Истинный дракон

Когда-то давно руины Сароя были прекрасным, великим городом, выстроенным из розового камня, с каналами и морскими садами. Но драконье пламя выжгло без остатка жизнь и богатство процветавшего ройнарского порта. Больше ничто не росло и не могло родиться на засыпанной века назад солью почве, и теперь по бесплодной пустой земле бродили лишь ветер да призраки. Визерис чувствовал родство с этим местом. Его душа тоже была сожжена — огонь предательства оставил от неё одну лишь пустую оболочку. Он часами сидел на берегу Сароя и всматривался в морскую даль Летнего моря. Его лицо и взгляд выражало то же, что испытывало сердце: тупую, постоянную боль, давящую за грудиной как воспалённая рана. Где-то там, далеко за горизонтом, раскинулась разрушенная Валирия, некогда прекрасная и могущественная. Родина драконов и драконовсадников, величайшая империя, какую только видел мир. И её тоже уничтожило пламя. «Огонь может убить дракона. Огонь может убить всё, что угодно». А может быть, Валирия погибла потому, что ничто не могло быть вечным. Каким бы великим и могущественным нечто не было, его жизнь рано или поздно подойдёт к концу. Было ли это проклятием? Или благословением? Визерис не мог сказать. Он уже ничего не понимал. Всё было неправильным, всё потеряло смысл. Он не мог, он не хотел осознавать, что его сестра предала его. Его родная кровь, единственный близкий человек… Она хотела сжечь его заживо на глазах у тысяч людей. Правда была неумолима. И Визерису ничего не оставалось, как смотреть ей в лицо, такое же бесстрастное и равнодушное, как было у Дейнерис тогда. То, что в его глазах было незыблемым и неуязвимым, гигантским и великим, как Стена, теперь растаяло и превратилось в слякоть и грязь. Кровные узы, любовь, верность. Честь, благодарность, прямота. Какими великими казались эти явления, и как низко они пали. Он медленно вдохнул прохладный морской воздух, и поднял глаза к белому, облачному небу. Визерису хотелось стать шелестом волн, лучом солнца, тенью облака. Стать неживым. Он заглянул в такие глубины, которые человеку не стоило видеть, ведь в них не было ничего, кроме предательства и подлости. Если уж сестра, которую он выкормил, вырастил и обучил, отвернулась от него, то что же говорить о других? Тех людях, знали его месяц или год? Если уж вся жизнь, прожитая бок о бок, и в горе, и в радости, не смогла обеспечить верности и дружбы, то что сможет? Глаза Визериса медленно расширились, а губы задрожали от внезапного осознания. А что, если любви и верности не существует? Что если все эти клятвы, слова, слёзы — всего лишь декорация, маски, игра? Словно роли в спектакле, которые каждый должен разыграть, чувствуя и мысля совсем иначе? Он вспомнил советника отца, лорда Вариса. Тот однажды рассказал ему, как всё детство путешествовал с группой кукольников и понял, что люди актёрствуют не только на сцене, но и в жизни. «Королевский палач должен быть страшным, мастер над монетой — скупым…» Да, так он и говорил когда-то. Не потому ли короли и королевы носят такие богатые одежды, драгоценности, короны? Что и кому они пытаются доказать, неужели самим себе? Но это же бессмысленно! Разве они не слышат собственных мыслей и не понимают, кто они и где? Видимо, они попросту пытаются убедить в своей власти и великолепии окружающих. То есть это суть то же актёрство, маскарад… Подумав о королевах и коронах, Визерис вспомнил свою мать и её корону. Как и всегда при этих мыслях в его душу закрался стыд. Корона королевы Рейлы, та самая, которая увенчала его голову в ту звёздную ночь на Драконьем камне, теперь принадлежит неизвестному эссоскому вельможе. И каким бы тот не был знатным, богатым и прекрасным человеком, он её не заслуживал. То была корона драконьей королевы, а значит, может принадлежать только драконьей крови! — Я провозглашаю тебя королём Семи Королевств, — молвила она, пока её глаза блестели от слёз и пламени