Dum spiro spero

Серсея/Роберт

      Роберт не был Джейме, кровь ее крови, плоть ее плоти, но он взмахнул боевым молотом над Рейгаром Таргариеном и победил его, человека, который оскорбил Серсею и ее отца, когда женился на дорнийской принцессе. Высокий и широкоплечий, с темной, как уголь шевелюрой — Роберт был такая же фантазия девы, как и серебряный принц. Роберт был сильный и мощный, и, когда толпа приветствовала его и его невесту, Серсея молча также приветствовала их.       Он мой. Мое. Все мое.       Я — королева. Королева государства, королева Семи Королевств.       Дорнийской принцессе удалось быть только «женой свергнутого наследного принца» в ее списке достижений, думала Серсея с наслаждением.       Ее улыбка немного померкла, когда Роберт сжал ее грудь с такой силой, что синяки после этого не исчезали в течении нескольких дней. Это было еще больнее, когда его зубы сомкнулись на ее сосках, тогда она кусала губы, так сильно, что они кровоточили, и как он неуклюже попытался поцеловать ее в губы, его дыхание предательски пахло вином.       — Вы делаете мне больно, — сказала она ему, но он действовал так, как будто не слышал ее просьбы. Или, возможно, он слышал ее, но ему было просто все равно.       Ее улыбка полностью исчезла, когда он прошептал «Лианна», когда он вошел в нее, вошел жестко и решительно, она думала, что ее внутренности разорвутся.       На этот раз она не сказала ему, что он причинил ей боль.       «Вашей драгоценной Лианне было бы противно с пьяным балбесом, человеком, которым вы являетесь», — подумала она. Ее собственное отвращение она подавляла; каждое прикосновение, каждый контакт, каждый жест заставлял ее кожу покрываться мурашками, просто сбросить кожу.       Она мыла себя так сильно на следующее утро в бане, что боялась будто ее кожа может отслоиться. Она хотела стереть с себя каждый след Роберта Баратеона. Его кожа, его кровь, его плоть, его семя — она не хотела, чтобы он был на ней или внутри нее.       Когда Джейме пришел к ней, как он с самого начала делал, она не отвергла его.

Селиса/Станнис

      Ноги. Запутавшиеся ноги, первое, что она увидела в полумраке комнаты, освещенной одной только свечой. Ее ум медленно расшифровывал то, свидетелем чего она стала. Имею ли я вне телесный опыт? Это ноги Станниса и мои на брачном ложе? Все кончено? Постельные принадлежности?       Первой ее мыслью было облегчение, при мысли, что постельные принадлежности закончены, это будет преследовать ее в течении долгого времени в будущем.       — Роберт! — голос Станниса был, как гром перед большой бурей.       — Я сожалею, лорд Станнис. Пожалуйста, прости меня, Селиса… Его величество… он… он взял меня здесь. Я… Я не могла… — Делена не прекращала плакать и извиняться.       — Вон! Оба, вон! — Станнис схватил Роберта за руку и толкал его из комнаты. Делена завернулась в одеяло и выбежала после пьяного короля, ее крики еще были слышны.       — Ты! Ты, иди сюда!       Что ее муж делает, призывая служанку? Никто не должен быть причастен к унижению и оскорблению, которое принес им Роберт Баратеон в их первую брачную ночь.       — Мой лорд… — начала было говорить Селиса.       — Принеси мне простыню и несколько одеял, — приказал Станнис озадаченной горничной и быстро закрыл дверь с глухим стуком. После Селиса могла двигаться, он уже сдирал и бросал с кровати грязную простыню в угол, ярость и отвращение были явно видны на его лице.       Когда горничная вернулась с новой простыней и одеялами, Селиса взяла их у нее и сказала твердо: «Спасибо, вы можете идти».       — Нужно ли постелить простыню, миледи?       — Нет! — сердито отрезала Селиса. — Оставьте нас.       Ее руки дрожали, когда она застелила кровать. Станнис уставился на грязную простыню в углу, сверля глазами оскорбляющую его вещь, как будто он мог поджечь ее своим бешеным взглядом.       — Мой лорд-муж, кровать готова. — Она убедилась, что ее голос не дрожал.       Сын. Я дам ему сына.       Он пришел к ней, скрепя сердце, и они оба сделали свое дело. Но проклятие было брошено на них в первую брачную ночь, Селиса была убеждена, когда зачался мальчик не в их союзе, в ту ночь, и другие после.       Мальчик, зачатый в той спальне, в ту же ночь — бастард с черными волосами отца и флорентоновскими ушами его матери.       Они украли нашего сына! Роберт и Делена украли нашего сына, когда они сделали бастарда Эдрика Шторма на нашей брачной постели.

Маргери/Ренли

      Ренли был учтивым до последнего. Он был учтивым, когда поцеловал ее во время свадебной церемонии, он был учтивым, когда сказал своим людям относиться к ней вежливо, когда они раздели ее догола во время постельных проводов, он был учтивым, когда завернул ее одеялами, когда дверь закрылась, и они наконец были одни, вместе в первую брачную ночь.       — Вам не холодно, моя дорогая Маргери? — он спросил, но не стал дожидаться ответа, укутывая ее слоями одеял. Затем он вынул еще одно одеяло, как своего рода пояс, чтобы прикрыть свою нижнюю часть.       — Нет, Ваше Величество, мне не холодно. — Маргери знала многое про то, что они должны будут делать, и они должны быть голыми, чтобы делать это. На самом деле она знала почти все, что можно было знать об этом. Женщины — ее мать и бабушка, не краснея и не стеснясь, не боялись сказать ей эти факты. Она начала ослаблять одеяло с плеч. Ренли уставился на ее голые плечи с непонятным выражением лица.       — Сколько тебе лет, Маргери, дорогая? И, пожалуйста, ты должна называть меня Ренли, не Ваше Величество. Сейчас ты моя королева, а не одна из моих подданных.       — Шестнадцать. Будет шестнадцать на мои следующие именины, — ответила Маргери, ее руки сбрасывали одеяло все ниже и ниже по ее телу, декольте теперь было ясно видно. Ренли не обратил вообще на него внимание.       — Всего пятнадцать. Тебе только пятнадцать. — Он схватил одеяла, обхватывая ее обеими руками, и укутал ее плечи снова. — Говорят, что роды могут быть опасными для столь молодых девушек. Мы должны подождать. Ради тебя, моя дорогая.       — Я не боюсь, Ваше Велич… Ренли. Я не боюсь исполнить свой долг и дать вам сына и наследника.       — Это может подождать. У нас есть достаточно времени для этого, — прошептал он с улыбкой, когда оделся и оставил ее в покое, укутанную в одеяла.