Психопат

      Ее мать живет в разрухе.       Двор пуст. Это та развратная пустота, от которой болят глаза и звенит в ушах. Она скрежещет и ломает ее ноющие кости. Побитые лампы, выбитые окна, сломанные замки — все слабые попытки уберечься от опасностей мира растаяли и превратились в кашу.       Темнота бьет по измученным глазам Гермионы. Пыль клубится вокруг ее лодыжек, пистолет безвольно лежит в вспотевшей руке.       Она распахивает потрепанную дверь, сглатывая застывший в горле комок страха. Едкая пыль наполняет легкие. В сгущающихся сумерках серый и черный цвета совмещаются. В единственной освещенной комнате в конце коридора, отбрасывая рукой тени, находится необыкновенно красивая женщина, похожая на мираж.       Ожидая.       Это леденящее душу зрелище. Красота, скрывающаяся в разрухе, — в этом даже есть что-то поэтическое. Мрачность дома, темная и зловещая, заставляет Гермиону действовать осторожно. Странное убаюкивающее ощущение... покой в этой угрюмой атмосфере. Что-то в воздухе...       Что-то...       Чем ближе она подходит, тем крепче невидимый кулак сжимает ее горло, и тем реальнее становится Джейн.       Тело ее матери расположилось на лоскутном диване напротив телевизора, установленного на откидном столике. Полуобнаженная, ее ноги обтянуты юбкой в цветочек, обесцвеченные светлые волосы падают на плечи, — ни морщинки, ни грамма жира. Ее макияж всегда безупречен. Это удар под дых. Чтобы напомнить, что она, Гермиона, по-прежнему выглядит самой обычной в своей семье. Джейн сейчас, должно быть, сорок пять лет, и она не постарела ни на день. И на фотогеничной женщине есть черная метка — треугольник, который всегда украшал ее правый бицепс.        — Ты сделала это, дорогая! — Джейн хихикает, и в ее голосе звучит гостеприимность. Однако лицо ничего не выражает, и невозможно догадаться, что на самом деле происходит у нее в голове. — Матч Младшего только начался...       — Верно... — Гермиона чувствует необъяснимую боль между ушами. Она хотела бы, чтобы о нем не вспоминали так сразу, но без него никак не обойтись. Том — центр любой вселенной, включая ее собственную. Ее ломающийся разум, кажется, предает ее, показывая ситуацию такой, какая она есть на самом деле, во вспышке болезненной ясности…       Ее мать ждала ее.       Ей кажется, что она вот-вот проглотит комок в горле.        — Ты следишь за его матчами? — она убирает пистолет в задний карман джинсов.        Джейн не подает признаков согласия, но и не отрицает, приковав взгляд к экрану. По телевизору показывают, как Том выходит на ринг. Он сверкающий, резкий и грубый, — в полной форме павлина, и Гермионе неинтересно смотреть на него сегодня вечером. Она задерживает дыхание. Вглядывается в бесстрастные черты лица матери, отчаянно пытаясь найти ответ на вопрос, что означает это молчание.        — Он стал намного красивее с годами, — слишком задумчиво воркует Джейн. — С каждым днем он все больше и больше похож на Старшего, — Гермиона заметно вздрагивает от такого сравнения, а Джейн ловит ее взгляд с быстротой ястреба. — Принеси нам содовую с кухни, дорогая, — говорит она легко и приятно.        Пристрели ее. Просто пристрели ее сейчас. Маленькие острые уколы вонзаются в голову Гермионы. В висках пульсирует мигрень. Она издевается над тобой.         Она знает, что ты здесь, чтобы убить ее.       Застрели ее.        Она едва может дышать. Ее тело и разум находятся в состоянии сильного разобщения. Загрязнение... в воздухе. Дом... холодный... пропитанный какими-то галлюцинаторными испарениями... болезнью. Это начинает действовать на нее, или, может быть, на маму. Она не уверена. Она не может сказать наверняка. Том все еще в безопасности?       