факелов. — Визерис из дома Таргариенов, третий носитель своего имени, король андалов, ройнаров и Первых Людей, владыка Семи Королевств и Хранитель Областей. Мать возвысила корону над ним и медленно опустила ниже. Резной металл холодом коснулся его чела. Но отнюдь не признание его королём обрадовало принца, а улыбка мамы, озарившая её лицо впервые за много месяцев. Он бросился к ней и прижался, пускай совсем не по-королевски, зато с большой любовью. — Ты будешь прекрасным королём, Визерис. — Я постараюсь, мама. — Обещай мне, что будешь сильным, несмотря ни на что. Обещай мне, что позаботишься о братике или сестрёнке, если меня не станет. Он посмотрел ей в глаза и постарался, чтобы голос не дрожал: — Обещаю, мама. Слабо освещённые покои Драконьего камня растаяли, как утренний туман под лучами солнца, оставив его всё на том же берегу Сароя. Лишь через некоторое время Визерис понял, что потерялся в мире воспоминаний. Белое небо было равномерно затянуто облаками. Время словно остановило своё течение, и Визерис невольно задумался, а не остаться ли ему тут навсегда? Жить вблизи своей старой Родины, жить отшельником, танцующим среди духов прошлого. Но данное им обещание вдребезги разбило эти мечты. Пускай он один, пускай он слаб и покинут всеми, это не было оправданием для нарушения слова. Пускай другие — предатели, но он таким не будет. Будто в подтверждение его мыслям, начал накрапывать дождь. Визерис счёл это добрым знаком. С тех самых пор, как сестра приговорила его к казни, он полюбил дождь, видел в нём благую весть. Он и воспоминание о матери дали ему сил, и Визерис встал, с намерением отправиться к сестре, Эйгону и Коннингтону. Быть может, они до сих пор не знают, что из темницы под храмом Владыки Света ему помогла сбежать его старая знакомая, та жрица с разномастными глазами. Он не понимал, зачем она ему помогает. Он вообще уже ничего не понимал. Одно было жалко, что он не увидел лиц предателей, когда они спустились к нему в темницу, но не обнаружили его там. Наверняка это был тот ещё спектакль. Ему нужно было забрать драконьи яйца. Они принадлежали ему по праву, как истинному наследнику дома Таргариен. Забрать свой меч, если тот вдруг окажется там, свои деньги. «И заодно захвачу кое-что ещё», — подходя к берегу острова, думал Визерис. — «Рыбацкую лодку берёт…» И правда, отшвартовал небольшую старую лодочку, которую взял на берегу Волантиса, и поплыл в город. Песня, под которую он должен был сгореть заживо, навязчиво преследовала его. Он никогда не забудет ни её, ни тех, кто его предал. Дождь продолжал идти, но, в отличии от прячущихся от него волантийцев, Визерис быстро и твёрдо вышагивал по улицам, в направлении их гостиницы. На её входе он увидел большую повозку с четырьмя конями тяжеловозами и понял, что предатели готовились отправиться прочь. Самой же троицы нигде не было видно, но со первого этажа слышались их голоса. Визерис мысленно поблагодарил богов за то, что дали ему знак так, чтобы он успел. Прошмыгнув на лестницу, он быстро поднялся в свою комнату. Повсюду лежали мешки, одежда, вещи — переезд был похож на побег. Он увидел свой меч на полу — его бросили, как и хозяина, как вещь, пережившую свою полезность. Визерис аккуратно поднял его и нежно провёл рукой, будто извиняясь перед старым другом. Визерису потребовались все силы, чтобы не воскликнуть от восторга, когда он увидел драконьи яйца и свой обсидиановый ларец на месте. На лестнице послышались шаги — он повернулся в сторону красной двери и увидел в её замочной скважине ключ. Вместо того, чтобы закрыть дверь, он взял ключ и положил его в карман. Мысленно дав себе оплеуху — он ведь мог закрыть дверь и сбежать с яйцами и ларцом через окно, как тогда, у Иллирио! — он мерно выдохнул и приготовился к встрече. В комнату вошла Дейнерис. Она смотрела на брата, будто видела его впервые в жизни. Визерис искал в её глазах сожаление, стыд, покаяние. Но кроме