Ремесло

Собрание работников посмертно-перевозочного департамента подходило к концу. Это были самые бездарно потраченные полтора часа в нежизни Харона. Статистика за квартал, представление двух новых менеджеров-гулей из Эмиратов… Новости, однако, порадовали: было объявлено о прекращении эксперимента по внедрению новых средств контроля (колец на основе энергии Хаоса) из-за неоднократных случаев недопустимого обращения с ними со стороны перевозчиков. В частности, — выступавший Аргус сделал красивую паузу и моргнул полусотней глаз, подмигивая Харону, — было зафиксировано использование колец как секс-игрушек (четырнадцать эпизодов), для заваривания на рабочем месте быстрой лапши и кипячения чая (восемь), прогревания радикулита (два) и дефибрилляции сердца (один эпизод). У Харона пересохло во рту, и он с усилием сглотнул. Теперь Аргус смотрел на него прямо, всей своей сотней янтарно-оранжевых глаз (пара десятков коньюктивитно слезились от долгого сидения за монитором), будто это Харон один был виноват во всех эпизодах. Наверно, надо было что-то сказать, оправдаться, но вдруг Харон решил: а и пусть. Пусть думают себе что хотят. Он будет молчать. Он-то лапши не заваривал… Харон и держался бы гораздо прямей и независимей, но в кармане щекотно копошился пасюк, питомец младшего, который бегал повсюду и с утра забрался в плащ-униформу. Харон обнаружил его уже на работе, услышав из капюшона отчаянный писк. Хотел было, в нарушение дисциплины, вернуться домой, но их всех резко выдернули телепортом на обязательный сбор, и пришлось так и сидеть с глупым крысенышем, который прополз вдоль спины и застрял, кажется, в подкладке в дырявом левом кармане. Аргус еще подождал — и со свистом выпустив из ротовой щели опаляющий вздох, перешел к следующей теме собрания. Крысолов. По толпе перевозчиков прошел встревоженный ропот. Пасюк в кармане тоже испуганно пискнул. Крысолов. Харон уже встречался с ним. Неужели опять… Аргус скучающим тоном зачитал для тех, кто пока был не в курсе: этериальная сущность четвертого уровня, низкоразвитая, относится к типу сосальщиков (в толпе кто-то прыснул, кажется, молодой стажер-полуоборотень). В последние пять-восемь лет по земному исчислению шел взрывной рост эгрегора за счет поглощения душ людей, умерших специфическим образом, что позволяет сравнить Крысолова с Чумой, Черной Оспой и Гриппом-испанкой (на экране за спиной Аргуса возникли образы двух скелетов в белых саванах и одного — в мексиканском карнавальном наряде). Прогнозируется дальнейшее усиление в ближайшие год-полтора с последующим спадом… Харон едва слышал всё это за шумом крови в ушах. Он помнил первого Крысолова — возможно, как раз настоящего, давшего имя этому новому фантому. Мужчина с сухим злым лицом, в остроконечной шляпе с алым перышком и с флейтой за охотничьей перевязью, он подвел к пристани сразу три десятка детей — искалеченных, раздутых от утопления малюток лет от двух до семи. Кто-то ковылял на вывернутых в обратную сторону ступнях, кто-то мычал зарощенным ртом… Харон никогда — ни до, ни потом — не видел такой степени искажения. Крысолов хвастливо сказал, что просто сделал этих детей похожими на их родителей. Перевезя всех в два приема, Харон до конца дня был как будто в бреду, а вернувшись домой, молча поплакал под шум воды в ванной, и собрав своих, тогда еще трех, детей, взял с них клятву, что они никогда, никогда не пойдут за звуками флейты, сколь бы чудесными те ни казались. Ну, и заплатил дератизатору из санитарной службы их ЖК, а то давно пора было. Из этих воспоминаний его вырвал резкий голос Аргуса: — Информация понятна? Все согласно загудели. — Тогда собрание окончено. Приступайте к своим рабочим обязанностям. Заскрипели стулья, толпа потянулась к дверям. На обратный телепорт руководство не расщедрилось, и пришлось идти к реке своими ногами. По пути Харон как раз сумел расспросить у коллеги, тоже Харона, что там важное сказали в конце. Тот поморщился, дескать, да всё про Крысолова этого, типа, он души ворует, ну, как бы закатки себе делает, поэтому надо быть готовым отбивать пассажира, чтобы рейтинг не падал. А так ничё, как обычно мандёж. Харону стало немного понятней, почему отменили средства контроля скорости, и даже как-то смешно. Он поблагодарил коллегу, и они разошлись каждый к своей лодке — чтобы, ступив в них, исчезнуть друг для друга. Пасюк радостно пищал в бороде. Кажется, он нашел там потерянную в завтрак фисташку.

