Распутье

      Раннее утро. Фонари ещё не погасли, а Чонгук уже мчит по безлюдным улицам, рассекая прохладный воздух. Он заезжает на ближайшую автозаправку за сносным кофе, просит завернуть с собой ещё парочку круассанов, а на сдачу прихватывает мятных леденцов.       В приёмном покое больницы даже в такую рань все суетятся как пчёлы в улье. На него даже не обращают внимания, когда он проходит прямо по коридору к лифтам. Восьмой этаж. Лифт медленно ползёт вверх, а Чонгука мелко потряхивает от волнения. Проснувшись посреди ночи в полном раздрае, он с трудом собрал мысли в кучу и решил, что должен его увидеть. Всего лишь подумав об этом, сердце тут же радостно отозвалось и стало вести себя тише.       Чонгуку страшно, и он знает, что будет больно, очень больно, но всё равно, выходя из лифта на восьмом этаже, тянет губы в безмятежной улыбке.       — Да чтоб тебя…! — чертыхается Чон.       На этаже выключен свет, только из отделений тускло подсвечивает, позволяя сориентироваться и не угодить носом в дверь. Однако прямо перед Чонгуком, словно призрак, вырастает маленькое нечто в белом одеянии и заставляет почти что взвизгнуть, как малолетнего омежку. Благо, он вовремя прикусывает язык, понимая, что перед ним ребёнок.       — Ты чего в темноте стоишь, словно воришка? — спрашивает Чонгук, пытаясь унять участившееся сердцебиение глубокими вдохами.       — Простите, что напугал, — тихо отвечает мальчик. — Но вы вот тоже не внушаете доверия.       Чонгук окидывает себя взглядом, будто с тех пор, как он вышел из дома, что-то могло кардинально измениться: те же чёрные джинсы с прорехами на коленях, та же майка с неоново-розовым кроликом плейбоем и мотоциклетная куртка.       — Тебе не говорили, что судить о человеке по внешнему виду — это дискриминация.       — Дикринимация? Это мультики такие? Не видел. Но папа всегда говорил, что встречают по одёжке, — маленькие глазки так осуждающе смотрят, что Чонгуку вдруг резко захотелось переодеться.       — Э-эх, проехали, — ломать систему воспитания чужого ребёнка в планы Чонгука не входит. — Дуй обратно, пока злобный медбрат Чон не заметил твоего ухода.       — Вы знаете Хосок-хёна? — голос мальчонки звучит удивлённо.       — Он мой старший брат.       — Ух ты, — шёпотом восторгается мальчик. — И ничего он не злобный. Хён гладит по голове и уколы делает совсем-совсем не больно. Он крутой.       — Это потому что ты не был его братом, — беззлобно отвечает ему Чонгук. — Ладно, дело твоё, мне пора, — он делает пару шагов вперёд, но внезапная хватка за край куртки вынуждает остановиться.       — Вы туда? — мальчонка тычет пальцем в сторону отделения омегологии.       — Туда.       — А можно я с вами? Я всё утро стою тут, но медбрат отказывается пускать меня к хёну.       — К хёну? И сколько же у тебя здесь хёнов? — изумляется Чонгук.       Мальчик хмурит брови, обиженно поджимает губы, но всё же отвечает:       — Два, — он неуверенно показывает два пальца. — Его вчера привезли, но этот вредина на посту меня не пускает. Я всего на минуточку.       — А-а-а, — злится Чонгук. — Чёрт с тобой, идём. Номер палаты знаешь?       Мальчонка кивает и прячется за широкой спиной парня, пока тот уверенным шагом входит в отделение и направляется прямиком к медбрату на посту. Омега его узнаёт, снова улыбается, с радостью принимает кофе и десерт и любезно просит накинуть халатик.       — Господин Ким вчера долго не мог уснуть, поэтому доктор назначил ему успокоительное. Он ещё спит, но вы можете пройти. Только недолго, скоро пересменка, вас не должны здесь увидеть, — мило улыбаясь, тихо говорит омега.       «Так даже лучше», — думает Чонгук. Совсем не обязательно, чтобы Сокджин знал о его приходе, достаточно будет просто его увидеть. Чонгук оборачивается, но пацана уже нигде нет — прокрался-таки, пронырливый котище. Поэтому он со спокойной душой движется к палате восемьсот шесть. Дверь мягко, почти бесшумно, отъезжает в сторону, и Чонгук проходит внутрь: небольшое, но светлое помещение с санузлом, холодильником и мягким креслом слева и койкой справа, на которой почему-то мелькают детские пятки.       — Ты? — Чонгук проходит глубже и видит ту же чёрную макушку мальчишки, что наглым котёнком забрался на постель и, сложив лапки, молча наблюдал за спящим омегой.       Мальчик дёргается, пугливо оборачивается, но тут же хмурится:       — Ш-ш-ш, — он прикладывает указательный палец к губам. — Хён ещё спит, не шумите, — шепчет он.       Чонгука сейчас заткнул мелкий пацан, вот только желание выяснять, какого чёрта он здесь делает и кем приходится ему Сокджин, всё равно пропало. Куда больше его теперь волнует вид умиротворённо спящего, невероятно красивого, светлого, чистого, точно ангел, омеги. Он лежит на боку, поджав ноги в коленях, и мерно сопит. Кожа его бледная, с небольшой розовинкой на щеках, волосы в лёгком беспорядке, а губы слегка приоткрыты. Чонгук бы всё отдал, лишь бы однажды проснуться рядом с ним, долго-долго нежить в объятиях и оставлять ленивые поцелуи на тёплой ото сна коже.       — Аджоси, — Чонгук оборачивается и не сразу понимает, что мальчонка обратился к нему. — Вам нравится хён?       — Что? — он не успевает понять, чем конкретно руководствуется мелкий, называя двадцатипятилетнего хёном, а его, которому едва двадцать исполнилось, — аджоси, а тот сыплет ещё и невнятным вопросом.       — Отец так же держал папу за руку, когда говорил, что он самый красивый омега на свете, — мальчик кивает куда-то вниз.       Чонгук опускает голову и видит, как крепко сжимает в ладонях чужую руку.       — Всё не так, — шипит на мелкого Чон, быстро выпуская руку из захвата и, кажется, слегка краснея. Он не замечает, как хрупкие омежьи пальцы слегка дёргаются, а после сжимаются в кулак.              — Хён очень хороший. Он сказал мне долго не грустить и быть храбрым. И мне уже почти не больно, только иногда всё равно становится очень-очень грустно, я скучаю по родителям, — мальчик закусывает нижнюю губу и тихонько шмыгает носом. — Другие дети называют меня слабаком, когда я плачу. Говорят, что я теперь сирота и никому не нужен, — тихо бубнит альфочка.       — Это они тебя так? — Чонгук только сейчас замечает многочисленные ссадины на лице и руках мальчика, а через тонкую больничную сорочку на плече виднеется повязка.             — Им тоже досталось, — кивает мальчик.       — Не сомневаюсь, — Чон протягивает руку и мягко треплет по волосам мальчонку. — Только, знаешь, одной храбрости будет мало, — мальчик поднимает на него влажные от подступивших слёз глаза и внимательно слушает. — Тебя как зовут?       — Юнги. Мин Юнги.       — Так вот, Юнги, помимо храбрости тебе ещё нужны сила, выносливость, ум и немножечко хитрости, — склоняясь ближе к мальчику, шепчет Чонгук.       — Мне всего пять, — мальчик таращит на парня глаза и снова шмыгает носом.       — И это хорошо, самое время начать учиться, — он похлопывает альфочку по здоровому плечу. — Меня тоже в школе часто задирали, но у меня был старший брат.       — Хосок-хён?       — Он самый. И ещё один засранец, — Чонгук морщится. — То есть друг. Они не давали меня в обиду, но я всё равно очень старался решать все свои проблемы сам. У тебя совсем никого нет?       — Нет, — мотает головой мальчик. — Мне сказали, что дедушка сильно болеет, поэтому не сможет меня забрать, а дядя отказался приезжать из Америки: у него и так трое детей.       — Хочешь, я буду твоим старшим братом? — внезапный порыв милосердия застаёт мальчонку врасплох. Его брови ползут вверх, раскосые глаза округляются, а рот слегка приоткрывается. — Только у меня одно условие: никакого «аджоси» больше, идёт? — мальчик неуверенно кивает. — Что ж, Мин Юнги, меня зовут Чон Чонгук, приятно познакомиться, — Чонгук протягивает руку, но альфочка вдруг подскакивает и крепко обнимает его за шею.       — Ты, правда, теперь мой хён? — шепчет в самое ухо Юнги.       — Угу.       — И будешь меня защищать?       — Угу, — кивает Чон, краем глаза замечая, как рука омеги осторожно касается щеки и тут же возвращается обратно на постель.       — Честно-честно? — мальчик отстраняется и заглядывает в глаза, и Чонгук уверенно кивает в ответ. — Тогда попроси Хосок-хёна сильно не ругаться за мой побег.       Чонгук щурит глаза и тепло улыбается.       — А говорил, что он совсем не злобный. Ладно, замолвлю словечко. Только ты не засиживайся, у него скоро заканчивается смена, и цыплят всё равно придётся пересчитать, а мне уже пора. Береги себя, — Чонгук снова треплет его по смольной макушке. — И не досаждай Сокджин-хёну, ладно? Ему нужно больше отдыхать, — Чон дожидается кивка в знак согласия, машет на прощание и быстро уходит. Он уверен, большую часть разговора омега слышал, и искренне надеется на то, что имя его он запомнит.

***

      Вчерашнее происшествие с мужем в очередной раз заставило Тэхёна усомниться в правильности своего предложения годичной давности. Случись что с ним или с ребёнком, он никогда себе этого не простит. Сокджин достоин лучшего.       Чем дальше — тем хуже. И виноват в этом только он: даже после вполне себе утешительных новостей об истинном мысли постоянно возвращаются в прошлое. А когда муж сообщил о наступившей беременности, отчего-то стало страшно. Не за себя, за Сокджина: глаза, что всегда сияли при одной только мысли о детях, погасли. В них больше не было того света, той надежды на лучшее будущее. Неуверенность — вот, что отчётливо видел Тэхён в глазах мужа. Тот подолгу смотрел на него, молчаливо, с толикой тоски и печали, а через три недели началось несказанное «веселье». Каждое утро теперь вместо поцелуев в щёку Сокджин убегал в ванную, извергал остатки скромного ужина, а то и вовсе выворачивал наизнанку пустой желудок, и после долго-долго сидел перед открытым окном. К третьему месяцу дошло до того, что мята, несмотря на свои освежающие свойства, довела Сокджина до приступа удушья, и Тэхёну пришлось переехать на диван. Блокаторы спасали, но лишь на короткий промежуток времени, поэтому его папа, как и папа Сокджина, стали наведываться с завидной регулярностью. Врач разводил руками и твердил что-то о вступивших в соперничество ароматах, но Тэхён из сказанного тогда омегологом вычленил всего одно слово — несовместимость. Именно поэтому организм так яростно реагировал на наличие плода, всячески отказывался признавать чужое своим.       И стоит отдать должное Ким Сокджину: он не сдался, он всё ещё борется. Большая часть пути пройдена, осталось ещё немного, и они встретятся с их крошкой.       Тэхён поднимается по ступеням центральной больницы и едва не валится, цепляясь носком ботинка за ступень. Всему виной его чёртово разыгравшееся воображение, что снова подбрасывает сюрреалистичную картину: высокий блондин с невероятно тёплой и до боли знакомой улыбкой спускается по ступеням вниз и что-то ласково щебечет идущему рядом омеге. На альфе светло-голубые джинсы, белая рубашка с подвёрнутыми до середины предплечья рукавами и множество браслетов на запястьях. Тонкие кисти рук изящно сжимают лямку сумки на плече, и вкупе с чересчур яркой улыбкой можно точно сказать, что парень смущён.       — Хосок-ним, не хотите вместе позавтракать? Здесь недалеко есть чудесное кафе, где очень вкусно готовят, — доносится до ушей Тэхёна.       