тупого удивления не видел в них ничего. Он ткнул остриём меча ей в пупок, надрезав пурпурную ткань. — Молчи, негодяйка, — сквозь зубы прошипел он. Голос его сочился презрением, а взгляд был холоднее льдов земель Вечной зимы. Дейнерис, казалось, готова была заплакать. Она впервые видела брата по-настоящему злым. Тишину прорезало лишь прерывистое дыхание Визериса, хоть ему и казалось, что он слышит дикий стук сердца сестры. Он готов был пережидать безмолвие хоть целую вечность, но и её бы не хватило, чтобы успокоить глубокую боль в душе. Поэтому он всё-таки заговорил, и слова его были тихими, как поступь смерти: — Я должен был оставить тебя. Я должен был отдать тебя Дрого. Всё, что угодно, лишь бы не узнать… — он опустил голову и набрал в грудь воздуха, поддавшись секундной слабости. Когда он поднял голову и продолжил, в его голос закрались боль и разочарование. — Что ты можешь предать меня. Он снова посмотрел ей в глаза. Печаль и вопрос на его лице отчасти сместили злость. Ему нужны были ответы. Ему нужно было знать «почему?». Дейнерис будто стала спокойнее. — Ты бил меня. Ты пугал меня. Визерис недоуменно нахмурился. — Прости, что? — Ты готов был продать меня кхалу Дрого… — Нет-нет-нет, вернись к тому, что сказала ранее. Когда это я тебя бил? Дейнерис замялась. Визерис записал на свой счёт маленькую победу, наблюдая, как сестре было нечего ответить. Он загнал её в угол. Это было приятное чувство, куда приятнее, чем он мог себе представить. Когда молчание превратилось в сплошную неловкость, Дейнерис всё же пробормотала: — Когда я в детстве хотела стать морячкой, ты взял меня за волосы и оттаскал. Ты больно хватал меня за руку, когда я будила дракона… Она вновь замолкла. Визерис терпеливо ждал продолжения, но, когда понял, что мечущаяся взглядом сестра более не скажет ничего, он прыснул смехом в кулак. Он содрогался в беззвучном смехе, что больше походил на плач. В ту секунду ему и впрямь было очень смешно. И очень грустно. — Ты права, сестрёнка. Я просто чудовище, — нарочито печальным тоном произнёс Визерис. — Как я мог? Как я мог так с тобой поступать? Дейнерис будто поняла всю смехотворность своих обвинений и оттого покраснела. — Эта история жестокости и несправедливости достойна быть увековечена в песнях и сказаниях! — разошёлся Визерис и раскинул руки, подражая верховному септону. — Соберитесь, паства, и услышьте историю святой Денички, что страдала от рук своего злобного страшного брата. Она, словно Дева, слишком хороша и непорочна для этого греховного мира! Он опустил руки, и острие меча теперь едва касалось пола. Эта сценка ничуть не повеселила Визериса, казалось, он стал даже мрачнее. — Это было бы смешно, если бы не было так жалко. Дейнерис словно хотела сжаться в одну точку. — Это тот образ, который ты хочешь разыграть? Маленькой несчастной девочки, которую обижает брат? Какая удобная роль. Какая удобная ложь… Но я не могу представить себе, какие дураки могут в неё поверить. Визерис стал задумчиво потирать подбородок. — Но зачем тебе это, Дени? Зачем тебе играть в жертву? Тебе так нравится чувствовать себя униженной и оскорблённой? — он вопросительно наклонил голову. — Или здесь кроется что-то другое? Что-то более… личное? — Помолчи, — пискнула Дейнерис. — Забирай, что хочешь, и уходи. Но Визерис поймал нить мысли и не хотел отпускать её. Он снова принялся рассуждать: — Притворяясь жертвой и выставляя меня злодеем… Чего ты хочешь добиться? Может, ты хочешь забыть, через что мне пришлось пройти, чтобы мы с тобой выжили? Забыть о том, как я продал корону матери? Как отдавал тебе последнюю корку хлеба? — Я всё помню, — пробормотала Дейнерис. — И я всегда была тебе благодарна. Я любила тебя. — Настолько, что я оказался на костре, — холодно заметил Визерис. — В семи преисподних видал я такую благодарность и такую любовь! Между братом и сестрой поднялась стена молчания. Визерис вдруг понял, что поток мыслей