***

— Привет. — Ми… Мишка? — Харон сощурился и нервно сжал весло. — Миша Горшок? — Он самый, — улыбнулся тот невесело и стер тыльной стороной кисти кровь с исцарапанной щеки. В кожаных штанах — на этот раз по размеру, смуглый, жилистый и гибкий… Харон невольно залюбовался, но тут же мотнул головой и подал Мишке руку, помогая залезть в лодку. Хватка у того, несмотря на худобу, была крепкая, какая-то медвежья. — Денег нет, это… Можно? — он протянул Харону серебряный прямоугольник фольги. — А что это? — не понял Харон. — Да вот, чек... образовался. Харон молчал. Он знал только те чеки, которые были в сети супермаркетов «Шестерочка». — …Я же на самом деле, чтоб Фиса не того. Скры-сил! — развеселился Горшок. — А. Ну давай, — Харон взял чек и сунул во внутреннее отделение кошеля, отдельно от разномастных монет. Он специально вел лодку как можно медленней, ожидая всегдашнего — вдруг обнаружится, что это ошибка, и Мишка на самом деле жив… Но ничего не происходило. Горшок сидел на дне лодки спиной по ходу движения, обхватив колени руками, и несильно раскачивался. — А что на этот раз? — тихо спросил Харон. — Да передоз опять, — Горшок дернул худым плечом и сдул с лица длинную прядь. — Тьфу! А это, — он потыкал пальцем с грязным ногтем в истерзанную щеку, — Фиса меня украсила. За то, что у неё в заначке взял. Должно быть, на лице Харона отразилось крайнее неодобрение, потому что Горшок сразу принялся защищать таинственную Фису: — Да она хорошая, на самом деле, просто такая… ну, огонек, понимаешь? Особенная. — Ты её любишь? — спросил Харон ещё тише. — Конечно, люблю, ё-моё! — крикнул Горшок и подскочил на дне лодки. — Тогда давай подождём, — предложил Харон, прекращая грести. — Да чего ждать, ёпт, — почему-то испугался Горшок. — Ты… давай, не отвлекайся! Харон вытащил из широкого воротника плаща пасюка и протянул Горшку. — О, крыс, — обрадовался Мишка. — Хвост какой… Можно, да? — он недоверчиво сверкнул глазами, графитно-черными из-за расширенных зрачков. Харон кивнул и опустился на скамью.

