Мы с проверкой

Все начинается с того, что Блу мнется и кусает губы, уже начинающие приобретать благородный пурпурный оттенок от холода. Пред ним дверь, квадратная, серая и бугристая, какие ставят, чтоб испортить вид красивого здания (если здание, конечно, красивое). Рядом с дверью висит домофон и выжидательно на него смотрит. Кнопки на домофоне почти стерты, а сам он какой-то пошкрябанный, и, наверное, работает через раз. А слева, к грязной от снега стене желтоватого цвета приклеена бумажечка в файлике, которая гласит:

Исторический клуб имени Кравечкина

Первый четверг каждого месяца

Собираемся в 18:00!

Убедительная просьба не опаздывать

Вход свободный!

Желательно оставить заявку на сайте!

…а дальше висит какой-то кьюаркод. Который, между тем, не работает. Блу проверял. Над файликом красной потекшей краской написано нечто нецензурное, как у Блу дома в лифте. Под файликом находится еще одна бумажечка, размером поменьше и уже без файлика. Она промокла и почти потеряла вид, зато слова на ней все еще можно разобрать. На ней, от руки, написан код от домофона и чужие искреннейшие извинения за то, что его забыли написать раньше, ох уж этот старческий маразм. Блу поглядел на бумагу, на код, одобрительно покивал, но с места так и не сдвинулся. На улице темнело. Где-то за углом недовольно сигналила машина. Воздух был пустой, чистый, словом, пахло зимой. А под небольшим навесом, под которым стоял Блу, было морозно, неприятно и очень страшно. Но все это было потом. Дрим дал ему небольшое задание: пойти, разведать обстановку, прощупать почву. Все то, что хранитель должен делать по обязательству, работа, понимаете ли, такая. – Но ты еще молодой, тебе-то можно. Поскачешь по миру и вернешься к делам, – произнес Дрим, похлопывая его по плечу и улыбаясь так, как улыбаются только начальники. – Ну, а теперь беги, а то опоздаешь, – сказал он, а Блу оторопело стоял еще где-то с секунду, но тут же опомнился, честь отдал и сбежал, натягивая по дороге куртку: время и вправду поджимало. Наблюдение за подопечным, быть может, и было частью его работы и священного долга, как Хранителя – возможности, которая выпадает совсем не многим, как продолжает он себе напоминать, – но было в нем что-то от слежения и еще одного людского термина – «сталкинга», который он нашел в множестве книг, прочитанных им еще с десяток лет тому назад, когда вкус его еще совершенно не сформировался и он подбирал каждый красивый томик, что найдет (теперь-то он знает, что у лучших книг с обложками не заморачиваются: их-то и так купят, про них все знают; «классика литературы» называется). Тогда он впервые оказался в библиотеке, да не абы в какой, а в главной городской, в библиотеке имени Г. Астера (это та, у которой в названии не «БИБЛИОТЕКА», а «БИБИЛОТЕКА»). (Он был потом и в сотне других библиотек помоложе возрастом и поменьше размахом, но ни одна его так и не впечатлила так же сильно). Залы были высоки и стройны, стены – увиты росписью с фольклорными мотивами, особенно в разделах со сказками, а в разделах с фантастикой и фэнтэзи на обоях то и дело мелькали то космонавты (подальше от фэнтэзи, поближе к научпопу), то фавны и феи в тонких сорочках (а это где-то на перекрестке между литературой для самых маленьких и самых стареньких (поднял он однажды одну такую диковинку – на всю жизнь запомнил, что всегда надо искать метку рейтинга на книгах). И стеллажи – необъятные, похожие на лабиринт, с коими не перестают сталкиваться герои фэнтэзи и в которых можно потерять разум иль обрести великое знание. В свободное время он любил найти укромный угол, где никто его не никогда не найдет, и читать, воображая себя рыцарем или великим воином, пока глаза не начнут болеть, а рассвет не ознаменует, что сидел он тут два дня кряду, наколдовав себе плед и чего-то горячего (ох, и поздно же он узнал про чай! ну хоть узнал, а то так бы и продолжал пить горячую воду). Сейчас, пробегая по лужицам, покрытым тонким слоем