Психопат

      ЭТО НЕ ВЫХОД — гласит надпись над одной из дверей раздевалки. Сегодня вечер пятницы. Его матч через пятнадцать минут, но он тянет время, уже в третий раз слушая ужасно веселый автоответчик своей сестры — простите, сводной сестры, семантика важна:       Если вы это слышите, я, вероятно, в лаборатории, где нет приемной, или в ванной... так что оставьте сообщение, и я перезвоню вам, когда смогу!       Пальцы сжимаются по бокам.       — Это я. Надеюсь, с тобой все в порядке... Я знаю, что ты занята, но я надеялся, что мы сможем поговорить. Позвони мне, когда получишь это, хорошо? Скучаю по тебе.       Скучаю по тебе — это прозвучало нелепо из его уст. Здесь должна была быть шутка. Все, что нужно, чтобы скептически закатить глаза — это добавить «милая» в конце. Он должен был просто сказать: «Ответь на чертов звонок». Но уже слишком поздно брать свои слова обратно, поэтому он кладет трубку и сосредоточенно наматывает марлю на дрожащие пальцы. В воздухе воняет спиртным и мускусным запахом яиц, а единственная флуоресцентная лампа над головой мигает — непрозрачное солнце бьет по его бессонным глазам. Звуки столь же шаблонны: жужжание мошек, медленное капанье из крана, тяжелое дыхание совокупляющихся из стримингового порно на его планшете. Он встает и поднимает руки над головой, чтобы напрячь мышцы живота. Делает несколько ударов кулаком в воздух.       У него закончились таблетки. Закончились только сегодня утром, и под его кожей ощущается тик-тик-тик, бешеная энергия, голод — не подходящие слова, как и похоть. Это что-то живое, что выпирает из его мыслей, как неудобная масса плоти — то ли опухоль, то ли эрекция, он не уверен. Оно заставляет слова застревать в горле, заставляет его быть немногословным. Красноречие — это джентльменский транквилизатор, отец часто говорил, что красивыми словами можно преступно легко добиться умиротворения — люди скорее пойдут за красноречивым человеком, чем за дикарем, хотя каждый мужчина должен уметь быть и тем, и другим.        Том Реддл — правдоподобный персонаж, созданный с обычным напряжением молодого человека, двигающегося в современном мире. Он увлекается футболом, видеоиграми и еще какими-то условно скучными мужскими занятиями. Ему двадцать пять лет. У него есть девушка по имени Белла, которая неплоха в постели. Он полупрофессиональный боксер — ни плохой, и ни достаточно хороший, чтобы отличиться. Быть отличником в чем-то рискованно. Отец говорил, что люди предпочитают, чтобы их кумиры — кроме Христа — были ущербными и неидеальными. Исключительно человеческими. С момента зачатия Том безуспешно пытался внедрить эти слова в свою личность. Книги, фильмы, порно — он обнаружил, что в средствах массовой информации, которые он с жадностью поглощает, нет утешения, потому что там нет подходящего ему сюжета, из которого он мог бы почерпнуть.       Большую часть своей жизни Том тщательно следил за употреблением психоактивных веществ. Во время своего короткого пребывания в Йеле он прошел через поток безрассудных врачей, которые снабжали его всевозможными необычно звучащими конфетами: Оланзапин, Квеатипин, Рисперидон, Флуоксетин. Они разрушали его сон, убивали либидо, делали дни бессмысленными. После исключения из школы по причинам, которые до сих пор неясны ему самому и слишком ясны его сестре, ему давали все больше и больше, пока он совсем не перестал их принимать.       Все, кроме одного.                   Свет прожигает дыры в его глазах.       Он идет с величественным видом, словно принц в зелено-серебряной атласной мантии. Не обращает внимания на ругательства, подступающую тошноту и на грудастых блондинок с безвкусными плакатами. Улыбки на их разрисованных лицах слишком хищны — это они фрики, а не он.       — Почему так долго? — говорит тренер, когда Том забирается на ринг, развалившись на своем табурете. — Предматчевый мандраж? У тебя такого давно не было.       — Головная боль, — лжет он.       Взгляд пробегает по лицу тренера, когда он опускается на колени. Он кладет две руки на ноги Тома, наклоняется к нему вплотную, собираясь произнести какую-нибудь банальность, одну из тех: «тебе не из-за чего нервничать, парень». Он делает паузу.        — Посмотри на свою следующую зарплату, — кивает в сторону лысого, татуированного бойца, выходящего на ринг с противоположной стороны. — А теперь скажи: «Спасибо, тренер».       Мордред «Дред» Патти. Как и Том, он отлично привлекает толпу, но в отличие от Тома, которого телеканалы называют симпатичным белым мальчиком, Дред выглядит как подобает отвратительному бойцу: раззявленный рот, большие глаза-бусинки, лицо, покрытое всклокоченной бородой. Он — Голиаф. Люди ставят на него и ставят против него. Они жаждут увидеть, как он падет.       Том улыбается, холодно сверкая зубами.       — Ты меня балуешь.       — Не за что. А теперь перестань целовать мою задницу, — тренер толкает его плечом, что, как понял Том, означает дух товарищества. — Этот намного выше твоей весовой категории.       Том посыпает пудрой забинтованные костяшки пальцев, наклоняет голову к команде медиков, всегда ожидающих в сторонке. Это не первый его матч.        — Выдержит ли он восемь раундов? — говорит он и холодно смеется.        — Умерь свое эго хотя бы на три ступеньки, — приказывает тренер, вытирая полотенцем влагу с живота Тома. — Никаких нокаутов до пятидесятиминутной отметки, иначе продюсеры оторвут мою голову, — он смазывает вазелином лицо Тома с тонкими чертами и берет его за затылок: — Следи за его апперкотами. У него новая пластина в костяшках. Будет чертовски больно.       Кстати.        — Видел Гермиону сегодня здесь?       — Неа. Хотя знал, что ты спросишь. Я отправлял своих ребят искать ее.       — Ты... — тренер засовывает ему в рот капу, прежде чем он успевает закончить шипеть. Он выплевывает ее, злобно ворча, пока тренер слишком занят тем, что натягивает тяжелые перчатки на его заклеенные руки, чтобы обращать внимание на чужую вспыльчивость. Уже не в первый раз он обращается с Томом как с капризным ребенком.       — Не парься, парень. Наверное, забыла, что ты сегодня дерешься. Сестры, понимаешь?       — Гермиона ничего не забывает.       — Что?       Том встает.        — Забудь, — он срывает полотенце с шеи и с приглушенной яростью швыряет его на табурет.       — Хороший разговор, — вздыхает тренер. — А теперь выходи, — толчок, — и продолжай ловко и плотно работать прямой левой, хорошо? Она запустит все твои остальные приемы.       Пошатываясь, Том делает два шага вперед, поворачивает голову и смотрит в упор. Ты понимаешь, что делаешь?       Тренер показывает средний палец — жест, означающий «удачи», — и уходит с ринга.       Он — нет.                   Два часа спустя толпа кричит: «Томми! Томми! Томми!» снова и снова в пароксизме возбуждения, когда гигантский экран закрытого телевидения опускается над рингом.       Это вихрь стремительных толчков и шквалов.       Том пугающе оживает в свете софитов. Это первый момент его фальшивой публичной жизни, когда свет прожекторов падает на него, так ярко и быстро, что тьма становится скорее мрачной, чем черной. Люди будут платить, чтобы посмотреть, как красивый парень совершает кровавую расправу. Это удовлетворяет в них какую-то врожденную потребность в причинении вреда.        Том помогает им воплотить эту фантазию в жизнь.        