***

Они дрейфовали среди оранжево-золотой пустоты уже с четверть часа. Горшок говорил глухо, глядя на квадратные носы своих кожаных ботинок: — …А может, так будет и лучше. Переломается без меня, найдет себе нормального. Типа Андрюхи. Бля-я, Андрюха… — Он уронил лохматую голову в колени и закрыл макушку руками в прозелени синяков. Пасюк, сидевший на его плече, едва удержал равновесие и испуганно пискнул. Харон не знал, что сказать, поэтому просто слушал. — Ты понимаешь, — продолжил Горшок, — мы хотели как Сид Вишенс и Нэнси, как… я не знаю там, Бонни и Клайд. Как Лёлик и Болек, — он усмехнулся, вскинув лицо. — Чтоб легендарно. Двадцать шесть это ж много на самом деле… — Я так не думаю, — Харон покачал головой. — Ну ты вообще дед древний! — засмеялся Горшок, и Харон увидел, что зубов с прошлого раза у него поубавилось вдвое, остались только коренные. — Тебе вот сколько лет? Харон не знал. Он просто… был уже очень давно. — Да дохера, — он улыбнулся и махнул артритной рукой. — Я старый больной человек. — Не, ну выглядишь так, знаешь, бодрым… — Горшок оглядел его, приценился. — На крепкий сороковник. — Ну спасибо. — Ха-ха! — Горшок погрозил ему пальцем. — Смотри тут! Харон, улыбаясь, под нос, переложил поудобней весло на коленях. Надо было везти. Но он почему-то не мог. — А сыграй, — прищурился Горшок. — В смысле? Горшок поделал руками какие-то пассы, будто нападал сверху с сетью. Потом это ему надоело, и он пояснил: — Ну… Аа-ай… Ладно. Весло. Гитара. Забей! — он передернул плечами, но тут же испуганно покосился на пасюка. — Ты как гитару держал. Гитарку такую. Харон рассмеялся, искренне, громко, а Мишка вдруг попросил: — Давай я сыграю. Давай-давай! — он потянулся за веслом. Харон, всё ещё смеясь, послушно протянул ему. Горшок устроился поудобней, принял возвышенный вид, ударил по воображаемым струнам — и музыка полилась, задорная, звонкая. — Но… — У Харона снова пересохло во рту. — Яков тоже на весле играет, и ничего! — весело прокричал Горшок. — Ты «Анархию» знаешь? — Что?.. — Да «Анарчхи ин Юкей», блин, ё-моё! «Пистолеты». Давай, вместе… Но недолго удалось ему попеть. Река вдруг вскипела вдалеке, забугрилась, будто исчезли разом правила перспективы, горизонт выгнулся неровным холмом, и Харон с ужасом увидел приближавшиеся к ним полчища крыс. Должно быть, десятки и сотни тысяч, они образовывали однородную массу, живую, умиравшую, кипящую. И она надвигалась. — Ой-ё… — выдохнул Горшок. Небеса потемнели разводами грязно-лилового, словно кто-то уронил в воду капли чернил, а на гребне крысиной волны вдруг появилась фигурка, состоявшая тоже, казалось, из крыс. Это был Крысолов. Харон разглядел его лицо — длинный нечеловеческий череп, изжелта-белый в короне из коротких рогов. Тело было серым, в каких-то обмотках, будто погребальных пеленах. И пахло от него сладко — вонью сгнившего рта, приторным ароматом увядающих маков… Бежать было поздно. Харон рванул Горшка за плечо и притянул к себе, дал знак, чтобы спрятался за спину. Тот послушался, но только отчасти, и начал любопытно выглядывать. Живая лавина надвигалась в абсолютной тишине — ни писка, ни плеска, и слышно было, как напевает Крысолов: — Воу, воу, воу-воу-воу, — бессмысленно, жутко, как приговаривает умалишенный. — Он за мной, да? — спросил Горшок. — Нет, — Харон пихнул его, чтобы слишком из-за спины не высовывался, и перехватил покрепче весло. Крысеныш снова забрался ему в капюшон и начал испуганно вертеться, царапая лапками шею. — Не сегодня. Из чернильных дыр в небесах тряпичными куклами рухнули тела в пятнах гнили и повисли на невидимых тросах — словно мухи в паутине, уже наполовину высосанные пауком. Река обмелела, запруженная мириадами крыс. — Воу, воу, воу-воу-воу… — звучал издевательский рефрен. Сущность и вправду оказалась низкоуровневой. Вероятно, это было единственно доступное ей из человеческой речи. Этим она и общалась. Так подумал Харон — а потом Крысолов извлек из своих обмоток короткую деревянную флейту и поднес к нижнему краю черепа (челюсть отсутствовала). Звук проникал, казалось, в самую душу. Харон едва устоял на ногах. Голова закружилась, дыхание перехватило. Было очень хорошо и очень плохо одновременно. Хорошо — потому что не испытывал он, наверно, в жизни такого блаженства. Плохо — потому что знал, что это закончится. «Это может не заканчиваться никогда», — пропел тонкий крысиный голосок. «Ну уж нет», — Харон сжал кулаки, с усилием открывая глаза. Музыка визжала и выла, как испорченная пластинка. Вовсе и не приятная. Мишка стоял на самом бортике, готовый шагнуть на любезно выросший ему навстречу мост из серых мерцающих тел. Он уже поднял ногу, когда Харон крикнул: — Эй! Ты, вонючий! Как ни странно, Крысолов дернул в его сторону черепом, не прекращая играть. Видимо, понимал людскую речь он лучше, чем говорил. — Смотри сюда! — велел Харон, и резко выхватил из капюшона крысеныша. Тот завизжал. — Еще одна… нота, и я убью пиздюка! — он хотел сказать «пасюка», но оговорился и покраснел. Крысолов и вправду на миг прекратил играть, замер, удивленно глядя на сородича. Этого было достаточно, чтобы Мишка схватил весло и ударил его снизу вверх, снеся череп напрочь. В обнажившейся пустой коробке вспыхнули два огонька, а потом Крысолов рассыпался, превращаясь в десятки маленьких серых тел. — Давай, — Харон вырвал у Мишки весло и с силой оттолкнулся от живой мягкой насыпи. Лодка резко дернулась и заскользила вперед. Харон загребал то слева, то справа, так быстро как мог. Краем глаза он видел, что Мишка тоже посильно старается, делая рукой что-то вроде винтового мотора, но это не слишком-то их ускоряло. За спиной всё ещё кипела крысиная орда, тянула к ним свои щупальца. — Бля, они догоняют, а! — Горшок с испугом оглянулся. — Не догонят, — процедил Харон. Наконец, небо понемногу прояснилось, призраки трупов в паутине Крысолова сдуло свежим ветерком. Харона охватил восторг. Кажется они оторвались! Да и лодку вести стало как будто бы легче. У них получилось, ура! Он обернулся — и не увидел в лодке Горшка, только успел заметить бледнеющую тень. Он снова растворился, вернувшись в мир живых. В который раз. Харон не мог посмотреть точно, но знал, что сейчас где-то Мишка получает горячечные поцелуи и новые царапины от своей удивительной девушки. И всё хорошо… насколько у него может быть. Крысеныш на скамье смотрел на Харона с легкой обидой, обернувшись розовым длинным хвостом.