О золотом ядре, или рукирукируки...

Беспокойные сны длились вечность, сменяли друг друга, тянулись точно густой старый мед, обволакивали, липли, топили. Голоса, руки без лиц, снова голоса. Вэй Ин. Мысли о нем ассоциировались со спасением. С ним и с А-Ли всегда было спокойнее где бы то ни было. И все же с Вэй Ином он делил ложе в их безумной и неловкой юношеской марене. Он видел все его достижения и неудачи, шел с ним плечом к плечу, будучи одновременно шисюном, другом, врагом, любовником, тем, что трепетно хранил его душу и охранял сон. Он должен был идти всю жизнь подле Цзян Чэна, быть его правой рукой, когда Ваньинь станет главой клана. Клана, которого больше нет. Ничего больше нет. Родителей больше нет. Их дома. Их друзей, их адептов, даже слуг. Никого больше нет. Что представляет из себя глава без клана? Ничего Цзян Чэн не представляет из себя ничего. Без титула, без дома, без ядра. Даже без собственной чести, отобранной Вэнь Чао и его приспешниками. Ему вовек не отмыть позор, обрушившийся на его голову. Когда Цзян Чэн бросался в руки заклинателям в красных одеждах, он не думал, что сможет одолеть хоть кого-то, он рассчитывал, что его смерть займет псов Вэнь, пусть не надолго. Выиграет время для Вэй Усяня, чтобы тот ушел дальше и смог спастись, чтобы отомстить за них всех позже. Вэй Ин всегда был лучше, он бы даже отомстил лучше. Это он должен остаться в живых и перебить каждого Вэня лично. Что же вышло в итоге? Убивать его не собирались, по крайней мере, не раньше, чем наиграются. Глупый Вэй Усянь вернулся и теперь они оба в мерзких лапах Вэней. Даже перед смертью не удалось сделать ничего полезного. Цзян Чэн распахнул глаза, словно и не спал последние три дня. Его встретил незнакомый деревянный потолок. Кажется, в прошлое пробуждение был другой. Сколько он спал? Есть ли смысл узнавать то, сколько он спал? В чем есть смысл? Тело больше не болело, сломанные кости больше не ныли, горло не саднило. Становилось ли от этого легче? Из памяти не исчезла ни одна сцена, и можно было не закрывать глаза, ведь те всплывали сами собой. Цзян Чэн больше не чувствовал себя мерзким или униженным. Он ничего не чувствовал. И не хотел чувствовать. Почему он просыпается? Милосерднее было бы дать ему умереть, а лучше поспособствовать, накрыв лицо подушкой. Он бы даже не сопротивлялся. Уверен, что инстинкт самосохранения сжалится достаточно, чтобы не мешать. Лучше бы его придушили еще тогда. Вэй Ин предлагал еду и воду. Говорил. Что-то. Цзян Чэн бездумно отвечал, что смерть была бы лучше, ведь тогда он мог стать призраком. Не стал бы, но думать об этом почти приятно. Жаль, что Цзян Чэн не сможет стать призраком. Ни в жизни, ни в смерти, он не принес пользы. Столько сил положено на воспитание будущего главы Цзян, а все оказалось бессмысленным. Какая ирония. Вэй Ин суетился и, кажется, даже готовил. Цзян Чэн не следил за ним, стараясь вслушиваться в звенящую тишину, чтобы не вспоминать вновь руки. За этим занятием время летело в неизвестном ритме. Ослышался. Ядро? Что он сказал о Ядре? Губы Цзян Чэна дрогнули, голос зазвучал хрипло. Стоило, все же, от воды не отказываться: — Тебе известен способ, как это сделать? Вэй Усянь спокойно ответил: — Известен, — а потом развернулся к нему и добавил: — Ты же давно знаешь, что моя мать, саньжэнь Цансэ, была ученицей саньжэнь Баошань. Стало так горячо внутри и глаза будто защипали. Вэй Ин издевается над ним? Врет ли он? То, что он говорит, — чистое безумие. Невозможно. Почему тогда так болит внутри? Ноет, ревет от отчаяния, Цзян Чэн перестал испытывать эти эмоции еще когда его лишили ядра. Но лишь вскользь брошенная фраза о том, что его можно вернуть, разожгла в нем что-то терпко-горькое со сладким привкусом отчаяния. Надежду. Нельзя поддаваться, нельзя- — Ты имеешь в виду… То есть… Вэй Усянь отчётливо произнёс: — Я имею в виду, что знаю, какую именно гору «объяла» саньжэнь Баошань. А это значит, что я могу отвести тебя к ней. Не помня себя, Цзян Чэн скатился с кровати, откуда-то почувствовав в себе силы сделать это. Метнулся к столу. Он сопротивлялся мыслям, не разрешал себе верить, не разрешал, не разрешал, не разрешал. Но Вэй Ин звучал убедительно, или это Цзян Чэн думал, что он звучит убедительно? Сердце застучало, будто бы впервые за много дней получило энергию для такого стука. Он обожжется. Это только догадки. Это ложь во спасение, попытка утешить, что угодно. Цзян Чэн давится едой, жмурится, снова ест, елозит на табурете. Глупое сердце охвачено глупой надеждой и не хочет ее отпускать. — Я отведу тебя туда через несколько дней. «Нельзя верить, нельзя довериться этим мыслям, нельзя…» — Сегодня! — воскликнул Цзян Чэн. Он был готов выучить любые правила, исполнить любой наказ, соблюсти условия, лишь бы попытаться. Вэй Ин убежден, что у них выйдет. Если не выйдет, то они хотя бы попытались. В конце концов, только бессмертной решать, исполнить ли просьбу Цзян Чэна или нет. И все же облегчение принес именно Вэй Ин. Расставаясь с ним у подножья горы, больше, чем вернуть золотое ядро, Цзян Чэн хотел только вернуться к шисюну в деревню, поцеловать его горячо и отправиться вместе мстить каждому псу, называющего себя адептом клана Вэнь. Только с ним, только бок о бок, только плечом к плечу. Даже не подозревал, что, обретя одно, он потеряет второе.