несколько уменьшил боль в сердце, холод логики остудил тлеющий гнев. Он долго думал, двигая челюстью так, словно действительно пережёвывал какую-то идею. И, наконец, он пришёл к выводам: — Единственная причина, по которой ты играешь эту роль, это нужда забыть свой долг передо мной. Если я, по-твоему, чудовище, то и можно меня и убить, и предать, и обмануть, не принимая во внимание, как я любил, и как заботился о тебе… Визерис стал как гроза. — Ты была моей сестрой, моей родной кровью, единственным родным человеком на всём белом свете. Ты была всем, что у меня было. Дейнерис словно готова была впасть в истерику. Она мелко задрожала, в глазах засверкали слёзы, готовые ринуться по щекам. Она предстала перед ним тем, кем и являлась: маленькой испуганной девочкой. Но Визерис не испытал и толики жалости к ней. В его памяти всё ещё было живо воспоминание о её равнодушном, бесстрастном лице, когда он чуть не сгорел заживо. — Ты — всего лишь ничтожная предательница. Ты не настоящий дракон. Я жалею, что потратил на тебя столько сил. А теперь… ты для меня умерла. Он резко вдохнул носом, собрал во рту всю влагу, что в нём была, и смачно харкнул Дейнерис в лицо. Та отлетела, как от удара. Она тут же приложила пальцы к лицу, и от прикосновения к стекающей прозрачно-зелёной полоске за ними стала тянуться вязкая ниточка слюны. Она смотрела на неё так ошарашенно, словно не могла поверить, что брат это сделал. Но он сделал. И был горд собой. Он спрятал меч в ножны и подошёл к сундуку с драконьими яйцами. Открыв его, Визерис невольно залюбовался их переливчатым окрасом. — Визерис, это наши с Эйгоном яйца, не трогай их! — Драконьи яйца могут принадлежать только наследнику дома Таргариен, — чугунно ответил тот. — Я позову Эйгона, — Дейнерис стёрла плевок с лица подолом платья. — Я позову Джона. — Зови. Только такие убогие как ты могут натравливать толпу на одного. Визерис хотел было уже закрыть ларец, как вдруг услышал шаги у самой двери. Это были Эйгон и Коннингтон. Принц скользнул по рыцарю презрительным взглядом. Но тот будто и не заметил этого. — Визерис, — начал Джон Коннингтон. — Уходи по-хорошему. Визерис преодолел желание плюнуть в него и ответил: — Только когда заберу то, что и так по праву моё. Его взгляд скользнул к драконьим яйцам, и тогда его сестра заметила: — Они наши, Визерис. Из подарили нам на нашу с Эйгоном свадьбу. Принц лишь фыркнул. — Их должны были подарить на твою свадьбу с Дрого. Ту самую, с которой ты сбежала, когда поджилки затряслись. И я тебе в этом помог! Как же я был глуп! Если бы я отдал тебя этому варвару и лошадникам, то уже воевал бы за трон в Вестеросе! — Или бежал бы привязанный к моей лошади, — холодно заметила Дейнерис. Визерис скривился, один лишь вид сестры вызывал у него отвращение. Раньше она и помыслить не могла о том, чтобы ему грубить, а теперь, с толпой за спиной, она наконец зачирикала. — Ты можешь забрать яйца. И вообще всё, что считаешь нужным. Если сможешь, — сказал Эйгон и положил руку на рукоять меча. Его опекун сделал то же движение. «Ничтожества. Крысы. Шакалы», — глядя на троицу, думал Визерис. — «Только толпой на одного нападать и могут». В нём пробуждался дракон — гнев огненным вихрем завладел его душой. Раздувая ноздри, часто и глубоко дыша, Визерис изо всех сил борол в себе желание обнажить меч и разрубить на части предателей. Но логическая часть его разума понимала, что против Эйгона и опытного воина Коннингтона ему не выстоять. Но в отличии от сестры, он готов был идти на более сильного противника, против толпы, пускай и в одиночку, а может, и на верную смерть. «Если схватка неизбежна, биться нужно до конца». Он потянул руку к мечу и вспомнил, что в кармане лежит ключ. Он сначала не понял, почему вспомнил об этом, а потому просто коснулся его пальцами. Он медленно оглядывал самозванца, Дейнерис, когда-то бывшую ему сестрой, и Коннингтона, почему-то задержав взгляд на