Мы с проверкой

…Он прижимает обветренные края объявления к столбу ладонями в своих стареньких, «бунтарских» перчатках без пальцев. Лет пять тому назад его одноклассники, насмотревшиеся на постеры с крутыми байкерами из боевиков, порвали бы за такие. Сейчас же они не стоят ни гроша и годны лишь для того, чтобы ладони не замерзли окончательно, посинев и бесчувственно повиснув. А покрасневшие и будто опухшие пальцы приходится поочередно прятать в карманах.   Ветер бьет по лицу и волосам, царапая светлые, сощуренные глаза. Шею, незакрытую забытым у Инка дома шарфом, ломит. Он кашляет себе в плечо и морщится. Объявление колышет во все стороны, и, кажется, оно вот-вот слетит. Таких хлипких бумажек вокруг десятки: расклеенные по столбам и стенам, с информацией о подработках, с тупыми шутками, с потерянными животными… Перед глазами разбегаются буквы и цифры – номера телефонов, почтовые адреса и адреса домашние. Он отметает одно объявление за другим. У него нет ни опыта, ни физической силы. Вокруг все мигает, и дальше он идет лишь по инерции.   Голова пульсирует. Он пару раз прикладывался затылком к холодным столбам. Боль не проходит. Но ее легко игнорировать: могло бы быть и хуже. Такова его мантра.   Небо омывают ранние, позднеосенние сумерки. Они, как океан, следуют за луной шлейфом, закрывающим переливчатое закатное небо. Он хмурится, поглядывая на него. Хмурится и бурчит и его желудок. В последний раз ел он еще рано утром. Потратился в каком-то богом забытом ларьке со скучающим продавцом, не выглядевшим сильно обрадованным внезапным покупателем, отвлекшим его от телефона. Хотел еще купить сигарет, но решил, что и без них проживет. В последнее время он стал курить гораздо меньше, все же Инк повлиял. Лучше так и продолжать, иначе вконец превратится в отца. Потому он, и так кусающий губы от нервов и боли, сразу отбегает от ларька и вгрызается в булку. Потом сразу же бредет к улицам, обвешанным объявлениями, как бедняк лохмотьями. Старается лишний раз не разглядывать исписанный мелками асфальт. Дети очень постарались. Очки дома с отцом, но мелковые записки юных гениев четки, как никогда. Формулы и уравнения, мельтешащие у него под ногами, не вызывают доверия. Они лишь «ухудшают его состояние». (Морщится.) В ушах визжит вечная стройка с соседнего закоулка.   (Зеленый, синий, красный – базовые цвета света, цвета цветных фонариков в кабинете физики. Если навести их все вместе, получится белый. В школе, после занятий, лет в шесть, он просится к учителю, и тот (вздыхая, но с улыбкой) рассказывает ему о цвете и призмах. О радуге. Но он по-прежнему видит только зеленый, синий, красный. На этот раз это нацарапанный мел на доске.)   – Э-гей, люди-и-и!..   Он резко оборачивается. Объявление под пальцами рвется. (Черт.) На улицу из-за угла вывалился какой-то белобрысый парень, одетый не по погоде. Хотя так только кажется. Все внимания приковывают ни листовки в его руках, ни меховая куртка, явно не дешевая, хотя, если приглядеться, и повидавшая жизнь, а черные очки, сидящие у парня на носу, из-за которых он то и дело напарывается на мелкие камешки под ногами и спотыкается на собственных кроссовках, как не старайся он смотреть себе под ноги.   – О! – произносит парень, заметив его. – Здрасьте!   Эррор замирает и напрягается. Парень, прохаживаясь вразвалочку, подходит ближе. На щеках у него поблескивает что-то черное, похожее на потекшую жирную тушь.   – У нас тут, это, кофейня открылась. Мы ищем рабочих и всякое, – он протягивает ему листовку. – Вот. Там все-все написано… И платим мы, – он делает заговорщицкую паузу, – очень много. О-о-очень.    Парень лыбится во все тридцать два. Идеальная, голливудская улыбка, прямиком из реклам зубной пасты. Но Эррор глядит не на зубы, а в черные линзы очков. Они плавают из стороны в сторону, очертания смазываются, а глаза, которые должны выглядывать из-за них, тоже кажутся черными. Быстро бросает взгляд на асфальт – из-за резкости накаляканных мнимых цифр болит голова. А парень перед ним все так же плывет… Морщится, понимая, насколько же ненадежный это тест на реальность. Не раздумывая ни секунды больше, он забирает у парня одну из листовок.   – Опыт, кстати, не нужен… – протягивает парень, вытягивая губы в трубочку. – Можете потом отдать знакомым, ну а я… – тот уже драматично отворачивается, чтобы пойти дальше, но Эррор его останавливает:   – А что, если я… – он хмурится. – Ваше… Предложение, – откашливается. Его грубый голос в уличном подобии тишины кажется громогласным. – Ваше предложение меня заинтересовало.   – О, чудненько! – говорит парень. – Пойдем… -те. Можно на ты?   