Fatum

On your palm an endless wonder

Lines that speak the truth without a sound

In your eyes awaits the tireless hunger

Already looks for prey to run down

So why do we keep up this charade

How do we tell apart the time to leave from the time to wait…

(с) Poets Of The Fall - Where Do We Draw The Line

2.1 Четыре недели растянулись в бесконечно долгую рутину однообразных, похожих друг на друга дней. Пожалуй, за исключением того, когда в покои короля кто-то запустил козу (и по лукавой улыбке Гвейна Мерлин догадывался, кто тому виной), которая, кажется, наделала переполоха на год вперёд, была замечена за порчей важных государственных документов и даже съела ночное платье Гвиневры. Маг поклялся, глядя прямо и исключительно в глаза королевы, что не видел ничего, за что бы его следовало немедленно казнить. Наверное, это был один из тех редких моментов, когда они смеялись от всей души, отбросив условности, как раньше. В прошлом, которого больше не было. Прочие же дни цеплялись друг за друга долгими тоскливыми вечерами, всё чаще туманными и неприятно-прохладными. В такие вечера обычно возникает желание предаться глубокой рефлексии в ближайшей таверне или отыскать смысл жизни там же, на дне кружки с элем. Мерлин же посвятил всё время совершенствованию искусства слияния с окружающим пространством – всегда или почти всегда ему удавалось сделать вид, что его нет в помещении, где находился Мордред. Или исчезнуть до того, как тот мог его заметить: стоило увидеть знакомую кудрявую макушку или услышать бархатный голос. И, упаси господь, ни в коем случае не зацепиться за его улыбку или взгляд этих невозможных глаз. Иначе бы он пропал. Точно пропал. Но Мерлин всё же нет-нет да задавался вопросом, что происходит в жизни самого Мордреда? Ему же всего шестнадцать, хотя порой он и кажется взрослее. Не то чтобы Мерлин себя считал особенно умудрённым жизнью, едва перешагнув за четверть века (хотя факт того, насколько он сам старше, с некоторых пор тревожил его душу в несколько ином смысле), однако и дураком не являлся, прекрасно осознавая, что возраст, вероятно, играет с рыцарем злую шутку. Все его чувства и ощущения стократ острее и сильнее, и намного сложнее не поддаться эмоциям, даже если их питает магия, существующая в родстве с той, что тесно переплетена с канвой их душ. Тем не менее, всё это время друид не искал встречи или просто точно также избегал его в ответ. И, к большому облегчению мага, ни разу (пока что) не прибегал к своему дару – слышать его голос в голове было бы совсем невыносимо. Было и то, другое, что сводило Мерлина с ума, хотя, казалось бы, куда больше. Когда он всё же набрался смелости и пришёл с этой проблемой к Гаюсу, старый лекарь, вопреки ожиданиям, не стал смеяться или называть его так, как обычно называл – то есть дурнем неразумным. Как и осуждать. Но и помочь ничем не смог. Наоборот, его слова упали в глубины памяти, как камешки на дно колодца, и их эхо до сих пор не успокоилось: «– Нет и не может быть таких связующих чар, которые смогли бы подтолкнуть друг к другу совершенно безразличных людей. – Но как же привороты? Их вполне успешно применяют. – Не путай дурную страсть с любовью, ты не настолько глуп и юн! – Гаюс с силой опустил ладонь на стол, заставив и стол, и Мерлина вздрогнуть. – А разве это похоже на… – слова застряли в горле. – Похоже ли это на любовь? Не знаю. Но меньше всего напоминает мне последствия приворота, сводящие людей в могилу. Чтобы вас ни связало, это чувство гораздо глубже, и зародилось оно гораздо раньше этого инцидента, хочешь ты в это верить или нет. Чары лишь катализатор, попомни мои слова. И очень тебя прошу, поговори с бедным мальчиком». Мордреду он, вопреки вполне верному совету Гаюса, ничего об этом не рассказал. Да и ему самому мало чем помогало это знание, по крайней мере не спасало от сводящих с ума ночных видений, которые не признавали условностей реального мира, а значит и не запрещали сделать в них всё то, что при свете