Психопат

      Утро начинается с мании.       Яростное клацанье клавиатуры. Все более невыносимое вращение вентилятора процессорного кулера. Капюшон толстовки накинут на грязные волосы, пока он смотрит на освещенный экран с нервирующей, почти враждебной сосредоточенностью. Сегодня он менее лощеный, менее «Том Реддл», менее с обложки журнала «People» и более настоящий человек, как те скучные люди, которых ты видишь на улицах. Ему все равно. Не сейчас, когда все знания мира хранятся по щелчку мыши и прикосновению пальцев.       Бесконечная прокрутка: страницы социальных сетей, криминальные справочники, поисковые системы — даже русские. Текст проносится мимо его затуманенного зрения без единой крупицы информации.       У «Грин-де-Вальда» нет цифрового следа.       Том скрежещет зубами. Он чувствует себя измотанным из-за невидимости друга. Он сбрасывает капюшон толстовки, проводит тяжелыми пальцами по волосам. Потирает тыльной стороной ладоней свои воспаленные глаза.       — К черту мою голову, — зевает он. — Я оторву твою.       Успокаивающая мантра.       Обещание.        Знание, прогресс, убийство, наука, власть, истина, справедливость, бог — высшие идеалы не заботятся о красоте. Они всегда были нездоровыми, уродливыми, небезопасными, безумными. Том прожил двадцать пять лет жизни, ни разу не заглянув под стекло собственной поверхности. Но некоторые вещи требуют истинности.         Для некоторых вещей «Том Реддл» должен быть истинным.       Пусть даже только наедине с самим собой.        Вот тут-то и приходит на помощь [V0ld3m0rT].       Он подключается к своему скрытому VPN и в течение следующих нескольких часов взламывает путь к давно похороненным правительственным архивам, зашифрованным базам данных ФБР, скрытым криминальным записям. Он смотрит темными, запавшими глазами на белые пиксели на черном фоне, пока фрагменты кода забивают шестеренки его сознания. Пальцы беспрестанно барабанят по клавишам. Он сканирует буквы на экране, быстро перемещаясь от строки к строке, проникает от сайта к сайту, от базы данных к базе данных. Он ходит по натянутому канату, сражаясь со стенами кибербезопасности. Одно неверное движение — и его IP-адрес будет раскрыт, а его личность — арестована. Том может потерять всю свою жизнь за несколько кликов.        Но он не собирается ее терять.       Он взламывает чаты, высокопоставленные частные беседы, в которых общаются хакеры, миллионеры, торгующие наркотиками и оружием, и опасные преступники, ответственные за крах рыночной экономики, взрывы, спады, ракетные удары, те, кто фальсифицирует выборы и развязывает войны, те, кто отвечает за каждую трагедию на первых полосах газет — еще одни «другие».       Расследование мало чего достигает.        В грязном подполье интернета никто не раскрывает подробностей. Никто не рискнет обвинять себя. Эти «другие» такие же эгоисты, как и Том. Ответ варьируется от заговора до введения в заблуждение. Изредка — до полуправды.       Грин-де-Вальд? Конечно, я слышал это имя. У него больше денег, чем у бога...       …волшебник-технолог или что-то в этом роде…       …добывает данные о потребителях для кражи личных данных, финансовых махинаций, ну и так далее…       …держитесь от него подальше, если не хотите разрушить свою жизнь…       …владеет множеством банков. МНОЖЕСТВОМ банков...       …управляет торговлей детьми с абсурдными ценами, но я не скажу вам, откуда я это знаю…       …богатый предприниматель, который находит бреши в экономике и заполняет их…       …сатанист, практикующий черную магию…       …удовлетворяет нужды потребителей…       …просто еще один злой, богатый, белый парень…       …богатый политик…       …не политик, но у него есть торговые соглашения с мировыми чиновниками, которые позволяют ему избежать неприятностей с законом…       …умный бизнесмен…       …один процент от одного процента…       …один из тех, о ком никто не знает, из тех, кто невидим…       …все, что я знаю, это то, что он снимает порнофильмы в интернете…       …удовлетворяет потребительский спрос и предложение…       …даже если бы СМИ знали о нем, они бы не стали писать о нем статью. Нет, если репортеры заботятся о своей карьере...       …друзья в высших кругах…       …устраивает фантастические вечеринки…       …неприкасаемый…       …правит миром…       И вот, наконец, [V0ld3m0rT] получает:       У меня был друг, которого на вечеринке завербовали в одну из организаций Джи. Говорил, что платят хорошо, но из-за работы его мучают кошмары. Он подписал соглашение о неразглашении и был вынужден бежать из страны, когда увольнялся.       Его нашли «самоубийцей» несколько лет спустя.       Конечно, Геллерт не против тихо убить любого, кого сочтет неугодным, но откуда такой интерес к Тому? Помимо очевидного гейства.        Тома вербуют?       На его плечо опускается детский подбородок. Гарри, только что проснувшийся после того, как всю ночь ворочался и ерзал на нем, забрался на задние колесики компьютерного кресла. Его руки вцепились в рукава толстовки Тома, чтобы удержаться. Он поддерживает поток вопросов, давая Тому понять, что по крайней мере один из них хорошо спал.       — Что ты делаешь? — раздается бодрый щебет.       — Ничего.       — Могу я помочь?       — Нет.       — Это выглядит весело. Прошу, можно я помогу?       Том разворачивает свой стул, опрокидывая его, как костяшку домино, хотя это оказывается очень плохой игрой в домино. Скорее игра в мяч. Низкий центр тяжести ребенка допускает отскок; резиновый мяч, ударившийся о стену, может отскочить только назад. Через несколько секунд Гарри уже на ногах, жизнерадостный, полный энергии. Увидев возможность легко забраться к Тому на колени, он начинает карабкаться вверх, взбираясь на Тома, как обезьяна взбирается на дерево.       Том хватает его за подмышки и ставит обратно на пол.        — Нет, — сурово говорит он.       — Я голоден, — раздается следующее хныканье.       — Тогда иди и поешь, — Том поворачивается и, смотря на экран, бьет пальцами по клавишам.        Он не может тратить энергию на детские игры, не тогда, когда играют взрослые. Он уверен, что находится в криминальном триллере, где злодеем является Геллерт, даже если не доверяет своему собственному повествованию. В его мыслях много предполагаемых сюжетных дыр. Во-первых, если Геллерт так могуществен, как утверждает его репутация, то зачем тратить время на провокации такого ничтожества, как Том? Во-вторых, что он надеется получить от этой, как он ее называет, «дружбы»? И третье, самое важное: почему он до сих пор не попытался убить Тома? Откладывать убийство — все равно что откладывать оргазм — нет смысла. Если бы Том был Геллертом, он бы уже нашел и убил Тома.        Но, возможно, Геллерт может позволить себе тратить время, людей и деньги.        И клетки мозга Тома.       Может быть, злодею просто скучно.        Какой бессмысленный злодей, думает Том, набирая код, зная, что мог бы работать лучше. Так, например, проходит минута, и он взламывает интерфейс военной базы данных Венгрии. А может, и нет, потому что сразу после этого появляется защита, и Тома выбрасывает из системы. Его экран мерцает ошибочными фрагментами кода, зависает.        Ломается.        Он захлопывает ноутбук.        — Потрясающе, — выдыхает сквозь зубы.        Раздается звон бьющейся посуды.         Оглянувшись через плечо, он тут же жалеет об этом. Словно бурный циклон пронесся по его кухне: банки и бутылки разбросаны по полу. Буря раскопала нижние шкафы. Теперь она роется в глубине холодильника Тома, выбрасывая салаты и диетические колы, яичные белки и протеиновые напитки в поисках приемлемого пропитания.        — У тебя есть пицца?       — Разве я похож на человека, который ест пиццу? — сухо говорит Том, желая побыть в одиночестве в этот момент.       Потянувшись к ящику, он достает кубинскую сигару и с помощью резака аккуратно отрезает конец. Самый дорогой порок, но хорошо подавляющий аппетит. Он засовывает конец в рот.        — Ну, ты можешь заказать мне пиццу?       — Конечно, — Том, медленно затягиваясь толстой сигаретой, решительно отворачивается от беспорядка. — И почему бы мне не позвонить в полицию, пока я буду это делать?       Ребенок останавливается на середине бросания белкового напитка, напрягаясь от угрозы. Замирая. Он поворачивается и поджимает рот, готовый разрыдаться.         — Том...       — Тогда убери за собой, — говорит Том с суровым лицом, сердито выдыхая дым.       