льда, трещащим от одного шага тяжелых зимних сапог чудесного синего цвета, он несся вдоль набережной по холоду, глядя на заваливающееся солнце, которое должно было упасть за горизонт как раз незадолго до начала клубного «заседания», где-то в пять сорок, не раньше. Ветер лихо свистит в ушах, словно тоже куда-то спешит. И вот небо уже течет розовым по желтому, а облака похожи на обрывки промоченной в масле ваты, а он лишь останавливается, хватаясь за железные перила, обжигая руку холодом, в попытке отдышаться – к бегу он не привык. Зато за десятку метров от себя, переходящего по мосту, он видит знакомый силуэт: белый верх и светло-коричневый, грязноватый низ, слишком легкий для здешней погоды, но, кажется, никакие холода не заставят этого человека сменить одежки. Юноша то идет медленно, будто над чем-то задумавшись, то, вдруг руками в перчатках хватается за перила и рывком поворачивает, так, что рюкзак потом бьет его по спине, то крутится на пятках ботинок. И движется он словно автоматически, голову опустив и покачиваясь под музыку из наушников, на малочисленных прохожих внимания совсем не обращая, как и они на него. Блу, отдышавшись, подбегает ближе и, все еще тяжело дыша, начинает тихо семенить за юношей. Тот все размашисто шагает, как вдруг ухватится за фонарный столб и делает пируэт, словно персонаж в Лалалэнде, а потом вновь переходит на обычный шаг, как ни в чем не бывало. И в легких движениях, кажется, скользит Блу непонятная, неосязаемая тяжесть. Интуиция, пока еще не бившая в набат, легонько ударяет пальцами по барабану, настукивая простенькую мелодию, усиленно изображая невозмутимость. Быть может, дело в том, как громко шлепают ботинки юноши по покрытой тонкой коркой льда улице, будто он не идет, а что-то топчет. А может, все из-за того, как крепко юноша держится за очередной фонарь, только начинающий загораться, и с каким, кажется, усилием подтягивает к нему свое тело. Хотя, должно быть, виновато это пустое выражение лица, которое Блу улавливает лишь мгновениями, и оно вновь поворачивается к нему затылком. Интуиция, уставшая сидеть на одном месте, поднимается и начинает кружить вокруг набатного барабана, старательно пытаясь выбить на нем «В пещере горного короля», хотя все еще лишь кончиками пальцев, хотя и нервно посматривает в сторону барабанных палочек. Блу трясет головой и морщится. Вечно он поддается панике, которая, чуть что, начинает кружить над его головой, словно коршун. Ну или стервятник, тут уж как повезет. Юноша, что ожидаемо, через несколько поворотов и проулков, в которых и сориентируется не каждый, заворачивает в спальный район, будто на атомате и не сбавляя шагу, и бредет меж голубоватых и желтоватых, порозовевших в закате многоэтажек. Набирает кнопки на домофоне – из динамика раздается веселый, взбудораженный голос. Юноша равнодушно щебечет что-то в ответ, на звук открытия замка, резко вытягивает дверь на себя и юркает внутрь. Блу, которому довелось пронаблюдать всю эту сцену из тени, реагирует поздно, и, когда он подбегает к двери, та уже наглухо закрыта. Повесив голову, он, попутно заметив и прочитав файлик с указаниями, ближе подходит к домофону и грустно хмыкает. И так и остается стоять. А вокруг вечереет… Город не засыпает, а окна начинают зажигаться и гореть, как длинная, протянутая сквозь весь город гирлянда. И вот наступает «потом». Минут через тридцать, перечитав все объявления и записки по сотне раз, сильно жмурясь в полумраке (потому что в библиотеку он давно догадался брать с собой фонарик), пересчитав все клавиши на домофоне и все голые деревья в ровненькой клумбе между двух домов, Блу, собирается, группируется, вдыхает поглубже пустой, чистый, словом, пахнущий зимой воздух и начинает набирать кнопки домофона. Пара поддается не сразу, по паре не сразу попадает он, но вскоре все кнопки благополучно (настолько, насколько это было возможно) нажаты, на экранчике правильный код, а в ушах стоят гудки. Долгие и