дилемма

Холод обжигает бледную, нежную кожу, заставляя поёжиться и поджать шершавые губы, пока тот проникает в лёгкие, царапая их изнутри. То лишь доброе начало декабря, а хочется обратно скрыться за дверями магазина и более никогда не выходить наружу, пока морозы рисуют инеем на окнах причудливые узоры. Архаичный танец снежинок нередко зачаровывал и очаровывал ещё юного Калеба, и подобно щенку, он часто ловил тех языком, ощущая, как они растворяются от малейшего контакта с ним. Цветущая весна, знойное лето или угнетающая осень – совершенно не то, что по душе сему молодому человеку. Хоть и особо не покатаешься в гололёд, а дороги часто бывают захламлены хлопьями снега, всё-таки, нравится ему чем-то стужа. Как она стала его колыбелью, его умиротворением? А он и сам не помнит. Да и есть огромный смысл предаваться воспоминаниям сейчас, когда его ждёт дверь в новую жизнь, полную красок? Он опускает взгляд, и переводит его на Войда, молча разглядывающего его мотоцикл; крепкая ладонь приземлилась на ручку газа, а тонкие пальцы оглаживают её, проводят по неровной поверхности. Его осанка прямая, а лицо выглядит достаточно сосредоточенным, словно он размышляет о чём-то глубинном. Первые проблески седины в чёрных, как мгла, волосах заставляют задуматься, сколько же этому мужчине лет. И всё-таки, несмотря на его сдержанность и некую механику в движениях, их можно охарактеризовать как элегантные, притягивающие к себе. Молодой человек невольно сглатывает, подходя всё ближе, слыша, как хрустит под ногами тонкий слой снега. Вышеупомянутый мужчина тут же отстраняется от байка, поворачиваясь всем лицом к его владельцу, пряча обе руки за спину. — Явился, – коротко оповещает Кавински, вдруг бросая сигарету на землю, топча бычок подошвой, пряча руку обратно в карман. Единственный источник света – уличный фонарь, да и то, его лампочка работает через раз, — Мы, твою красавицу эту, наверх закинем, – кивая в сторону чёрного внедорожника, продолжает он, — Местечко одно есть, там дороги перекрыты, вот туда и поедем. — Для ралли? – интересуется вдруг Калеб, хлопая тёмными ресницами, расслабленно разглядывая физиономию товарища, фокусируя своё внимание то на его глазах, то губах. — А ты не промах! – подмечает шутливо низкорослый мужчина, довольно и коротко смеясь, раскрывая широко пасть, — Но да, так-то, на ралли. Там ни копов, никого. — Гонки часто принято проводить у заброшенных складов, фабрик, – Войд перебивает того, делая несколько уверенных шагов к Калебу и качая головой, тяжёлым взглядом его смиряя, тем не менее, не вкладывая ни капли презрения, — Нет надобности в перекрытии общественных дорог. Юноша всё внимает, не отрывая восхищённых окуляров от чужого лица, вслушиваясь в его бархатный тембр голоса, ну а тот, с особой остротой, не даёт ему полностью раствориться в экстазе, заставляя всё слушать, как бы сильно ему этого не хотелось. Как-то по-щенячьи блестят те, переливаясь янтарным цветом, подобно драгоценным камням. Он, честно говоря, сутки готов болтать о том, насколько уникальны глаза Войда; фиолетовые, столь редкий цвет, что хочется остаться наедине и смотреть в них неприличного долго, пока сама мысль о них не станет тошнотворной. В них не осталось ни единого намёка на беспечность, лишь два бесконечных омута, две бездны, в которые хочется окунуться и оказаться на самом дне. Некоторые говорят, что у особой группы людей аура располагающая, и похоже, Калеб впервые встретил обладателя такой. Безусловно, его грозный лик не может не вызвать тревогу, но чтоб чёрт его побрал! Только с этим немолодым господином он проживает то, о чём и мечтать раньше не мог. Неужто это на него так влияет его головокружительный одеколон, чьи грубые нотки успели поселиться в ноздрях? — Смею предположить, что это за городом – озвучивает свои опасения юноша, вдруг всматриваясь в лицо Кавински, видимо, слишком смущённый. В душе он надеется отчаянно, что окружающие его позорного румянца не видят. — Предположение смелое, но да, ты прав, – отвечает ему тот, шмыгая носом, — Дорога там полчаса, но в силу того, что компанию нам составляет никто иной, как сам Войд, доедем за полчаса, – ирония и сарказм, уже привычные в речи близкого друга, вдруг заставляют потупить взгляд. Тю, он ведёт себя как влюбленный ученик начальных классов! И какой же из него будущий чемпион, если он не способен держать в узде собственные эмоции? От одного упоминания его, сердце забивается