Как только ультиматум прозвучал в воздухе, ребенок засуетился, запихивая посуду куда попало, пиная и бросая продукты под стол с глаз долой. Этого будет достаточно. Том тоже не особо любит убираться, да это и не нужно, когда отвечаешь только за себя. Главное, чтобы Гермиона не увидела беспорядка к своему приходу. Том знает скверный характер своей сестры, и он не в настроении терпеть ее домогательства в любой форме, если, конечно, они не сексуальные.        Кстати, о сексуальных домогательствах.        В дверь неожиданно стучат.        Том остается сидеть на заднице, попыхивая сигарой и не обращая внимания на звук, удивляясь, как его утро может стать еще хуже.       Стук усиливается.        — Это Белла, дорогой!       Так вот оно что.       Том готовится к следующей минуте терпений. При всей его ненависти к незваным и навязчивым гостям, его девушка требует исключительной силы воли, чтобы не покалечить ее. Она — тренировка для его самообладания. Он никогда не нападал на нее. Он сосредоточил свой разум, чтобы и сегодня не совершить избиения женщины. Девушка, ставшая жертвой, больше не годится для алиби.       Он не спеша поднимается со стула, лениво почесывает грудь и идет к двери. Приоткрыв ее, он приветствует Беллу своей самой дружелюбной улыбкой.        — Как дела?       — Давненько я не видела своего красавца-бойфренда.       Белла сегодня говорит с ужасным французским акцентом. Если она решила сменить акцент, значит, смотрела иностранные фильмы. Белла, как и Том, не понимает, кем она хочет быть. Она делает драматический жест рукой, который остается незамеченным, потому что Том не смотрит на нее.         Том видит только грудь, заметную сквозь ее черное платье с глубоким вырезом. Она похожа на злодейку из эзотерического готического фильма, который Том так и не удосужился посмотреть. Сегодня они снимаются в совершенно разных фильмах. Том знает, что ее цель — получить секс. Он уверен, что она прорепетировала свой диалог для очередного сеанса неловких фантазий. «Притворись задумчивым вампиром, Том!», «Прижми меня к стене и трахни, как в кино, Том!», «Сделай так, чтобы тебе было больно, как будто ты не можешь насытиться мной, Том!» Актерские способности Тома не так уж велики.       Он уклоняется от ее небрежного поцелуя, потому что уже почистил зубы.        — Прошло всего три дня, — говорит он.       — Для пар это долгий срок разлуки, — настаивает она.       — Ладно, — у нет настроения спорить с тупой сукой. Он пытается закончить этот разговор с минимальными усилиями.       Ее ресницы, накрашенные тушью, быстро взмахиваются. Это был бы безобидный флирт, если бы Том не увидел в нем нездоровую решимость. Она не уйдет, пока не насытится им в прямом смысле слова.        Далее следует соблазнительное касание ее обнаженного плеча.       И, наконец, скромное:        — Так я могу войти?       Том хватается за косяк, вклиниваясь между ней и дверью.       — Я занят, — говорит он спокойным тоном.       Темно накрашенный рот кривится. Наконец ее взгляд падает на него целиком. Она замечает, что сегодня он менее безупречный и более обычный. Взъерошенные волосы, выцветшая толстовка, помятые боксеры.       — Почему ты полураздет?       Великая радость одинокой жизни в том, что можно обходиться без штанов сколько угодно. Ему не нужно оправдываться перед ней.        Но он будет издеваться над ней.        — Я тебе изменяю, — усмехается он, намеренно и откровенно играя на ее худших чувствах неуверенности.       Ее лицо застывает быстрее, чем цементные ботинки.       — Шутка, — отступает он. — Я играю в видеоигры. У меня сегодня выходной.       Слишком поздно. Теперь у нее есть подозрения.        — И почему мы не можем провести твой выходной вместе? — шипит она, толкает его за руки, пытаясь прорваться сквозь него, пока он стоит, как кирпичная стена. — Так поступают пары.       Белла как-то забыла, что у него исключительная сила рук. Он обхватывает ее за плечи и удерживает на месте, пока она не упирается, борясь с ним, и пока окончательно не выбивается из сил.         Она со стоном отходит обратно.        — Там кто-то есть с тобой, верно? — говорит она с обидой в голосе.       Том скучающе оглядывается через плечо.       Пятилетний ребенок пихает банки с содовой в корзину для белья.       