До последнего ангела

Как сколотые самоцветы горели на елке острые и колючие гирлянды. Теодор то и дело заводил какое-нибудь глупое дело, чтобы, будто ненароком, пробежать мимо этого лысого чудовища, что холерно свесило свои ветви под тяжестью потёртых игрушек. Пустые глазурные ангелочки прятались между блёклых иголок. Помятые пластиковые лошадки пошатывались на грязных нитках. Протёртые бока шаров искажали в себе до причудливо-нелепых отражений. и Тео был абсолютно точно очарован этим парадом пластикового уродства. Спящим, или, скорее, дремлющим, все месяцы в старом чулане ровно до наступления зимы. Теодор никогда не мог подумать, что ели бывают громадными и живыми, что они могут здорово‌ гореть зеленым огнем, как это делала ёлка на главной площади города. Но вот он стоял здесь, а его расширенные зрачки разрезала в отражении огромная городская елка. Детишки в  костюмах зверят шныряли всюду плюшевыми кляксами. Воспитанника отправили сюда за покупками сладких подарков для малышей, и от их тяжести уже отваливались плечи, а ладони лизал до красноты мороз. Теодор оглядывался, видя вокруг лишь макушки людей, которые сгущались около ёлки и заполняли все видимое пространство собой. Бенгальский огонек в руке ребенка зашипел, как змея. Тень поползла по чужой куртке и вытянулась в фигуру с длинными ушами. Рядом забрызгал ещё один бенгальский огонь, и за тенью зайца поползла тень с пушистым хвостом. Очертания зверей прыгали по  спинам, пока дети бегали в хороводе друг за другом : волк за ягненком, медведь за волком. Теодору становилось дурно. В ту же секунду он схватился руками  за голову. В небе раздался визг и стало так светло, словно днем, одновременно с оглушительным грохотом: будто в небе образовалась трещина и из той, с ужасной болью, сыпалось что-то космическое. Пакеты с конфетами упали на снег, и взрыв разразился снова, сбивая с ног юношу, своим оглушительным шумом. От яркого света салюта  все тени будто взлетели вверх, и на секунду свалились снова, но уже уродливыми и искаженными. Сутулые и длинные звери водили свой хоровод под треск неба.  Снег таял от их дыхания, и Теодор вскрикнул, когда одна из теней схватила его за капюшон старой куртки, потянув на себя. Ватными и бескостными руками Тео сгребает упавшие подарки в руки и кидается бежать прочь из толпы. Фейерверки, вереща, разрывались внутри самого неба. Казалось они долетали до его шеи , забегали острыми искрами и под одеждой  бегали по коже. Срываясь с неба, с жуткими криками падали и хтонические твари, и мчались за Теодором холодным, чавкающим, темным и лоскутным скопищем. В темноте лампочки мигали голодными глазами, их провода корчились от тока внутри. А под ногами — хруст льда это или хруст костей? Снег давят и он мучается, скрипит зубами и кричит от боли. Бенгальские огни детишек на площади разбрызгивают жёлтые слюни перед тем, как умереть, засохнув серой палкой. В одном из переходов, около мясной лавки с жужжащей неоновой вывеской, в лужах лежали кости и , редко, пропавшее мясо, которое было столь плохо, что даже бродячие собаки к нему не притрагивались. Нельзя обернуться, нельзя, нельзя. Он бежал, пока горло резал холод, слышал, как в переулках, бесам подпевают драные кошки и облезлые собаки. В какой-то момент клубок из улиц, вывесок и переулков уходит из-под ног, и в затылке неожиданно теплеет. Кровь разливается теплом по волосам, становится липкой кляксой. Вот и всё. Словно снежный шарик с рождественской сказкой раскололся и отрезал головы снеговичкам своими стеклянными осколками. В сжатых кулаках у него остались лишь блестящие лоскуты фольги от мешков сладких подарков. Серебряными айсбергами они окрасили потные ладони. Все конфеты были растеряны. Многие раздавлены, из них, будто из блестящих жуков, вылезали разноцветные