беспокойной птицей в грудной клетке. Нет, это не влюбленность, да даже если она и есть, то её надо закопать, надо припорошить снегом, да оставить где-нибудь и забыть. Логично, что у такого мужчины есть не то, что жена, а дети, и учитывая его ответственность и то, как сильно он её ценит, он не посмотрит в сторону какого-то идиота, пожелавшего просто сменить обстановку и выйти из зоны комфорта. Именно с такими мыслями Калеб и вздыхает, обращая свой взор к собеседникам обратно. — Когда выдвигаемся? – запустив бледные ладони в карманы куртки, задаёт вопрос юноша. — Сейчас, – коротко уведомляет его Войд, прежде чем быстрым шагом вернуться к своей машине и, высокому внедорожнику, о котором речь шла чуть выше, да сесть в него. В конце концов, машину надо ещё обогреть, верно? Будет глупо вот так с места срываться, без какой-либо подготовки. Не желая противиться, Калебу же, заручившись помощью Кавински, удаётся закрепить свой любимый и единственный мотоцикл наверху, потратив на это добрые пару минут. В его глазах можно заметить какую-то печаль, взявшуюся неоткуда, по мнению товарища. Даже он изгибает вопросительно бровь, когда тот закусывает губу, но обыденный жест руки, просящий эту тему не поднимать служит больше, чем просто ответом. Его хмыканье даёт понять, что он, кажется, знает причину такой резкой смены настроения, но решает её не озвучивать. Зачем ему ещё мальчишку смущать, да и в такой каверзный момент? Нет, он поднимет этот вопрос потом, в более подходящей ситуации. Внутри машины тепло, и Калеб, как подобает истинному подростку (по крайней мере мышление у него построено на максимализме и трансгрессивном-переходном возрасте), садится на задние сидения, прижимаясь к окну, к нему он, конечно, не прислоняется, лишь так, одним глазком заглядывая внутрь. Хочется спросить, чего ему стоит ожидать на так называемых гонках, но прежде чем он успевает открыто рот, его перебивают: — Когда будем там, не показывай никому, что ты у нас такой вот зажатый. — С каких это пор, я – зажатый? – пересаживаясь ближе к середине, щурится юноша и смотрит прямо в знакомые, красные очи. — А я что, вру, что-ли? Сидишь с таким грустным лицом, будто тебя на улицу мать выбросила, – самодовольно поворачиваясь к Калебу, говорит ему Кавински, не переставая ухмыляться. — Я думаю, Винс, могу и тебе посоветовать начать тоже этим заниматься, – сквозь зубы, в заметной шутливой манере цедит молодой человек, подперев подбородок рукой. На их словесную перепалку даже Войду сложно сдержать слабый смешок. — В любом случае! Будешь там – от Войда не отходи, но и не обжимайся с ним, усёк? У нас таких неженок не любят, – закидывая одну ногу на другую и махнув рукой в воздухе, всё продолжает низкорослый мужчина. — Я понял, – голос Калеба звучит спокойно, но заметно бодрее, чем чуть раньше. Дух соперничества улучшил его состояние. Но на этих словах и окончился их короткий дискурс, а не дождавшись продолжения, юноша возвращается на законное место, всё продолжая выглядывать из окна; сложно это место назвать трущобами, но по количеству невысоких зданий серой покраски нетрудно догадаться, что тут живёт не самая респектабельная прослойка общества. Впрочем, Калеб и не смеет над ними насмехаться – он достаточно воспитан, чтобы лишь тихонько вздохнуть, да вернуть свой взгляд к двум знакомым, сидящим на передних сидениях. В машине донельзя тихо, даже радио не играет, и юноша может лишь удивиться подобному. Тишина – его самый страшный враг, она является покровительницей самых страшных мыслей, сводит с ума и открывает взору то, что даже представлять не очень-то и хочется. А вот шум, каким бы он ни был, то бестолковые разговоры, то непринуждённая музыка, он защищает, он отгоняет зло. Конечно, думать о великом полезно, и это то, что позволяет ему порой находить компромисс с самим собой, но насколько вообще это иногда хорошая идея? В пустоту лучше долго не смотреть – негласное правило, какие бы знания не могли тебе понадобиться. Это надо делать осторожно, да и после таких вылазок всё равно становится дурно на сердце, на душе. Калеб откидывается на спинку кресла и прикрывает устало глаза – только сейчас ему удаётся заметить, как быстро наливаются его веки свинцом, и как тяжелеют вдруг конечности, но он не должен сдаваться, нет. Раз уж согласился на такое приключение, то что же он за тварь дрожащая такая, раз так быстро засыпает, стоит ему в тёплое местечко войти? Наручные часы показывают