говоришь.        — Привык, — и правда, в глазах Шастуна не было ни грусти, ни боли. Там было абсолютное холодное ничто. Будто они сейчас говорили не о приступах ненависти к себе, а о погоде.        — Антош… — Арсений все-таки встает, уже слегка пошатываясь. Его всегда необычно быстро уносило с игристого. Парень осторожно обходит стол и обхватывает мальчишку со спины. А потом шепчет прямо на ухо, от чего у самого волосы дыбом встают: — Я сейчас скажу, а ты послушай, хорошо?        Антон заторможенно кивает, не в силах, кажется, даже отстраниться. Из этого угла их никто не видит. Разве что Ира, но и та тактично не смотрит в их сторону, обслуживая клиентов. Между ними нет расстояния, только эти теплые объятия напополам.        — Я сейчас буду абсолютно серьезен, и конечно твое дело — верить мне или нет. Но ты один из самых невероятных людей, которых я когда-либо встречал. По всем параметрам, Антон. Талант, внешность, характер. Когда я сидел там, в том чертовом мужском туалете и слушал то, что ты говорил о себе, мне было страшно. Я не знал тогда, что именно тебя сломало, я и сейчас, мне кажется, до конца не знаю об этом, но тогда я прятался в той кабинке, чтобы не спугнуть твою боль, и думал о том, почему все те ужасные люди, которые ходят по планете Земля, считают себя богами во плоти, считают себя чуть ли не святыми. А самые чистые, самые прекрасные из нас настолько ненавидят себя. Делай с этой информацией, что хочешь, Антон, но я считаю, что все то тепло, та народная поддержка, которую ты сейчас получаешь, — все это абсолютно заслужено. Ты этого достоин, как никто другой.        Арсений закончил, но не отстранился, лишь стоял, обнимая худую фигуру Шастуна и слушая музыку его бьющегося сердца. И это было верно. Это было то, что он хотел сказать и сделать давно. Трезвым или пьяным, не имело значения, было важно лишь то, что он говорил все это искренне. И готов был повторить еще сотни раз, хоть под присягой, хоть под полиграфом. Все, что угодно, лишь бы Антон понял.        — Это тяжело принять, Арсений Сергеевич, но я очень хочу Вам верить, — тихо прошептал мальчишка, откидывая голову назад, на чужое плечо.        — Знаю, Антон, знаю. Но можешь мне пообещать, просто так, что больше никогда не скажешь, что ты чего-то не достоин?        Преподаватель не ждал ничего от этого вопроса, просто считал своей обязанность задать его, чтобы очистить душу, но когда Шастун невесомо кивнул, по венам парня будто прошел разряд.        — Хорошо.        И это едва различимое «хорошо» стоило сотни самых громких криков, самых слезных клятв и эмоциональных признаний. Антон готов был попробовать. Потому что Арсений его попросил. Вот так просто, без ненужных условий, без «если». Простой вопрос и простой ответ. Хотя оба и дались так сложно.        Преподаватель наконец расцепил объятья и вернулся на свое место, тут же запивая эмоции глотком алкоголя.        — А почему ты не пьешь? — спросил он, замечая, что фужер мальчишки все также оставался полным.        — После Питера стараюсь делать это как можно реже. Только если сильно не прижимает, как тогда, зимой, — отозвался он, и Попов понимающе кивнул. На месте Антона он бы наверное тоже отказался от алкоголя после всего того, что этот яд привнес в его жизнь. — Но я не против, что Вы пьете, так что да.        Они проговорили еще час. Обо всем на свете, начиная от учебы и заканчивая тем, что будет дальше. Арсений пообещал мальчишке, что когда («когда, Антон, а не если») он пройдет в финал, преподаватель поедет в Москву с ним. Не сразу, правда, потому что сначала нужно будет снабдить инструкциями Станислава Владимировича, оформить командировку, напрячь Матвиенко, чтобы тот ездил поливать цветы у парня в квартире, и наладить рабочий контакт с Ирой, чтобы она собирала со всего выпускного класса А домашки в электронном виде и высылала их ему на проверку. Последним Арсений не хотел обременять Шеминова, который и так со своими классами едва справляется.        Антон поделился тем, что боится разочаровать общественность, которая так вступилась за него. Страшится стать из героя новостных лент посмешищем. И потом Попов долго уверял своего ученика, что этому не бывать.        Все это время парень пил. В какой-то момент Ира принесла ему вторую бутылку, за которую он уже заплатил сам. Арсений и сам не понимал, зачем так сильно напивается, да еще и перед своими учениками. Но что-то в груди свербело, что-то не давало покоя, делало больно, и он всеми правдами и неправдами пытался выгнать это ощущение из своего тела. Но не помогало, этот неприятный червячок все сидел и грыз его легкие. И Арсений набирал скорость, отправляя внутрь глоток за глотком.        — Твоя очередь задавать вопрос, — в какой-то момент сказал Попов. Перед глазами все уже начало плыть. У шампанского была дурацкая функция — действовать отложено, но подобно атомной бомбе. Когда приходило правильное время, оно взрывалось внутри и отправляло пьющего в нокаут. Арсений чувствовал, что такой момент для него уже не за горами, а еще предвидел утреннее похмелье и не мог представить, как будет работать в таком состоянии.        — Арсений Сергеевич… — Антон делает паузу перед тем, как что-то спросить, и встает на ноги. Преподаватель резко напрягается. В глазах мальчишки он видит какую-то ненормальную, страшную решимость, которой там не было раньше, кажется, никогда. Шастун подходит непозволительно близко, ближе, чем когда-либо, и наклоняется низко-низко, глядя парню прямо в лицо. Между их носами остались миллиметры, и память, подернутая алкогольным делирием, подбрасывает Арсению точно такую же сцену, когда они стояли нос к носу в «МТС Холле». Но тогда их прервали, не дали натворить глупостей. Здесь остановить их некому. Попов до полумесяцев впивается ногтями в кожу ладоней, чтобы не сотворить чего-то запретного, неправильного, но будто через вату в ушах слышит шепот Антона над ухом.        — Могу я Вас поцеловать?        — Это твой вопрос? — Арсению кажется, что ему все это снится. И хочется думать, что это и вправду так. И одновременно так не хочется просыпаться.        Вместо ответа Антон одним резким движением сокращает расстояние до знака минус. Он выдыхает Арсению прямо в рот, и парень непроизвольно мычит, чувствуя, как пьяное тело напрягается от томного наслаждения. Губы мальчишки сминают его собственные, и он, не думая ни секунды, отвечает на поцелуй. Все сомнения накроют его потом, обязательно, он даст им это сделать, но позже, постфактум. Сейчас существует лишь Шастун и его горячие губы, на вкус почему-то персиковые, и это так по-странному четко сочетается с ним, что Арсению сносит башню. Он дрожащими руками хватает мальчишку за талию и сажает к себе на колени, чтобы тому не приходилось наклоняться. Антон не сопротивляется, лишь крепче прижимается своими губами к чужим, смешивая этот сумасшедший персиковый привкус с алкогольным дыханием преподавателя, создавая между ртами ядерный коктейль, пьянящий и волнующий. Они не углубляют поцелуй, потому что это кажется несвоевременным. Лишь делят на двоих дыхание. Сухие антоновы губы кажутся Арсению в этот момент самым лучшим, что с ним случалось, и он не может, все еще не в состоянии поверить, что это происходит сейчас с ним. Но в голове не появляется вопроса «зачем», на него не хватает времени и сил. Важен только такой теплый Антон, сидящий на его коленях и сбивчиво дышащий в поцелуй.        А потом все резко прекращается. Шастун отрывается от преподавателя, и Арсений сдавленно мычит, протестуя против того, что его вдруг оставили без желанного тепла. Но мальчишка ничего не говорит, лишь встает, подхватывает свою сумку со стула и направляется к выходу.        Попову хочется встать и пойти за ним, но ноги не держат, и при малейшей попытке он плюхается обратно. Хочется что-то крикнуть вслед, но опухшие губы не слушаются. Он не понимает, что именно только что произошло, почему его вдруг так резко оставили одного. И он сидит в тишине, не чувствуя, как по щекам сами собой текут пьяные обидные слезы, соленые настолько, что Мертвое море по сравнению с ними — проточная вода. От них жжет глаза, но он не обращает на боль внимания, гипнотизируя стоящую перед собой монстеру в горшке.        Антон только что сам поцеловал его. А потом просто встал и сбежал. Ничего не объяснив. И Арсения от этого осознания ударяет прошлым так сильно, что еще секунда, и он задохнется. Флешбеки потерянной давности бьют его невидимыми кнутами, оставляя по коже ссадины из воспоминаний, и плакать хочется навзрыд, но даже на это у пьяного мозга сил не осталось.        — Арсений Сергеевич, я тут увидела Антона. Что у вас… — Ира забегает в закуток, в котором стоит стол, с взволнованным выражением на лице и, видя в каком состоянии находится преподаватель, тут же бледнеет еще сильнее, -… произошло?        Она ставит стул рядом с парнем и, сев, обхватывает его дрожащее тело своими маленькими ручками. Арсений всхлипывает, расслабляясь в объятьях, и наконец-то выходит из неожиданно настигшего его эмоционального паралича.        Ира гладит его по спутавшимся и мокрым от пота волосам и шепчет что-то тихое-тихое, совсем неразборчивое, что-то о том, что все будет в порядке. Удивительно, но ее голос помогает собраться с мыслями.        — Ир, я не знаю, что только что случилось… — шепчет Арсений хрипло, сдавленно и жалко.        — Что он сделал, Арсений Сергеевич? — спрашивает девушка, не прекращая методичные поглаживания по голове.        — Он меня поцеловал, — это даже звучит абсурдно. Будто что-то невозможное в реальности, что-то, сравнимое разве что с единорогами. Если Ира и удивлена, она не подает виду. За это Арсений ей невозможно благодарен. — Он поцеловал меня и ушел.        Слезы снова болезненно жгут глаза и кожу лица, сползая нескончаемыми потоками к шее.        — Это на него похоже, — грустно отмечает Кузнецова.        — В смысле? — это получается как-то безэмоционально, но у Арсения нет сил, чтобы даже изобразить заинтересованность.        — Ох, если он узнает, что я Вам это рассказываю, он меня придушит, — выдавливает из себя Ира.        — Но ты все равно расскажешь? — предполагает Попов с надеждой в голосе.        — Но я все равно расскажу, — отзывается она и начинает, не прекращая водить ладонью по темным арсеньевым волосам: — Это был такой же промозглый март, как сейчас за окном. Мне было пять…