собаке — собачья смерть.

«ты люби меня, осень

я с тобой такой сильный

лей в меня дождей очень

и люби меня насильно!»

Игорю все это ужасно не нравится. Не нравятся грязно-зеленые стены отдела (желтые в собственном кабинете хоть немного помогали справиться с осенью, а вот такое — уже какая-то порнография), не нравится сочувствующая улыбка Глеба, не нравится быстрорастворимый кофе в алюминиевой кружке. И жар, который исходит от толстой потрепанной папки с делом, стоит только поднести руку — это тоже не нравится. Игорь потирает переносицу — слишком много «не», надо перестать, надо… Господи, да что ему сейчас надо-то, мало чего. Дотянуть бы до вечера, до дома спокойно доехать и спать лечь — только желательно без сновидений. Так, конечно, не выйдет, придется просыпаться посреди ночи в слезах и холодном поту, запивать дополнительную дозу нейролептиков, и только после этого — спокойный сон. Часа на три. Вот это ему и надо. Благословенные три часа перед началом конца. Глеб с громким хлюпаньем отхлебывает жижу из своей кружки. Игоря к нему Прокопенко послал — чтобы делом занимался и глаза не мозолил. Вот Игорь и не мозолит. Смиренно сидит за столом и прожигает злополучную папку глазами. — И чье это? — Пети Хазина, — Глеб задумчиво теребит погнутый уголок папки. — Хороший был парень, к нам из Москвы года три назад перевелся. Игорь пододвигает папку к себе — почерк на обложке размашистый, как будто кардиограмму преобразовали в буквы под наклоном вправо. Петр Хазин явно любил этот кофе и либо много работал, либо был неаккуратен — вся обложка в пятнах. Пролил. Запятнал. Похоже на кровь. — Уволился что ли? — усмехается Игорь, толкая папку обратно в центр стола. Неприятная она. Пыльная. Что, начальник в отставку, и дело сразу в висяк? Хороши работнички. Игорю тоже говорили, что пора в отпуск, отдохнуть, подлечиться — а как отдыхать, если без него раскрываемость встанет? А как отдыхать, если без работы сразу же встанет сердце? — Погиб при исполнении, — Глеб хмурится, покачиваясь на стуле. — Не знаю, что там произошло, только хоронили в закрытом гробу. Жаль парня, далеко бы пошел, только на рожон лез постоянно. Поаккуратней бы работал, может и не случилось бы ничего. Аллюминиевая кружка опасно вздрагивает над папкой. Игоря вообще перманентно тошнит уже несколько месяцев, ориентировочно с лета. До этого было пусто, почти терпимо — жизнь разрушилась со звуками взрывов и осколков стекла, но приемлемо. Игорь такое уже проходил, Игорь справится. А потом Питер позеленел, обернулся в белые ночи с приятной духотой и влажностью — и накатило. Игорь с трудом каждую ночь дышал в открытое окно, стараясь не думать. Игорь думал, что она каждый вечер жаловалась — от влажности вьются волосы. Игорь думал, что ее больше нет. А теперь вот. Нет кого-то еще. — Это я к чему, — Глеб вырывает из пустоты почти насильно. Игорь смотрит сквозь — и вслепую ищет по карманам таблетки. — Если откроешь эту папку, пути назад не будет. Листы в папке тоже мятые, перетроганные тысячу раз. У Игоря уже давно нет пути назад — только вперед или вниз. Он-то думал — снова ведьмы, дьяволы и прочая нечисть из-за каждого угла, а тут вот — наркооборот Петербурга. Даже скучно. Таблетка в горло заходит с трудом, через силу и тошноту от отвратительного вкуса кофе на корне языка. Началось. Нет. Началось все не с этого. Все началось с обычной пропавшей девушки — мало ли таких в Питере. Шушары — остров среди болот, шаг влево, шаг вправо — потонешь. Так и вышло — болота, двадцать минут на автобусе до метро, обшарпанная квартира с несколькими слоями отсыревших обоев и она — мертвая. Передоз. Рядом сидел ее парень, тупо пялился в стену, но его уже отдали Глебу. Приехали на одно место, не сговариваясь — кто искать потерявшихся, кто этих же потерявшихся забирать в отдел для выяснения обстоятельств. Время было позднее, да ещё и рейд на Рубинштейна запланирован — Игорь отправился закрывать дело по бумажкам, а Глеб решил подержать паренька ночь в камере, чтобы с утра с новыми силами. Все бы ничего, вот только утром паренька нашли повешенным на ремне. А приехал в отдел паренёк в спортивных штанах. Игорь просто не смог пройти мимо. Игорю нравится изучать документы. Он вообще любит копаться в бумажках, если это не квартальный отчет, с которым Прокопенко трясет весь отдел круглыми сутками. Такие подшивки как паззлы — сиди себе собирай по крупицам информацию обо всем и сразу, и вместе с тем — ни о чем. У Петра Хазина со временем меняется почерк — из по-медицински рваного, нервного в уверенную косую кардиограмму. Как-будто раньше тряслись руки — а потом перестали. А потом руки перестали функционировать вообще. Вслед за сердцем. Хазин копал так глубоко, что закопал себя. Вышел же он как-то на Тень. Глебу с его фскновцами до такого дальше, чем до смерти — а смерть всегда близко. Так близко, что Игорь ее уже не боится. Игорь не переживает. Он ждет. Он ждёт встречи с Тенью вслед за Петром Хазиным — безумно, безудержно. Игорь больше не любит загадки. Они казались такими интересными в детстве — Фёдор Иванович приносил конфеты домой, а Игорь бежал за фантиками с плохо пропечатанными буквами и ответами в скобках. У Игоря никогда не было ответа на вопрос за что умер отец, зато