Осколки

      Сегодня исполнилась моя мечта. Всегда, когда представляешь исполнение какого-то желания, то думаешь, что будешь счастлив. «Вот сделаю это и стану счастливым, вот получу то и точно стану.» А счастье оказывается горизонтом. Невидимой и недостижимой линией, словно ослу повесели перед носом морковь на нитке, а он и рад идти за ней, дурак…       Пальцы стучат в такт настенным часам. Их раздражающие стрелки капают своими звуками мне прямо на голову. Я перестаю себя понимать, лицо будто каменеет, голова вся в тумане, словно болото. Вязкая, тихая топь. Это мои мысли. Я пытаюсь не думать, но всегда прихожу в одно и тоже место, всегда тону в холодной, грязной воде. Да, Виланд был мне близок, но сколько таких же товарищей уже видел? Скольких похоронил? А от него внутри, под грудой дышащего мяса, стало внезапно зябко. Неприемлемо. Резко кривлюсь, мечусь глазами по кабинету, пытаюсь найти вещь, которая меня бы отвлекла.       Портрет фюрера. Его имя на «А», совсем как татуировка на моей руке. «А» — вторая группа крови, если бы не татуировка, то я и сам бы не знал, что кровь может быть разной. Всем людям моего статуса положено иметь такую татуировку. Это почетно. Раньше бы я визжал, как маленькая девчонка от пары новых туфель, но почему не чувствую этого сейчас? Я шел к этому так долго, шел, не считая переломанных черепов, а теперь… Пустота. Густая и навязчивая рябь, незаконченность, переливающаяся пением кузнечиков. Будто это просто детская каракуля, нет, та даже была бы ценнее. Кажется, что ты выиграл в какую-то игру и ждешь награды, но вдруг понимаешь, что все было сном, что никого нет. Ты просто сидишь в кабинете с каракулей на руке и морщишься от въедливого запаха горелой человечины, от которого тянет блевать. Я не в порядке. Совсем не в порядке. Почему этот блядский кабинет мне не нравится? Я же мечтал, я же хотел… Я… Мечтал не об этом?       Нет, нет, других путей не было. Это моя мечта. Вот она в конверте, вот она тут на этом дорогом деревянном столе, в этом уютном кабинете. Деньги. Я могу обеспечить себя и ребят. Они смогут учиться где хотят, они будут есть вкусную еду, у них будет все-все! Одежда, игрушки, книги. Все чего у нас не было. Я куплю дом. Большой. Мы будем в нем все жить, у каждого своя комната, свое радио, да что там радио! Я смогу дать каждому телевизор! Никто больше не посмеет назвать нас детьми шлюхи, никто не посмотрит свысока и не поморщит лица. Мы будем людьми. Нет, что там людьми, мы будем выше! Элитой. Поднакопим на машину и зажи-… Нет. Кажется, это уже было… Абсурд. Я слишком задурманился. Похоже этот дым пагубно влияет рассудок, впрочем, а был ли он у меня? Неважно…       Каждый знает, чем кончится война. Советская армия все наступает и наступает, а мы… Бежим в страхе прямо в могилу. Я получил это место слишком поздно. Деньги мне не помогут, когда у моего виска окажется чужой пистолет, но они помогут мне сбежать. Мне остаётся только надеяться, что советы не найдут никого из моей семьи. Я выслал всем, как полагается, по капсуле яда. Я бы не хотел, чтобы их жизнь закончилась в пытках, тем более по такой глупой причине. Скоро они перейдут в более качественные пансионаты… Пусть поживут в счастливом неведении пока могут. Я справлюсь. Главное, чтобы никто не знал, что мы кровно связаны и проблем у них не будет… Только не из-за меня.       Выворачиваю затёртую кнопку радио до упора. Шум заполняет комнату. Блаженный шум, сбивающий с мыслей. Радио было таким ещё до меня. Похоже это местечко сводит людишек с ума, да? М да… Когда смотрю на радио, то сразу вспоминаю очертания сварливого местного радиста.       Молодой, нервный, низкорослый. Фигурка похожа на Виланда, только пивной живот ещё больше. Тойфель та на табаке даже сбросил вес, а впрочем, может и не на табаке. Сколько раз он в день вообще ел? Я заставал только утренние каши и вечерний чай. Не проконтролировал. А если бы я следил за этим, то у него было бы больше сил? Он бы смог? Все бы было иначе? Бесполезно. Бесполезные мысли.       