За мёртвых платят меньше

      Спустя неделю невыносимой жары сгустились дождевые тучи, а облегчения никакого – дождь только брызнул слегка, прибил пыль, и тут же перестал. Тучи ушли куда-то в прерию, снова на небе солнце, и влажный от дождя воздух становится горячим, давит на плечи и голову. Дышать тяжело, красться тихонько, стараясь не шуршать платьем, прятаться в коротеньких тенях – ещё тяжелее. Но Карен старается. Когда ей надо, она становится очень настойчивой. Мама в таких случаях обычно вздыхает и приговаривает: «Вот бы ты работала с таким же усердием!»       Но какая может быть работа, когда речь идёт о справедливости? Глажка белья может и подождать, всё равно завтра оно помнётся снова, а вот дело ждать не может! И Карен крадётся вдоль обшарпанных стен и выкрашенных облупившейся краской дверей, пробирается среди верёвок с заштопанным бельём, прячется за заборами крохотных огородиков, где над чахлой фасолью и перцами вьются мошки. Кроме их ленивого жужжания, здесь ничего не слышно: в такие жаркие часы весь цветной квартал погружается в дремоту. Почти все жители здесь – мексиканцы, и сиесту они чтут сильнее, чем законы Соединённых Штатов. С одной стороны, так спокойнее. С другой, сложнее. Будь тут толпа крикливых женщин, мужчин и ребятишек, как обычно, Карен бы смогла среди них затеряться, а сейчас Тиль в любой момент может её обнаружить – ему достаточно лишь обернуться.       Но он не оборачивается, идёт по тесным переулкам уверенно, будто уже был тут. Ещё бы! Карен так подробно описала ему дорогу, что даже полный дурак бы всё понял! И как Тиль её отблагодарил? Неужели взял на переговоры с собой? Как бы не так. Естественно, вся его болтовня о доверии оказалась болтовнёй. Просто использовал Карен, как все взрослые.       (Это был последний раз, когда Карен с досадой думала: «как все взрослые». Потом в таких случаях она будет думать: «как все мужчины»)       Вот и нужный дом. На первый взгляд – такая же унылая халупа, как все прочие: грязно-жёлтые стены, грязно-зелёные ставни, грязно-красная крыша из ржавого шифера. Но один из ставней тут же открывается, и в грудь Тилю упирается ствол ружья:       – Oye, Gringo, ¿qué quieres aquí?       – Buenas tardes. ¿Cómo está su familia? – говорит Тиль очень спокойно и совсем без акцента. Ружьё замирает. Потом пропадает. Спустя пару секунд открывается дверь, и Тиль исчезает в ней. – Lukas! ¿Qué ocurre? – кричит кто-то с верхнего этажа. Из-за двери кричат в ответ: – Hay un gringo educado que viene hacia ti. No lo mates.       Дверь закрывается, и Карен стоит в тени дома, не зная, что ей делать. Из всего, что здесь говорилось, она поняла только «гринго», и что это значит, объяснять не требуется. Но она и подумать не могла, что Тиль знает испанский. А раз так, то подслушивать дальше смысла нет, даже если она и найдёт способ. С досады грызя ногти, она переминается с ноги на ногу в тени дома, следит, как постепенно удлиняются тени – и вдруг из дома доносится грохот и сердитые, резкие крики.       Карен замирает. Потом резко срывается с места, бежит прочь от дома – но её тут же хватает чья-то твёрдая рука:       – А ну стой! Ты чего тут делаешь, а?       – Пусти, Диего! – огрызается Карен, увидев знакомое круглое, в оспинках лицо. – Я же подруга Лулы! Не узнал, что ли?       Диего краснеет от смущения, немного разжимает хватку, но не отпускает Карен до конца. Он старше её всего на пару лет, но очень сильный.       – Слушай, шла бы ты отсюда, – начинает он, но тут его прерывает чей-то окрик. Карен оборачивается, и сердце у неё падает: от дома идёт Тиль, а вместе с ним, опираясь на костыли – худой черноволосый парень. Она сразу его узнаёт, хоть и видела всего один раз. Это Энцо, парень, с которым гуляла Лула. Мама тоже его знает, и как-то просила Лулу порвать с ним: он подозрительный тип, да ещё и старше её почти на десять лет, но Лула только смеялась в ответ. Карен невольно останавливает взгляд на руках Энцо. Смуглые от природы, они загорели на летнем солнце почти дочерна; худые, угловатые ладони крепко сжимают костыли, на предплечьях вздулись жилы. Так же крепко он сжимал завязки фартука, когда душил Лулу? Так же напрягались его жилы? Карен не было страшно идти сюда. А сейчас становится страшно, да так, что и слова сказать не может. И от того, что на шум открываются ещё несколько окон, и из-за ставней высовываются новые ружья, страх делается ещё сильнее, он лишает сил, как кровопотеря.       – Ты дочка кухарки, – говорит Энцо, окидывая её недовольным взглядом. Глаза у него чёрные, злые, как у ворон, клюющих гнилые кости на городской свалке. – Чего ты здесь забыла?       Тиль никак не выдаёт своего волнения, только его глаза чуть сужаются. Но Карен понимает, что он испуган – испуган за неё – и пытается придумать, как выпутаться. И внезапно силы возвращаются к ней, в голове зреет план. Она наклоняет голову набок, широко раскрывает глаза, глупо хлопает ресницами и начинает блеять громким, тонким голосом, как типичная дурёха-служанка:       – Слышь, сеньор, ты не серчай, а? Хозяйка рвёт и мечет, трубу прорвало, грит, весь потолок вздуется, грит, и обои отстанут, найди, грит, нашего новенького работника, куда он запропастился? А если не поспешишь, я, грит, ремонт из твоего жалованья вычту. А у меня того жалованья-то, во! – она показывает кольцо из большого и указательного пальца, – с куриную гузку! Блумеры новые не купить, не то что ремонт! Мистер Гальтер…       – Винтерхальтер, – сквозь зубы говорит Тиль, но глаза у него уже снова смеются, и Карен на крыльях вдохновения несёт дальше:       – Я и гварю, мистер Винтер, пошли со мной, а! Она ж с меня шкуру спустит, грымза старая, чтоб ей эту трубу да прямо в…       Некоторые мексиканцы уже откровенно смеются, не столько над речью Карен, сколько над тем, как она пищит и таращит глаза, но Энцо явно всё это только раздражает. Он зло сверкает на Тиля глазами и что-то тихо говорит, а потом мотает головой в сторону. Слегка поклонившись, Тиль берёт Карен за руку:       – Пошли. Посмотрим, что там с трубами.       Всю дорогу через цветной квартал они идут молча, и лишь когда выходят на короткую дорогу, ведущую в центр города, Тиль тихо и сердито произносит:       – Я зол на тебя, Карен.       Напряжение, натянутое, как тетива, превращается в гнев, и Карен не в силах сдержать стрелы злых слов:       – А я на тебя! Ты говорил, мы партнёры! А сам пошёл без меня!       – Ты не понимаешь, – говорит Тиль уже не сердито, а просто серьёзно. Он хлопает Карен по плечу, чтобы она посмотрела на него: – Ты теперь не просто свидетель, ты – мой информатор.       – Информатор, – повторяет Карен, пробуя незнакомое слово на вкус, позволяя ему растаять на языке, как кусочку сахара. И слово кажется таким деловым, серьёзным, взрослым, что вместе с его вкусом тает и обида.       – Что это значит?       – Что я должен оберегать тебя. И никто не должен знать, что ты мне помогаешь. Я не могу допустить, чтобы ещё кто-то погиб. Кроме убийцы, разумеется. Этого бешеного пса я вздёрну лично.       Последние слова он говорит с такой злостью, с такой болью, с таким огнём, что Карен буквально обжигает. Лицо Тиля становится напряжённым, острые черты кажутся твёрдыми, кожа сильнее натягивается на скулах и челюсти – не лицо, а каменная маска. Карен хотела бы отвернуться от этой каменной маски, но не может. У Тиля тоже кого-то убили, понимает она. Для него это так же важно, как для неё. Хочется спросить о подробностях, но она не смеет. Вся её наглость и дерзость куда-то пропадают. Тиль видит её реакцию, и лицо его смягчается, рука ложится Карен на плечо мягче, ласковее:       – Хочешь, расскажу, что я узнал?       – Спрашиваешь!       – Энцо не просто так на костылях. Его ранили из револьвера на разборке.       – Да ведь это было ещё весной! Лула мне рассказывала. Она тогда постоянно к нему бегала…       – Верно. Но рану плохо залечили. В ней появился гнойник, и как раз три дня назад его прорвало. В тот день, когда убили Лулу, Энцо лежал в лихорадке у себя в доме. Он рассказал, что Лула приходила к нему, а потом ушла, и больше он её не видел. На прощание Энцо подарил Луле медальон, золотой, с изображением Святого сердца. А теперь вспоминай, Карен: на Луле был такой медальон, когда ты её нашла?       Карен смотрит на раскалённое тусклое небо, на выгоревшую траву по обе стороны дороги, на городские дома, белеющие в конце этой дороги, и видит перед собой побагровевшую шею Лулы, на которой не было никакого золотого медальона, только туго затянутый фартук.       – Нет, – тихо отвечает она. – Может, Энцо врёт? Ведёт нас по ложному следу?       – Либе, ты где таких выражений понабралась?       – А я всегда в газетах в первую очередь криминальные новости читаю, – хвастается Карен. – Так что, врёт он? Как думаешь?       – Не врёт. Он разрешил мне осмотреть его рану. Дело и впрямь скверно. Но я дал ему одно лекарство, и теперь он пойдёт на поправку. Вот, смотри, – он вытаскивает из кармана маленькую бутылочку. – Перекись водорода. Отлично обеззараживает раны, вымывает гной, но жгучая неимоверно.       Карен смотрит на бутылочку, и вдруг фыркает от смеха:       – Так он поэтому так орал?       – И кровать опрокинул, – смеётся в ответ Тиль. Карен не выдерживает и хохочет, но её смех переходит в плач. Она только сейчас понимает, что её могли убить, её трясёт, слёзы льются бесконтрольно. Тиль молча обнимает её, и Карен рыдает, заливая слезами его рубашку, а вокруг стрекочут кузнечики, шуршит выжженная трава и давит на плечи влажный, душный полуденный воздух.

***

      Когда-то Карен обожала просыпаться на новом месте. Работать изо дня в день на одной и той же унылой работе, видеть одни и те же лица, смотреть в одно и то же окно – всё это казалось ей невыносимо скучным. В мире столько интересных мест и столько разных людей! Как можно променять разнообразие и приключения на рутину, которая сводит с ума? Размеренная жизнь в лагере, полная скучной грязной работы, быстро выводила её из себя, и если её не брали на серьёзные дела, Карен изнывала от скуки и развлекалась, пьянствуя или испытывая терпение Сьюзан или Молли. Как-то раз Тилли в сердцах заявила, что Карен сама не знает, что сделает в следующую секунду, и Карен даже не обиделась на этот наезд, потому что это была чистая правда. Она жила без оглядки, и её это полностью устраивало.       Но сейчас, придя в себя на узкой софе в незнакомой комнате, Карен вместо былого азарта почувствовала только усталость и раздражение. В последнее время для ней проснуться на новом месте означало только новую гору проблем. Ей до слёз было жалко дом одинокой старушки, который сейчас уже превратился в обугленные развалины, заметённые пеплом и снегом. Чужой дом, ставший её приютом только потому, что предыдущую хозяйку жестоко убили… но Карен было в этом доме тепло, уютно, безопасно. Даже Трент не смог убить это чувство безопасности. Она была там спокойна. В какие-то моменты даже счастлива.       Не успела она додумать эту мысль до конца (и испугаться от того, что впервые со дня смерти Шона позволила себе думать о счастье), как её ногу просверлила тупая боль. Карен глухо заскулила и завозилась, пытаясь принять более удобную позу. Когда ей это наконец удалось, сон окончательно сошёл на нет. Вытянувшись на софе и выравнивая дыхание, она огляделась по сторонам.       