вот был ответ на «что на небе закрывает туча?» — и это казалось стабильным. Его никогда не интересовало сладкое, ему всего лишь хотелось знать все. У Игоря нет ответа на вопрос «почему?», в который непроизвольно, через сжатые зубы добавляется «вы». Да и на второй, более прозаичный, вопрос «почему не я?» — тоже. Петербург всегда казался простым и понятным даже вне сферы его, игорева, влияния — кто-то торгует, кто-то владеет, потом одного владельца находят с пулей в затылке и вот тогда Игорь, не обременённый бумажной волокитой, выезжает на труп. Дел там на пять минут — осмотреть и отдать тут же подъехавшим фскновцам — разбирайтесь, ребят, не мой висяк. У вас этих наркоторговцев целая куча, устанете разбираться. Оказалось, не так. Оказалось, остался один. Остальных он просто перестрелял. Прямо как Петю Хазина. Игорю странно хочется знать о чем он думал, идя на своё последнее дело. Он был счастлив? Уже предвкушал премию? Или он все прекрасно понимал и, дойдя до Тени, надеялся, что эту папку откроют и поедут за ним? Игорь хмыкает, пролистнув в конец, — Хазин либо составлял логические цепочки, понятные только ему, либо был слишком самоуверен. От Тени тут только тень, которую перед смертью встретил всего один человек — ни больше, ни меньше. Что ж. Значит будет второй. Игорь не может пересть цепляться за смерть, чтобы отомстить ей хоть за кого-нибудь. Игорь знает — к нему смерть не заявится ещё долгие годы, чтобы вымотать, выжать, не оставить воли к сопротивлению — и забрать его, опустошённого, за собой. Смерть забирает только тех, кто к ней не готов. А Игорь готов — может даже больше, чем нужно. — Игорь! даже… больше… чем… больше чем ты… поговори… скажи… скажи, что… Обеспокоенный Дима нависает над его столом в кабинете с желтыми стенами, так и не убрав руку с плеча. Игорь моргает пару раз, пытаясь сделать вдох. Воздух поступает в лёгкие. Становится легче. Натянуто улыбается, ища в кармане таблетки. — Да? — Ты в порядке? Я уже минут десять не могу до тебя докричаться. Игорь качает головой — я не в порядке, я в зоне допустимой для себя нормы. А значит… — Собирайся, Дим, поехали. Таблетка ложится на голодный желудок легко и спокойно — как нужно. Игорь не перестаёт улыбаться, хватая с крючка на стене потрепанную кожанку — если не вдаваться в подробности, он останется счастлив. Мрак всегда рядом, но далеко, если на него не смотреть. Закрыть глаза не так уж и сложно. Сложнее потом не открывать их совсем. А моргнуть — да сколько раз в день человек в принципе может моргнуть. Это ведь продуктивно — упасть на секунду, чтобы потом снова увидеть помятый лист из подшивки и понять — Хазин хоть и влез в дело Тени по самые уши, а все равно начинал с самых низов. Надо всего лишь повторить его путь. — Фёдор Иванович, можно к вам? — заглядывает перед тем как уехать. Прокопенко хмуро кивает, оторвавшись от бумаг. Игорь видит как его лицо из раздражённого превращается в жалкое соучастие, и от этого тошно. — Что такое, Игорек? — в глубине души Прокопенко надеется на отпускное заявление. Но не сегодня. Не сегодня, когда так много зависит от Игоря. От Игоря — помочь. От Игоря — спасти. — Вы не знаете кто такой Пётр Хазин? — Помню, хороший был парень, решительный, — Прокопенко задумчиво поглаживает усы. — Перевёлся из Москвы, от бати подальше. У него там какая-то мутная история по части наркотиков произошла, после неё в больницу загремел, а оттуда сразу к нам. А тебе зачем? — Да так, попалось одно дело. Игорь вылетает за дверь. Вот значит какой у тебя личный информатор, Пётр Хазин. Ты у нас, получается, связующее звено между Питером и Москвой, равноудалённо знающее и Тень, и поставщиков в столице. Посмотрим насколько тебе это помогло. И насколько ты был близок на самом деле. — На свидание идёте? — Дима явно недоволен идеей проверять документы у первого попавшегося человека без объясненного плана действий по пути. У него действий вообще мало — стой себе в форме, спрашивай паспорт. Это у Игоря план, а планами делиться — себе дороже. Пока ты не знаешь, ты не ответственен. Игорь знает — это его идея, и ему за неё отдуваться в случае чего. Так лучше и правильней, так честно. А незнание освобождает от ответственности. Особенно в нерабочее время. Если Дима знает — он оказывается в опасности. И уже не имеет значения серьёзное это дело или всего лишь задержание очередного курьера. — Да, можно как-то побыстрей? — парень до хруста сжимает бедную упаковочную бумагу, то и дело перекатываясь с пятки на носок. — Все в порядке, — Дима неловко улыбается, отдавая паспорт обратно. — Хорошего свидания. — Ага, спасибо. Игорь считает секунды, провожая парнишку взглядом. На двадцатой он сворачивает с аллеи в переулок, а Игорь чувствует, что начинает задыхаться. Поднимается на ноги, моргнув пару раз. Ну нет. Не сейчас. Сейчас он на работе, а работа важнее не вовремя появившихся галлюцинаций. Видимо, пора увеличивать дозу, но это не главное. Когда ты бежишь, а свернутые лёгкие вмиг расправляются от бьющего в лицо ветра и азарта погони, уже не так важна дозировка, прописанная кривыми, врачебными буквами на листе а четыре. Эта доза совсем-совсем не приговор для работы доблестной петербургской полиции — но определённо приговор для другого. — Пакуй