Он снова поворачивается к Белле и говорит:        — Да.       Ее лицо сморщивается от обиды.        — Она трахается лучше, чем я? Поэтому ты так со мной расстаешься, ты, жестокий монстр? — с горечью говорит она.       Том стоит молча, ничем не обеспокоенный. Размышляет.       Расстаешься.... Ее слова интересны. Он расстается? Ведь именно так нормальные парни избавляются от своих девушек, да? Так вот что он делает сейчас?        Какой прекрасный современный выход.       Расстаться. Такое простое решение. Оно освобождает от всех усилий. Это даже лучше, чем убийство, потому что не нужно ничего убирать, и потому что это социально приемлемо. Даже поощряется.        Почему он не подумал об этом раньше?       — Отличная идея. Я расстаюсь, — говорит он.        И закрывает дверь.       Повернувшись, он прислоняется к ней. Закрывает глаза и дышит. Успешный маневр, позволивший ему выйти из этого социального взаимодействия без каких-либо завязок.        Открыв глаза, он видит, что на него смотрит ребенок.        — У тебя есть девушка? — Гарри почему-то выглядит обиженным и расстроенным.        — Была. Но я о ней позаботился.       — А как же Гермиона? — следует следующий вопрос.       Неправильно поняв вопрос, Том отвечает:        — От нее невозможно избавиться, — он возвращается к своему столу, чтобы продолжить работу. — Кстати, спрячь все до прихода моей сестры, иначе она не захочет об этом молчать.       Гарри замирает на полуслове.        — Когда она приедет? — волнение — скорее всего, от предвкушения еды — перехватывает его голос.        — Скоро. Чтобы отвезти тебя в больницу.       Волнение перерастает в тревогу.       — Они собираются сделать мне укол? — говорит Гарри, в голосе его звучит паника.       — Не знаю, — монотонно отвечает Том, не делая ничего, чтобы подавить этот страх. Он открывает ноутбук, запускает его и надевает наушники.        — Ты можешь тоже пойти?       Том не отрывает глаз от экрана.        — Нет. Я занят.       — Пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста...       Хныканье продолжается уже пять минут и отлично отвлекает даже через наушники.        С недовольным вздохом Том наконец встает.       Подойдя, он поднимает ребенка с пола, обхватывает его сильной рукой за талию и несет на боку, как свернутый рулон ковра.        Он ставит ребенка на барную стойку, окидывая взглядом круглое личико.       — Послушай, — говорит Том, упираясь ладонями в гранитный край, — сколько бы раз ты ни произнес это слово, я тебя не оставлю.       Лицо корчится, а в глазах блестят слезы.        — Пожалуйста... — шепчет Гарри, сжимая руки в кулаки. Этот ребенок мог бы играть в мелодрамах. — Пожалуйста, не отправляй меня обратно к тете и дяде... Они жестоки ко мне.       — Я жесток тоже.       — Ты не так жесток, — упорствует Гарри, хорошо оценивая Тома Реддла, и затем снова начинает карабкаться. Две длинные руки обхватывают плечи Тома; мальчик заключает его в объятия. — Ты мой друг, — настаивает он, с силой зарываясь головой под подбородок Тома.        Понятно, почему этого ребенка похитили.        Ухватившись за рубашку Гарри, Том оттаскивает его и усаживает обратно на стойку.       — Не стоит так легко доверять людям, — укоризненно говорит он. — Взрослые не хотят быть твоим другом. Те, кто утверждает, что хочет... — он делает паузу, поджав губы, — это не те взрослые, которых ты захочешь видеть рядом.       — Почему? — спрашивает мальчик.        Том выдыхает, потирая пальцами лоб и глядя в сторону. Как объяснить пятилетнему ребенку, что такое «изнасилование», «эксплуатация» и «груминг»?       Простой ответ: никак.       Это все взрослые слова, которым нет места в детском лексиконе.         Пойдя более разумным путем, Том открывает ящик и достает швейцарский нож. Симпатичная штучка. Аккуратный, с волнистым краем и красной рукояткой. Это один из любимых ножей Тома, и при правильном использовании он ранит. Если попасть в нужное место — яремную ямку, сонную артерию, — он может убить, хотя такая атака требует анатомической точности, недоступной ребенку. Отличный тренировочный клинок. Том тоже получил свой первый клинок в пять лет, вместе с уроками с соседским питбулем. Отец говорил, что лучший подарок для ребенка — это обучение самообороне. Отец часто дарил подарки такого рода.        