Гермиона застряла в омуте воспоминаний о детстве. В ее кармане лежит пистолет, и она должна застрелить свою мать прямо сейчас. Но она не может. Черные и серые стены расплываются. Сама комната сжимается, невидимая рука все туже и туже обвивает ее горло. И где же Том? Ее ноги инстинктивно двигаются, хватают банку диетической колы из светлого холодильника, заваленного продуктами, которые мог бы хранить только человек с расстройством пищевого поведения. Салаты, протеиновые коктейли, яичные белки, чисто порезанные сырые овощи, предназначенные словно для маленького ребенка. Ее мать не изменилась, ни капельки.        Гермиона роботизированно протягивает ей напиток и опускается на соседний диван.        — Ты не взяла себе?       В горле пересохло.        — Не хочу пить, — отказывается Гермиона.        Джейн смотрит на нее с веселым подозрением.        — Тогда мы можем разделить, — мило говорит Джейн, убедительно демонстрируя свою нежность. Глаза выдают ее. Это те же глаза, что и у Старшего.       Слова Грин-де-Вальда звенят у нее в ушах: Это генетика, то, что тебе не нравится, Гермиона.       Гермиона смотрит на зеркало на стене. Неужели и ее глаза такие же пустые?        Она не может увидеть свои глаза. Она вообще не видит себя.       Зеркало затуманено газом.       Пары обволакивают горло, словно петля, и затягиваются до тех пор, пока не остается ни единого вздоха. Навязчивая мысль повторяется: Том все еще в безопасности? Она должна подняться наверх и проверить его комнату. От едкого дыма у нее щиплет в носу. Дом горит? Том, должно быть, не обращает внимания на это. Он сидит за своим ноутбуком в наушниках. Ей придется стучать в его дверь, пока он не откроет.       Пока Джейн наливает половину банки колы в стакан, Гермиона смотрит на него, чувствуя, как ее сущность вытекает из пальцев ног.        — Как ты узнала, что я приеду? — невнятно произносит она, ее плечи и тело вжимаются в диван. Ей нужно поспать, но сначала она должна вытащить своего брата. Она должна подняться наверх, чтобы забрать его, но ее ноги больше не хотят двигаться.        — Потому что, — голос Джейн прорывается сквозь дым, как штиль, — я живу в этом мире дольше, чем ты. Очевидно, я знаю больше, — ее взгляд задерживается на кольце на пальце Гермионы с оттенком зависти. — Ты даже не пригласила свою бедную маму на свадьбу, да?       У Гермионы внутри все сжимается. Это немного приводит ее в чувство. На секунду она чувствует себя иррационально виноватой. На кончике языка застывает навязчивое желание сказать «прости». Она проглатывает его. Она не будет извиняться. Не будет, не будет, не будет...       — Ничего особенного, — вырывается из ее уст голосом робкого, неуверенного в себе ребенка. — Я вышла замуж, чтобы... просто выйти замуж, я думаю. Чтобы понять, чего мне не хватает.       Джейн улыбается очень холодной, красивой улыбкой.       — Как и все мы, — горько смеется она. — И ты нашла это?       — Нашла что?       Улыбка Джейн становится кислой и неприятной, одна рука изящно опускается на диван.         — Всю свою пропавшую надежду на мужчину, — бесстрастно говорит она, отворачиваясь к телевизору.        Джейн не помнит, когда началась ее жизнь. Она вычеркнула из памяти свои эмбриональные годы. Ее не интересуют фильмы о театральном горе. Ей неинтересна жалость.        Все, что она помнит, — это своего отца.        Того, кто дал ей метку.        Джейн родила дочь в пятнадцать лет.        Она не помнит подробностей этого зачатия. Решает, что рождение было чудесным, как у Девы Марии. Для самой обычной девочки это заставляет ее чувствовать себя особенной и святой.        У Джейн никогда не было парня.       Гермиона, — так называет она странную кроху. Очень красивое имя, украденное со страниц Шекспира, для очень уродливого рождения.                   Джейн решает, что жизнь начинается, когда она встречает Тома Реддла-старшего.       