человечка, — бросает через плечо, доставая из кармана перчатки. А потом из-за кирпича — неприятно поблескивающий зиплок. — А я Глеба вызвоню. Игорь не может отвести взгляда от букета, так сиротливо и странно по-лишнему покоящегося среди склада мусора, желтых листьев и затхлости закоулков. Розовые розы. Семь штук. Улыбается — как банально. Он сам таким страдал на заре перехода к старости и надежды на счастливую жизнь — «цветоптторг» рядом с метро казался самым дешевым и простым выходом из ситуации. Казалось — я ведь герой, а героям прощаются опоздания и неподготовленность, да и тем более — у меня нет времени выбирать. Очень красиво стояли и стоили, между прочим, не дёшево. Она месяц ничего не говорила — потом смеялась, рассказывала — «боже, я думала, ты догадаешься, что это безвкусица и банальщина!». Потом всё-таки сказала, что ромашки ей нравятся больше. А ещё лучше в крафтовой бумаге — Игорь, целлофан — это не экологично! Игорю все хотелось поспорить — зато практично, представь себя в дождь с букетом в какой-то бумажке, которая у тебя размокнет за пару секунд. Но она так радовалась, так улыбалась — не хотелось не то что спорить, даже говорить не хотелось, лишь бы смотреть. А потом как-то привык. До сих пор берет ромашки в крафтовой. Ему в цветочном у Богословского их уже пробивают без слов — каждая продавщица запомнила. — Как ты понял? — Дима выглядит безумно расстроенным, когда прибывший по дозвону Глебу наряд фскн пакует незадачливого романтического героя в автозак. — Это просто, — Игорь задумчиво пожимает плечами, поправляя примявшиеся розы — нельзя их тут так оставлять, завянут, совсем пропадут в этом мраке. А хочется, чтобы были. — Такие типы часто притворяются, что на свидания спешат. Смотришь на красивого фраерка с букетом, и останавливать как-то неловко, чего чужому счастью мешать. Если бы он правда на свидание шёл, то проматерился бы и дальше двинул. А этот разнервничался, когда тебя в погонах увидел, попытался побыстрей грамм скинуть в ближайшей подворотне. — Это ладно, — Дима задумчиво поправляет очки, оглядывая уходящий вдаль, медленно увядающий бульвар. — Как ты понял, что именно здесь? Хазин плохо ориентировался в Санкт-Петербурге, но учился быстро — всё-таки меньше Москвы, хоть и столица культуры. Столица культуры употребления, с которой разобраться проще простого, если устраивал облавы от Джипси до Алтуфьево, от центра до последних закоулков на границе с московской областью. Хазин был дотошен и скрупулёзен — он отмечал каждый богатый на наркотики район, а потом приближал карту до максимума, указывая — видели здесь, здесь и здесь. В папке лежало минимум десять листов. Среди подписанных у координат красными чернилами «проводили рейд» было нетрудно вычислить место, которое считали неопознанным мусорами. От остальных разбежались, потому что Хазин застоявшуюся болотную воду мутить любил. — Не знаю, — Игорь невозмутимо пожимает плечами, чуть улыбнувшись, — Чуйка просто. Глеб сам сказал — когда откроешь папку, пути назад не будет. А Дима ее не открывал. — Понятно, — Дима разочарованно вздыхает, почти закатив глаза. — Ты мне как обычно ничего не расскажешь, да? — Да нечего рассказывать, Дим, — Игорь успокаивающе опускает ему ладонь на плечо. — Букет не нужен? — Решил и меня сдать своему Глебу, раз пошла такая пьянка? — А зря, — Игорь снова придирчиво оглядывает розы, поправляя пару лепестков. — Хорошие цветы, жаль будет, если пропадут. Домой он идёт чуть ли не насвистывая от радости — что ни говори, а работа всё-таки лечит. Когда Игорь занят делом, ему и дышать легче, и солнце ярче, и нет времени думать, что осень уже вот-вот и вступит в свои права. Листья скоро окончательно пожелтеют и опадут, польются проливные дожди, утки начнут прятаться под мостами, а тропинки, протоптанные тысячами людей, размоет к чертям. Скоро наступит настоящая осень — а вместе с ней и годовщина. Первая в этой жизни — и после неё. Корка льда истончается под ботинками. Игорь идёт и идёт — пространство впереди бесконечно, иссине-черно. На небе нет звёзд. На небе нет даже луны или хоть каких-нибудь облаков — свод превратился в морскую пучину, отплевываясь пеной — та медленно оседает на воротнике кожаной куртки снежинками. Снег падает монотонно, скучающе. Зеркало замёрзшей воды медленно скрывается под простыней, занавешиваясь в день похорон. Игорь знает, что будет дальше. Он это все уже видел. И слышал. По ту сторону зеркала начинают стучать. Игорь ускоряется, скользит, падает, встаёт и падает снова, играя в горячо-холодно. Холодно. Везде холодно. Это плюс. Когда не чувствуешь рук, ими проще разбить стекло. Кожа краснеет и лопается, кровь заливает безмолвные сибирские льды, а Игорь как заворожённый колотит по зеркалам, потому что знает и видит — под ними ее ладони. Надо всего лишь разбить. Ухватиться своими замерзшими пальцами за ее. Подать руку. Отдать свою куртку. Она стучит по ту сторону зеркала, красные волосы под водой разметались, расплылись акварельным пятном, и у неё кончается воздух. Игорь бьет все сильнее — ничего, мы скоро выберемся. Мы сможем выбраться. И наконец уйти. Не оборачиваясь, но зная — она идёт след в след за спиной. Они выйдут. Они проснутся вместе в холодной постели осенью, снова