дня казалось совершенно невозможным – сны всегда прерывались на середине, однако прикосновения рук, губ, ощущение близости оставались с ним. И не проходили без последствий. Именно поэтому Мерлин начал спать под тяжёлым покрывалом, а вовсе не потому что туманные августовские ночи стали сильно прохладнее. И, кажется, теперь навечно превратился в объект насмешек для Артура, имевшего неосторожность зайти в его комнату рано утром ещё до того, как идея с покрывалом посетила голову Мерлина. В тот момент маг от всей души порадовался, что не разговаривает во сне, иначе колкими, но, в целом, безобидными шутками дело бы не ограничилось. 2.2 Этот вечер мало чем отличался от всех прочих. Мерлин, собрав добрую долю подколок от короля (если бы не Гвен, способная успокоить одной улыбкой, они бы точно подрались как в старые добрые времена) – довесок за целый день беготни по поручениям и выполнения самых скучных бытовых дел, избегая людных коридоров шёл в свою комнату, прикидывая, достаточно ли он устал для сна без сновидений. Оставался один поворот и винтовая лестница наверх – не самая удобная, зато ей почти никогда не пользовались. Впрочем, стоило повернуть, и он понял, что то самое «почти никогда» всё же произошло. Сразу после того, как столкнулся со своим личным проклятием. Освещение в этой части замка практически отсутствовало, но оно и не требовалось. На свете мог быть только один человек, к которому тянуло так невыносимо сильно. Они близко. Больше чем близко. Так, что Мерлин может чувствовать запах мыла от волос и кожи Мордреда, а рукой, которую машинально выставил вперёд, чтобы смягчить столкновение, ощущать грубоватую ткань рубашки, чуть влажной, похоже надетой наспех сразу после мытья. Глаза постепенно привыкают к темноте, и уже можно различить бледное лицо, искаженное чем-то схожим с почти физической болью. Время, кажется, замирает. Мерлин резко выдыхает от неожиданности, ощущая спиной каменную кладку стены, оказываясь внезапно и отнюдь не слабо прижатым к ней сильным телом друида. Чувствует его учащенное дыхание. Он ещё понимает, что то, что между ними сейчас – ненормально. Что должен оттолкнуть и уйти. Но уже не может. А потому просто ждёт. Мордред, касаясь его уха дыханием, на грани слышимости произносит имя, которое здесь, в Камелоте, известно только ему. Эмрис. И сразу за этим – прости. Шёпот с придыханием, рассыпающийся дрожью и мурашками вдоль позвоночника. Затем чуть отстраняется, скользит пальцами свободной правой руки по щеке, виску и дальше, зарываясь в отросшие волосы. Медленно, несколько чересчур долгих мгновений – словно не может решиться – тянется к его губам. И, наконец, целует. Внутри мага будто что-то ломается, рушится. И уже всё равно, что правильно, а что нет. Что можно, а что нельзя. Поцелуй осторожный, нежный. Настойчивый, но в то же время неуверенный и чуть неловкий: такой, который точно спрашивает разрешения. Такой, от которого можно потерять рассудок. И Мерлин теряет. Потому что бороться с этим невозможно: притяжение слишком сильно, сильнее всего, что называют здравым смыслом. Сильнее их обоих, самонадеянно решивших, что смогут сопротивляться тому, что гораздо древнее всех моральных устоев и убеждений. Ощущение жаркой влажности чужого рта невыносимо приятно: мысли мешаются, Мерлин знает достаточно причин для того, чтобы остановиться прямо сейчас, но не может вспомнить ни одной конкретной. И ему совершенно не хочется вспоминать. Не хочется, чтобы это закончилось. Теперь он и сам прижимается к друиду, вцепляясь в рубашку на его спине, бессознательно сжимая пальцы. Понять происходящее выше его сил. И желаний. Существует только одна необходимость. Чувствовать. Его тепло. И неровное дыхание на собственных влажных губах, когда поцелуй всё же прерывается. Мерлин пытается отстраниться, осознать только что произошедшее, но Мордред не спешит отпускать его. Только поднимает взгляд. На несколько секунд. И маг видит на его лице отражение своих чувств. Как в