начинки. По горлу стекала тёплая кровь из носа и вызывала тошноту, и пустой желудок  начало отзывчиво саднить. Снег же заползал в глаза снежинками, приходилось жмуриться до проклятых фейерверках уже под веками. Воздух наполнялся визгом и  шипением хтонических тварей, которые роняли слюни и дырявили теплом корочку снега. Визг сложился в крик, что раздался прямо над головой. —Теодор! Твари зашипели и попятились, судя по звуку, точно коты, которых прогонял тёмный дворовый пёс. * Лицо Тео, казалось, могло пролиться сквозь пальцы вместе со слезами, дотянуться до асфальта и стечь в канализацию. Да, именно так он хотел сбежать от стыда, что прожигал его, как прожигал грязный и вонючий пепел от сигарет курящих на площади мужчин. Конечно, это был Авир, который чудом кинулся на площадь, когда увидел чужое сообщение и почувствовал что-то не то, что-то прогрызающее изнутри. Так еще и Теодор не брал трубку, после. Разумеется , ведь телефон лежал холодным и разряженным кирпичом в старой куртке. Послушника усадили на лавочку, а Авир замер перед  ним совершенно не представляя, что нужно делать. —Теодор, прекрати реветь. Воспитанник, закрывая лицо ладонями, медленно сполз с лавочки на бок, будто таящий сахарный кубик. И уткнулся лицом в снег. У Авира мурашки поползли : то ли от ужаса, то ли от холода. Юношу потянули за край шарфа, возвращая того на место. —Тео, ну перестань, пожалуйста, ты выплачешь все свои пучеглазые глазки. Две огромные серо-зеленые лужи смотрели из-под вязки шарфа. —Я потерял все конфеты. Я их так подвел, они так меня ждали. Я всё испортил, весь праздник... Я ненавижу себя.. Казалось, слезы могли застыть колким льдом на этом красном, и столь красивом лице, так думалось Авиру. Он взглянул на часы, и снова потянул послушника за шарф, который сам и одолжил. —Пойдем, еще немного времени у нас есть. * Будто бесчисленное количество бумажных самолетиков запустили в воздух - так рассыпался по залу шёпот детей. Стол в большой зале освещался свечами, и детки окружили его, не в силах поверить своим глазам: домики, в прозрачных окошках которых сыпались неизвестные, но чудесные конфеты. Безмятежные лиловые коровки сопели на фоне фиолетовых гор. Синие батончики с космосом, словно нарисованным ребенком. И еще целые горы всего невообразимого, отчего ломился стол. Словно шипучие карамельки, детские умы взрывались так же от любопытства : они не могли определиться — смотреть им на все эти горы невообразимых сладостей, (вдруг они исчезнут, если отвести взгляд?)  или на загадочного человека, что явился с Теодором. Высокий парень во всём черном, начиная от темноты волос, заканчивая длинным пальто, нагонял жути. Особенно пугало его лицо в каких-то инородных, но аккуратных железках в брови и на губах. Он все смотрел на Теодора, что считал подарки и раздавал всем детям. И пусть Теодор пересчитал подарки раза три, (еще в магазине взяв себя в руки), все же, он не заметил, как кое-кто, прямо на кассе подсунул ещё одну коробку со сладостями. Она осталась для него. Та, как и все другие была в снежинках-блёстках, и с очаровательным бумажным олененком внутри, которого можно было склеить и повесить на ёлку. Послушник поймал взглядом Авира, и последнему показалось, что на небе звездам тесно от этого очаровательного блеска в серо-голубых глазах. В это время парень вздрогнул: кто-то тянул его за край пальто, но стоило ему обернуться, ребенок испуганно спрятался за углом. В это время, в зале стало ещё более шумно, когда детки начали открывать подарки. Особенно их волновали не только конфеты. Да, тающий снег, падая в это Рождественское чудо, они не могли сохранить. Но блестящие обертки, точно невиданные бумажные самоцветы, они точно сохранят на память. И кроме того, каждого радовала рождественская открытка с олененком, внутри