Он кивает.   – Окей, тогда… – пауза. – Пардон, еще не запомнил точно место. Мы должны быть за пару поворотов. Пошли!   Ему остается лишь повиноваться. Белобрысый сразу же ускакивает на пару шагов вперед, к верху носом, с руками в стороны, хотя и постоянно оборачивается, будто боясь потерять так быстро найденного новехонького работничка.   (Он не подумал, что мало кому в голову может прийти идея открывать кофейню в подобном месте. Обшарпанные, грязные стены тянутся вокруг унылым хороводом. В нос бьет запах сырости и металлической ржавчины с редких машин. Дыхание становится неровным, возможно, он просто слишком быстро идет. Он заставляет себя дышать глубже. Не время паниковать.)   Парень впереди почти летит по улице. Дорога отдается шлепками кроссовок по мокрому асфальту.   (Чужой высокий хвост подскакивает при прыжках. А прыгает он как ходит. Сам бледный, похож на Инка. И волосы, кажется, тоже белые, как у художника. Эррор щурится. Этот паренек появился слишком вовремя, и об этом он тоже не подумал. Из-за темноты прочитать листовку не представляется возможным, сколько не щурься и ее не сжимай. Он прикусывает губу, и та отдается колкой болью.)   Парень впереди внезапно останавливается, и он в него чуть не влетает.   (Он не подумал о том, что большая зарплата никогда не бывает просто так.)   Он засовывает руку с листовкой в карман куртки, нервно теребя острые края бумаги из-под принтера, которыми легко порезаться. Белобрысый смотрит на темное здание перед собой – не разглядеть, как ни щурь глаза. Рот приоткрыт, губы свернулись в отвращении. От здания несет свежей древесиной и сладковатым запахом корицы. Лампочки внутри горят холодным светом, похожим на больничный. Рука сжимается в кармане.   (Не подумал.)   – Нам сюда, – произносит белобрысый раздраженно. Он юркает в здание, пиная стену перед тем, как исчезнуть в помещении.   (Он вообще ни о чем не думал.)   Он осторожно придерживает дверь, ныряя в здание. Свет слепит ему глаза, и он жмурится. Полной грудью вдыхает витающий в воздухе аромат, еще не испорченный улицей и ее жителями. Кофе, как ни странно, не пахнет от слова совсем…   Теплый воздух с размахом ударяет ему в лицо.   ***   …Киллер влетает в помещение, сдирает с себя куртку и кидает ее на ближайший стул. Уже было отворачивается, но резко поворачивает голову обратно и глядит на него во все глаза. Все стулья, с кожаными вставками-подушками, стоят красивыми полукругами вокруг стеклянных столиков с белыми скатертями. Они все аккуратненькие и чистенькие. У стены возвышается стойка, которая, судя по всему, сделана из красного дерева – Киллер точно не вспомнит, как оно выглядит, но у стойки и у стульев явно красноватый оттенок, да и дерево это, кажется, должно быть дорогим, (значится, престижным), – на ней ни трещинки, ни занозы. Перед ней табуретки, тоже обитые кожей. Он подбегает к ним, нагибается и скрупулезно ощупывает сидения, проверить – да, кожа или неплохой кож зам. Демон раздраженно выдыхает и оглядывается. Найтмера нигде не видно. Киллер прикусывает губу. Может, и хорошо, что на город уже опустились сумерки. Он, может, все равно не видит ни черта в очках, но теперь ему хоть точно не лицезреть то, во что босс превратил пошарпанное зданьице за считанные минуты, с таким-то изысканным вкусом.   Он с остервенением пинает стойку. Чтоб не зазнавалась. Шипит, потому что нога заболела, кажется, будет синяк.   Белоснежный потолок, будто вздувающийся, как шар, висит над головой так высоко, что Киллер пытается прикинуть, больше ли они внутри, чем снаружи, или это только кажется. Вообще-то, это не должно быть возможно физически, но если Найтмер может сотворить все это за считанные минуты, то и какие-то там физика и здравый смысл для него тоже не помеха. Киллер прислоняется к холодной стене, которая, в отличие от потолка, покрашена в черный. В комнате может и теплей, чем на улице, но все равно прохладно…   Эррор сзади щурится на лампочный свет. Хватается рукой за стол, чтобы случайно не споткнуться и не упасть. Киллер искоса поглядывает на него. Тот дрожит. Лишь чуть-чуть, но все же. И, если раньше он не носил очки из-за школьного имиджа, то теперь-то ему терять нечего, но этот идиот все равно оставляет их дома. Как бы не навернулся и не подох случаем.   Сквозь темно-коричневые линзы очков холодный свет кажется теплее. Но Киллер все равно ощущает его холод сквозь тонкие просветы между линзами и щеками. Он мог бы их как-то заделать, хотя бы из-за того, что сквозь них проглядываются черные белки его глаз. Но тогда бы и жижа, которая из глаз течет, оставалась бы под линзами и к ним бы прилипала, а портить вещи – не в его вкусе. Только если они чужие, и то ему жалко потраченных денег.   