Этот радист, да… Сварливый и противный. Мы не нашли общих тем. Он наверняка считает меня сумасшедшим или чего похуже, а кто бы не считал? Но я точно, точно слышу этот предательский голос через шумы радио. Голос Виланда сначала был едва уловимым, но я! Я со своим слухом смог его услышать! Нет. Нет-нет… Что за бред? Я точно не в себе. Рука произвольно теребит радио в нервной попытке сделать ещё громче. Что было в том конверте для меня? Виланд ты жив и просто издеваешься надо мной? Это твоя месть, поганец?       Из мыслей выдирает в жизнь дребезжание телефона. Я вырубаю приемник и поднимаю трубку. Пальцы тревожно переминают холодный провод. Хочется чего-то погрызть. Я снова в нашем польском доме. Рядом, почти под ногами течет речка, так похожая на ту, около которой я провел детство. Нет, нет… она разливается, превращаясь в бескрайнее море, но почему так близко? Оно должно быть далеко от нас. Почему я держу в руках телефон стоя босиком на холодном песке? Провод уходит в бесконечную даль густого леса. Гудки. Шум. Тишина. Ночь. Луны совсем нет. Тьма пожирает все вокруг густым облаком, когда она дойдет до меня, то я тоже исчезну? Нет, я должен… Должен ещё много чего. Как же дети? Как же мои дети. Нет.       Я убил родителей. Я убил Виланда. Я убил всех тех солдат. Мне не было больно убивать их всех. Мне не было по-настоящему больно стрелять в Виланда, не было больно расчленять тела родителей, не было больно стрелять, резать и мучать тех солдат. Мне было весело давать евреям фору, чтобы потом стрелять в них. Уж лучше без меня в безопасности, чем рядом со мной? Но я же не опасен, я понимаю то, что делаю. Так же понимал, когда топором дробил кости отца? Нет. Я не знаю безопасен ли.       Вдруг на другой стороне телефона раздается шум. Виланд. Ненавижу тебя. Прекратите мне мерещиться. Но нет, нет. Только не вешай, не смей бросать трубку! Поговори со мной… Пожалуйста! — Виланд… — Густая слюна застревает а горле, сжимаю потеющими пальцами телефон. — Да? Что такое? Когда вообще дома будешь, время видел? — Помехи. Он так далеко. — Нет… Виланд, что мне делать? — Теряюсь. — Это не имеет значения. — Голос становился ненастоящим. Холодным, как те зимние ночи. — Ты нужен мне. — Горько кусаю губы. Это так противно признавать. — Винзенз, это не имеет значения. Я мертв. — Смотрю на руки, в одной обугленная половинка медальона. Я пытаюсь ее выбросить, но она обжигает руки, прилипая к ним, сплавляясь с моей кожей. — Нет, не говори такого, ты не мог! Не должен был! Нет! — Не хочу знать, не верю! Хватит мне это говорить! — Я фантазия твоей больной головы. Я больше не существую. — Едкая тьма окутывает все вокруг. Кажется, что все фонит, как шум радио, а потом все сжирает тьма. Жирает бесконечной бездной черноты. Все без остатка. — Останься хотя бы так. Только останься! — Это не имеет значения.       Внезапно начинается шторм. Я по пояс в воде, холодно, ноги не могут двигаться. На меня движется шумная стена воды. О меня бьются куски тела. Каска. Очки. Сейчас стошнит. — Виланд! Виланд… — Я судорожно хвастаюсь за эти ошмётки, но едва их удерживаю, когда волна накрывает меня. Соленая вода резко пробивает нос, стекая по горлу в легкие. — Ничто не смоет твои грехи! Если бы ты не прострелил мне ногу, я бы смог выбраться. Я бы жил. Жил!       Казалось, что я должен был почувствовать вину, но я скорее был напуган и раздосадован фактом его смерти. Я не понимаю, что такое чувствовать вину. Что от меня нужно? Не понимаю, не могу… Раздражает.       Я вздрагиваю и неожиданно просто просыпаюсь. Хочется закурить. Я мог бы выйти и попросить у кого-то, мне бы точно не отказали, не в этом статусе…       Дыхание сбилось. Лёгкие горят. Хватаю себя за неясно от чего трясущуюся руку. Уснул за рабочим столом. Мне так часто стала сниться война, что сон осточертел. Рука тянется в выдвижной ящик. Обнаженные фотографии юных заключенных парней. Хотя, если подумать, то наша разница в возрасте не так уж и велика. Сколько мне последний раз стукнуло? Вроде 24, да…       Расстегиваю ширинку. У меня есть способы скинуть стресс. Жаль, что только фото, да ещё и такие, однако это доступнее всего.       