Психопат

      За два года до этого Гермиона встретила своего мужа единственным способом знакомства с живыми мужчинами — в отделении скорой помощи.       Во время жестокого, абсолютно изнурительного тренировочного сезона в жизни регбиста передозировка стероидов довела Виктора Крама до остановки сердца.       Это начало очень смущающей истории любви.                   — Отойдите с дороги! — кричит кто-то.       Виктор задыхается. Его тащат на носилках, грудь горит от сильной боли, напряжение распространяется на шею, челюсть и спину. Он думает, что умрет от своей наркотической глупости. Он решает, что, возможно, не так уж плохо умереть, если ему больше никогда не придется встречаться со своим тренером, товарищами по команде или родителями.         Затем он видит лицо молодого хирурга.       Она — самый славный человек, которого он видел за всю свою жизнь.       Славная, в смысле добрая. Теплая. Успокаивающая. Не красивая, потому что, если Виктор Крам честен с самим собой, то, конечно, он видел и более красивых женщин — как любой профессиональный спортсмен, у которого были и интрижки с моделями, и девушки, и (эгоистичные, глупые, импульсивные) интрижки на одну ночь. Но ни у одной из них нет таких карих и добрых глаз, как у нее. Ее взгляд словно теплое одеяло, укрывающее его.        — Привет, Виктор, — произносит она очень учтиво.       — Ангел? — первое, что он произносит хриплым от анестезии голосом.        Она сдерживает улыбку, недолго забавляясь, пока натягивает на лицо маску. Она уже слышала эту фразу.       — Глубоко дышите, — говорит она, поворачивая шею, чтобы осмотреть монитор, позволяя Краму сконцентрироваться на тонкой золотой цепочке на ее изящной шее.        Она смягчает ее, придавая легкую женственность. Перед глазами все мутно крутится, когда чужие руки ложатся на его обнаженную груди. Нет выпуклости — значит, нет обручального кольца. Слава богу.        — Мы помещаем вас под наркоз, Виктор, — она продолжает произносить его имя, и ему это нравится: это помогает успокоиться. — Все будет хорошо, Виктор. Постарайтесь не двигаться. Бояться нечего. Может быть, будет небольшое жжение...       Его пальцы сжимают ее, ощущая боль от пронзенной плоти. Ледяная жидкость — успокоительное — разливается по его венам.       — Есть ли... — он замирает от ужаса, — есть ли шанс, что я умру?       — Очень, очень маленький шанс, — говорит она, и ее слова эхом отдаются в его голове, словно далекое воспоминание. Ее пальцы в латексе сжимают его. Пальцы. Почему-то это более интимно, чем поцелуй. — Вы молоды и здоровы. Нет причин, чтобы что-то пошло не так.       — Не дай мне умереть... пожалуйста, — его голос слабеет, сознание отключается. Он знает, что звучит глупо, что нуждается в помощи. Находится во власти того, кого даже не знает. — Я... слишком молод, — он не уверен, торгуется с прекрасным молодым хирургом или с Богом.       — Я никогда не позволю никому умереть, Виктор, — доносится до него эхо ее голоса, овевающий его шлейф уверенности.       Он не знает, реальна ли она, но поверит.       Он только что увидел ее. И уже боится, что больше никогда не увидит.                   После операции жизнь — это не то, что Виктор будет воспринимать как должное.        Особенно когда у доктора Гермионы Реддл самые густые и великолепные кудри, которые он когда-либо видел. Он обожает, как светятся ее глаза. Это его главная мотивация, чтобы продолжать правильно питаться, ходить, посещать физиотерапию — в общем, делать элементарные человеческие вещи. Виктор упивается ее легкой похвалой и восхищением, в то время как эти два слова всегда доставались ему с таким трудом в его прежней жизни, где каждая победа сопровождалась изнурительной болью и работой над собой до мозга костей. Но ему кажется, что Гермиона может его понять. На каждом послеоперационном приеме она улыбается блаженной улыбкой, несмотря на свою усталость, и хотя она выглядит так, словно ей постоянно хочется вздремнуть, и всегда, всегда неопрятна, он не может представить ее другой. Разум Виктора разобщился, возвел ее на пьедестал, спроецировав фантазию, какая именно девушка нужна этой слабой, жалкой, страдающей версии его самого: заботливая девушка, приятная внешне, но не настолько красивая, чтобы ему казалось, будто он может потерять ее в любую минуту. Девушка с ясной головой. Девушка, которая не откажется починить сломанного мужчину. Безопасная, домашняя, терпеливая девушка.       