начавшейся без отопления. Они будут счастливы. Будут… Прорубь скалится зазубренными краями острого льда, а у неё кончился воздух. Она неловко взмахивает руками, пытаясь выбраться, но лёд режет ладони, лёд превращается во фруктовый, с клубникой, и… — Юля! Игорь успевает ухватить ее пальцы всего на секунду, а лёд, поглотивший ее, все не может остановиться. Игорь по локоть в воде, и Игорь не в состоянии вытащить руку. Игорь тонет — и замерзает в этот же миг. — Рановато тебе, майор. Чьи-то руки хватают за ворот и отшвыривают подальше от проруби. Сибирские воды негодуют, выплескиваются на лёд, голодные до новой души. Человек не оборачивается. Человек подходит к краю и зло пинает в чернеющую дыру осколок льда, запятнанный в его, игоревой, крови. — Кто ты такой? — хрипит Игорь, потирая шею — молния кожанки впилась прямо в горло, дышать тяжело. — А то ты не знаешь, — человек усмехается, лихо оборачиваясь на пятках. Льды медлительны и спокойны. И так же медленен он, оступившийся прямо на краю пропасти. Чёрная гладь воды издаёт радостный, кровожадный всплеск. Игорь не успевает ничего. Не то что ухватить — даже крикнуть. Он просыпается в холодном поту от того, что Мухтар скулит у кровати, поджав уши — и смотрит пронзительно больно. На рефлексе находит таблетки и заталкивает в горло сразу две, обессилено откинувшись на подушку. Потолок неприятно бликует огнями ночного центра, машинными фарами и ещё чем-то неопределённо-искрящимся. Похоже одновременно на снег и на осыпающуюся штукатурку. Игорь вдыхает полной грудью — хоть бы штукатурка. Дом в старом фонде, глядишь не выдержит и обвалится наконец. Жизнь все равно становится похожей на кино про любовь, вот только больную какую-то. Как будто любовь в нем живет — и заживо разлагается. Мухтар, тихо скуля, опускает морду на край кровати, моргая в темноте своими тревожными глазками-бусинками. Игорь с трудом дотягивается до него, чтобы потрепать по мохнатой голове. Ничего. Он теперь не один. У него теперь есть ради кого продолжать жить. И пусть его любовь будет гнилой — Мухтар вот любит его честно и бескомпромиссно. — Хороший мальчик, — обессилено хрипит Игорь, ощущая себя прибитым гвоздями к кровати. — Не волнуйся, все хорошо. Мухтар неверяще утыкается ему холодным носом ладонь и скользит по ней шершавым языком, пытаясь стереть фантомную прилипшую кровь. Игорь не помнит как засыпает — и так же не помнит, как подрывается по будильнику в свете тусклых уличных фонарей и розоватого рассветного марева. В полицейском управлении холодно. — Доброе утро, — Глеб заторможенно салютует, выцепив Игоря у его кабинета. — Ближе к ночи поедем на задержание, а там, если повезёт, на допрос сразу. Пацан своего барыгу сдал, накроем, пока след свежий. — Не выспался? — Игорь сочувствующе хмыкает, отслеживая глубокие залёгшие под глазами тени — хотя у самого, наверное, так же. — Ага, — Глеб зевает, — Всю ночь манались с этим малолетним дебилом, пойду посплю хоть немного. Ты тоже можешь пока своими делами заняться. Главное чтобы в десять — как штык! Игорь встряхивает пузырёк с таблетками, закрывшись в своём кабинете, — весит на порядок меньше тридцати граммов души. Хватит на один приём, максимум два — а ему предстоит долгая ночь. Устало прячет лицо в ладонях, тяжело выдыхая, — да когда ж это кончится. Прокопенко требует отпуск, врачи рекомендуют это же, а ещё, возможно, больничный — полежите, прокапаетесь, станет легче. Игорю становится легче, когда он находит след, — он образцовая, выдрессированная на «фас» овчарка. Ему нельзя лечь, раскинуть в стороны красны ручки и сдохнуть — не когда он уже почти. В конце концов, не когда он уже почти вышел на след. Им всего лишь надо поймать барыгу, и дело пойдёт. А Игорю, образцовому следователю по делам о наркотиках, нужна доза и не нужны лишние галлюцинации. В кабинете мерно тикают большие настенные часы, и это раздражает. На первом приеме он откровенно хвастался с какого аукциона и за сколько он весь этот антиквариат выкупил — Игорь только презрительно отфыркивался, разглядывая импровизированную коллекцию. Такого барахла что на уделке, что на сенном за пятьсот рублей навалом, а если сторгуешься, так вообще за триста пятьдесят. Игорь никогда не понимал этого желания раскидываться деньгами на дорогие вещи и уж тем более на такую дорогую, но безвкусную в сочетании мебель. У него квартира тоже целиком из старья, но хотя бы с душой. А тут какая душа? Так, всего лишь чувство собственной ценности — причём в денежном эквиваленте. — И всё-таки, Игорь, я не могу выдавать вам таблетки просто так, — Рубинштейн опускает подбородок на сцепленные в замок руки, внимательно вглядываясь в пациента — пациент в ответ только расслабленно улыбается. — Расскажите про свои симптомы. Вам все ещё снятся сны? — Снятся, — Игорю лень и не интересно. Это все софистика — вам сказано меня наблюдать, так наблюдайте. Разговаривать при этом не обязательно. — Вам снится ваша невеста? — Как обычно. Недавно ещё один человек снился, но это так, по работе. С делом связан. — И что же этот человек делал? — Ну, — Игорь лениво описывает взглядом восьмерку по его тучному силуэту — вот он, вред сидячего образа жизни во всей своей красе. Наверное, даже по лестнице до своего кабинета без отдышки