Нет, я мог бы, если хотел, взять кого-то к себе на время. Среди пленных, особенно новеньких можно встретить даже тех, что в моем вкусе, но… Мне тошно от мысли, что такие вещи могут происходить не по согласию, да и связываться с грязной кровью напрямую… Хотя я мог бы дать что-то взамен. Еда, отдых, частичка власти? Все это в моих руках, но и такой секс мне будет не по вкусу. Будто сделка какая-то. Мне бы хотелось, чтобы меня выбрали. Хотелось кого-то интересного. Интерес даже закрыл бы взгляд на внешность. Какая роскошь. О таком мне можно только мечтать. Сначала Рейх уничтожит их, а затем и меня, если узнает об этом «дефекте».       Как хорошо, что есть эти фото… Сделал их на камеру, которую изъяли у старого отца какого-то еврейского семейства, как узнал позже. Один из Юношей, которые согласились позировать за еду и отдых, узнал инструмент отца и почти бросился в слезы. Было забавно. Возможно, они не самые плохие люди. Жаль, что вчера все они оказались в яме. С другой стороны, меньше свидетелей, да и семья наконец-то вместе. Передернув на фотографии, я прячу их в карман фуражки. Все эти размышления о чувствах навевают воспоминания о моей первой влюбленности.

***

      Был год 1934. Мне только 14. За плечами тяжелые времена и пара рабочих лет. А денег все равно едва хватает, даже наше малое хозяйство не спасало. Хотя последний год принес много изменений для Германии, для меня во многом он едва ли что-то поменял. Я метался по подработкам за еду, а когда получал от хмурых начальников свой хлеб, при том частенько буквально, то нес его домой.       Отец тогда пил. Сильно. Та немногочисленная еда, которую он покупал или мы не успевали спрятать — становилась его закусью. Моя непутевая мать бегала то около него, то около соседа одного, второго… Иногда кидала и нам пару «костей», а какой праздник был, когда мы ели молочное хрючево! Было противно осознавать то, как она получила эти продукты, еще противнее прятать от оров своих братьев и сестер, когда соседки приходили разбираться. Женщины умеют устроить грандиозные драки. С тем же голод брал свое, и я с удовольствием сувал такую ложку за щеку долго смакуя молоко, разжевывая зерна творога и хлебные крошки с непонятными макаронами. В такие моменты я ненавидел эту деспотичную женщину немного меньше. Но это все так, просто обстановка.       В тот вечер я решился стащить у соседа 2-х куриц. Одну я хотел приготовить и поделить на всех, а вторую спрятать и кормить, чтобы она неслась и хоть еды было бы больше хоть чуть-чуть. Я тогда был тощий, по весу не добирал до нормы. Стащив у уснувшего отца кусок полу обглоданной сушеной рыбы я отправился к участку соседа. Там отодвинул балку забора, пролез внутрь, подкупил их собаку этой костью и смог все же унести двух крупных несушек. Окольными путями добрался почти до дома, когда меня одернули.       Высокий, как я считал, староватый мужчина. Ему было 30, а в 14 я думал, что люди в таком возрасте уже одной ногой в могиле. У него были чистые, голубые глаза, в которых отражался диск заходящего солнца и волосы как рожь. Идеал. Идеал и стандарт нордической внешности! Он заставил меня рассказать откуда эти несушки, заставил вернуть. Рассказал, что он друг отца и что тот ему задолжал. Я был в не себя от гнева. Был напуган. «Я не смогу их накормить сегодня… Ещё и долги сейчас на меня скинут, я ведь мужчина!»       Но увидев отца, тот только рассмеялся и закурил, а затем грубо схватил меня за запястья. Я уж думал, что он выйдет из себя, изобьет меня, но вместо этого тот повел меня к своей машине. Машине! Дорогущая техника… Он довёз меня до какой-то забегаловки и купил мне и себе обед. Все это время разговаривая со мной. Он не кричал, не осуждал, не бил, не смотрел на меня как на ничтожество. Просто разговаривал. Такое со мной было впервые. Позже мы заехали в магазин и купили продукты. Ещё три дня все мои были сыты. Три дня… А я… Был счастлив. Вкусная теплая еда и человек, который, казалось, искреннее мной заинтересовался.       