Том слегка опускает голову и театрально наклоняется. Он протягивает нож рукояткой к мальчику, предлагая его и поглядывая на него лукаво и заговорщицки.       — В следующий раз, когда кто-нибудь поднимет на тебя руку, — его рот дергается, — ты просто... — он издает щелкающий звук кончиком языка, — отруби им пальцы. Не много. Два или три. Просто для развлечения.       Гарри выглядит потрясенным.        Но он с любопытством, неуверенно берется за рукоятку. Он держит лезвие, взвешивает его на ладони.        — Слишком страшно, — он энергично качает головой и передает его обратно Тому, который одним движением прижимает его к стойке острым концом в сторону.       — Лучше самому позаботиться о себе, чем полагаться на других, — советует Том.       Гарри, обеспокоенный полученной мудростью, трясет головой, прыгает со стойки. Опускается на колени, цепляется за ногу Тома — тактика сочувствия. Мелодрама, которая наверняка подействует на Гермиону.       На Тома она не подействует.         Тем не менее, ребенок упорствует.        — Я не буду тебя доставать, если ты позволишь мне остаться здесь, — трещит он тревожно и, задыхаясь, сжимает колено Тома. — Я не буду просить пиццу. И если ты не настучишь в полицию, я не настучу твоей сестре о трупе в твоем багажнике... Я сохраню все твои секреты. Пожалуйста.       Том наклоняет голову и смотрит вниз.       — Прости? — говорит он, поднимая брови.        Этот ребенок... шантажирует его?                     К тому времени, когда Гермиона наконец приходит, Том лежит на диване с зажмуренными глазами в ожидании конца своих только что назначенных мучений. Ребенок раскинулся на животе и, покачивая ногами, был погружен в игру, которую скачал на украденный телефон Тома.       Когда Том открывает глаза, в дверях стоит его сестра с удивленным видом. На ней юбка из ткани в цветочек длиной до середины бедра, от которой он не может оторвать взгляда. Нелепый жест женственности. Глупый. Беспокоящий. Это ей не подходит. У нее слишком нежные ножки. Кто одевал ее сегодня утром?       — Ты не постучала, — говорит он, притворяясь обиженным. — Я мог бы быть голым.       — Я уже все видела, — сухо замечает она и приветствует мальчика, который бежит ее обнимать, подхватывая его на руки и осыпая лицо шквалом поцелуев.        — Ладно, — говорит Том, вставая и снимая с себя толстовку, хотя бы для того, чтобы ей были хорошо видны мышцы его плеч, пока он идет к своей комнате. — Тогда будь извращенкой, — довольный тем, что его освободили от детских обязанностей, он открывает ноутбук, чтобы продолжить свое расследование.       Из кухни он слышит, как сестра управляется с ребенком.       — Ты принесла мне сэндвич с арахисовым маслом? — щебечет он.       — Принесла. Но я принесла тебе и другие вещи, — Том слышит стук контейнеров — сестра расставляет посуду. — Морковь и брокколи на пару!       Воодушевление Гарри приглушается. Том слушает, как он кричит:        — Я хочу сэндвич с арахисовым маслом!       Гермиона пытается уговорить его, воркуя с ним и впихивая в него еду паровозиком чух-чух-чух. Проходят минуты, хныканье то нарастает, то стихает, и вскоре раздаются тихие звуки голодного жевания, свидетельствующие о том, что ребенок приручен.       Тем временем палец Тома щелкает по мыши, пробегая по бесконечному сценарию списка венгерских террористических организаций.       Его палец замирает.        Подождите.       — Дары смерти, — пробормотал Том себе под нос и покраснел от удивления собственной проницательности. Откуда он взял эти слова?        Теперь он вспомнил.       Стрим Геллерта.       Так называлась трансляция Геллерта.        Том набирает в строке поиска «Дары смерти».       Недоверчивый смешок.        На первом месте — похоронная компания. Он переходит на сайт и обнаруживает, что там мало информации. Только черный интерфейс. Ни адреса, ни часов работы, ни подробностей о похоронах или владельцах. Все, что есть, — это страница «О НАС».       Том нажимает на нее.       