Это еще одна история из фильмов, которые ей очень нравятся. Бедная девушка заманивает в ловушку сына богача и пробивается к лучшей жизни. Роскошные каникулы на прекрасных белых пляжах. Дизайнерская одежда. Дизайнерские конфеты. Фотогеничные улыбки. Ни одной жировой складки. Одна великолепная (строптивая) блондинка-бомба. Один слишком красивый (коварный) мужчина. Им нравятся одни и те же фильмы, —веселые, с брызгами крови, а не печальные. У них одинаковые увлечения. У них одинаковое количество детей. Они завоюют мир — но самое главное, что они хорошо смотрятся вместе.       У них такая любовь, о которой рассказывают в сказках.       Если вы прочитаете их неправильно.                       У них медовый месяц, на яхте...       — Дорогая, — говорит Реддл, сидя в плавках у бассейна, с неземным совершенством телосложения. Удивительный, интеллектуальный, изысканный образец мужчины — ее муж. Таких, как он, больше не будет.       Очки сползают на кончик его слегка намасленного, греческого носа. Джейн поправляет их. Реддл, криво улыбаясь, перелистывает страницу книги по химии.        — Передай мне окись этилена. Пять миллиграммов, не больше и не меньше.       — Зачем такая точность? — пальцы Джейн опускаются в контейнер с жидкостями.       — Нужно быть точным, когда речь идет о создании взрывчатки, — невозмутимо сообщает он.       Джейн в купальнике, подчеркивающем ее упругие груди, отставляет свою «Маргариту» и смотрит на него, не отрывая глаз. Тебе скучно? Мне очень скучно. Ну тогда давай что-нибудь взорвем. То, что начиналось как глупая шутка двух влюбленных, быстро превратилось в самое настоящее занятие.       Джейн притворяется, что у нее самый обеспокоенный (фальшивый) взгляд.        — Но здесь есть люди...       Ее муж делает паузу, чтобы одарить ее яркой (знающей) улыбкой.       — Ты хотела фейерверк на наш медовый месяц.       — Да, но...       — Я подарю тебе фейерверк, Джейн.                   На следующий день, газетный заголовок:       ЯХТА ВЗОРВАЛАСЬ В РЕЗУЛЬТАТЕ ЗАГАДОЧНОГО ПРОИСШЕСТВИЯ: ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК НАЙДЕНЫ МЕРТВЫМИ.         Подобным образом проходят и другие романтические путешествия.        Предпочтение отдается кощунству. Ничто другое не поражает воображение так восхитительно, так изысканно. Взрыв католической начальной школы в Праге. Кафедральный собор в Италии. Еще одна церковь в Париже. Синагога в Иерусалиме, мечеть в Дубае, ресторан Denny's на родной земле — самое святое из всех американских мест.       Том Реддл-старший — террорист без причины. Опасный человек.        Он — первый мужчина в жизни Джейн, который действительно понимает ее.              Год брака, и Джейн, утопая в шелковистых простынях, не может уснуть, глядя в высокий потолок их просторной квартиры. Домашняя жизнь оказалась совсем не такой, как она себе представляла.       Одна рука лежит на пистолете, другая — зарыта в густых черных волосах мужа. Он свернулся калачиком у нее под боком и крепко спит, его лицо освещено лунным светом. Его ладонь лежит на ее груди, а пальцы сжимают плоть, словно паучьей хваткой.        Он «любит» ее, слишком сильно.       Это наименьшая из проблем Джейн.        Реддл — человек с множеством достоинств. Блестящий ум и великолепие — лишь малая толика. У него слишком много скрытых тайн, слишком много увлечений, и большинство из них остаются нераскрытыми. Команда юристов размером с бассейн. У него слишком много «друзей», занимающих высокие посты, сверхбогатых и опасных друзей, которые начали выходить из окутывающей его жизнь тьмы.       Они наведывались в дом по ночам.         Ее пальцы по-прежнему крепко сжимают пистолет.       — Джейн... — шепчет он, уткнувшись носом в ее щеку. — Дорогая. Проверь окна.       — Окна заперты, — вздыхает Джейн. — Спи, дорогой.       — А те, что на кухне?       — Конечно, дорогой.       — А в прачечной? — укоризненно говорит ее муж. — Ты всегда забываешь о них.       Джейн прикусывает внутреннюю сторону щеки. Она отбрасывает руку мужа, щупающую ее грудь. Он с ворчанием отворачивается, а она вылезает из постели и, пиная простыни, тащит свои едва прикрытые ягодицы и пистолет, чтобы проверить прачечную.        