С тех пор он стал навещать отца чаще, хотя все это было предлогом чтобы увидеться со мной. Он приносил мне какие-то тонкие книги. Мне нравились пособия по приборостроению и бульварные слезливые романы с хорошим концом. Я…Я ведь мечтал стать авиаконструктором. Хотел построить что-то, что взлетит выше неба. А он… Он меня поддерживал.       Со временем он подбирался все ближе, его руки стали расползаться по моему телу. Оплененный вниманием, боясь потерять нить в лучшую жизнь, я забылся. Впервые я почувствовал себя тем, кем должен быть — ребенком. Мне было тепло и безопасно. Меня гладили по голове и говорили, что я справлюсь. Конечно, я знал, что справлюсь, но было приятно. У меня не было выбора не справляться. Появился человек, которому я мог поплакать в плечо. Видел ли я в нем больше родителя, чем партнёра? Да. В 14 лет я даже не понимал, что такое партнёр и любовь. Ведь никогда не видел, как люди могут быть ласковы друг к другу. Вся моя забота о младших тоже не была такой ласковой, скорее она была как базовое обеспечение. Только через него я понял, что и к другим важным людям нужно стараться проявлять нежность.       А вот он… Он увидел во мне партнёра. Я согласился с этими чувствами, и мы стали любовниками. Я отдал ему свой первый раз. Со временем узнал, что у него есть семья. Сын и жена. Меня роль любовника унижала, я боялся, что не чем не отличаюсь от матери, что я и так «неправильный», потому что девочки мне не нравятся. И как бы выгодно мне не было, но я сказал ему: “ Либо я, либо они». Он обещал развестись, умолял остаться с ним, задаривал едой и одеждой, но так и не ушел. Мол: «Такой человек и без семьи. Опасно сейчас, прикрытие нужно! Я не буду против если и у тебя будет прикрытие…». Через пару дней случайно узнал, что его жена беременна. Мне же в глаза белобрысый говорил, что живут они как соседи, без всякой ласки.       Тогда я понял, что либо мирюсь с званием любовника и занимаю второе место в его жизни и приоритете, либо прекращаю это все. И я прекратил. Моё сердце было разбито вдребезги, я чувствовал себя использованным, недооцененным и обманутым. Помню, как в сердцах говорил ему что это конец, а сам в слезы. Помню, как в голове внезапно прозвучало: «Ударь его как можно сильнее». Я испугался в тот момент себя же и убежал от него. Радовало только то, что скоро я уйду в армию и точно его не увижу, но даже там мне снилось, как я причиняю ему боль и уже хочу убить, но не могу. Смог я только ближе к 20 годам. Тогда уже остыл полностью и мне наконец приснилось, как я вырезал ему живьём сердце. С тем пор он мне не снился.       Наши отношения продлились около 3-4 лет и ещё 2 года я переваривал случившееся. В правильности своих действий я убедился, когда, вернувшись домой после Франции, случайно увидел его. Морщинистого, растолстевшего, так отвратительно похожего на моего отца.       Для меня тогда это много значило. Он был, рядом, хоть и не всегда. Бывало, наши свидания срывались из-за его работы или семьи. Это было самым обидным. В такие моменты ко мне приходило осознание, что я все же не приоритет, но он был мне нужен. Нужен и как теплые руки и просто как ресурс. Пожалуй, это ужасно, когда один зависит от другого как в финансовом плане, так и в эмоциональном.       В наших отношениях было много странностей. Он неохотно уступал мне активное место, пожалуй, бывал груб даже в интимном плане. Извинялся подарками, а не словами, резко реагировал на изменения в моем теле. Помню, как он отчитывал меня за какой-то шрам, который оставила мать. Всегда лез в мою жизнь со своими советами, когда я не просил. Не всегда останавливался если мне было некомфортно если так вспомнить… Не любил долго растягивать. Черт, и почему голова любит прятать от меня такие воспоминания? Не смотря на хорошие моменты, он был тем ещё мудаком если подумать. Особенно его «шутки» вроде: «сынишка расплачивается за отца». Он не был плохим парнем, он был просто плохим человеком.       