Сестра, но сестра, которую можно трахнуть.       — Ты смотришь регби?       Это мудацкий вопрос. Он выглядит отчаявшимся, просто желающим найти что-то общее с этой чертовски славной женщиной-хирургом.       — Я смотрю бокс, — говорит она во время операции.       — Достаточно близко, — он ухмыляется и использует этот повод, чтобы пригласить ее на свидание.        Но это только половина успеха.        Чудо, когда ему удается договориться о свидании.       Первые несколько раз Гермиона его отшивает. Оставляет его на «потом», не отвечает на звонки, пропускает его игры, на которые он ее приглашает, без энтузиазма принимает розы, которые он лихо приносит в ее кабинет, с широкой улыбкой («Наверное, я буду держать их в... вазе?»)       Он для нее не на первом месте, и даже не на последнем.       Но это не страшно.        Виктор любит соревноваться.        Он настаивает, а она отступает — в буквальном смысле, прямо из их объятий и бежит обратно в свою лабораторию. Она придумывает оправдания. Ее образ жизни несовместим с его — ее работа слишком обременительна, ее исследования слишком важны, и у нее слишком много «семейных дел» для свиданий. Виктор это понимает. Хотя его раздражает, что во время их первого свидания Гермиона половину времени проводит в телефонных перепалках с Томом («Извини, мне нужно уйти пораньше — мой ублюдок-брат вывихнул плечо»), Виктор понимает, что семьи — дело непростое. Его обеспеченные родители такие же требовательные, постоянно подгоняющие Виктора уже остепениться (Тебе почти тридцать! Выбери себе достойную девушку или можешь забыть о том, чтобы получить от нас хоть цент!) У Гермионы, похоже, худшая участь в жизни: брат — сводный брат, подчеркивает она, — занимающий все ее мысли, нагло заявляющийся без приглашения в любой час с ужасной травмой или очередным ублюдским требованием, поздно ночью или до рассвета, в лучшие часы для занятия сексом, крадет ее внимание. Ладно. Отлично. Виктор может быть терпелив. Он не ищет быстрого перепиха. Эта девушка спасла ему жизнь. Он может смириться с одним непокорным братом.        Так думал Виктор.        Но Том Реддл — не один брат, а как минимум семь: из-за частоты его вторжений в их дом, а также из-за того, что это кажется чертовски невозможным — чтобы какая-либо травма серьезно покалечила его, хотя Виктор продолжает надеяться. Учитывая жестокий характер его работы и заметное отсутствие медицинской страховки, Том Реддл обладает невероятным навыком выживания. А может быть, это свидетельство медицинского мастерства Гермионы. Хуже всего то, что Том Реддл еще и выглядит как модель нижнего белья. Почти идеальное строение лица — щеки такие впалые, челюсть такая четкая, что это просто невозможно. Разве что он постоянно поддерживает опасно низкий процент жира в организме. И еще пояс Апполона — невероятно четкие мускулистые борозды на анатомической поверхности живота Тома Реддла, идущие от подвздошных костей и опускающиеся ниже боксерских трусов к лобку. Не то чтобы Виктор пялился на лобок Тома Реддла, просто спортсмены гораздо больше заботятся о мускулатуре, чем циничные девушки вроде Гермионы («Не говори мне, что мой брат горяч — как бы я хотела, чтобы он был похож на зад лошади») Это обычная, вполне приемлемая гетеросексуальная практика — разглядывать тела других спортсменов, особенно если они выглядят как Том Реддл, и Виктор не может не отметить, что он хорош со всех сторон, будь то с кулаками на ринге или голый на балконе в солнцезащитных очках, с густыми черными зачесанными назад волосами и маняще скользящими боксерами по узким бедрам. Если у мужчин есть стандарты красоты, то Виктор совершенно уверен, что Том Реддл — это именно такой стандарт.        