всего восемь и пять минут, что не сильно и поздно, если быть откровенными. «Стресс, вот и всё» думает он, и протирает лениво глаза. По неизвестной причине, взгляд снова падает на руки Войда; чем они его так манят и пленят – он и знать не знает. То ловкие, умелые движения, иль же привлекательные кожаные перчатки, от которых хочется поскорее избавиться, дабы лицезреть правду, скрытую от мира сего? Одни только Ала и Терра знают, а хотя, возможно, и им подобный секрет не разгадать, ибо мысли Калеба – хаотичный клубок ниток, жужжащий рой ос. И всё же, он закусывает рефлекторно губу, да ноги вместе сводит, когда чужие фаланги пальцев обхватывают руль, водят по нему шустро. Этот мужчина мог бы быть танцором при должном желании, а оказался всего-то штурманом уличных гонок, их куратором. За зданиями следует пустошь, а затем то, что осталось от некогда бурлящей жизнью фабрики. Вероятнее всего, самое обычное банкротство и послужило причиной закрытия сего места, а может и пожар, учитывая то, насколько изношенным выглядит здание это, вокруг которого толпится народ. Видимо, это и есть те самые любители нелегальных гонок, о которых успел заикнуться Кавински? Что ж, выглядят они достаточно неформально, кои того располагает язык отозваться так. Впрочем, неудивительно, культура уличных гонок переплетена с бунтарством, а то, в свою очередь, закладывает фундамент многим субкультурам. Тогда каким образом Войд выглядит так, словно занимает какую-то высокопоставленную должность? Он здесь – как белая ворона. Нет, скорее, чёрная овца. Машина, наконец, останавливается, и Калеб из неё выходит, со всем имеющимся спокойствием закрывая её. Огни от уличных фонарей горят достаточно ярко, чтобы ослепить, да и костры неподалёку в металлических бочках служат неплохим таким светило. Лишь неполная луна гладит на них с небосвода, усыпанного мириадой звёзд, пляшущих в причудливых созвездиях, сверкающих безумно ярко. Здесь, вдали ото всякой цивилизации, даже дышать становится легче. Дикие звери скинули свои шкуры и бросились в пляс, сгорая в пламени страсти. Тем временем, его вновь хлопают по плечу, как час назад, но он уже не озирается; знает, чья эта рука вдруг приземлилась ему на кожу. — Нравится? – с неким восторгом расспрашивает его Винс, уткнувшись рукой в бок, сквозь красные очки разглядывая раскинувшиеся перед ними «угодья». — Дико, как-то, – признаётся Калеб, но всё-таки, это действительно выглядит неплохо; дружеская атмосфера царит в воздухе, где-то слышится хохот подростков, а кто-то запивает свою горечь стаканом светлого. Вот он – анархизм! — Дико? Это ещё цветочки! Видел бы ты, что в наши года-то... — В наши года, Кавински, от фентанила умирали, – они оба затихают, когда высокий стан Войда рисуется тёмным силуэтом, а меж ловких пальцев у него ютится тонкая сигарета, серым, не особо едким дымом рисующая причудливые узоры, — Дети умнее стали. Его рука сползает, и он лишь закатывает глаза и что-то себе бурчит под нос, в негодовании. Как юноша успел подметить – занудство этого сударя – его кредо, визитная карточка, если так можно выразиться. Хоть и Калебу не посчастливилось застать всю ту эстетику раннего бунтарства, он, прокручивая некоторые воспоминания, всё-таки мог припомнить парочку новостных заголовков, пестрящих словами об очередном случае передозировки среди небольшой группы подростков. А как тогда их с Кейт родители боялись! А как они обыскивали тщательно комнату, не то в надежде, не то в страхе найти пакет с разноцветными таблетками или любой другой дурью. В общем, времена тогда были тяжёлые, но Калеб, наверное, мог гордиться тем, что его ни разу не манил соблазн попробовать что-то подобное. Будучи двенадцатилетним подростком, он расхаживал по школьным коридорам и считал себя новым Пифагором, Декартом... Да кем угодно, лишь бы великим. Именно по этой причине он и сторонился подобных веществ, а тех, кто их употреблял – считал глупцами. А сейчас, он с этими глупцами молча смотрит на компанию людей, собравшихся в эту лунную ночь. До чего же дивна человеческая натура! — Мы с Кавински разберёмся с твоим мотоциклом, а ты погуляй, пока что, но далеко не уходи, – мягкий тон срывается с уст Войда, падает прямо на землю и образует собой лужу, в которой Калебу до боли хочется раствориться. Его учтивый и нежный взгляд ценнее любого бриллианта, и даже мгла не способна скрыть очередного румянца, опаляющего предательски щёки. — Да... Да, Войд, конечно, – неловко