С тем же местами я был счастлив, и вроде он дал мне первый опыт, но честно… Ебал я в рот этот опыт. И его ебал. Не дам розовой блевотине затуманить восприятие. Он меня использовал, даже если я тоже получал выгоду. М-да… А ведь после него у меня были только короткие интрижки, после которых чувствуешь себя грязным и мерзким. Удовольствие от процесса никогда не стоит ощущения после него. Никогда. Поэтому интрижки явно не для меня. А жизнь в последние годы была слишком быстрой, я просто не успел. Может ещё найду кого-то…

***

      До локтей мою руки. Чистота. Я люблю, когда чисто, хотя не слишком привередлив к еде или одежде. Чистота — скорее роскошь. Скоро придет заключённый с котором учу польский и чуть меньше чешский. Война быстро закончится не в нашу пользу. Это очевидно. У меня татуировка СС, воинское звание, я внесен в список СС. Пойду под нож сразу после громких имён, которые когда-то мне нравились. В горле пересыхает, когда понимаю, что в будущем мне возможно придется срезать часть этой кожи, чтобы избавиться от знака. Холод по шее. У меня ещё есть время. Есть, хоть и немного.       Ближе к обеду забираю учителя в кабинет. Внешне спокоен, но в душе раздражен. Раздражен всем. Всем, что случилось в моей жизни за последние пару лет. Раздражен что в почти 25 снова ощущаю себя учеником, что мой учитель тот, кого я, пожалуй «незаслуженно» презираю. А это мое право. У меня могут отнять практически все, кроме моей ненависти. Именно она станет моим топливом для продолжения жизни хотя бы на первое время. Слишком уж это топливо хорошо горит.       И вот мы вдвоем. Поляк, которому около сорока с небольшим и я. Я никогда не спрашивал его ни о возрасте, ни о семье. Просто давал ему отдых и еду, редко когда какие-то вещи из интереса, а взамен получал уроки. Несмотря на мой акцент, я достаточно хорошо освоил польский, чтобы свободно говорить. Польский — трудный язык. С одной стороны, шипящий, словно змея в кустах, которая сама боится тебя. Все славянские языки такие запутанные… С тем же он старается так сильно подражать другим европейским языкам, словно маленький ребенок. Почти всегда ударение падает на предпоследний слог, как в итальянском, а тут можно увидеть «носовые» гласные, как во французском. Только избыток шипящих портит эту картину. С другой стороны, я всегда отличу польский язык от любого другого: украинского, русского, чешского. Может эта шипящая колкость не портит его, а делает уникальным? Занятно. — Учитель, вы хотите жить? — Внезапно спросил я его на польском. Мужчина едва побледнел и занервничал. Видимо растерялся. Странно, он ведь понимает, что убивать мне его не выгодно, так почему волнуется? — Конечно, пан Райнхард. — У вас есть семья тут или за пределами этого места, к которой вы стремитесь? — Да, меня дома ждет маленькая дочурка и жена. — Вы хотите сбежать отсюда? — В ответ молчание. Раздражает, ведь я не по доброте душевной тут задаю такие вопросы. — Ответьте честно, не убью. — Только идиот не захочет. — Тогда я предоставлю ее вам и другим. Если посмеете кому-то рассказать, то умрете, и ваша дочь и жена никогда вас не увидят. Поэтому расскажите об этом разговоре только заключенным. Я не обещаю, что все из вас останутся живы после побега, но это в моих интересах. — Видели бы вы его глаза в тот момент, мужик почти засиял. Мне это понравилось. — Я расскажу вам свой план, а вы мне посодействуете. Я ненавижу это место так же, как и вы. Мне оно осточертело, как и эта система. — В самом же деле я хотел бежать пока все кинутся искать беглецов, чья судьба мне безразлична. Обманный маневр, не более. Плевать я хотел на его семью и на этих заключенных. И все же, по нормальным рамкам это наверное «хороший поступок», который понравился бы Виланду. Думать об этом