Никто не говорил ей, что супружеская жизнь будет таким трудом.                        — Томми, иди сюда! — хихикает Джейн.       Молодой, красивый мальчик подходит к ней, склонив темноволосую голову набок и зажав под мышкой толстую книгу. Джейн замечает, как сердито скривились его красивые розовые губки. Это означает, что ребенок недавно получил «нагоняй» от мужа. Младший — миниатюрная копия Старшего, и его истерики такие же жестокие.       Она с улыбкой опускается на колени:        — Хочешь помочь мне на кухне?       Он качает головой.        Джейн осторожно берет его на руки; он упирается и брыкается. Она перекидывает его через плечо, придерживая за талию.       — Пойдем, — смеется она певуче. — Мне нужно нарезать морковку к ужину... Я дам тебе поработать ножом.       Против его воли она сажает его на стойку.       — Поцелуй свою маму, дорогой, — воркует она, помогая ему успокоиться.       Темные, остекленевшие глаза мальчика вспыхивают гневом.        Затем — страхом.       Он наклоняется и быстро, неохотно прижимается к ее щеке.        — В губы, дорогой, — призывает Джейн. — Ты когда-нибудь целовал женщину в губы?       Младший вздергивает брови.        — Это гораздо интимнее, — объясняет Джейн, наклоняясь. — Давай. Попробуй.                   Жизнь с мужем — это работа.        Изнурительный труд.       Реддл никогда не выносит мусор, и у него плохо получается убирать за собой. Незавершенное дело, оставшееся во время набега на Москву, запутывает их обоих. Вскоре после этого на порог начинают поступать таинственные угрозы расправы.       (Младший приходит из начальной школы с посылкой в коробке, оставленной на пороге, и пытливо спрашивает: «Что это, папа?», на что встревоженный Старший в середине ужина вскакивает и выхватывает ее у него из рук: «Это бомба, сынок. Никогда не прикасайся к почте без моего точного разрешения»).       И хотя муж Джейн, криминальный авторитет и человек, вечно находящийся в бегах, может искусно обезвредить столько бомб, сколько захочет, его поставщики — «друзья» — в ярости. Это значит, что они должны оставить свою роскошную жизнь и скрыться, переехать в маленький городок в глуши, а Джейн — превратиться из богатой стервы, которой она всегда хотела быть, в…       Вернуться к тому, с чего она начинала.        К бедной сучке.        И что еще хуже, теперь она — сучка в наручниках.        С другим ребенком.        И хотя Младший ей нравится, как и ее собственная маленькая Миона, ее мнение о муже портится. Он хранит от нее секреты, как плохой муж, и, хотя он выглядит потрясающе сексуально привлекательным, расхаживая по их дому в своих запонках и костюме с галстуком, он не более чем предмет мебели, который она хотела бы вернуть, за исключением того, что с мужьями в комплект не идут квитанции о возврате. Если она спросит, где он пропадает весь день (правильный ответ: сидит в камере смертников, ожидая суда, который неизбежно будет сфальсифицирован в его пользу), он ответит:       — Я хожу на работу. Пытаюсь свести концы с концами, Джейн. Отвали от меня.       Классическая фраза из фильма. Он даже не может произнести ее правильно. Он думает, что он — Том Круз, но на самом деле он такой деревянный.       Она отвечает ему своим собственным драматическим киношным моментом.        Однажды вечером, пока ее муж ест свой здоровый ужин из зелени и нежирного белка, она кладет на стол бумаги о разводе.       Реддл сглатывает, его взгляд медленно поднимается к ее лицу.       — И что все это значит? — недоверчиво смеется он.        — Я устала от фейерверков, — говорит она, изображая истерику «разгневанной жены». — Я считаю, что ты ужасен. И я забираю детей с собой.       Во время этого эмоционального выступления ее муж встает. Его глаза мрачно блестят. В них читается надпись: «Следи за языком».       — Актерство — твое новое хобби, Джейни? — размышляет он, вытирая салфеткой нижнюю губу. — Теперь, когда ты не можешь поддерживать свои космополитические привычки? Тяжело жить без денег?       — Заткнись, черт возьми, Том.       — Мне все равно, если ты уйдешь, — говорит он непринужденно. — Ты — мебель. Но неужели ты думаешь, что я позволю тебе удрать с моим Младшим?       Мой Младший. Вот оно. Мужская гордость и отрада. Все, что действительно волнует мужчин, — это другие мужчины, и это потому, что все мужчины подсознательно гомосексуальны. Женщины для них — лишь аксессуар, не более того.        Если кто и имеет значение для Реддла, так это не Джейн, а его сын.        — Ты ужасный родитель, — ледяным тоном говорит Джейн, чувствуя себя ничтожной. — Любой судья в суде согласится с этим.       Угроза опеки не остается без ответа. На лице Реддла появляется острая и зловещая улыбка. Она так и говорит: «Заберешь моего сына — и я перережу тебе горло».       Ему не нужно говорить очевидное.       — Сядь, дорогая, — произносит он, улыбаясь своими яркими и ровными зубами, опираясь подбородком на сцепленные пальцы. — На самом деле ты не хочешь уезжать. Ты просто хочешь разрушить мою жизнь, потому что тебе скучно.                   Ее муж прав. Он и только он понимает эту неугомонность, эту ненависть к домашнему и обыденному. Почему они должны все взрывать и почему они всегда на грани того, чтобы взорвать друг друга. Он знает женщину, на которой женился, — что она хочет чувствовать и как ее удержать; он пообещает ей больше возбуждения, более дикий, более развратный, более порнографичный секс (который граничит с более и более незаконным, более…) больше фейерверков, больше резни... более сильные конфеты.       Он сделает это.       Голова кружится от таблеток, муж между ее ног, обнаженная Джейн ошеломленно смотрит в потолок.        Потолок приближается. Падает. Стены исчезают. Расплывающиеся тени опьяняют. Она задыхается, поглощенная взбалмошной улыбкой на своем клиторе.         Реддл продолжает быть с ней с кайфом за кайф. Иллюзия за иллюзию.       Она остается, но не потому, что «любит» его.       Она остается, потому что они — один и тот же человек.                       Они продолжают бороться.       В порыве разочарования Джейн причитает над своей дочерью, разумном и не очень красивом ребенком:        — Не повторяй моих ошибок — обязательно выходи замуж за скучного человека. Финансово обеспеченный и глупый — вот кого я хочу для тебя.       Гермиона занята домашним заданием по анатомии, но она поднимает брови и спрашивает:       — Почему?       — Потому что умные, интересные мужчины того не стоят, — возмущается Джейн, опрокидывая юридические письма, разбросанные по столу ее мужа. Судебные иски, судебные иски, еще больше судебных исков. — Они хотят вершить великие дела. А когда они будут вершить великие дела, они станут грязными... И тогда они разрушат твою жизнь.       Гермиона вздыхает. Так вздыхает только подросток.       — Прими свои таблетки и поспи, мам.                     Ее мужа часто не бывает дома.       Холодными зимними вечерами Джейн сидит у камина, как старая ворона, и потягивает вино.       Она прислушивается к щелчку открывающейся и закрывающейся двери. Ее пасынок пробирается в комнату дочери.       Она сдерживает злобную вспышку ревности.                      Джейн впадает в депрессию. Она принимает таблетки и все больше и больше впадает в депрессию. Ей одиноко, и она подсыпает таблетки во все подряд, мир кружится…       Она разлюбила своего мужа и влюбилась в другого.        Ну, «влюбилась».                   Ее муж узнал, что она сделала.        Он такой же мелочный, как и она. Он собирается отомстить точно так же.                    — Передай салат, — говорит муж жене через обеденный стол.        