сладкого домика. Дети осторожно передавали ножницы друг другу:  и пусть каждый хотел скорее вырезать бумажного олененка, они терпеливо вытягивали руки вперед, бережно и медленно ножницы отдавая закругленными краями, которые и бумагу то резали с трудом, но усилий детишкам было не занимать. Один даже был готов грызть зубами, и тогда, обеспокоившись, Теодор нашел где-то еще одну пару ножниц. Впрочем, послушник ужасно удивлял Авира. Стоило какому-то ребенку радостно захохотать и повиснуть на руке юноши, Авир представил себе, что тот, как ветка тонкого вяза, с хрустом переломится. Но так же смеясь, Теодор подхватил ребёнка и усадил к себе на плечи. Кроха, кажется, засияв как лампочка, довольно уткнулся щекой в чужую светлую макушку. Авир, вытянув руки вперед, чтобы поймать послушника, обомлел . Но через миг ему стало как-то завидно, из-за того, что он рос в роскошном доме, в котором он, будучи маленьким, постоянно терялся, а не в этом месте. Вечер таял, как шоколад на пальцах детей, но не таял их восторг. Теодор, договорившись с последним настоятелем, и убедив, что семинария не должна денег Авиру за такие дорогие подарки, (нет, он не волонтёр, нет, он не бандит, нет, он не сатанист! ) наконец-то вышел на улицу, где его как раз и ждали на крыльце. Авир сбежал сюда от детишек, которые любопытно облепили его, как делают это божьи коровки с пеньками в летнее время, и теперь он потрясенно курил. Но электронную сигарету сразу спрятали в темноте пальто, стоило только послушнику встать рядом. Вдали доносились редкие звуки салютов и музыки, но в этом районе было тихо. Отчего-то сердцу Теодора стало так тоскливо, что даже все эти сладости бы не засахарили его. Но Тео улыбнулся, подставляя лицо с обмороженными щеками, под ласку лунного света, пока они стояли вдвоем на пороге. —Спасибо тебе. Я и все эти дети никогда этого не забудем. Ты зря считаешь, что ты плохой человек..   Они молчали, и стало даже слышно, как облака бьются об луну, а Авир не выдержал наконец, тихо рассмеявшись. —Ой, Тео, не могу с тебя. Электронные открытки нужно не с котятками и щенятками пересылать, а с тобой. Теодор в ответ лишь кротко улыбнулся, явно ничего не поняв, как и во всех случаях которые касались, оказывается, комплиментов от Авира. Его забеспокоило время на чужих часах. —Осталось всего полчаса. Тео помнил, как в магазине парню звонили, и чей-то женский голос, холоднее ножа, напоминал ему не опаздывать. Это произошло в тот момент, когда Авир, на зло какому-то истерящему карапузу, купил последнюю коробку конфет прямо перед его лицом, и так причина его истерики насмешливо выскользнула прямо под носом. (Будто это был подарок Авиру самому себе. Да, он коллекционирует детские истерики и угли, которые Санта приносит ему каждый год, и что?) —Подгоняешь человека, который собирается остаться? * Большой зал уже давно опустел. Лишь огонь тепло посапывал в небольшом камине и разливал свет вокруг себя, на маленький столик, инвалидную коляску, и человека в ней. Как Теодор и думал, ее роскосые глаза игнорировали яркую коробку конфет. Он осторожно погладил русые волосы, и девочка, что всегда клонила голову к плечу, даже не дрогнула. Хотя стоило другим работникам монастыря подойти к ней, как она начинала бить ногами и руками по креслу до синих гематом на собственной коже. Теодор ладил почти со всеми детьми, но стоило ему попытаться заговорить об этой девочке, то дети, прямо как настоятели, в лучшем случае, просто игнорировали его. Воспитанница вдруг моргнула пару раз подряд. —почему ты дружишь с тем, кто съел тебя однажды? Воздух в миг потяжелел и раскололся в дыхательных путях. Легкие будто резали маленькими нитками. —Твои сны такие страшные. Я видела, как тебя тащит в лес тот кудрявый мальчик, остерегайся его. В глазах Теодора потемнело.