Звук его обжигающих рук эхом разносится по похожему на пещеру пространству и доносится до сидений на балконах, смешиваясь с запахами хот-догов, пива, сигаретного дыма. Он и Дред, отчаянно сцепившиеся друг с другом — кружат, бьют, толкают, цепляют...       Он уворачивается от занесенного кулака, наносит точный удар, приземляет апперкот. Он быстр, настолько проворен, что может никогда не проиграть, но он должен проигрывать, иногда, должен помнить о том, что нужно вызывать восторг масс и принимать удар, споткнуться, поскользнуться, упасть. Иногда он забывается, человеческая маска сползает, и он становится слишком реальным, и он бьет, слишком сильно, слишком яростно и слишком жестко, ломая кожу и кости. Слабый, далекий хруст. Перчатка задела трещину на щеке — достаточно, чтобы Дред принял смертельный удар, неуклюже переступил ногами, в отчаянии вцепился в канаты...       Внезапно вспомнив о вспышках фотокамер, Том останавливается, чтобы подмигнуть и поднять рев зрителей, прежде чем отпрыгнуть от следующего удара.       — Это все? — подстрекает он, поднимая кулаки, когда Дред расправляет плечи и обрушивает на него новую волну злобы. — Я не смогу кончить на это.       Он не сможет даже приблизиться к этому.       Из разбитой губы Дреда в ярости брызжет кровь.       Наклонив голову, со скользкими от пота волосами, украшающими лоб, Том уклоняется от удара, едва издавая звук, приземляясь на одну обутую в ботинок ногу, и поворачивается.       Ноги ловят воздух.       Шаги уносят тело вперед…       В груди леденеет. Он не чувствует, как бьется его сердце.        Кровь стучит у него в висках, как цимбалы, — толпа снова выкрикивает его имя, — и он наносит яростный, великолепный удар левой. Дред падает назад.       Том бросается вперед и снова наносит удар. Снова. Снова. Снова.       Он живет ради этого, ради этого огненного, грязного, отвратительного возбуждения.       Эта демонстрация превосходства, непомерной мощи, это...         Внутри него что-то просыпается...       Все становится черным…       Он движется и застывает во времени, чернота так змеится, извивается, заглатывает его мысли, наводняет его фантазиями, темнотой и опасностью, иллюзией и огнем, извилистыми обещаниями. Он видит сверкающие вспышки звезд, ощущает вкус яда на языке.        Бездна раскрывается. Его встречают крики поклонения фальшивому идолу. Том! Том! Том! Его разум возвращается, лишенный всех высших мыслительных процессов и присутствующий как мимолетный фантом, удивительно, что он даже помнит, как дышать, когда так отключен — голова болит, напоминая, что он физически присутствует, и уж точно не во сне.       Матч заканчивается слишком быстро, его жертва лежит на полу без сознания.        Том с ледяным триумфом смотрит пустыми глазами на бисеринки крови, скатывающиеся с избитых черт Мордреда — красное мясо вокруг носа и глаз, уши искривленные и распухшие. Смутное выражение — чего, ужаса? — на изуродованном лице. Есть что-то поэтическое в том, чтобы вселить в Дреда ужас. Это снимает пожизненный зуд. В течение одной жестокой, бессмысленной секунды он чувствует, как кровь внутри него бьется, бьется, бьется — дикий, ужасный, неумолимый поток...       — И победитель...! — ему повезло, что голос диктора вернул его назад, повезло, что тренер стоит на ринге, схватив и подняв руку в воздух, а толпа ликует в благоговейном восторге. Он моргает и смотрит в пустоту, тяжело дыша, разглядывая себя в золотом отражении своего трофея, его тело блестит от пота под прожекторными лампами. Во всем этом белом шуме Том не может найти себя. Он не может понять, кто он такой, что произошло, не может почувствовать себя счастливым от того, что выиграл, и только сетует на то, что его сестра не пришла посмотреть на его матч.       Жаль, ведь он бы с удовольствием ткнул ей в лицо своей победой.