Он также уверен, что Том Реддл — гей.        Это единственное объяснение. Оно полностью совпадает с тем, что рассказала ему Гермиона: Том «проблемный» (борется со своей ориентацией), «затворник» (скрывает ее) и «притворяется тем, кем он не является» (не требует объяснений). И конечно же, ни один натурал не смог бы так хорошо выглядеть в таком жестоком виде спорта, с такой тщательностью. Натуралы не ценят красоту. Они не умеют вкладывать в себя силы. Они слишком заняты тем, что гоняются за сиськами и играют в видеоигры.         — Том не гей, — утверждает Гермиона, пока рубит сырую курицу, готовясь к их свиданию за ужином, быстро и эффективно ударяя ножом по деревянной разделочной доске.        Его девушка-хирург обладает пугающей ловкостью в обращении с острыми инструментами. Ее язык любви, как выяснил Виктор, — еда. Странно, как она может передать и угрозу, и заботливую привязанность в одном и том же блюде. Виктор обнаруживает, что ему очень нравится Гермиона, потому что она — очень интересная компания; он прекрасно проводит время.        — У Тома есть девушка по имени Белла. Значит, он не может быть геем.       Виктор смеется.        — У многих спортсменов есть фальшивые девушки, чтобы обмануть СМИ. Некоторые из них даже женятся. Но это не делает их геями.       — Том — не гей.       — Почему тебя так беспокоит эта мысль? — он поднимает взгляд и видит, что она нахмурила брови, скривив лицо, снова и снова нападая на курицу.       — Меня не беспокоит эта мысль, — шипит она.        — Тебе следует быть более непредубежденной, Гермиона, так он будет чувствовать себя более комфортно, когда признается. Из всего, что ты знаешь, он может вести полноценную двойную жизнь прямо у тебя под носом.       — Том не скрывает свою ориентацию, он в чертовой темнице, — гнусаво произносит Гермиона, разрезая кость от птичьей ноги. — Он сам себя запер, — она поднимает нож, размахивая им в воздухе, — а я застряла, охраняя ключ.       — Как хорошая сестра, — поддразнивает Виктор.       Он стремительно скатывается с дивана и смеется, когда брошенный Гермионой помидор пролетает мимо его головы.                     Следующие несколько недель проходят более гладко. Разговоры пары становятся все более глубокими и взрослыми. Виктор рассказывает ей, что чувствует себя задушенным ожиданиями своих богатых родителей-иммигрантов. Гермиона рассказывает ему, что родилась у принимавшей таблетки матери, которая не хотела ее. Виктор рассказывает, что его подростковые годы прошли в поездках с одной спортивной тренировки на другую. Гермиона говорит ему, что ей повезло, что она выжила в детстве. Виктор, немного стыдясь, называет ей точное двузначное число женщин, с которыми он был. Гермиона признается, что у нее нет опыта в постели, и что она не хочет быть грубой и отстраненной, но она просто не знает, как это делать — кто бы мог подумать? Двадцативосьмилетняя девственница с проблемами, связанными с отцом... Виктор решает, что справится с этим. Он не собирается заставлять ее чувствовать себя плохо из-за того, что она рассказала ему по секрету.       На второй месяц они наконец-то добираются до его спальни.       Это первый раз для Гермионы, поэтому он знает, что должен сделать так, чтобы ей было комфортно. Он гладит ее по плечам и проводит поцелуями по шее — все то, чего он не делал с подросткового возраста, потому что ему не приходилось этого делать. Но она все еще не мокрая, и он понимает, что должен заняться оральными ласками. Она извивается и дергает его за волосы, когда он проводит по ней языком, настаивая, что ей слишком смешно, поэтому он останавливается. Гермиона застенчива, фригидна, неловка, чувствует себя неуютно в незнакомой обстановке, и когда он пытается ввести в нее свой член, она выглядит так, будто искренне страдает.       — Прости, — задыхается она, прижимаясь к его груди. — Прости, мне нужна минутка.       Он отстраняется и смотрит, как она торопливо одевается, натягивает джинсы на узкие бедра и маленькую попку. Ноги у нее тонкие, такие же изящные, и Виктор отмечает, что по сравнению с ним она — просто малышка. Неужели она боялась, что он ее раздавит? Он замечает, как в ее глазах блестят слезы.       — Это не из-за тебя, — шмыгает носом она в ответ на его испуганное выражение лица, сжимая его руку в знак заверения. — Это из-за моей головы, — уверяет она. — Мне просто нужно ее проветрить.       Виктор замечает, как она по привычке берет в руки телефон. Как будто она ищет возможность сбежать из его компании. В том, как она, сидя на краю его кровати, пролистывает открытые сообщения на телефоне, чувствуется беспокойство.       — Это... из-за чего-то другого?       И, конечно, Виктор подразумевает кого-то, но Гермиона не может этого понять. Она просто смотрит на него, нахмурив брови, и Крам чувствует, что затевать эту тему было глупо, когда он знает, что в ее жизни нет бывших парней. Единственный человек, с которым она поддерживает хоть какой-то контакт, — это ее родной брат.       — Просто пойду прогуляюсь. Я вернусь, — говорит Гермиона, кивая ему, а затем, еще более неловко, на его полуопущенный член. Немного неохотно она дотягивается до него и коротко, мягко сжимает. — Я могу с этим разобраться. Просто... держи эту штуку подальше от меня.       — Эту штуку, — хотя Виктор чувствует себя очень неловко, ему приходится рассмеяться.       Гермиона так немногословна и несерьезно относится к сексу, но во всей этой ситуации есть что-то очаровательное. Он никогда не встречал такой девушки, как она.       Он может быть терпелив. Он хочет довести дело до конца.       И, похоже, его усилия вознаграждаются по достоинству, потому что когда Гермиона возвращается, она гораздо увереннее, чем раньше. Зажмурив глаза, она быстро и грубо целует его в губы, а он тянет ее на кровать, и следующие несколько минут — это все, что Виктор мог пожелать. Гермиона вдруг превращается в тех девушек из порнофильмов, громких и восторженных. Она говорит все, что нужно, чтобы Виктор кончил очень, очень быстро. А потом его фантазия становится еще лучше. На нем оказываются ее руки. Ее руки, ловкие, проворные пальцы — великолепны. Ее техника — что-то за гранью. Гермиона делает руками то, что никогда не делала ни одна девушка.       — Удовлетворен? — с надеждой спрашивает она.       — Да, — отвечает он, лежа с раскрытыми глазами, все еще оправляясь от лучшего оргазма, вызванного рукоблудием, который он когда-либо испытывал. — Когда, черт возьми, ты этому научилась?       Она становится ярко-розовой.       — Несколько минут назад я нашла кое-что в своем телефоне, — говорит она с уморительной неловкостью. — Мне просто нужно было подучиться.       Виктор смотрит на нее, понимая, что находится в присутствии гения.        — Выходи за меня замуж, — вздыхает он.                   Девушка у Виктора своеобразная. Он любит ее и намерен жениться на ней, но она своеобразна. Это длится уже много месяцев. Он считает, что у них вполне приличная сексуальная жизнь, регулярная и похотливо незамысловатая, по будням утром, пока они еще до конца не проснулись, пока заботы рабочего дня не проникли за тяжелые шторы их спальни. Похоже, она тоже любит его, потому что всегда заботлива, верна, внимательна, одним ленивым утром нежно ухаживает за ним после того, как он сломал ногу и запястье на матче. Она ублажает его, сидит на нем верхом, не торопится, а он лежит и ухмыляется. Она — хорошая девушка, с этим никто не поспорит. Ей не хватает не преданности, а страсти.       