Лампочки стоит сменить на более теплые, думает он. Вот только займет это невесть сколько времени. Киллер, для профилактики, пинает еще и барный стул, с которого тотчас же спадает его же куртка.   На то чтобы лампочки сотворить, а их тут – Киллер пересчитывает, – двадцать четыре, уйдет часов двенадцать, по две лампочки на час. А потом еще и устанавливать их на какой-то шаткой лестнице, на что тоже уйдет часа два. Киллер с досады прикусывает губу и сразу же отпускает. (Не хватало еще понабраться от подопечного привычек.)  Подсовывай он Эррору… Да что угодно! чаще, – а, следственно, чаще и твори, – то и проблемы бы такой не было. Точнее, была бы, но вместо двух лампочек в час, он мог бы создать три, если не все шесть. Ну, зато раньше он мог создать вообще только одну, куда уж там до шести… Хоть где-то виден карьерный рост.   Творить, сотворять, – в основном, деньги и всякое по мелочи, – могут все обитатели что Ада, что Рая. Вот только ангелы, высоко задрав свои высокие высокомерные носы, смотрят на демонов с высоты своего роста, и предпочитают «творению» – колдовство, что, по сути, одно и то же. Называние создание материальных, людских вещей «творением» для ангелов кажется насмешкой над Создателем, в их случае Богом. В Аду Сатану, «отца всех демонов», как его иногда обзывают на листовках, развешанных по всему Аду, недолюбливают, а потому и понасмехаться над ним демоны не прочь. Наверное, оскорбительнее этого для Рая лишь людское мнение о том, что колдовство – от Дьявола. Никто не знает, кто пустил этот слух в массы. Обычно склоняются к тому, что сделал это кто-то из демонов. Скорее всего, для того, чтобы немного притормозить работу ангелов на Земле. Если хорошенько порыться в архивах, можно даже отыскать запись суда по делу о вмешательстве, который, правда, закончился ничем, в силу отсутствия весомых доказательств. «В любом случае, – как сказал судья на последнем заседании по теме, – на скамье подсудимых всегда остаются сами люди».   Но творить-то – это одно, а вот делать это хорошо – совсем другое дело. Низы силовой цепи, те, что даже ниже Киллера, ради одной лампочки водят хороводы, объединяют силы, сосредотачивают всю свою мощь на самых кончиках пальцев и… создают одну лампочку по несколько часов. Но, чем выше рангом, тем легче становится творить. У некоторых к этому также есть и талант, и призвание, и должное образование. А есть и такие, которых сколько не учи, они все равно творят через одно место, и потом убиваются, что не могут даже лампочки поменять за меньше, чем десять часов. Не будем указывать ни на кого пальцем.   Из-за барной стойки вдруг выдыхает кусачим мятным воздухом. Киллер морщит нос. Что-то скрипнуло, что-то булькнуло, что-то хлопнулось об стол. Свист чайника обрывается до того, как он успел дойти до пика, а на барную стойку падает пара жгучих капель рядом с пальцами Киллера, которыми он, сам того не замечая, барабанит уже несколько минут. Найтмер, возвышающийся рядом с ним, – хотя едва ли можно выразиться так о ком-то, кто Вас несильно-то и выше, и то, только из-за каблуков, даже если и от одного взгляда этого кого-то Вам понятно, кто здесь грязь и под чьими ногами, ну или кто кому будет ломать шейные позвонки. Он молча наблюдает за Эррором. Тот продолжает щурится и кусать губы, тщетно оглядываясь по сторонам и смотря в потолок. Киллеру даже сквозь очки видны ямки с кровавой корочкой. (Они ему не видны, конечно, он не увидел бы их и без очков, но не всегда, чтобы о чем-то знать, надо это видеть).   Найтмер холодно улыбается, наливая в пышущую мятой кружку кипяток. Запах похож на иней, затвердевающий в носу, и Киллеру очень хочется его счихнуть.    Демон искоса поглядывает на босса. А вот Найтмер, когда дело доходит до колдовства, судя по всему, настоящий профи. Высший демон, т.д., т.п. – это-то конечно, но и виден явный талант. Не Киллеру судить о талантах, он талантливых за свое недолгое существование не встречал, но он прекрасно помнит данное помещение минут этак тридцать назад. Оно было… иным. И чуточку уютным. Не сказать, чтоб шибко красивым или чистым, с вялым ангельским запахом и запахом пива, въевшимся в стены, но уютным. (Возможно, он немного предвзят. Все же, демонам нравится проводить время в барах. По крайней мере большинству.) Все было деревянное. И лампочки были теплые (теплые!!!). Никакой вам мяты, источник которой, кажется, за дверью за барной стойкой – в подсобке. Ни новехонького, скорее всего жутко скользкого паркета, ни чистых стен с картинами, которые он заметил лишь сейчас. И все это за считанные минуты.   