подняться не может. — Я начал тонуть, а он меня спас. Слушайте, можно как-то побыстрее, у меня выезд скоро. — Очень хорошо, — Рубинштейн удовлетворенно выписывает что-то себе в блокнотик. — Игорь, конечно можно. Но сперва ещё один маленький вопрос: как вы ощущаете себя после приема таблеток? Всё-таки препарат новый, я не до конца уверен в его эффективности. — Как заново родился, — Игорь ловит испытующий, ждущий взгляд, и раздраженно закатывает глаза. — Хорошо, у меня концентрируются мысли, я могу не думать о прошлом и не шарахаюсь от каждого куста. Все? Я могу получить таблетки? — Конечно, Игорь. Новый белоснежный пузырёк с броской бело-красной наклейкой Игорь почти выхватывает из рук. Сам же сказал, лучше концентрируется — а концентрация ему сегодня ой как понадобится. — Направо сворачивай! — в час ночи Глеб, чрезвычайно довольный собой, уже разваливается на сиденьи автозака, изредка постукивая по металлической решетке, — Что такой хмурый? Александр Евгеньевич Майский по прозвищу Теплотрасса не просто хмурый, он почти чёрный. Оно и ясно — наряд фскн ворвался прямо в приватную комнату клуба на Жуковского в момент, когда девочка снюхивала дорожку с его живота. Игорю, если честно, очень хотелось подраться, но Глеб оказался быстрее — подлетел, отшвырнул девчонку и начал заламывать Майскому руки, рыча что-то про «вот ты, скотина, и попался, готовься варежки вязать, Тень ради тебя даже пальцем не пошевелит». Глеб сегодня лютует по полной, и причин у него хоть отбавляй — пока он спал, задержанный парень умудрился сбежать при переводе из полицейского управления. Перед выездом Глеб с такой холодной злостью проводил инструктаж, что даже самому неответственному за произошедшее в лице Грома стало не по себе. Игорь было разочарованно цокнул языком, но быстро спохватился — у девочки начали закатываться глаза. Пришлось вызывать скорую и одновременно оказывать первую помощь, пока парни Глеба шмонали посетителей клуба — скорее по привычке, чем от большого желания. Набивать автозак под завязку они сегодня все равно не собирались, место там было только для одного, почти царское. Но нужный народ они выловили, так что вместе со скорой пришлось ждать дополнительный наряд — Глеб быстро раздал указания и наконец повёл в автозак закованного в наручники Майского, отсвечивая от огней стробоскопов своей белозубой довольной улыбкой. — В отдел же прямо, — Игорь задумчиво провожает взглядом остающуюся позади трассу, чувствуя, как машину начинает трясти по кочкам. — Мы его не в отдел везём, — Глеб закуривает, мягко улыбнувшись, мол, Игорек, ты глупый что ли, совсем не понимаешь? Игорек понимает — и это ему ой как не нравится. — По закону мы должны… — Должны доставить в отдел после задержания, я знаю, — Глеб устало потирает переносицу, роняя пепел на униформу. — Только у нас так уже один повесился на несуществующем, блять, ремне, а второй смылся из-под стражи. Уж извини, третий раз я рисковать не хочу. Нельзя по закону с теми, кто на этот закон, как Тень, срать хотел. Игорь устал соглашаться на компромиссы, а простого и понятного не предвидится. Когда-то давно у него, кажется, были принципы — а сейчас ему лень даже спорить. Хочется везти Майского не в отдел, а в тайный штаб фскн — да ради бога. Может Глеб и прав, оставь они его в камере, потеряли бы в ту же секунду. Ещё Хазин писал, что Тень с легкостью подкупает полицию, даже имена приводил. Игорь потом порылся в архиве ради интереса — всех, кого он назвал, отстранили от службы. Хазин, кажется, не ошибался вообще никогда, и это было действительно интересное свойство. Игорь хмыкает — ну, Прокопенко же говорил, что у него были проблемы с наркотиками. Похоже поднатаскался разбираться в вопросе с обеих сторон. Игорь не уверен, что все его принципы кончились, когда Глеб со всей дури бьет Майского по лицу — потому что на допрос это похоже меньше всего. Это похоже на издевательство. Как он побои по бумагам потом проводить собрался? Хотя понятно как — сопротивлялся при задержании, приложили мордой об пол пару раз. А что-то вообще не наше, уже с таким подобрали. — Давай его в ванну, — зло бросает Глеб, хватаясь за душевой шланг с открученной лейкой. — Сейчас умоемся, и Сашенька все нам расскажет, да ведь? Сашенька Майский с лицом, накрытым тряпкой, захлебывается под напором воды, пока Глеб считает секунды. Тряпка медленно окрашивается в красный. Игорь моргает пару раз — моргает, потому что он вдруг снова там. Подвал дворца был пуст и безмолвен, разве что отовсюду то и дело слышался хруст стекла под подошвой и тихие переговоры на итальянском. Медики в невыносимо чистых халатах укладывали тела на носилки, накрывая белоснежной простынкой, и та с каждой секундой блекла все больше, превращаясь в мокрую кровавую тряпку. Всех выживших увели на второй этаж, предлагали валерьянку и поговорить. А Игорь так и сидел, вжавшись в стену, старался как можно меньше дышать. Ему казалось, что мир разлетится на крохотные осколки, стоит только по-настоящему сильно вдохнуть. Врачи выносили тела. Зал пустел. Игорю хотелось, чтобы его здесь никогда и никто не заметил. — Все, хорош! — восклицает Глеб, отсчитав полторы минуты. — Ну как, не хочешь нам ничего рассказать? Нет? Ну тогда… — Стой! — Игорь