зеркале. Только лучше. Ещё один скользящий поцелуй на скуле, невесомые прикосновения к шее и ниже: такие, от которых маг непроизвольно чуть откидывает голову назад, встречая сопротивление ладони, замершей в волосах, и на миг забывает, как дышать. Левая рука друида, что прежде упиралась в стену, создавая иллюзию того, что Мерлин здесь, вроде как, не по своей воле, незаметно соскальзывает на спину, притягивая ещё ближе. Настолько, насколько это вообще возможно. Желание пьянит не хуже того чуть забродившего вина, которым его однажды напоил Гвейн. Только иначе: так тягуче сладко, бесконечно притягательно. Впрочем, возможно, последствия будут даже хуже, чем после целой ночи в таверне. Мордред вновь находит его губы. И Мерлин готов умереть. Это слишком. Слишком мало, на самом деле. И именно в эту секунду что-то происходит. Что-то становится совершенно не так. Его мир и прежде шёл чуть заметной рябью, которой изо всех сил не хотелось придавать значения, но теперь и вовсе рассыпался на мириады дождевых капель, холодной отрезвляющей влагой, выдергивающей из только что пережитого… сна? Снова. Приходится потратить несколько мгновений на понимание, что привычная реальность здесь – в изнемогающем от желания теле, под колючим одеялом и… насмешливым взглядом Артура. Резко сев в постели, Мерлин пару мгновений смотрит на пустой кувшин в руках короля: тот самый, из которого тот его только что облил. Настроение мгновенно портится. – Ты хоть знаешь, который сейчас час? – язвительно роняет Артур. – Если Его Величество сам изволил зайти, могу предположить, что время завтрака уже прошло, – в той же манере отвечает маг. Надо же, проспал. Кажется, первый раз с того момента, как стал личным слугой тогда ещё принца. Из-за очередного сна, от которого до сих пор бросает в такую… приятную дрожь. Король, похоже, хотел что-то сказать, но проглотил готовые сорваться с языка слова, ограничившись подзатыльником. – Хуже не будет, – предупреждает он поток возмущений. – Ровно через пять минут жду внизу. Хотя знаешь, нет, лучше через десять. Мерлин ловит его взгляд, зацепившийся за край покрывала. И всё понимает. – Настоятельно рекомендую не опаздывать, – добавляет Артур, и глаза его смеются. Ему удаётся скрыться за дверью до того, как Мерлин решает, что его королевское величество не то чтобы не заслуживает получить подушкой вот по этому самодовольному лицу. Торопливо собираясь, маг даёт себе время подумать, что делать со всем этим дальше: продолжать притворяться, что не было никаких снов? И что присутствие Мордреда на тренировках и собраниях, куда Артур вечно таскает с собой и своего слугу, для него переносимо? Что он не ощущает, как сковывает нервной дрожью от такого говорящего взгляда льдистых глаз в спину? От этого тихого и вопросительного беззвучного «Мерлин?», которого якобы не слышит? Что для него (для них) это всё не пытка? Однако, уже спускаясь по лестнице, он тщательно маскирует следы внутренних переживаний под своим привычным беззаботным видом. Годы, прожитые в Камелоте, отменно научили скрывать магию. Неужели не получится скрыть и это? Артур, несмотря на явную спешку, разозлённым или расстроенным не выглядит, поэтому маг всё же интересуется, что могло произойти столь важного, что он лично пришёл его будить – в конце концов, его присутствие на тренировках и прочих подобных вещах было отнюдь необязательным. Король ерошит светлые волосы и делает наигранно-задумчивый вид – в купе с невинными голубыми глазами вся его поза кажется почти театральной –  и издевательски-медленно произносит: – Мерлин, я, конечно, не стану напоминать, что слуга должен просыпаться явно раньше своего короля, и всё же… тебе ничего не говорит слово «охота»? Мерлин закатывает глаза, но проглатывает почти сорвавшуюся с языка колкость, заставляя себя оставаться спокойным. В конце концов, он и правда проспал, а Артур никогда не изменится. Сколько бы лет дружбы их ни связывало, роли остаются прежними – короля Камелота и его нерадивого