Поживши среди людей хотя бы с год, легко перенять их идеалы и обычаи, и, даже если это несвойственно Аду, Киллер проникается к Найтмеру неким уважением. И завистью в том числе, хотя это, скорее, влияние Адского этикета, нежели инстинкт…   ***   …Руки Эррора окоченели. Он даже и не понимал, насколько замерз, пока не зашел в кофейню, хотя и здесь не шибко тепло. Морщится. Пальцы горят огнем, особенно когда касаются холодной барной стойки. Переводит взгляд на белобрысого: тот уже скинул куртку и недовольно кривит губы, поглядывая себе за спину, глядя на кого-то. Дымящая чашка в бирюзовых пальцах – видимо, перчатки, – обширные поля высокой шляпы, прямая спина, вздернутый подбородок. (Он пытается незаметно наклониться вперед, чтобы лучше его рассмотреть. Замечает, что глаза устремлены в одну точку, и эта точка – он.) Глаза, выглядывающие из-под полей и черных кудрей, ярко зеленые, ножиком препарирующие его лицо, словно по учебнику френологии. На круглом лице они кажутся гигантскими. Детскими. С миниатюрным носом дитятки-куколки.   Эррор щурится. Губа начинает кровоточить – он слизывает капельки крови языком.   – Здравствуй, – голос у человека в цилиндре хриплый, жесткий. Он выходит из-за стойки, отложив чашку. Трость показывается первой, ударяя по полу. Набалдашник похож на осьминога. Лишь только щупальца у него острее: они двоятся в глазах, и все равно отбрасывают резкие, треугольные глубокие тени. Каждый его шаг отдается тяжелым, характерным стуком и еле заметным шарканьем сапог о паркет. Несмотря на прямую спину и высокомерный взгляд, перед ним старик. Старик с бледным, детским лицом.   – Приятно познакомиться, – старик протягивает руку, – Мистер Мэйр.   Мистер Мэйр улыбается, когда Эррор пожимает чужую ладонь. Бархат щекочет пальцы.   – И Вы?.. – поднимает он бровь.   – Что?   – Ваше имя, – глаза сверкают под полузакрытыми веками.   – Эррор, – произносит он напряженно. Скулы сводит. Головная боль усиливается и, словно камень, тянет его вниз. Мистер Мэйр продолжает свое занятие любительского кружка по френологии, разглядывая его череп со всех сторон, не разжимая его ладони. Глаза его слишком яркие, чтобы быть правдой, но слишком нечеткие, чтобы быть игрой обостренной болезни. Смотреть на них больно. Но если отвернуться, они последуют за взглядом фантомными слепящими пятнами.   (Из-за спины мистера Мэйра вырываются щупальца. Они будто вырезаны из плотной черной бумаги: с острыми, ровными краями. Протянешь руку – порежешься.)   (Дыхание выбивает из легких. Он смотрит только на лицо. Только в глаза. Старается ни о чем не думать. Хочется стонать.)   – Прекрасно, – кивает мистер Мэйр. – Есть ли Вам восемнадцать?   – Нет, – прикусывает щеку. (Губы болят.) Ему хочется зажмуриться. Голова больше не пульсирует – кажется, что кто-то раз за разом ударяет его по лицу, бьет по опухшим векам и горящему лбу.   – Понятно, – мистер Мэйр снова кивает. – Опекуна с собой нет, правильно ли я понимаю?   – Нет.   – Досадно… Но, думаю, мы можем прийти к соглашению тем не менее, – Мистер Мэйр улыбается. – Я, как видите, хозяин данного заведения.   Он наконец-то отпускает его ладонь, взмахивает руками, обводя ими границы своих владений.   – Досталось оно мне совсем недавно, и я нуждаюсь в людях…   – И что, ремонт уже успели сделать? – вырывается из Эррора, неожиданное для него самого и тихое. Но более громкое, чем хотелось бы. Он на секунду замирает… – Извините, продолжайте.   Мистер Мэйр раздраженно выдыхает, все так же скованный в улыбке.   – Заведение досталось от моего достопочтенного дядюшки, который, к моему глубочайшему сожалению, скончался, – произносит мистер Мэйр чуть ли не скороговоркой.   – Извините. Мои соболезнования, – бормочет Эррор в ответ.   – Не стоит, – улыбка старика становится шире, из-за чего показываются клыки. Белобрысый парень за его спиной хихикает…   ***   …Отжали. Бедный достопочтенный дядюшка, в меру полноватый и со в меру кустистыми бровями, прикрывающими добрые карие глаза, пропахший пивом, как, собственно, и его бар, и каким-то ангелом, кому он, скорее всего, приходится подопечным, и который, судя по всему, ни дня в жизни не прогулял, а если и прогулял, то явно занимался чем-то праведным, встретил их улыбкой и скидками. Судя по звенящей в заведении тишине, сильной популярностью место не пользовалось. Манеры у мужичка, несмотря на среду обитания и здешний «выговор», на который Найтмер хрустел зубами и пальцами, с силой впивающимися в набалдашник трости, были приемлемыми, если и не вежливыми. Он с радостью и со смаком провел их по месту, показывая каждый закуток, любовно похлопывая по потертым и грязным столикам, по-ребячески радуясь чужому интересу. Теперь он, скорее всего, шляется где-то по улицам, не веря своему счастью. Никакой ангел, размахивающий Небесным УК и взывающий к справедливости, так и не появился. Даже когда Найтмер, угрожая хозяину налоговой с каменным лицом, не переписал место на себя. Киллер без понятия, откуда босс узнал о проблемах с налогами у данного субъекта. Честно говоря, судя по первичной реакции мужчины, он и сам-то ни о каких таких проблемах не догадывался.   – Вы, как я понимаю, получили нашу брошюру?..   «Листовку,» – мысленно поправляет Киллер.   – …Ознакомились ли Вы с данной там информацией? – интересуется Найтмер. Эррор виновато качает головой, поджимая губы. Ну хоть их не грызет.   – Я готов к любым условиям, – произносит он. Киллер хмыкает. Опасно такое говорить. Удачи.   Эррор напряженно впирает взгляд в Найтмера. Он сутулится сильнее обычного. Плечи выпирают вперед и вниз, утягивая за собой шею с головой, словно парень пытается выглядеть ниже, скрючиваясь в вопросительный знак. Губы сжаты тонкой линией. С лица утекла вся кровь, а потому оно кажется серым. Киллер сильнее вжимается в барную стойку, закидывая ногу на ногу и наблюдая. Только попкорна не хватает. А лучше – молочного коктейля.   – Это похвально, – кивает Найтмер, – Но, быть может, Вы все же ознакомитесь с положением дел? Хотя бы с часами работы. Время – деньги, и мне бы не хотелось тратить ни Ваше время, ни свое.   – Да, конечно, прошу прощения.   Эррор выуживает листовку из кармана. Киллер старается на нее не глядеть, иначе он начнет бесконтрольно хихикать. Сварганил он ее сам, минут, этак, за пять, в первой попавшейся програмке, а потому дизайнерским гением она не блещет: вся информация навалена в кучу, картинки, прямиком с первой страницы гугла, криво налепленны, а шрифт так вообще комик санс... Его подопечный пробегается по ней глазами, останавливаясь больше, чем на секунду, лишь пару раз. Про себя Киллер считает: раз – ненадобность опыта (что, при работе бариста, несколько оскорбительно, так как ни одна уважающая себя кофейня не позволит себе нанять не пойми кого, уж Киллер-то об этом знает не понаслышке); два – часы работы (выверенные так, чтобы точно совпадать с окончанием уроков новенького работника, давая ему небольшую фору); и три – оплата, посменная (которую тоже, конечно же, должен был высчитывать Киллер, потому что не барское это дело – деньги считать, так еще и считать с расчетом на то, что Эррор купит определенные таблетки и никакие другие). Подопечный хмурится, вчитываясь в графу с зарплатой. Рот приоткрыт, глаза, хотя лишь и на долю секунды, но пораженно распахиваются.   – Здесь, случаем, нет ошибки? – спрашивает он, поднимая взгляд на Найтмера. Тот, с улыбкой, которая, по мнению Киллера, кажется скорее пренебрежительной, нежели искренней, кивает. – Вы уверены? Вы даже не по…   – Я полностью в этом уверен, – обрывает его Найтмер. – Так что же?   – Я…   – Согласны? – Найтмер протягивает ему руку.   ***   …Он мнется. Мистер Мэйр вперяется в него взглядом, проглядывающимся сквозь тень от шляпы. Его собственные глаза скачут с чужого лица на листовку и обратно. Число на листовке… Невероятное. Он быстро высчитывает в голове – ему хватит месяца, чтобы покрыть всю сумму. На любых других подработках ему бы понадобились месяцы, и он не уверен, есть ли у него на это время.   В зале тихо. Только собственное дыхание. И редкие постукивания по барной стойке из-за спины.   Горящие зеленые глаза сжигают его голубые. Иногда они кажутся четче, чем должны, но тут же двоятся и дергаются, словно зеленый огонь. Быть может, это просто мираж – должны же зрачки двигаться, менять траекторию с каждым взмахом ресниц. Вот только мистер Мэйр не моргает. И глаза его не дергаются, будто он давно мертв. И бледная кожа, нашитая по скальпу на размер чуть меньше, чем в самый раз, под глазами тоже отливает зеленым. Инк называет это рефлексом.    (Щупальца за чужой спиной скучающе покачиваются. Эррор сжимает зубы. Чем дольше он смотрит, тем невыносимей становится головная боль, перетекающая в шею и руки. В голову лезет давнишнее воспоминание.)   «Все, что ты видишь – иллюзии, да. Но они созданы твоим подсознанием, деталями, которые ты замечаешь, но которым не придаешь значения. Меня вот ты считаешь кислым, и потому я пахну для тебя кисло, понимаешь? Перед тем, как ты меня перебьешь, да, то, что ты видишь не самые лестные вещи о других людях, и вправду может быть лишь игрой воображения, переплетенной с подсознательной тревогой. Именно поэтому, Эррор, тебе нужно научиться доверять людям, или ты начнешь видеть монстром даже собственную мать.»   (Глаза прыгают на наконечник чужой трости. Это и должен быть ответ, катализатор. И тревога с головной болью. На них нельзя отвлекаться.)   Мысли путаются. Ему нужны таблетки.   – Согласен, – произносит он, пожимая чужую руку, и старик перед ним будто зажигается.   ***   …Челку задувает Киллеру на очки, и он морщится. Ушам холодно и немного больно: в тишине ветер воет невыносимо громко. Найтмер хищно (и самодовольно) скалится, высвобождая ладонь, как только сделка «официально» завершена, чем и вызван внезапный сквозняк. Волосы босса тоже немного уносит назад, на глаза. Сделка сама по себе веса не имеет, все равно важна бюрократия, но это не мешает старшему (древнему) поколению добавлять флер драматичности.   – В таком случае, – Найтмер «щелкает» пальцами, и, хотя звука из-за перчаток нет, к нему пододвигается стул. Сам по себе. За Эррором такой же. Киллер закатывает глаза. – Могу я попросить Ваш паспорт?   ***   …Он падает на стул и ударяется спиной. Мистер Мэйр сбил его с ног тростью. Он даже и не заметил, как стул появился. Хотя то же он может сказать и о стуле хозяина заведения – и, кажется, будущего работодателя. Тот сидит, запрокинув нога на ногу, откинувшись на спинку. Обе руки лежат на осьминожьем набалдашнике трости. Эррор опускает взгляд на колени, давая глазам расслабиться. Его немного мутит, но пока что терпимо.   (Щупальца все время покачиваются, как водоросли в воде. От них несет тиной и моторным маслом, как от главной реки города. Хочется прикрыть нос, хотя он прекрасно знает, что это так не работает.)   («Принятие проблемы – первый шаг к излечению.»)   – Паспорт, – произносит Эррор напряженно. – Конечно, паспорт… – он сглатывает.   – Да, паспорт.   – Могу я… – он запинается.   – Нет паспорта с собой? – произносит мистер Мэйр со вздохом. – Ну и дети пошли: ни опекуна, ни паспорта…   – Ну хоть голову не забыл, – раздается ехидное из-за спины.   – А тебя я попрошу помолчать, – хозяин бросает на это ехидное нечто раздраженный взгляд. Он хмурится. Точно, работник, который его сюда привел. Он совсем о нем забыл… Должно быть, головная боль.   – Паспорт можно принести позже. В понедельник, как только приступите к работе. Но больше отсрочек я Вам не позволю.   Он кивает. Да, конечно. Он не забудет.   – Прекрасно. Но сейчас нам все же понадобится Ваша подпись. И поднимите же уже взгляд, пожалуйста. Иначе складывается ощущение, что я Вас отчитываю, как провинившегося школьника!   Он покорно поднимает взгляд. Теперь это больше похоже на одну из «отчиток», на которых он теперь частый гость: он не боится поднять взгляд на директора и, тем более, заглянуть ему в глаза.   (Щупальца недовольно швыряет из стороны в сторону, как кошачий хвост, только он останавливает на них свой взгляд. Его бросает в холодный пот, лоб горит. Стоило остаться у Инка дома. У него, кажется, жар.)   Мистер Мэйр протягивает ему поди пойми откуда взявшийся контракт: плотная желтоватого цвета бумага («кремового, Эррор. Это кремовый, не желтый.»), тонкие изящные буквы, мелкий, нечитаемый без очков текст. Мистер Мэйр медленно постукивает пальцем по пустой строке в самом низу.   – Подпись поставьте здесь.   Ручка появляется в ладони сама по себе. Он было таращится на нее, вывернув шею, отчего та громко щелкает, спину и затылок пронзает болью, но, кажется, ему пора бы уже перестать удивляться.   Перед ним сидит чокнутый меценат с детским лицом, щупальцами, горящими глазами и, скорее всего, гигантским наследством от некого «дядюшки», которого он, быть может, сам и пустил на мясо – его это уже не удивит, – а сам он держит в руках его контракт с ручкой, еще не успевшей протечь ему на ладони, наготове, а челка, попавшая ему в глаза, заставляет их слезиться, из-за чего он тем более не может прочесть условия, на которые сам же сейчас и подписывается. И ведь он подпишет. Сейчас он колеблется лишь инстинктивно. На самом деле, этот контракт он подписал, как только вошел. Он осознает это только сейчас, сквозь разрывающую головную боль. Он чувствует, как первые слезы текут по щекам, и молится, чтоб они не попали на бумагу. Ручка скользит по бумаге, пока он рисует свою неровную, путаную подпись. Меценат пристально наблюдает, он в этом уверен, хотя и не может знать точно. Он застывает, тщетно вглядываясь в буквы, придерживая ручку в миллиметрах от бумаги. Остался последний штрих, и контракт будет подписан. Он не спешит его добавлять – вдруг еще загорится. Он поднимает глаза на мистера Мэйра, настолько, насколько позволяет прилипшая к ним челка. Меценат, считай уже работодатель, сидит неподвижно, каждый мускул лица напряжен. Он почти угадал: глаза-огоньки глядят не на него, но на самый кончик ручки. Он будто выжидает, как доносчик – как только ты подтвердишь, что сделал что-то нелегальное, сразу выхватит все доказательства и побежит. Так, что ни в жизни не догонишь, хотя он и неплохо бегает.   