Ужин — часто странное событие. На нем никогда не присутствуют все дети. Комната тускло освещена, и сегодня они ведут себя тихо, не то что всегда. Они уже достаточно взрослые, чтобы понять, что в этом доме не выиграют сражений. По крайней мере, не словами. Яды — совсем другое дело, и если Младший разбирается в них, как и его отец, то Джейн гораздо умнее и знает, как учуять неприятное вещество, если его добавили в ее утренний капустный тоник.          Младший сидит в накинутой на плечи толстовке с капюшоном, который почти не скрывает синяк под глазом. Он получил еще один «нагоняй». Сегодня ребенок выглядит особенно холодным и угрюмым, он не притронулся ни к одному кусочку жаркого, приготовленного Джейн, — упрямый, красивый мальчик. Он говорит, что у него «нет аппетита».       — Томми, — нежно произносит она. — Тебе нужно есть, чтобы вырасти большим и сильным.       Он сопротивляется ее попыткам погладить его по волосам, а в ответ бросает свирепый ледяной взгляд. Его своенравная натура так влечет, так манит. Он красивее даже своего отца. Она уверена, что все девочки в его школе тоже глазеют на него. Его губы такие розовые и полные — такие, ради которых женщины вкалывают себе филлеры, — и прекрасно дополняют его бледную кожу и темные волосы. Ей нравится пластичность его худых конечностей, стройность, еще не сформировавшееся, жилистое тело: мальчик на последней ступени восхитительной андрогинности.       Гермиона даже не спустится к ужину. Ее дверь заперта на три задвижки изнутри.         — Наверное, читает, — предполагает Джейн. — Прилежная девочка. Она далеко пойдет в жизни.       — Угу, — соглашается Том Реддл-старший. Сегодня он выглядит исключительно радостным.       Он продолжает облизывать губы.                       — Я могу показать тебе, как этим пользоваться, — говорит Джейн, протягивая нож. — Это просто. Если он снова придет сюда.       Она пытается загладить свою вину, но дочь ничего не отвечает, просто смотрит сквозь Джейн, словно на стену. Случилось что-то плохое, и она потеряла ту искру жизни, которая должна быть у молодых девушек. Она потеряла всякий интерес к разговору с матерью. Ее дочери всего шестнадцать, а она уже слишком скучная. Скучная, некрасивая, тихая. Обычная. Среднестатистическая. Нежеланная.       — Я ухожу, — говорит Гермиона.        — Ты слишком молода.       — Я сбегу. И Тома возьму с собой. Мы будем спать на улицах. Мне все равно.       Вот она. Ревность. Острый укол ревности в груди Джейн.        — Он не твой, — сердито говорит Джейн. — Он принадлежит мне.       — Я не позволю тебе продолжать...       Хлесткая пощечина этой наглой девушке.        Дети должны уважать своих матерей.        Дети должны вести себя послушно.                     Дочь и пасынок Джейн слишком близки. Чем старше они становятся, чем красивее становится Том, тем более выраженной становится эта близость. Это видно по тому, как они постоянно прикасаются друг к другу. Это раздражает. Джейн настороженно следит за тем, как долго длятся их объятия, как они держатся за руки и касаются плеч, как близко смыкаются их рты, когда они шепчутся о чем-то неслышном, как его рука проходит по ее позвоночнику, когда они сидят вместе на качелях на семейном крыльце...        Дети Джейн всегда вместе.        Они замышляют что-то.       Они сговариваются.         Когда Гермиона уезжает в Йель, Том исчезает вместе с ней. Они исчезают после смерти ее мужа, не попрощавшись, не обнявшись. Джейн ничего не слышит о них в течение нескольких лет. Она каждый день звонит ему на телефон. Пасынок не отвечает на ее звонки. Он заблокировал ее номер. Он не думает о ней, — не так, как она о нем. Он не хочет возвращаться домой. Джейн красива, но она ему неинтересна. И никогда не была.       У Джейн разбито сердце.        У нее разбито сердце, она злится и...       Она постарела, ее сердце опустело, и она не любит своего мужа — никогда не любила. Ее муж умер. Она стареет, а ее дети — нет. И они не любят ее. Никто не любит ее.