резко хватает его за плечо, оттаскивая от Майского, а сам думает — фскновцев слишком много, один он с ними не справится. — Это не допрос, это пытка! У Глеба зло расширяются ноздри, когда он втягивает воздух, — глубоко и бесстрашно. Игорь хватает его за грудки, стремясь отомстить, и сам не до конца понимает — за себя или за это простое насилие. — Ты по-моему ни слова не понял из того, что я тебе говорил, — рычит Глеб. — Повторю ещё раз: для Тени и его падали никаких законов нет, на допросе по уставу они тебе ничего не расскажут. И ты либо это принимаешь, либо с нами не работаешь. Я понятно все объясняю? Игорь вылетает на улицу раньше, чем успевает подумать — у него в груди разрастается зловонная ярость, а ещё трясутся колени. Хочется взорвать этот пустырь, тот дворец, хочется выстрелить в голову, ведь никто не понёс достойного наказания, а это несправедливо… Игорь глотает две таблетки, направляясь на проезжую часть. Плевать. Доберётся до трассы, а там сядет на первый попавшийся автобус. Глядишь, до центра доедет. Горло встречает нож на удивление очень спокойно — кажется, плоть почти дышит, готовая самостоятельно врезаться в острое лезвие. Игорь пытается как-то брыкаться, хотя в глубине души давно все понимает — из такого захвата либо ждать, либо на тот свет. Вот вам и лесополоса на базе фскн — Глеб и здесь недоглядел, от него посбегали уголовники, теперь подрезают у всех телефоны и… — Спокойно, дядь, — тянет голос совсем у плеча, и тут же отбивает очередную попытку ударить. — Блять, да не рыпайся ты, я поговорить хочу. — Кто ты такой? — весь этот день все глубже погружает Игоря в состояние дежавю, и он уже слабо представляет, что на самом деле реально. — Пётр Хазин собственной персоной, — голос едко усмехается, ослабляя хватку. — Давай до тебя прошвырнемся, я на тачке. Мухтар лежит у стола, лениво посматривая то на Игоря, то на него. Всю дорогу до дома Игорю казалось, что он сходит с ума — огни проносились мимо лобового стекла, он крутил на магнитоле с вставленной флешкой какие-то русские песни из нового, а Игорь не мог поверить, что это происходит на самом деле. Он просто надеялся, что пёс дома хоть что-нибудь прояснит. Или они врежутся в светофор. Но они никуда не врезались. А Мухтар, бегло обнюхав гостя, принялся как ни в чем не бывало пытаться запрыгнуть на Игоря. — Образцовый хозяйский пес, — он хмыкнул, наблюдая за стандартной сценой приветствия. — Че, уже носит тапочки? — Он служебный, — на автомате бросил Игорь, стараясь на него не смотреть. Потому что пока ты не видишь — этого нет. Не было воскресших духов, не было смерти, и его вот, ожившего и абсолютно бестактного, — тоже нет. Может и правда чердак потек — но это ничего, поправимо. Всего на одну ночную таблетку больше, и не будет у него больше странных проекций, стремящихся заменить в груди полое и пустое — ведь если нет тела, нет дела, а свидетельство о смерти можно и нарисовать? Игорь бы с радостью рисовал себе совсем другие проекции — вот только тело он видел. Тело тоже было в закрытом гробу, священник монотонно тянул что-то о рабе божьей, а Игорь все никак не мог отделаться от мысли, что главное таинство божье произошло задолго до похорон. Ведь люди вокруг даже не знали, что в тот вечер произошло. А Игорь знал и видел — смерть. — Усыпить хотели, потому что дрессировке не поддавался. Я забрал. Он снова усмехнулся, почесал шебутную, чуть так глупо не умершую овчарку за ухом, Мухтар радостно гавкнул — а он хитро покосился на Игоря. — А ты у нас, значит, отличаешься состраданием к ближнему? Это в нашем деле плохо. И совершенно по-хозяйски прошёл на кухню. Игорь моргнул, попытался представить, что ничего не было. На кухне начал закипать чайник. — Куришь? — Хазин достаёт из кармана чёрного пальто сигареты, развалившись на стуле, — Игорь только качает головой, вглядываясь в него. — Жаль. А я покурю, ты не против? Зажигалка щёлкает раньше, чем Игорь успевает ответить. Машинально усмехается этой бестактности — черт с ним, пусть курит эти свои… Джарум с ментолом, десять штук в пачке. Дорогие, наверное. Игорь морщится — блять, не о том ты думаешь, не-о-том. Перед тобой сидит Пётр Хазин. В папку с делом Тени был сиротливо вложен листок — Хазин Пётр Юрьевич, погиб при исполнении, посмертно приставлен к награде, — а он тут. Поставил чайник, курит на кухне, не снял пальто и то и дело взлохмачивает волосы, пытаясь зачесать их назад, но короткая челка неизменно падает на глаза. Игорь проводит ладонями по лицу — нет, этого просто не может быть. Хазин только усмехается: — Долго пялиться будешь? — Ты погиб, — Игорь выдаёт это хрипло и невсерьез, но наконец проговаривает. От этого мир становится чуть проще, понятней. Завтра надо сходить к Рубинштейну и попросить поменять курс таблеток. Он думал — помогают бороться с кошмарами, а они, оказывается, эти кошмары визуализируют. — Да еб твою мать! — тут же вскидывается Хазин, раздраженно всплеснув руками. — Жив я, жив. На, можешь потрогать. Игорь осторожно касается протянутой ладони, внутренне поджимаясь, — он ждёт, что кисть с громким хрустом отвалится. Хазин начнёт громко смеяться, плоть затрещит по швам, а кухню заполнят могильные черви. Но он касается, чуть сжимает — и ничего не происходит. Просто