слуги. – Мне всё равно нельзя на ней присутствовать, – это было чистой правдой, учитывая инцидент на той, другой «охоте», и его последствия, Гаюс воспользовался правом королевского лекаря и запер его на три месяца в замке. – А как обуть сапоги, тебе вроде бы известно. – Спасибо, что напомнил о своей полной бесполезности – хмыкает Артур. – Но всё же мой дорожный костюм (он жестом указывает на то, что на нём надето) всё ещё нуждается в чистке, а тупое копьё напрямую подрывает мой авторитет перед кабанами. И он выходит за дверь, не дожидаясь хоть сколько-нибудь вразумительного ответа, да Мерлин и не видит смысла оправдываться, он действительно обязан собрать своего короля в дорогу, и неважно, что костюм уже начищен, а оружие давно готово, речь же шла о большой охоте в конце лета – событии, важнее которого для Артура была, наверное, только собственная свадьба. И всё же, выходя в коридор, он тихо роняет: – Никакого сочувствия. – Я всё слышу, – отзывается Артур, ушедший немного вперёд. Ну ещё бы. ххх Артура останавливает кто-то из стражи, стоит ему спуститься вниз, и Мерлин решает, что это удачное стечение обстоятельств, чтобы избежать продолжения нравоучительно-ироничных бесед, которое непременно бы последовало в ином случае. Время близилось к полудню, и если на верхнем этаже, служащем покоями королевской семье, приближенным и гостям, было тихо, то стоило пройти на нижний, чтобы захватить в оружейной всё необходимое и отнести в конюшню, как маг сразу попал в поток самых разных людей, идущих по своим делам. И, в попытках проскользнуть между ними, натыкаясь на кого-то из слуг, извиняясь, и спеша обойти мальчишку-разносчика, всё ж с кем-то столкнулся. С кем-то знакомым. Очень хорошо знакомым. Он поднимает взгляд и застывает на месте. Да быть того не может. Столько дней (и почти всегда успешно) избегать всех возможных встреч лицом к лицу и вот так случайно в самое неподходящее время. Или всё же не совсем случайно? После настолько живого сна, мысль о том, что, вероятно, это был не только его сон и, быть может, Мордред намеренно искал его, не казалась такой уж бредовой. Вот только сейчас день. В самой неприветливой из реальностей. И они здесь не одни. На мгновение кажется, что губы Мордреда дрогнули, но улыбка их так и не касается. И всё же Мерлин отчётливо различает в бирюзовой радужке глаз желание, безошибочно отличая его от всех прочих эмоций – сложно ошибиться, когда испытываешь то же самое. Больше того, в жизни на него смотрели по-разному – с презрением, с насмешкой, с добрым сочувствием, но никто и никогда так. Друид молчит. Но чтобы понять, о чём он думает, слова не очень-то и нужны: происходящее сводит с ума их обоих. И с этим придётся что-то делать, невозможно и дальше продолжать играть в игру «я тебя не замечаю». Они смотрят друг на друга несколько томительно-долгих секунд, не делая попыток отодвинуться или сделать ещё хоть что-нибудь. Маг чувствует, как что-то схожее с инстинктом самосохранения бьётся внутри, но этого оказывается недостаточно, чтобы избавиться от наваждения, сбросить оцепенение и прекратить уже, чёрт возьми, это представление для окружающих. Мордред собирается что-то сказать, однако не успевает: Артур, появившийся, кажется, из ниоткуда одним своим видом рушит стену из почти ощутимого рядом с ними напряжения. – Мерлин, что ты здесь… – оценив обстановку, король обрывает фразу и продолжает куда более серьёзно. – Отлично, что бы у вас здесь ни произошло, отношения будете выяснять позже. Пожалуй, сейчас Мерлин более чем рад его язвительному тону. Ну конечно, Артур решил, зная о, по его мнению, необоснованной неприязни своего слуги к друиду, что они развязали ссору, ему бы и в голову никогда не пришло иное. Странное оцепенение отпускает его, позволяя вернуть самообладание: – Нам нечего выяснять. Мордред машинально отступает назад, словно бы его ударили, но тут же берёт себя в руки, чуть склоняя голову перед Артуром: – Прошу прощения, милорд. Король кивает, давая понять, что всё в порядке. – Идём, – бросает пренебрежительно, и уходит вперёд, не дожидаясь ответной реакции своего слуги. Мерлин негромко награждает его парой привычных колких слов, но всё же идёт следом – в конце концов он и так шёл в ту же сторону – убеждая себя, что ничего в общем-то и не случилось. Не случилось же? И если бы не пристальный взгляд, прожигающий спину и вызывающий жаркую волну вдоль позвоночника, он, наверное, даже смог бы в это поверить. 