Он переводит взгляд ему за спину. Раньше такие иллюзии держались недолго, лишь пару мгновений. Он знает, что попросить чужих денег еще раз у него не хватит гордости. Один раз он уже попробовал и ни к чему это не привело. Он не должен верить в знаки, но иногда не верить очень сложно, особенно когда интуиция берет верх: с тоской вдруг понимает, что денег ни у кого он взять просто не сможет. Это его единственный путь.   Скрепя сердце последними скобами, он делает финальный штрих и отводит ручку от бумаги.   . . .   Из-за спины доносится быстрый, взволнованный стук. Мистер Мэйр, забирая контракт, встает со стула, распрямляется, отряхивая невидимую грязь с одежды, и, с тонкой улыбкой, рассматривает чужую подпись, проводя по ней пальцем. Он резко поднимает голову и смотрит ему прямо в глаза.   – Вы официально приняты, мистер Войс. Мои поздравления.   Эррор равнодушно кивает. Глядит на свои руки: не зажглись, хорошо. Остается лишь надеяться, что он не пожалеет.   ***   …Киллер подавляет в себе желание поаплодировать. Медленно и иронично. Найтмер, все еще держащий в руках подписанный контракт, ухмыляется и подходит к барной стойке, постукивая по полу тростью. Эррор, откинувшийся на спинку стула, рассматривающий свои пальцы, на которые, кажется, неведомым образом протекли чернила, громко выдыхает, то ли мелко кивая, то ли мелко трясясь.   За окном начинает моросить. Эррор резко поднимает голову, когда по окну начинает бить сильнее.   – Черт, – бормочет он, прикусывая губу и вздрагивая. Найтмер громко и тяжело вздыхает, будто вся его жизнь была только что бескомпромиссно уничтожена. Киллер подавляет в себе порыв хихикнуть. А то босс тогда вздохнет так, что жизнь Киллера тоже будет уничтожена. Еще более бескомпромиссно.   – Можешь переждать дождь здесь. Иди пока познакомься со своим коллегой, – предлагает из-за стойки Найтмер, подцепляя пальцами кружку с уже подостывшим чаем и отпивая.   Эррор резко оборачивается. Так, что кажется, что спина вот-вот свернется лентой Мебиуса. Киллер лыбится, прищурив глаза.   – Здрас-с-сте, – протягивает он сквозь зубы, оттолкнувшись от барной стойки. – Снова.   Эррор кивает…   – Привет, – говорит он после небольшой паузы. Он осторожно указывает на свои щеки. – У тебя тут…   Черт. Улыбка, теперь нервная, становится шире. Шире настолько, что губы начинают болеть. «Э-э-э,» – единственное, что Киллер может из себя выдавить. Слизь из глаз вместо того, чтобы поиметь совесть, начинает течь с двойной силой. Киллеру точно придется отдирать ее от очков позже.   – Это дресскод! – восклицает он первое, что приходит в его (дурную) голову.   – Дресскод? – Эррор смотрит на него со скепсисом.   – Ага! Тебя мы тоже так… – говорит Киллер уверенно. Эррор хмурится и, честно говоря, выглядит напугано. Один-один. Найтмер может постучать своей тростью себе по голове, Киллер тоже не промах пугать.   – А Вы?.. – спрашивает парень у «мистера Эм». «Эм» для «Мэйр».     Найтмер с выражением лица человека, которого загнали в угол деревенские ребята и теперь требуют ответить на вопрос, откуда берутся дети, холодно бросает взгляд сначала на Эррора, а потом и на Киллера. Чужую улыбку «мистер Эм» встречает лишь на секунду дрогнувшими в отвращении мускулами. Ничего, он еще превратит это в настоящий нервный тик.   – Я не предаюсь такому ребячеству, – отвечает Найтмер, отворачиваясь, уходя в комнату за барной стойкой. Эррор понимающе кивает.   – Меня, кстати, Эррор зовут, – протягивает Киллеру руку его же подопечный. Киллер хмыкает.   – А я… – имя-имя-имя. Он так никогда и не придумал себе человеческого имени, даже когда пытался устроиться на работу. Чаще всего говорил, что мать не очень любила его в детстве. – Алекс. Но друзья зовут меня Киллером, – он пытается звучать пафосно, будто друзья зовут его не киллером, а философом.   – …Понятно, – неуверенно глядит на него Эррор. Киллер яростно кивает. – Приятно познакомиться.   – Очень.   Оба они безмолвно оглядывают друг друга. Эррор все так же щурится, пряча руки в карманах старенькой куртки, пытаясь разглядеть на Киллере хоть что-то. Киллер мысленно цокает.   – Тебе б очки.   – А?.. – переспрашивает Эррор сконфужено.   – Очки, говорю. Ты ж ни хера не видишь.   – С чего ты взял, – напряженно произносит Эррор. Киллер вздыхает (но только мысленно).   – Это даже слепому понятно.   Эррор отворачивается, спиной прислоняется к барной стойке. Киллер лишь пожимает плечами.   – Босс! – разворачивается он на сто восемьдесят. – У нас же уже есть кофемашина?   Найтмер, только вышедший с еще одной кружкой мятного чая, (таким темпом кофейня будет пахнуть мятой, а не кофе, – морщится Киллер), уничтожающе зыркает на него. Киллер сморщивается и скукоживается, стараясь показаться меньше (но только для вида). (В душе он и бровь вскидывает, и плюет боссу в лицо, и место превращает в самую успешную кофейню в городе (не без коррупции, конечно…)).    – Есть, – отвечает Найтмер и машет рукой в сторону большой картонной коробки.   «Да ладно вам, блять» бормочет Киллер себе под нос и, подпрыгивая на каждом шагу, подлетает к пока что запакованному аппарату. Опять царь оставляет всю грязную работу черни.   Найтмер за спиной хмыкает и громко (и отвратительно) хлюпает чаем, пока Эррор неуверенно глядит между ними.   ***   Дождь громко барабанит по окнам.   Киллер сидит на барной стойке, в руках он сжимает еще теплую кружку кофе. Стаканчиков он не нашел. Главное не забыть: теперь в его обязанности входит не только сотворение лампочек, но и картонных стаканчиков. Он быстро что-то печатает и откладывает телефон обратно.   (Заметки: закрепленные: сегодня, 19:05: СТАКАНЧИКИ!!!!!!!!)   Эррор сидит рядом на одном из барных табуретов, облокотившись на стойку, тоже пьет кофе и смотрит в окно. Латте, так еще и с доп. молоком, и все равно он морщится от горечи при каждом глотке.   – Ты кофе хоть любишь? – спрашивает Киллер. Эррор лишь пожимает плечами. Он безнадежен!   – Как думаешь, дождь скоро кончится?   Киллер передергивает плечами.   – Хз. Может, тебе чая сделать? – Эррор мотает головой, отпивая чуточку кофе. Морщится. Кашляет. – Ты уверен? – и тут Киллера настигает горькое (как робуста) осознание, – Или ты хочешь сказать, что я просто так плохо кофе варю? – глядит он на подопечного распахнутыми, как форточки, правда, скрытыми очками, глазами, рукой схватившись за сердце.   – У меня просто губы болят, не обращай внимания, – произносит Эррор, хмурясь и вздыхая.   А. Да. Точно. Ну пиздец.   «Вот именно поэтому я их и не грызу,» – бормочет Киллер себе под нос перед тем, как, опрокинув кружку, допить весь свой капучино (с двумя ложками сахара) разом. Эррор согласно хмыкает.   В комнате повисает тишина. Киллер было пытается от нее отмахнуться и, вслушиваясь в дробь по окнам, кидает нервные взгляды на подопечного. Потом начинает барабанить пальцами по стойке, мотая ногами, так, что кроссовки почти касаются стойки. Хорошо, что босс испарился где-то не здесь. Занимается документацией для Ада, заканчивает отчеты, от которых его оторвал Киллер со своей ангельской проблемой. Он бы такого поведения не одобрил.   В конец настрадавшись (ну не любит он тишину, и что теперь?!), Киллер, глубоко вздохнув, наклоняется к Эррору.   – И как тебе кофе с кровью?   – Вполне себе, – тихо прыскает Эррор.   – Вот и хорошо… – произносит Киллер серьезно.   – А ты как сюда вообще попал?   – А, ну так я, это… Племянник его, нерадивый, – произносит Киллер серьезно. – Блудный сын, все дела.   – Понятно, – кивает Эррор с тоскливой улыбкой. И морщится. Не опять, а снова.   – Что на этот раз?   – А?   – Ты снова морщишься. На этот раз даже без моего волшебного варева.   – Все нормально, – брови Киллера улетают куда-то в стратосферу, потому что их, судя по всему, видно над очками. Эррор вздыхает. – Голова болит, – говорит он, потирая висок. – Сейчас уже лучше.   – А. Понятно. Таблеток нет, если что.   – Мне не нужно.   – Конечно, – хмыкает Киллер. Эррор сжимается, хмурясь, но больше ничего не произносит.   Больше демон не пытается начать дискуссий. Или просто болтовни. Просто сидит и болтает ногами, иногда соскакивая с барной стойки и подбегая к окнам, проверить, не закончился ли дождь.   ***   – И что Вы будете делать, когда он про нас позабудет? – протягивает Киллер, смотря на чужую удаляющуюся спину. Дождь все так же глухо барабанит по стеклу, но Киллер этого больше не замечает. На часах восемь вечера. Эррор решил не дожидаться, а пойти так, даже без зонта.   – С чего ты взял, что он обо мне забудет? – отвечает вопросом на вопрос Найтмер, смотря вниз, на какой-то лист, измазанный красными чернилами правок. И хищно улыбается.   Ах да. Как же Киллер мог забыть. Высшим демонам правила же не писаны.   К сожалению, сплюнуть на пол ему нельзя, а пинать вещи с досады уже приелось.