чуть огрубевшая кожа от постоянного ношения табельного. Игорь скользит пальцами выше, к запястью. Мерный стук пульса погружает его в холодную воду, заставляя в такт биться о камни. — Я видел документы, — несмело продолжает, отпуская чужую ладонь — хотя знает, что это несостоятельный аргумент. — О смерти-то? — Хазин весело хмыкает, выпустив струйку дыма в потолок. — Да я тебе хоть сто штук таких нарисовать могу. Ты кому больше веришь — бумажкам или своим глазам? Чайник, кстати, вскипел. Его я нашёл, а вот где чашки не знаю. Игорь кивает, поднимаясь на ноги, — это ничего, он понятливый. Кидает в кружку слипшиеся пятиразовые чайные пакетики, а сам думает, не может перестать, — насколько он может верить своим глазам? Рубинштейн говорит, что у него с этим могут быть проблемы. Но он ведь не чувствует этого. Он знает, что все видимое существует. А то, что в голове, — оно расплывчатое и обычно пахнет кровью. Хазин вот вполне четкий, осязаемый, да и пахнет от него табаком, а не смертью. Игорь кивает себе — хорошо. Если он сейчас обернётся, а стул будет пустым, он тут же поедет до Рубинштейна и согласится на госпитализацию. Хазин насмешливо смотрит на него, придвигая к себе кружку. Игорь снова кивает — отлично. Он, может, и не в порядке, но пока не сошёл с ума. — В общем, дело было так, — он лениво болтает ложкой, наматывая на неё ниточки от пакетиков. — Я когда переводился сюда, решил, что буду давить всю эту индустрию к херам, думал, здесь как в Москве куча разных производителей. А потом вник поглубже, и охуел, но так стало даже интересней. Собирал информацию по деталям, почти вышел на Тень — вот только слишком поздно понял, что примелькался. Я следил за их бандой, а они следили за мной. Сначала добрались до моей семьи, так что я был очень зол и к их приходу готов. Перебил всех, когда вломились в хату, всунул одному свою ксиву в карман и поджег все. Дальше здесь оставаться было нельзя, пришлось скрываться и тайком выискивать инфу про Тень. Понимаешь, очень хочется ему отомстить — и ты мне в этом поможешь. — С чего ты это решил? — А у тебя разве есть выбор? — Хазин усмехается, вытаскивая из пачки ещё одну сигарету. — Дядь, ты уже довыебывался. Если на тебя вышел я, то вышли и они. Теперь вопрос времени как быстро тебя попытаются прихлопнуть. Игорь хмыкает как-то по-прошлогеройски. Да ну, попытаются? Так пусть, я что против? Банда в Ирландии хотела — не получилось; психопат отомстить хотел — по документам умер; да я даже какому-то сибирскому божку умудрился дорогу перейти — и тот издох. Что мне теперь какой-то производитель наркотиков? Всех, кого могли, уже убили. А Игорь смерти — неинтересен. — Пусть попробуют. — Не волнуйся, они попробуют, — Хазин вдруг подаётся вперёд, в секунду становясь слишком серьёзным. — Только начнут не с тебя. Перед тем как отправить типов за мной, Тень убил мою невесту, а она была на седьмом месяце. Так что в твоих интересах согласиться мне помогать и как можно скорее разорвать все близкие связи настолько, насколько возможно. Сори за прямоту, но сколько людей от тебя уже пострадало? Ради меня Тень дотянулся до Москвы, прикинь как просто ему будет развернуться в Питере? Игорь хмурится — всех, да не всех. Дима все ещё жив. А значит Хазин прав — других вариантов у него нет. — Допустим. — Тогда запоминай: ты будешь моим связным в отделе Глеба. Будешь рассказывать что да как, а я помогу всем, что знаю. Табельное из рук не выпускай. Не доверяй никому. Особенно Глебу, он у нас парень такой, откуда хороший ветер дует, туда носом и повернётся. — Договорились. — Отлично, — Хазин вскакивает со стула и, запустив руку в карман пальто, звенит ключами от машины. — Меня не ищи, можешь подставиться, я тебя сам найду. Спасибо за чай, я погнал. Игорь задумчиво смотрит на него — он выглядит слишком живым для мертвеца. Весь дёрганный, энергии хоть отбавляй — ещё и машина эта. Неприметная, таких по городу полно, наверняка номера на кого-то другого или вообще украденные, но… — Как ты машину водишь, если должен скрываться? Хазин замирает в дверном проеме, подкинув ключи в руке. Игорь наблюдает, как у него мельком передергивает плечи, и все думает — вот теперь ты, Пётр Юрьевич Хазин, на мертвеца похож. До этого пытался храбриться и делать вид, что живой, а сейчас — нет. — Да легко. Все говорят, что в Москве людям на тебя насрать, только меня там каждая собака знала. В Питере проще — если захочешь потеряться, ты потеряешься. И никто тебя тут не найдёт. Он уходит, а Игорь так и сидит всю ночь на кухне, смакуя оставшееся в воздухе послевкусие боли. Вторая кружка сиротливо стоит на краю стола. Игорь все вертит ее в руках — распутывает ниточки вокруг ложки, потом снова запутывает. Здесь был человек, который числится мертвым. Прямо из этой кружки пил. Окурки оставил в блюдце с конфетами, высыпав эти пятилетней давности карамельки прямо на стол. Игорь со вздохом встаёт — окурки в унитаз, чашку под струю воды и на полку. Ещё бы чай новый купить, а то у Хазина в кружке все пакетики уже полопались, заварка прилипла на керамических стенках. К нему в дом заявился Хазин. Это нехорошо. Это опасно. — Пошли-ка погуляем, Мухтар, — обессиленно выдаёт Игорь, поглядывая на время, — почти пять утра, смысла ложиться