Крам заметил... проблемы. Склонность отстраняться, становиться язвительной, замыкаться при малейшей критике. Вполне понятно, почему у Гермионы раньше не было отношений. И даже не было много друзей.       Она совершенно не понимает, как себя вести.       Их первая ссора запоминается тем, что происходит в морге. Виктор проехал сквозь снежную бурю, преодолевая многочасовые пробки, и теперь стоит перед своей девушкой в белом халате, пока она препарирует мертвое тело.       — Гермиона, — говорит он, повышая голос, — ты должна предупреждать меня, если задерживаешься на работе. Все, что я прошу, это одно сообщение. Чтобы я не волновался...       — Ладно, — огрызается она, и Виктор удивляется враждебности ее тона.       Он смотрит, как она вдыхает. Выдыхает. Как сжимает веки.        — Конечно, — извиняющимся шепотом произносит она. — Хорошо. Прости.       — Что сейчас с твоей головой, Гермиона?       — Я не знаю, — она жалко и беспомощно смотрит на свои пальцы в перчатках, играющие с латексом.        Эта привычка означает, что она хочет, чтобы этот разговор закончился.       Внезапно она говорит:        — Ты должен порвать со мной.       Она поднимает глаза и, встретив его пытливый, втайне обиженный взгляд, добавляет:        — Потому что я делаю тебя несчастным.       — Нет, не делаешь, — говорит он, потянувшись, чтобы сжать ее плечо. Она отшатывается и делает шаг в сторону, создавая между ними расстояние. Быстро преодолевая его, он возражает: — Ничего страшного, если мы иногда ссоримся.       Она сглатывает всхлип — ужасный, раненый звук, от которого ему хочется просто отнести ее домой.       — Я — сука, — шепчет она, вытирая глаза рукавом. — Убогая.       — Это не так.       — Я не лучше своей матери, — с горечью повторяет она.        Все, что Виктор знает о Джейн, — это то, что она пристрастилась к таблеткам и влюбилась в чудовищного Реддла-старшего. Гермиона ненавидела их обоих.       Виктор делает шаг к ней. Обхватывает ее одной рукой за талию, берет руку в перчатке в другую и говорит:        — Я не думаю, что ты когда-нибудь будешь похожа на свою мать.       Она снова вытирает глаза и пожимает плечами.       — Гермиона, — просит он, проводя большим пальцем по слезе, скатившейся по ее щеке.        Он хочет сказать ей, что это нормально — вести с ним такие уязвимые разговоры. Что он не сможет узнать ее, пока она не даст ему разрешения. Что он... ну он...        — Я люблю тебя, — произносит он без колебаний и таким смелым, неловким тоном, который, как он надеется, заставит ее растаять.       Ее глаза становятся широкими, как блюдца. Гермиона выглядит встревоженной.       — Ты любишь... меня? — она звучит недоверчиво. — Почему?       — А почему и нет? — смеется он, убирая прядь волос за ухо.       Она смотрит на него так, словно с ним что-то не так.       — У тебя доброе сердце, — говорит она, вырываясь из его рук, и возвращается к разделке туши. — Но я думаю, тебе стоит порвать со мной. Я... не хочу, чтобы мне было плохо.       — Как я заставляю тебя чувствовать себя плохо?       — Ты не заставляешь меня чувствовать себя плохо, — говорит она, сосредоточенно прикрыв глаза, разделывая пальцами плоть. — Мне просто плохо. Я... не могу ничего поделать с тем, что делаю.       Я не могу ничего поделать. Виктор, исходя из своего богатого опыта знакомств, знает, что это означает, что я не хочу меняться ради тебя. И все же он хочет, чтобы все получилось.        — Мы можем… пойти на компромисс? — предлагает он. — Поработать над этими проблемами вместе. Вместо того, чтобы расставаться?       Гермиона слабо пожимает плечами, ее руки лежат на трупе. Виктор считает глупым, что ее первое и единственное решение при малейшем социальном дискомфорте — это «расставание».