приятно. — Хотите мы скроем вас у себя? — Он говорит так наивно, однако в любой момент сможет меня сдать. Я не могу рисковать и менять план. — Мне есть куда пойти. — Ложь. Я не вернусь в отчий дом, не перееду за границу, не сбегу по райским тропам. Я должен скрыться, переждать время и продолжить жить. Попытаться узнать, что с моими ребятами. Я просто хочу знать, что у них все хорошо, даже если и без меня. Мы обговорили детали плана. На следующих занятиях уточнили что и как пройдет, кто точно будет участвовать. В итоге все правда прошло неплохо. Большая часть заключённых смогла сбежать. Конечно «маленькие люди», исполняющие свой долг, открыли огонь на поражение, однако многие все же смогли вкусить свободу, о которой так мечтали. Я толком не видел самих действий, ведь утром ещё взял служебное авто и уехал в «город». На самом же деле я попросту забрал свои пожитки и ушел, толкнув машину в канаву рядом с дорогой. Когда стараешься всю жизнь уместить в рюкзак, то на душе становится тяжело. Однако это мой путь. Мой выбор. Я хочу жить.       Через пару дней я услышал о своей смерти из городских сплетен. Странно, но мне же и лучше. Следующие несколько лет я провел в вечных прятках от советских солдат. Старался сойти за чеха. Работал кем придется и когда придется. На мир сложно смотреть без желания закурить. Хотелось бы толстую кубинскую сигару, которая выжгла бы мне все лёгкие с непривычки. Отвратительно.       Снова ощутил себя ребенком. От одной работы к другой. Хлебная крошка к хлебной крошке. Впрочем, сейчас я был более востребован просто потому, что «целых» мужчин после войны найти не так легко. На их фоне мой глаз казался даже «приятной изюминкой», как выразилась одна не очень смышлёная старая дама. Я лишился всех своих орденов. Добровольно практически… Обменял их на молоко у какого-то юного трусливого парнишки, что хотел впечатлить девушку этим. «Радостно наверное было убивать этого гада, смотри какой крест! Стольких убил. Урод.» — Тряс тот передо мной мой же крест, судорожно вспоминая скольких нужно убить, чтобы такой заслужить. Честно сказать, я сам сбился со счета в этом «боевом подвиге». Хотя ещё только начиная служить судорожно считал каждого, кого победил. Чувство власти и контроля успокаивает, даёт возможность почувствовать себя важным. «Ага, так что хвастайся на здоровье, сынок.»       Постарался улыбнуться, а так хотелось врезать ему. Эти медали были когда-то моей гордостью, моим смыслом, но это уже в прошлом. Из прошлого вроде как нужно усвоить урок, но он для меня словно на японском идёт. Точно ли жизнь учит? Может «жизнь» вообще не живая, а люди просто ищут абстракцию там, где хотят? Сложно ощущать себя разумным существом если так подумать… Слишком много надуманных проблем.       Все вроде даже стало налаживаться. Я окольными путями получал и слал письма, менял документы, переезжал из одной части Чехии в другую и тихо жил, пока на моей шее волосы не встали дыбом.       Четкое ощущение, что за мной следят преследовало меня на улице каждый будний день, пропадая только к вечеру. Пора бежать и от сюда. Своей чуйке я доверяю. Снова собираю минимум и ухожу. На это раз вещей ещё меньше. Грустно. Я бы хотел иметь что-то по-настоящему свое. Хотя бы тот же сервиз. Красивые чашки и тарелки… А у меня пара партянок, рубаха и толком больше ничего. Налегке, ночью, не сказав ничего пожилой паре, что меня приютила за работу на их участке, я покинул это место под покровом густой ночи.       Так часто слышу эту бесполезную фразу: «Начать жизнь с нового листа». Никто и никогда не сможет так сделать. Лист жизни уже испачкан, а лист один. Ты можешь только попытаться перекрыть все белой краской, но у холста уже будет своя история и ведь обязательно найдется тот, кто захочет его расковырять, увидев дефект или причуду. Я так много раз старался его перекрыть, но в итоге вижу только следы от прошлого. Мой холст уже исписан, но я все равно перекрываю старые каракули и пытаюсь снова что-то намалевать.