все равно нет. Скоро уже в управление, надо будет перед Глебом извиниться. Игорю не жаль. Но Игорь обещал. Мухтар гавкает, на всех порах несясь к входной двери, — он, похоже, единственный, кто всему происходящему рад. Игорь отпускает его побегать по скверу у набережной, растянувшись на лавочке. Как же просто, наверное, быть собакой. У Мухтара всего одна проблема — хозяина долго нет. Он готов простить и отсутствие прогулок, и голод — только бы Игорь был рядом. Тяжелая у Мухтара жизнь. Привязчивая. С такой жизнью скопытишься за секунду. Нет, Игорь бы не хотел быть собакой. А все равно гавкает. Надо Диму отправить какую-нибудь кражу расследовать. Он пока всего раз засветился, да и то мельком, полиция в форме все равно на одно лицо. А потом решит погеройствовать, влезет в подпольное пекло — и все, собирай потом по рекам и каналам Санкт-Петербурга. Дима и так слишком много от него пострадал — не хватало ещё, чтобы умер. — Что такое? — Игорь наклоняется, когда Мухтар начинает рычать, смотря на него. Тянется, чтобы погладить — и не успевает. Хлопок выстрела заглушает пронзительный собачий скулёж. У Игоря нет времени ловить нападавшего — потому что у Мухтара все меньше времени выжить. — Все будет хорошо, дружок, ты только потерпи, — Игорь гладит его по голове, судорожно пытаясь вызвать такси до ближайшей ветеринарки, — и вдруг чувствует, что впервые за все это время плачет. Тупо разглядывает плакаты с рекомендациями по подбору кошачьего корма — Хазин и правда не ошибается. Может быть сегодня хотели убить его, пусть — только пострадал все равно другой. Игорь пытается закрыть лицо руками, и останавливается на пол пути — руки в крови. От этого начинает тошнить. Приходится запихать в себя таблетку сверх нормы. Повезло, что сестра Димы сегодня работает в ночь. Кому-то другому Игорь бы Мухтара не доверил. А она добрая, понимающая — по глазам видно. Такие глаза обычно спасают тех, кто в этом нуждается. А животные этого спасения заслуживают даже больше, чем люди. Мухтара оперируют почти два часа. Вера быстро сориентировалась — пса в кабинет, ты сиди жди, не нервничай и не буянь, крови много потерял, но выживет. Игорю вдруг впервые в жизни захотелось молиться — слепо и безоговорочно. Раньше все сам, своими силами, а тут, везя на коленях обмякшее, изредка поскуливающее тело и впихивая таксисту пятерку в качестве компенсации за испачканные чехлы, — а на кого ещё можно надеяться? Уж точно не на себя. Мухтара из-за его прихоти подстрелили. Потому что не мог придти в себя после Хазина и решил немного проветриться. Надо было идти одному. — Как он? — Игорь подскакивает, стоит Вере появиться в больничном коридоре. — Жить будет, — она устало потирает висок, опершись плечом о стену. — Недели две у нас полежит под наблюдением, потом можешь забирать. Пойдём покурим на улицу, я с тобой поговорить хочу. Вера кутается в свой тонкий медицинский халат, прикуривая сигарету у дверей запасного выхода. Игорю очень хочется предложить ей свою куртку, потому что осень в Питере холодная, мрачная, но он не решается. Неловко перекатывается с пятки на носок, засунув руки в карманы — да что ж эта безумно долгая, страшная жизнь все никак не закончится. — Давно курить начала? — спрашивает, чтобы не стоять в этой неприязненной тишине. — Как сюда устроилась. Нет сил смотреть, как люди приносят усыплять абсолютно здоровое животное, потому что ребёнок наигрался или деть некуда, — Вера затягивается, стараясь на него не смотреть. А потом поворачивается — и Игорь чувствует непонятный тошнотворный ком в горле. — Я сейчас скажу важную вещь, и я хочу, чтобы ты меня услышал. Я никогда не отговаривала Диму от учебы в полицейской академии, у нас вся семья такая, миру помочь хотим, но ты — это нечто. Из-за тебя умерла твоя девушка, мой брат чуть не погиб, а теперь вот ещё и собака, и я не хочу, чтобы Дима пострадал снова. — У нас работа такая, — Игорь насупливается, пожимая плечами. — Все страдают. — Нет, не все! Игорь, из-за твоего безрассудства гибнут люди, а ты никак этого не можешь понять! Прекрати причинять всем вокруг боль, я тебя умоляю! — Да я-то что сделать могу? — Игорь взрывается, потому что знает — она права. Игорь теперь местный герой, а герои всегда одиноки. Людей рядом они просто задавят. А не задавят они — так кто-то другой. — Что-то да можешь, — Вера грустно усмехается, бросая окурок в жестяную банку из-под кофе. — Меня Дима все равно не послушает, а ты для него авторитет. Игорю кажется, что город разросся до невероятных масштабов, когда за ней закрывается дверь. Город растянулся, размазался, людей оттащило по разным краям, подальше от центра, — а он остался. Один. Здесь. Здесь, куда скоро прилетит бомба. Когда взрывали Площадь Восстания, он об этом не думал. Центр города горел в пожаре, скорые приезжали одна за другой, люди вопили на разный лад, ища родных в суматохе теракта, а Игорь стоял у полицейской машины, сняв кепку, и думал — я тебе отомщу. Я отомщу за каждую мать, потерявшую в этом взрыве ребёнка, за каждый могильный крест, за каждый купленный на бешеные деньги протез. Я найду тебя и сверну шею. Ты не заслуживаешь даже мучений перед смертью, ещё намучаешься в аду. И никогда Игорю не приходило в голову, что мстил не он, а ему.