протяжные, еле ползущие, зато – упорно повторяет себе Блу – хоть какие-то, что значит прогресс. Зато интуиция внутри дает настоящий концерт. А на разогреве у нее группа «Нервы». Дома вокруг стабильно сереют, вместе с тем, как на небо выкатывается неторопливая луна. Совсем холодно. Но Блу давно привык к холоду. Первое время, только отправившись на Землю, он ночевал на улице: денег не было, а о том, как их заработать, на парах не учили. Потом-то он и нашел себе небольшую подработку, и жил в комнате у какой-то старушки, которая списывала то, что постоянно его забывает, на деменцию, и помогал ей по дому. Но вскоре Инк пошел в школу и зарабатывать стало сложнее, потому что родители, которые следили за ним первые шесть лет его жизни, сразу куда-то пропали. Поэтому, пройдя все семь стадий принятия, он все же покашеварил с документами, подколдовал золотых, серебряных, но, в первую очередь, бумажных, и прописался в какой-то однокомнатной квартирке с протекающим потолком, которую все равно никто не стал бы брать, так что, можно сказать, хозяевам он сделал доброе дело. Отопления, горячей воды все еще не было, так что от холода он так и не отвык. Наколдовать себе плед было легко, но в -30 ни один плед не поможет, а потому привычка ходить одетым по-весеннему даже в феврале у него осталась. Хотя теплый плед и вода – все так же предел его мечтаний. И вот, теперь он стоит рядом с монотонно гудящим домофоном, на который ему все же хватило сил позвонить, думая о том, что, по-хорошему, он должен коммуницировать только со своим подопечным и ни с кем больше. Стоит, готовый биться головой об стенку, мнущий фаланги обмерзших пальцев, потому что рукавов куртки стало не хватать. А красок с лица, наверняка, сплыло уже столько, что ими можно покрасить забор. – Але? Блу аж подпрыгивает от неожиданности и ошалело взирает на динамик. – Але-о-о? – доносится до него недовольное. – Ответьте, пожалуйста. Блу, оцепеневший, взбудораженный и трясущийся, молчит со сведенными скулами. – Кто-нибудь? Ох уж, ну и дети же пошли… Ни стыда, ни совести! Блу мотает головой и подлетает к домофону. – Извините, пожалуйста, вы меня напугали, – бубнит он в динамик, глазами бегая по всему вокруг и не видя ничего. – Напугал? Ну прости уж, голубчик, – вздыхает домофон. – А кто это? – Я… – Блу моргает и хмурится. И так носившиеся, как оголтелые, по всем окрестностям глаза, теперь пытаются пробежать марафон секунд этак за тридцать. И что самое страшное, у них даже получается! – Блу. Блу Скайс, – соображает он. Фамилию он придумал еще давно. Оформлять документы о владении квартирой на кого-то же надо. – Блю Скайс? Какое интереснейшее совпадение!– посмеивается домофон. – Прости, голубчик, не припомню. Хотя не запомнить такую фамилию!.. – Я записывался в клуб… Вчера. Вечером. Простите, что опоздал, – произносит Блу напряженно, игнорируя комментарии про фамилию. Кому как не ему знать, что комментарии тут излишни. Кожа на щеках и ушах у него краснеет, она задорно щекочется и покалывает. Лишь бы не оттого, что выражение «врет и не краснеет» к нему не применимо. Он накидывает шарф поверх румянца, хоть и говорить становится сложнее. Зато не так холодно. – Ах, так вечером! Вчера у нас все барахлило, так и не починили. Галька облазила все сайты с техподдержкой, но там одни болваны. Пришлось потом звонить Егору, он наш компьютерщик. Твое имя, должно быть, где-то затерялось, милок. А то, что опоздал, это нормально. Всякое бывает. Сейчас, подожди, открою,– пыхтит домофон и отключается. Блу, успевший пережить собственные похороны, облегченно выдыхает и сдувается: вытянувшийся в струнку, колени у него чуть-чуть подгибаются, спина чуть-чуть сутулится, а шарф чуть-чуть падает с ушей, и он чуть-чуть его поправляет. А сильнее и не надо, ведь нет ничего теплее, чем чувство победы в душе. Хотя пока это лишь победа в битве, а не в войне. Дверь отворяется с глухим щелчком. Блу тянет ее на себя. Пыхтит: тяжеленная, да и петли, кажется, старые