хмыкает юноша, прежде чем он потупит взгляд и уйдёт куда глаза глядят. Почему он вообще так легко согласился отдать своё «сокровище»? Хочется в этом винить соблазнительную ауру штурмана, а не свою детскую влюблёность. Он и сам толком не понимает, куда идёт, лишь озирается по сторонам, думая, к какой же компании ему прибиться. Будь у него окрашена хотя бы одна прядь – было бы намного легче, а в действительности, выглядит он как среднестатистический парень, яро отрицающий надобность в каком-либо изменении внешнего облика. И всё же, Калеб толком и не замечает, как оказывается внутри какой-то мастерской, пропахшей тошнотворным запахом бензина, мазота, и ещё чего-то, о чём, если честно, ему и спрашивать толком и не хочется. Но как только ему хочется уйти из этого места прочь, он, как назло, сталкивается с чьей-то коренастой фигурой и ирокезом, выронившей гаечный ключ в сей роковой момент. — Глаза разуй, блять! – обнажая хищно зубы, грубым тоном ему говорят, и как только Калебу, обиженному подобным поведением хочется заглянуть в глаза этого идиота, посмевшего с ним так обращаться, у него сердце в пятки уходит. — Радан?! – восклицает он, делая несколько шагов назад, возмущённо хлопая глазами, не веря собственным глазам. По телу вдруг проносится шустро дрожь, и сердце, словно кроличье, намеревается выпрыгнуть из грудной клетки. Плохи дела! — Ты... Ты-то что здесь забыл? – на лице знакомого застывает то же самое изумление; похоже, он и вообразить себе не мог, что встретиться с этим человеком в столь... Неподходящем месте. — Нет, нет, а ты что тут забыл? – юноше хочется надавить на него, хотя он прекрасно знает, что не его это территория, дабы правила высказывать. — Работаю, как видишь! – изогнув вопросительно бровь, отчеканивает Радан, — Твоя очередь, ты какого хуя здесь делаешь? И в такое время! Калеб нервно закусывает губу и глазами бегает по мастерской, вонзаясь зубами достаточно глубоко, в то же мгновение обагрив собственный рот. И как он теперь объясняться будет? Лгать-то он умеет, безусловно, даже слишком хорошо, но в нынешний момент тяжело, да и пришёл он на поле боя неподготовленным. — Я участник, – нелепо выпрямившись, гордо цедит он, предварительно кашлянув в кулак. Тем не менее, обескураженное чувство лица Радана никаких надежд не подаёт. — А Кейт об этом знает? – сбавив тон, интересуется вдруг он. — Нет, и не обязана. Вот только эти слова рыжего бунтаря совершенно не успокаивают, а лишь подливают масла в огонь. Нет, любая дискуссия с этим человеком – игра в «Сапёра», не иначе. — С хуя ли? Ты своей башкой подумать вообще можешь? Гонки – это тебе не хуи пинать, это – опасно! А если с тобой что-то случится? Да она ж с ума сойдёт! Нет, нет, я сейчас же ей расскажу! – молниеносно он тянется за сотовым, но Калеб его останавливает громким криком и в один момент, оказывается у его лица, крепко хватая за запястье. — Не смей, – утробный рык врезается в уши Радану, и тот, похоже, всё-таки его решает выслушать, хоть ярость во взгляде и не смеет никуда уходить, — Всё будет хорошо, мы ей ничего не расскажем, понятно тебе? Между ними воцаряется неловкая тишина, роковая, и счёт идёт на секунды, пока взволнованный юноша бегает глазами по загорелому лицу знакомого, отчаянно пытаясь понять, что же тот затеял. Наконец, отступив и сделав несколько шагов назад, он замирает, и даже не дышит. — Не расскажу... Но только, если ты победишь в ралли, – эти слова он будто выплёвывает, с неким презрением смотря на «соперника», — Тебе понятно? — Очень даже. Борьба между ними двумя началась ещё с того момента, как они прознали друг о друге. Радан таил в себе глубоко не дружеские чувства по отношению к Кейт, а Калеб, хоть и заносчивый, но очень даже проницательный, быстро это подметил. Его он никогда не считал достойным любовником для сестры; оборванец, сбежавший из дома, живущий непонятно где. Ну какой же это кавалер? В могилу сведёт, да и только! В её кругах крутились более респектабельные личности, а она за этим бесприданником завязалась, и не нашла себе товарища получше. Именно такое мнение виновника торжества и ранило, да разорвало какую-либо возможность дружбы между ним и братом своей лучшей подруги. Но учитывая сложившуюся ситуацию, пришлось начать играть по чужим, незнакомым правилам. Но Калеб знает – он вложит все свои силы в то, чтобы сохранить остатки разума дорогой сестры, заслужить уважение Войда и найти себя, наконец.