Что происходит дальше, уже не имеет для него никакого значения, потому что ревность острыми когтями впивается в горло и начинает душить, разливая чернила в радужке и затапливая глаза яркими всполохами. Напрочь лишённый рассудка Тэхён враз преодолевает пару ступеней, отдаляющих его от истинного, и хватает того за грудки.       — Так вот, значит, на что ты меня променял? — гневно рычит, всматриваясь в испуганные карие глаза. — Сладкие омежки всегда были в твоём вкусе, так ведь? Тогда какого хрена морочил мне голову?!       — Что вы делаете? Отпустите его! — вопит омега, цепляясь за руку альфы.       — Тэ… Тэ… Тэхён, — не сводя глаз, шепчет Хосок.       — Господин Ким? — и снова голос омеги, только теперь ещё больше раздражающий своим писком. Тэхён оборачивается. — Это же вы, так? Муж омеги из восемьсот шестой.       Ну вот какого хрена он здесь выступает?! От острого желания придушить этого выскочку руки так и чешутся.       — Ты замужем? — тихий голос истинного приводит в чувства. В глазах его больше нет того света, которым так восхищался юный Тэхён, один только влажный блеск.       — А что не так? Тебе ведь тоже не по вкусу пришлась альфья задница. Сам ведь без конца твердил, что всё это неправильно. Чего теперь удивляешься? — слова, наполненные обидой, ядом брызжут изо рта, а глаза, вспыхнувшие алым пламенем, пытаются запечатлеть лицо всё ещё до боли в груди любимого человека.       — Рад, что у тебя всё отлично, — Хосок дёргает уголками губ, выдавливает подобие улыбки, а затем обхватывает тэхёновы запястья и осторожно убирает его руки с воротника своей рубашки. — Ты извини, я тороплюсь, давай, поговорим в другой раз? — он спускается на пару ступеней вниз.       — Снова сбегаешь? Серьёзно? — кричит ему вслед Тэхён. — Трус! Ну и проваливай! Катись в ад!       Хосок замирает на мгновение, а затем, повернув слегка голову, тихо отвечает:       — А я оттуда и не возвращался.

***

      Сокджин демонстративно потягивается, хотя мышцы местами действительно затекли. Вчерашняя доза успокоительного позволила уснуть и проспать три часа, после же он опять крутился, ненадолго задремав лишь к утру. Он не слышал, как забрался на койку чертёнок, но когда тот шикнул на ещё одного нежданного гостя, дремоту как рукой сняло.       Чонгук — теперь он знает, как зовут того, кто нагло ворвался в его жизнь, потревожил его безнадёжно нуждающееся в любви сердце и окончательно нарушил покой своим очередным появлением. В их первую встречу решающую роль сыграл алкоголь, во вторую — порядочность, альтруизм, добросердечность, а сейчас — вежливость? Исходя из того, что Сокджин сегодня услышал, узнать о его самочувствии альфа вполне мог и от своего брата. Так зачем же он прокрался в палату в столь раннее утро?       — Доброе утро, Сокджин-хён, — любопытные глазки альфочки вовсю разглядывают невыспавшееся лицо омеги.       — Доброе, котёнок, — Сокджин тянет губы в улыбке и приподнимается. — Ты как здесь оказался? — он треплет его по волосам и щиплет слегка за щёку.       — Я ещё вчера хотел прийти, но меня не пустили, — мальчик пристыженно опускает взгляд. — Поэтому сегодня я сбежал. Но медбрат никак не хотел уходить с поста, и я попросил Чонгуки-хёна взять меня с собой, — тараторит альфочка. — Хён держал тебя за руку, — Юнги подхватывает ладонь старшего и некрепко сжимает, — вот так. А ещё он покраснел. Думаю, ты ему нравишься, — с детской непосредственностью сообщает.       А Сокджин явственно ощущает, как и его щёки наливаются жаром. Ну разве можно вот так вот открыто, совершенно беззаботно говорить о таких вещах? Сокджин открывает рот, чтоб хоть как-то оправдаться, но детское помело опережает и трещит дальше:       — А ещё Чонгуки теперь тоже мой хён и будет меня защищать, — Сокджин смотрит на то, как ярко сияют глаза мальчонки, как озаряет его бледное личико лучезарная улыбка, и совсем не хочется, чтобы всё сказанное альфой, оказалось ложью. — Когда он был маленьким, его защищал Хосоки-хён и ещё один засранец, то есть друг, — Юнги виновато закусывает нижнюю губу, — а теперь Чон Чонгук — мой старший брат.       — Чон Чонгук? — раздаётся голос мужа, а после и сам Тэхён выходит из-за угла.       Как давно он вошёл и что из сказанного мог услышать? Сокджину дурно.       — Привет, — едва ворочая языком, прилипшим к пересохшему от страха нёбу, говорит омега.       — Здравствуйте, — подобравшись ближе к Сокджину и ухватив того за предплечье, говорит Юнги, опасливо зыркая на новое лицо.       — Всё хорошо, — омега тут же замечает испуганность мальчика и бережно гладит его руку. — Это Тэхён, он мой муж. У нас с ним скоро будет малыш.       — Муж? — отчего-то чересчур удивлённо произносит альфочка. — А он тебя за руку держит? Говорит, что ты самый красивый? — полушёпотом говорит Юнги.       Сокджин усердно держит лицо, как можно серьёзнее кивает мальчонке, а после переводит взгляд на мужа.       — Тэхён, это Юнги, — окликает мужа омега.       — Ты сказал «Чон Чонгук». Ты знаешь его? — Тэхён будто бы вообще его не слышит, так и стоит, хмуря брови, смотрит на мальчика. Сокджину не по себе, и в голову закрадываются совсем не радостные мысли.       — Это он вчера довёз меня до больницы, — отвечает за мальчика омега.       — Он сказал, что тот его брат, — альфа выглядит встревоженным, а усиливший аромат мяты говорит сам за себя.       — Тэхён! — слегка повышает голос омега. — Я всё тебе объясню, но позже. Юнги~я, — обращается ласково к съёжившемуся альфочке Сокджин, — беги в свою палату, а то тебя наверняка уже обыскались. А я загляну после обеда, идёт? — он тепло улыбается, дожидается ответной улыбки и робкого кивка, и только потом отпускает руку мальчика.

***

      — То есть ты хочешь сказать, что Чон Чонгук взял на себя такую огромную ответственность? — Тэхён кривит губы в усмешке после услышанного от мужа. — Тот Чон Чонгук, которого я знал в детстве, никогда бы не стал делать что-то настолько благородное и добродетельное. Он всегда руководствовался инстинктами. Единственное хорошее, что он сделал на моей памяти, так это взял ответственность ухаживать за псом. Которого, между прочим, спёр!       — Это ведь не он? — Сокджину неловко, но он не может не спросить, видя такую бурную реакцию на одно лишь имя.       — Что? Ты о чём?       — Твой истинный. Это ведь не Чонгук? — то, как расширяются и без того большие глаза мужа, заставляет ещё больше смутиться омегу.       — Небеса уберегли меня от этого бестолкового, — тяжело вздыхая, отвечает Тэхён.       — Прости, — извиняется за свою глупую догадку Сокджин. — Раз уж он такой ветреный, может быть, мы могли бы присмотреть за Юнги? — осторожно интересуется омега.       — Ты имеешь в виду усыновление? — Тэхён снова хмурит брови. — Сокджин, это серьёзный шаг, ты ведь понимаешь? К тому же у нас скоро появится свой ребёнок, не думаю, что это то, что тебе сейчас нужно, — слова альфы имеют смысл, вот только Сокджин уже всё решил.       — Он очень хороший мальчик. Вы обязательно с ним поладите. И я уверен, что это именно то, что мне сейчас нужно: я хочу стать для него опорой, проводником в мир взросления, — «он нуждается в тепле так же, как и я», — хочет сказать Сокджин. — Да и у нашего Джуни появится старший брат. Тэхён, я не думаю, что смогу родить ещё одного, — озвучивает то, что и так очевидно. Однако теперь становится легче: будто произнеся эти слова, он избавился от огромного груза с плеч.       Тэхён должен сказать нет. Всё это только усложнит их и так непростую семейную жизнь.       — Хорошо, давай сделаем это.