и сами кряхтят. Когда она все же поддается, он быстро юркает в подъезд. Даже через подошвы ботинок Блу чувствует холод бетона под ногами. Доселе пустой воздух вдруг становится полным, вздувшимся. В лицо Блу дыхнуло застарелой сыростью и тушеной капустой. Дверь за спиной громко хлопает, Блу вздрагивает от гула, тяжелым эхом рухнувшего ему на голову. Влетевший со свистом ветер – последний вздох двери. Его передергивает. Лишь бы не было крыс… Он жмет на кнопку лифта и зажимает ее до самого его приезда. В лифте, медленно ползущем на нужный этаж, разрешает себе расслабиться, прислонившись спиной к холодной металлической стенке и съехав на корточки. К запаху капусты подтекают и другие разнообразные амбре: плесень, краска, запах чьих-то дешевых духов… Он обнимает голову руками и трет тяжелые веки. Полпути закончилось. Лифт останавливается с толчком. Блу вздрагивает всем телом, резко вскакивая на ноги: спина прямая, руки вдоль тела, подбородок подними, взгляд вперед. Через секунду опомнился и расслабил спин. Он выходит из лифта и осторожно бредет к нужной двери. Она приоткрыта и на пол выскальзывает тонкая струйка желтоватого света. За ней, будто тени, танцуют голоса: кто-то что-то энергично обсуждает, кто-то с кем-то весело спорит, хриплый смех, громкий треп, с присвистом и звонко. Вытянувшись вновь, он осторожно стучит по двери кулаком. Кто-то только что громко расхохотался. Блу отпрыгивает от двери, как от прокаженной. Смех стихает, сменяясь тихой волной какой-то цивильной дискуссии. Ангел пытает свое счастье снова: вновь постукивает по двери, да так осторожно, словно боится ее разбить. На сей призыв, конечно же, никто не отвечает. Глубоко вдохнув и задержав дыхание, пообещав себе, что вдохнет вновь он лишь, когда его впустят, он вновь стучится, на этот раз пытаясь вести себя погромче. …Тук-тук-тук… *** Когда Виктор Анатольевич Кравечкин, назвавший в честь самого себя свой же клуб (против чего, кстати говоря, ни один участник не был), распахнул и так приоткрытую дверь, пред ним предстал чуть полный мальчик, на вид лет тринадцати, в чем, скорее всего, виноват рост, с простыми голубыми глазами, простыми русыми волосами и простейшим кислородным голоданием, написанным на его ничуть не уступающем по простой голубизне глазам лице. – Господи боже, – было всем, что Виктор Анатольевич смог сказать, пока мальчик, подняв на него умоляющий взгляд, не просветлел и не начал глядеть на него как на мессию. Открыв рот, он сначала закашлялся, а потом стал глотать воздух огромными кусками. Виктору Анатольевичу оставалось лишь ошеломленно наблюдать происходящее. – Мальчик, тебе помочь, голубчик? – опомнился вдруг он, уже поднося руку к парню, чтобы его то ли похлопать по спине, то ли еще чего. Откровенно говоря, с такими ситуациями он никогда не сталкивался. Даже самые любопытные из его учеников, такие как Инк Сол и да-Господи-боже-ты-мой-как-же-его-зовут, обычно приходили в лучшем состоянии. – Блю, кажется, да? Тебе точно не нужна помощь? Инк принеси аптечку! Или Кловера попроси! – в комнате, его гостиной, сразу поднялся гам. Виктор Анатольевич покачал головой. – Нет-нет, не стоит, сир, – произнес мальчик, выравниваясь в спине и выравнивая тон лица. Выбившиеся из челки волосы он тут же пригладил. – Я в порядке. Правда. Но благодарю. – Ладненько… – сказал Виктор Анатольевич, все еще немного подозрительно поглядывая на паренька. Нет, все-таки будет постарше. Может пятнадцать?.. – Не надо аптечку! – прокричал он вновь, и в комнате все разом стихли. – Блю Скайс, верно? – осведомился мужчина. Было ему далеко за свои сорок и даже за свои пятьдесят. Лиловый свитер, связанный для него одной из студенток за то, что он не завалил ее на сдаче, сидел на нем как влитой и именовался им «его старческим смирением». Белесые седые волосы были завязаны в пучок, а на носу сидели маленькие очочки для чтения. На, самом деле, если так подумать, то все в его образе тихонько кряхтело о «старческом смирении», даже белые мохнатые тапочки. – Блу, – сказал Блю, все еще немного отдыхиваясь. Кажется, милок не рассчитал собственных способностей при задержке дыхания. Или же поднимался лестницей на шестой этаж. Вот только зачем?.. Может лифт снова не работает? А он ведь писал уже ТСЖ, а они все никак не починят… – Ты точно в порядке? – спрашивает Виктор Анатольевич в последний раз, чтоб уж точно убедиться. – Да-да-да, конечно, – щебечет мальчик в ответ, энергично кивая. Спиной он вытянулся, губы сжал в тонкую линию. Ну прям солдат, не иначе! – Что ж, голубчик, я – Виктор Анатольевич, – протянул Виктор Анатольевич ему руку. – Блу, – пожал руку Блю. – Хорошо. Ты у нас новенький, но, не переживай, мы – семья дружная, тебя примем, – улыбнулся ему мужчина в старческом смирении. Блю в ответ кивнул и нервно улыбнулся. – Наша сегодня тема – это отмена крепостного права и его последствия и эффекты, – начал Виктор Анатольевич, подталкивая несколько одеревеневшего мальчика к гостиной, похлопывая его по спине. Ох, и напоминает же он ему некоторых его ребят! Видно, новенький экземпляр в реестре любопытных. – Да, знаю, тема большая. Что-нибудь о ней знаешь? – Да, – произнес Блю. И тут же мотнул головой, – то есть, нет. Виктор Анатольевич. – Хорошо, – сказал мужчина задумчиво. – Тогда можешь просто посидеть пока, посмотреть, ладушки? – Да, конечно. Виктор Анатольевич, – все еще дерганный, мальчик, кажется, чуть сильней расслабился, когда они дошли до комнаты, а Виктор Анатольевич перестал похлопывать его по спине. – Не обязательно звать меня «Виктором Анатольевичем,» – улыбнулся он. – Можешь звать меня «Тори». Кличка еще с университета. В честь британской консервативной партии. – Хорошо, конечно, Виктор Анато- – оборвал себя Блю, – Тори. Сир. Виктор Анатольевич рассмеялся. Какой милый мальчишка! Он подтолкнул Блю в комнату, и на него тотчас же уставились восемь пар любопытных глаз. – Это Блю, – объявил профессор, обращаясь к своей благодарнейшей аудитории за все годы его жизни. Горящие или хотя бы интересующиеся историей подростки, приходившие по собственному желанию на его лекции – ну что может быть лучше? Аудитория дружно кивнула на объявление, не сводя глаз с новенького. – Блу, – пробубнил тот. – Он не подготовлен, но прошу любить и жаловать! – сказал Виктор Анатольевич. Аудитория кивнула во второй раз. Профессор окинул взглядом своих детей. Всех возрастов и полов, каждый из них казался ему небольшим цветочком жизни. Инк, один из самых разумных, но и самых забывчивых людей, что ему доводилось знать, сидящий в своем любимом углу, совсем не обращал внимание ни на него, ни на новенького. Должно быть, вновь летает в облаках. Виктор Анатольевич покачал головой. Что ж сделать, чтобы из этих его облаков вытащить? – И так, Блю. Мы часто работаем в парах, – начал он объяснять Блю, который, кажется, навострил уши, готовый впитывать в себя информацию. – Я думаю, тебе тоже стоит выбрать себе партнера. Не против, если я это сделаю за тебя? А то тут… – он показал в противоположную от Инка сторону, – …Нужен партнер одному парню. Думаю, вы сработаетесь. Блю было кивнул, но, поглядев туда, куда указывал Виктор Анатольевич, упал лицом. Все краски с него смыло, а сам он будто сжался, смотря в одну точку. Напоследок похлопав его по плечу, профессор обратился к человеку, сидящему в противоположном от Инка углу. – Я… Ох, Господи, опять забыл твое имя! – вздохнул он, разведя руками. Кажется, имя парня было легким, но старческий маразм все никак не позволял его запомнить. – Кросс, – произнес парень из своего темного угла хрипло и басом, несколько деревянно и безжизненно. – Мое имя Кросс. И все в порядке, Тори. – Вот тебе и новый партнер по работе, хорошо? – Конечно, – кивнул Кросс, все еще не проявляя должной для ребенка его лет гиперактивности. – Вот и чудненько! – хлопнул в ладоши Тори и, усевшись в любимое кресло, поправил на носу очки для чтения. – На чем мы остановились?