Мы — всемирная организация единомышленников, которая поможет вам в решении всех ваших СМЕРТЕЛЬНЫХ проблем. Мы есть везде, и наш единственный инструмент — ЛЮБОВЬ. Мы — выходцы из самых разных слоев общества, и главная наша общая черта — мы коалиция, любознательность и открытость. Хотя многие из наших операций требуют анонимности для безопасности наших членов, мы стремимся создать лучшее сообщество взаимопонимания между нами для ЛУЧШЕГО развития человечества.       L       I       C       L       И под этим.*       Теперь Том уверен, что этот сайт — прикрытие для какого-то жестокого культа, которым управляет Геллерт. Другого объяснения просто не существует. Проблема в том, что нет никакой дополнительной информации для анализа.        Он решает взломать сайт.       Как и ожидалось, он сильно зашифрован — криптография на эллиптических кривых, сложные последовательности целочисленных алгоритмов, которых он не видел уже много лет. Он полагает, что учеба в колледже — хотя он так и не закончил его — в конце концов, была не совсем бесполезной.        Не успевает он сделать какого-либо движения, как на его плечо опускается чья-то рука. Та же раздражающе женская рука скользит за его голову, обхватывает череп, пробираясь пальцами сквозь волосы.       — Том, — тихо прошептала она.       На его столе стоит контейнер, и Том смотрит на него. Три отделения. Маленькие очищенные ломтики яблок. Идеально симметрично нарезанная клубника в виде сердец. Аккуратные белые квадратики от сэндвичей с вырезанными корочками. Это детская еда, и она была приготовлена с особой тщательностью, чтобы быть эстетически привлекательной.       Его сестра проницательна.       Она читала книги по психиатрии.       — Я уложила Гарри на короткий сон, — тихо говорит она, прислонившись к его столу. — Ты можешь поесть или мне придется кормить и тебя? Потому что я не уйду сегодня, пока не увижу, как ты ешь.       Том смотрит на еду, подсчитывая ущерб. Две тысячи пятьсот калорий. Именно столько должен съедать взрослый мужчина в день. Том не ел столько уже три недели. Он должен есть, но не может. В ограничении есть сила. Ему нравится, что это дает власть над собой, месть за неопределенность своего разума. Если Том обнаружит, что сходит с рельсов, он может восстановить порядок с помощью тормоза. Возможность убить себя — необходимая мера предосторожности.       Но его сестра не может этого понять. Она не знает, какие переговоры ведет с собой такой человек, как Том. Она не ценит его шутки, ей не нравится его честность. Ей будет больно слышать, как он объясняется.       Поэтому он не станет этого делать.       Его пальцы обхватывают мягкую кожу ее предплечья. Он притягивает ее к себе так, что ее голое бедро задевает его голое колено.        Он резко ухмыляется.       — Сядь ко мне на колени и покорми меня, — говорит он.       Он ожидает отпора, удара по затылку, но она, решив хоть раз победить в их маленькой ссоре, глотает наживку.       — Ладно, — хмыкает она.       Том поднимает брови.        Задыхается от смеха.        Прикусив нижнюю губу, он нагло смотрит, как она решительно закидывает одну ногу в юбке ему на колени. Его сестра, бывший президент клуба дебатов, наконец-то поняла, как выиграть один спор с Томом.       Том без проблем проиграл бы этот спор юбке Гермионы. Он может проигрывать ей каждый день, по несколько раз, в течении всего дня. Чем короче, тем лучше. Провокация в виде ее бедер, раздвинутых в месте его торса, заставляет тихо застонать. Она переносит свой вес на его левое бедро, избегая давления на швы на правом. Какая заботливая сестра.        — Нормально? — пробормотала она, глядя куда угодно, только не на его лицо.       — Да-а, — вздохнул он, приклеившись глазами к ее бедрам, чувствуя, как снижается уровень умственных способностей — кровь без особых усилий перераспределяется от мозга к самому нежному органу.        Он неуловимо твердеет под ней. Она ерзает своими маленькими бедрами, когда Том прижимает их к себе, привыкая к их напряженной близости. Том располагает их настолько близко друг к другу, насколько это возможно, и внезапно радуется, что она пришла в юбке. Ему нравится тепло этой мягкой, бархатной промежности. Мешает только тонкая ткань нижнего белья, пока ее пульс бьется о его торс. Восхитительное второе сердцебиение в дополнение к его собственному.       — Удобно? — дышит он у самого ее уха. Его пальцы возвращаются к перехвату кода на экране за ее головой, когда она подносит четверть сэндвича к его рту. Он берет его одним укусом, облизывает ее указательный и средний пальцы, прикусывает кожу большого пальца.       — Ой! — шипит она, отдергивая руку, как будто он нанес ей серьезную травму. — Почему ты такой неадекватный?       Его сестра — королева иронии.       — Я бы тебе не понравился, если бы был адекватным, — говорит он, уставившись на экран, сканируя и пытаясь расшифровать строчки кода в своем сознании. — Ты бы не знала, что со мной делать.       — Я никогда не знаю, что с тобой делать, — отвечает она недовольно.       Гермиона не знает, когда нужно заткнуться.        Слегка раздраженный, он прижимается торсом к ее мягкой промежности.       Он чувствует, как дрожит ее тело, и слышит, как она предупреждающе бормочет: «Том».       Он выдвигает свой контраргумент, поднимая и наклоняя торс, чтобы мучительно медленно потереться об нее.       Он слышит резкий, прерывистой выдох. Более настойчивое: «Том».       Сейчас его имя звучит как непристойность, как никогда раньше из ее разъяренного рта. Грубо поцеловав ее в щеку, он смиряется:        — Так устроена биология, Гермиона.       — Я знаю, как работает биология, — ворчит она между быстрыми выдохами, поднося к его рту четвертинку сэндвича — каким-то образом все еще решив накормить его. — Ты — собака.       Том проглатывает предложенный кусочек, облизывает ее пальцы и снова толкается. Ее бедра рефлекторно подаются назад, и она издает резкий, ноющий стон.       — Это все твоя вина, Гермиона, — дышит он ей в висок. — У тебя было семнадцать лет, чтобы понять, что ты хочешь сделать со мной.       — С тобой?       — Со мной, — повторяет он. — Фрейдистский промах.       — Неприятно, что ты постоянно вспоминаешь Фрейда, — проворчала она, резко вздохнув. — Он был джентльменом и ученым, а не сексуальным извращенцем вроде тебя.       Сексуальным извращенцем? Он дразнит ее, и она дразнит его в ответ, обхватывая ногами его талию, чтобы лучше держаться.        — Выбрось свои мысли из головы, Гермиона. Ты же врач, ради всего святого.       — Семнадцать лет, проведенных в твоем полном дерьме, и я до сих пор понятия не имею, в чем, черт возьми, твоя проблема, — огрызается она в ответ.       Плечи Тома напрягаются.       Он выпрямляет позвоночник и, отказываясь от притворства, плотно прижимает подтянутый торс к ее промежности. С ее губ срывается резкий, сбивчивый вскрик — нескрываемое удивление. Она быстро зарывается лицом в его обнаженное плечо, чтобы скрыть свое выражение, а он думает: «Какая великолепная поза для сидения».       Его пальцы возвращаются к клавиатуре. Когда Том пробивает первую стену шифрования, код очищается.       На экране появляется надпись, написанная яркими огненными буквами: ГОРИТ РОЗОВЫМ.       Как театрально.        Определенно Геллерт.       — Что горит розовым? — спрашивает он. — Кроме твоего лица.       — Прости? — бормочет она, ритмично выдыхая в ответ на сильное трение его тела. Она прижимается задыхающимся, сердитым поцелуем с открытым ртом к обнаженным мышцам, как бы говоря: «Пошел ты», которое теряется в подтексте. Не очень эффективно.       — Это химия. Мелочи, — говорит он, большой рукой убирая ее кудри и цепляясь за затылок, чтобы удержать, пока она кормит его очередным квадратиком сэндвича. Намеренно удерживая ее взгляд, он демонстрирует, как грязно берет ее пальцы в рот до костяшек, и с силой вжимается своим телом в ее. Семнадцать лет, говорит она. До сих пор понятия не имеет, говорит она. Высшее образование было напрасно потрачено на его сестру. — Что за вещество горит розовым. Я знаю, что оно металлическое... Хлорид стронция... нет, это красное... кальций... барий...       — Хлорид лития, — прохрипела она.       Том замирает, тело становится твердым. Его сестра тихонько стонет, когда агрессивная стимуляция ее прекращается.       Да.       Да.       Да.       Он благодарно целует ее в край губ, берет пальцами за подмышки и механически поднимает с колен. Она выдыхает, когда он опускается ртом к ее пупку. Задирает носом ее рубашку и впивается в кожу большим, грязно-мокрым поцелуем, проводя зубами по подолу ее хлипкой юбки.        — Эй... — и бросает ее на кровать.       Приземлившись на руки и колени, Гермиона похожа на неловко перевернувшегося котенка. Она смотрит на него, с разметавшимися по плечам волосами, ярко-розовым лицом и расширенными от смущения и растерянности глазами.       — Что за...       — Тихо, — резко говорит Том. Он опирается локтями на стол, запустив обе руки в волосы, и погружается в раздумья.        Думай.       Думай.       Наконец его осеняет.        Он лезет в карман и достает таблетки, которые накануне вечером конфисковал у Гарри. Кладет их на стол. Изучает их при свете лампы. Пустые белые капсулы. Скорее всего, самодельные. Он достает зажигалку и поджигает одну из них.       Она вспыхивает розовым.        — Хлорид лития, — раздается позади него, и он кивает. Он лезет в ящик стола, достает нож для сигар и разрезает вторую таблетку пополам. Белый порошок. Гарри никогда не должен был есть эти таблетки. Он должен был отдать их Тому. Том должен был найти эти таблетки.         Том должен был расследовать дело Геллерта.        Это все задумка Геллерта.        Том возвращается к странице «О НАС» и смотрит на буквы, расползающиеся по странице.       L       I       C       L       LiCl — это сокращенное название хлорида лития. Но почему это так важно? Это также может быть сокращением для чего-то другого. К… Компания? Конгломерат? Том смотрит на экран, скрежеща челюстями. Он не может разобраться в этом без контекста. Ему нужно больше.        — Алло? — Гермиона говорит раздраженным голосом с его кровати. — Я все еще здесь. Теперь ты меня игнорируешь?       Том напрягает плечи и замирает.       Поворачивает стул.       Его глаза блуждают по ее растрепанному виду, ползут вверх по ногам. За его ресницами пульсирует осознание иного рода.        Жесткая сучка в белом халате исчезла, а вместо нее на его кровати раскинулась восхитительно теплая и розовая штучка. Розовые губы, розовый язык, розовое лицо. Он хочет узнать, такая же ли она розовая там, внизу. Он хочет попробовать ее на вкус и убедиться, что она такая же, какой он ее себе представляет. Он думает, что вкус будет лучше, ведь он голоден. Он бы продолжил это расследование на кровати, если бы не был сейчас так встревожен. Но все же...       — Сними это, — кивок на ее юбку.       — Прости?       Том задерживает взгляд на ее глазах, в которых светится смесь растерянности, гнева и обиды.        — Что? — грубо говорит он. — Ты хочешь ко мне на колени. А я хочу снять эту юбку. Она мешает, — он хочет, чтобы она сняла и нижнее белье, чтобы почувствовать ее мокрой, горячей, открытой и голой, прижатой к нему, пока он решает эту проблему. Ее бархатистая мягкость и скользкость... это был бы настоящий рай.       Открытое извращение заставляет ее рот дрогнуть.       Затем — кинуть хмурый взгляд, полный достойного возмущения.       Подушка агрессивно бьет его по голове.       — Ты психически больной? Ты забыл принять свои таблетки? — говорит она в ярости. — Ты разговариваешь со своей чертовой сестрой.        Том ловит вторую подушку, брошенную ему в лицо, и крутится в кресле. Всегда таблетки. И какое у нее оправдание?       — Ну да, — говорит он безучастно, — в таком случае...       Она вскрикивает и бросается к двери, когда он с не меньшей агрессией швыряет ей в голову подушку.       — Я хочу, чтобы моя чертова сестра убралась из моей комнаты, — жестко и твердо закончил он.        Резким холодным толчком он сбрасывает со стола контейнер с едой, которую она так старательно готовила, в мусорное ведро. Он упивается обидой, которая заливает ее расширившиеся глаза. Психически больной, назвала она его. От этого внутри Тома что-то сжимается. От этого кровь в жилах стынет. Теперь у него нет аппетита. Он думает: «да пошла она». Он может сделать спорт из того, чтобы вывести ее из себя.       Он отворачивается, открывает ящик стола. Срывает крышку со своего проклятого пузырька с таблетками. Он позаботится о том, чтобы она увидела, как он глотает, как страдает. Он сделает это ее наказанием, так же как и своим.       Таблетка жжет, доставляя боль и проникая в горло.        — Вот, — вздрагивает он, впиваясь в нее взглядом. — Заторможенный и кастрированный, каким я тебе нравлюсь. Довольна?       — Том...       — Убирайся.