2.3 У Мерлина нет желания начинать этот разговор первым: ему вообще не хочется говорить об этом. Это даже хуже всех шуток, щедро приправленных иронией, вместе взятых. Но Артуру, похоже, не даёт покоя сцена, случайно увиденная им в коридоре: он меряет шагами помещение, то ненадолго останавливаясь у ворот, то вновь возвращаясь к стойлу, тем самым волнуя лошадей – это раздражает, тем более они в конюшне одни и отвлечь его монаршее величество некому; но маг молчит, делая вид, что всецело занят подготовкой лошади к дороге. Наконец, король не выдерживает: – Мерлин, – негромко. – Я не знаю, из-за чего вы сцепились, но очень хочу думать, что это в последний раз. Маг обречённо вздыхает, пытаясь припомнить, когда был первый. – Мы просто столкнулись. – Просто? – Артур остаётся глух к немой просьбе обойтись без дальнейших расспросов. – Да, случайно, если тебе угодно, – получается слишком язвительно, что только добавляет подозрений. – Ты, действительно, думаешь, я забыл про ту чушь о том, что Мордред якобы опасен, и я должен всенепременно его убить? Так вот в чём дело! Мерлин с силой сжимает тряпку в руке, но ничего не отвечает: у Артура всегда и на всё было своё мнение, и даже если оно оставалось в корне неверным, это могло волновать кого угодно, но никак не его самого. И хотя не то чтобы вот прямо сейчас условная опасность, исходящая от друида, была его главной головной болью, но ситуацию, безусловно, осложняла. – Это не чушь, – получается резко, так что приходится призвать на помощь всё своё спокойствие. – Просто ты отказываешься видеть очевидное. Артур останавливается совсем рядом, оперившись плечом о дощатую стену и скрестив руки на груди: Мерлин улавливает каждое его движение боковым зрением. Какое-то время король подбирает ответ, словно не знает, что сделать лучше: закончить утомительный разговор, ограничившись ни к чему не обязывающей остротой, или продолжить его. И всё же выбирает второе: – Очевидное кому? Тебе не кажется, что прежде чем верить дурацким сказкам, стоит для начала подумать собственной головой? – каждое слово отдаёт той редкой вдумчивостью, что иногда полностью преображает его. Но, прежде чем Мерлин успевает что-то на это ответить, прежний Артур – знакомый и привычный – занимает место того, кто только что задал вопрос, тихо, но вполне различимо добавляя, что думать, в общем-то, нечем. В следующие несколько часов маг старается забыть об этих странных словах, невидимой тяжестью давящих на плечи, но всё же неосознанно возвращается к ним, когда король в компании нескольких рыцарей покидает замок: может быть потому, что пропадает необходимость притворяться, а может и по иной причине – этого он не знает. Мерлин давно привык верить в то, что пророчества не лгут: не всегда исполняются в точности, но всё равно рано или поздно наступает время, когда предсказанные события находят своё отражение в реальности. Конечно, он не раз думал, что будет, если вмешаться? И даже, кажется, пришёл к выводу, что особого успеха такая самодеятельность не принесёт. Но что, если всё не так? Между грядущим и ушедшим лежит непреодолимая пропасть: и если то, что случилось – статично, ошибки прошлого невозможно исправить, то будущее… будущее изменчиво. Но достаточно ли его одного, чтобы изменить предначертанное? Да и один ли он теперь? Впрочем, где можно попытаться найти ответы, ему прекрасно известно.

What does tomorrow want with me

What does it matter what I see

If it can't be my design

Tell me where do we draw the line (с)