последнем. Если с Эйгоном было всё понятно, — он был таким же узурпатором, как и Баратеон, а потому имел выгоду избавиться от Визериса, — то Джон почему отвернулся от него? Сколько они вместе пережили — сплавление по Ройне, уроки фехтования, та ночь, храм… Храм… На границе сознания Визериса что-то задребзжало, будто пара нот из давно забытой мелодии. Храм, что произошло в храме? Оргия, встреча с Бенерро… И что? «Мёртвое станет живым, а живое — мёртвым». Разноцветные глаза огненной жрицы предстали перед ним. Он теперь крепко сжимал ключ и глянул на драконьи яйца. Осознание поразило его словно молния. «Нет», — думал он, пока пот ручьями стекал со лба. — «Быть того не может». Оставался только один путь. Путь, который мог как окончательно погубить династию Таргариенов, так и возвысить её на новые вершины. Не говоря ни слова, Визерис тенью прошмыгнул к красной входной двери зала. Она напомнила ему их первый с Дени дом в Браавосе, но предательство сестры окрасило эти тёплые воспоминания в совсем иные краски. «Только бы получилось, только бы получилось!» — мысленно молился всем богам Визерис, дрожащими руками закрывая двери на ключ. — Что ты делаешь? — донеслось сзади. Визерис не разобрал, кто это говорил. Это было неважно. Те, кто был ему самыми близкими людьми, теперь в его картине мире были не более чем жалкими предателями. За большим окном в другом конце комнаты была решётка, но Визерис решил закрыть и его тоже. Комната погрузилась во полумрак. Лишь свечи рядом с драконьими яйцами едва-едва освещали темноту. Скорлупа яиц причудливо переливалась в сиянии язычков пламени. Чёрное с алым, молочное с жёлтым, зелёное с золотым. Визерис невольно залюбовался этим зрелищем. — Что бы это не значило, — сказал Юный Гриф. — Я — законный король Вестероса. А Дени — моя королева. Всё решено, Визерис. Мы будем править вместе. Визерис улыбнулся ему улыбкой острой, как сталь. Позади себя он нащупал обсидиановый ларец и открыл его. — Вы не будете править, — ответил Визерис, вытянув в руке сосуд с диким огнём. — Вы умрёте. И швырнул его на пол. Осколки брызгами отскочили от земли, а через мгновение на их месте возникло зелёное пламя. С чудовищной скоростью оно объяло ковры, вещи, полы, и уже продвигалось из центра в края комнаты. Сверкнув тёмным весельем в фиолетовых глазах, Визерис с удовольствием отметил ужас на лицах бывших друзей. Скоро всё будет кончено. Дейнерис ринулась к двери и принялась бешено в неё колотить. Затем она стала скрестись в неё, как кошка, и, если бы она содрала ногти в кровь, он бы не заметил — из-за красной древесины и дрожащего от жара воздуха. Юный Гриф последовал за ней и плечом пытался выбить дверь, безуспешно. Коннингтон вступил в огонь, пытаясь добраться до Визериса и, видимо, до ключа, и принц решил ему в этом помочь. Он достал ключ их-за пазухи и кинул его в разрастающееся зелёное пекло, прямо к ногам Джона. Секундами позже медный ключ расплавился. Их крики слились для него во что-то однородное и неразличимое. Огонь пожрал их одежду за считанные секунды и принялся за плоть. Вскоре языки пламени дошли до потолка, скрыв от него горящее мясо и окружающий мир. Он стоял в ревущих неприступных зелёных стенах, неуязвимый, гордый, торжествующий. Он не чувствовал жара, и не чувствовал боли. Только триумф. «Огонь всё-таки не может убить дракона», — сказал он себе и засмеялся. Слёзы ручьями стекали по его лицу, но тут же высыхали из-за жара. Ему было очень весело, так, как никогда за всю его жизнь. Но не было глубже печали, в которую погрузилась его душа. Клубы чёрного дыма часами поднимались с места, на котором некогда был дом для гостей Волантиса. Люди вокруг столпились, пытаясь вглядеться и понять, что произошло. Лишь несколько человек, когда дым рассеялся, подошли ближе и увидели в обломках дома юношу. Лысый, нагой, со сверкающим счастьем в аметистовых глазах, он прижимал к себе трёх маленьких дракончиков.