Комнатка была небольшой, с дощатыми стенами и полом, обставленная просто и даже скупо. Софа, на которую положили Карен, стояла вплотную к стене, а у соседней стены была узкая железная кровать, застеленная старым одеялом гладко, без единой складки. Рядом с кроватью в угол был задвинут умывальник, и вот тут по спине Карен пробежал холодок. Над умывальником было зеркало. Разбитое. Половина его осыпалась осколками, обнажив деревянную изнанку, а по остаткам змеились трещины. Как будто кто-то в сердцах вдарил по зеркалу кулаком.       Карен стало не по себе. Она прислушалась. Вокруг стояла полная тишина, если не считать гудения ветра за стеной. Ветер был таким сильным, что даже оконные стёкла слегка звенели. Карен потрогала стену. Чуть-чуть дрожит. Ничего себе, как разбушевалась непогода. Хорошо, что им встретилась та дама. Вот только её сестра наверняка будет не в восторге от нежданных гостей.       Тихо заскрипела, открываясь, дверь. Карен дёрнулась, перенесла вес на больную ногу и заскулила от боли. Пришла в себя она уже на полу. Перед глазами вспыхивали красные огни и метались тени. Знакомый голос вздохнул над её головой, знакомые руки бережно приподняли её и уложили на софу. Карен проморгалась и сквозь слёзы посмотрела на Чарльза. Тот улыбнулся ей уголком рта:       – Кошмар приснился?       – Ещё какой, – хрипло буркнула Карен, вспомнив злые чёрные глаза Энцо и то жуткое лето четырнадцать лет назад. Тут же эти мысли смело волной возмущения – потому что Чарльз аккуратно, но довольно-таки нагло раздвинул ей ноги и задрал комбинацию.       – Эй! – пискнула Карен и попыталась пнуть его, но ногу тут же пронзила такая боль, что вопль перерос в глухой скулёж. Чарльз выдохнул:        – Не кровит. Хорошо.       Он положил ногу Карен к себе на колени, а потом с возмутительным спокойствием уточнил:       – Я взгляну на твою рану.       – Спросить не мог?!       – А ты меня спросила, прежде чем в пекло лезть?       – Нет, но я тебя честно предупредила, – Карен зажмурилась от боли, когда Чарльз размотал бинт. Открыв глаза, она встретилась с ним взглядом. Синяк у Чарльза почти прошёл, рана на лбу затянулась свежей кожей. Из ходячего трупа он постепенно снова становился крепким молодым мужчиной. Довольно симпатичным причём. Был бы даже красивым, если бы лицо попроще сделал.       – Стрела была без наконечника. Им не нужно было серьёзно ранить тебя, только впрыснуть в тебя яд. Тебе очень повезло.       – Да я вообще везучая, – с сарказмом ответила Карен, но тут же ойкнула, когда Чарльз аккуратно потрогал кожу вокруг маленькой раны.       – Если бы ты выдернула стрелу с наконечником, порвала бы мышцы и потеряла много крови. Если в тебя попала стрела, надо её не выдёргивать назад, а толкать вперед, чтоб вышла с другой стороны.       – Ты умеешь найти темы для разговора с дамой, – нервно хихикнула Карен, надеясь шуткой скрыть боль. – Так и быть, в следующий раз сделаю так, как ты скажешь.       – Следующего раза не будет. Я не допущу, – сказал Чарльз серьёзно, почти сердито, и Карен вдруг расхотелось шутить. – Я не хочу потерять ещё и тебя.       Он взглянул её в глаза, и Карен забыла, что хотела сказать. Его взгляд был тяжёлым и тёплым, как и его руки. И от этого взгляда её сердце вдруг замерло, а потом забилось снова, сильнее и быстрее, чем раньше. До неё только сейчас дошло, что рана была слишком высоко на бедре, совсем рядом с пахом, и чтобы перевязать, Чарльзу пришлось снять с неё панталоны. Панталоны и сейчас отсутствовали. Она лежала перед ним в одной комбинации, подол которой едва прикрывал самое интересное. Впрочем, Чарльз как будто особого интереса не выказывал. Он аккуратно смазал края раны какой-то приятно пахнущей мазью и положил Карен руку на колено:       – Сейчас я приподниму твою ногу, чтоб перевязать. Готова?       – Угу, – Карен чувствовала, что к щекам приливает кровь. Она захотела закрыть глаза и отвернуться, но не сделала ни того, ни другого. Так и смотрела, как Чарльз аккуратно обхватывает её ногу обеими ладонями и приподнимает. От бедра до самых пальцев ногу закололо тысячей иголок, и Карен сморщилась и застонала. Чарльз тут же подхватил её ладонью в чувствительном местечке под коленом и ласково выдохнул:       – Ш-ш-ш, сейчас будет лучше.       Его тёплое дыхание коснулось бедра Карен, и в самом деле стало лучше. Затем он начал обволакивать её ногу бинтом, очень аккуратно, трогая кожу только возле раны, ни на дюйм не поднимаясь выше. Карен вдруг накрыло волной благодарности к нему. Она, конечно, не боялась, что он начнёт к ней приставать, но и такого уважения не ожидала тоже.       – Больно? – тихо спросил Чарльз, наконец опустив её ногу назад к себе на колени. Даже сквозь плотные бинты и грубую ткань штанов Карен почувствовала, какой он горячий. А ещё почувствовала, что ногу он положил чуть ниже, чем раньше. И чуть дальше от ширинки, которая сейчас была стыдливо прикрыта выпущенной из-за пояса рубашкой, но всё равно выдавала его с потрохами. Карен вдруг стало одновременно смешно и приятно. Ей было не привыкать к тому, какую реакцию она вызывает у мужчин. Непривычным было то, что мужчина не пытается воспользоваться ситуацией.       – Нет, – мягко сказала она. – Мне хорошо. Давно так хорошо не было. Не знаю, что это, но мне нравится.              Чарльз наклонился чуть ниже и коснулся её шеи. Она задержала дыхание.       – Дышать не трудно? – почти шёпотом спросил Чарльз, вглядываясь ей в лицо. – Я тебе ничего не повредил?       Дышать было трудно. Но не поэтому. Карен смотрела в его глаза, миндалевидные, с длинными ресницами, тёмные… очень тёмные, из карих ставшие чёрными. На лоб упала прядка волос, и Карен протянула руку и убрала волосы ему за ухо, погладила кончиками пальцев извилистый шрам на щеке. Всё ещё глядя ей в глаза, Чарльз осторожно прильнул щекой к её ладони. Щека у него была гладкая, волосы – чистые и приятные на ощупь. Успел привести себя в порядок, пока она тут лежала в отключке. Карен вдруг почувствовала себя очень грязной и растрёпанной, и ей стало неловко, но Чарльз смотрел на неё с таким жаром, будто вовсе не замечал ни распрямившихся локонов, ни обветренных щёк.       Карен прижала ладонь крепче к его щеке, погладила большим пальцем маленькую родинку под глазом. Чарльз наклонился ещё ниже, глядя на Карен с ожиданием, спрашивая взглядом разрешения, и она провела ладонью дальше, за ухо, обняла сильную шею. Чарльз коротко вздохнул, будто всё это время задерживал дыхание (как и она сама, вдруг осознала Карен), и осторожно поцеловал её в висок. Её как будто лизнул язычок огня, и от этого мягкое тепло внутри превратилось в настоящий жар, как будто вместо сердца в груди загорелось солнце. Это как танец, подумала Карен: один осторожный шаг за другим, по очереди, бережно, аккуратно… Чарльз продолжал медленно целовать её, от виска его губы спустились к брови, со сводящей с ума нежностью коснулись ресниц, потом щеки, и тут она сама повернула голову и поцеловала его в губы.       Она вся горела, и от поцелуя совсем не стало легче, потому что губы у Чарльза были горячие, словно он провёл целый день на солнце, а не целую ночь на морозном ветру. Сперва он целовал её так же нежно, осторожно касаясь её губ языком, точно сам боялся обжечься, но быстро осмелел, прижался к ней крепче. Видимо, боясь сделать больно, он не обнимал её, только ласково держал одной рукой за плечо, гладя большим пальцем ключицу, другой придерживая раненую ногу, но его руки чуть-чуть дрожали, а губы становились всё настойчивее. Карен понимала, что он едва контролирует себя. Она и сама сдерживалась с трудом. Та ночь с Шоном была последней ночью весны, сейчас первая ночь зимы. Полгода – это чертовски долго. Она обняла Чарльза уже двумя руками, поцеловала его крепко и жарко, как ей всегда нравилось, скользнула языком по пухлой нижней губе, по острым зубам, ощутила почти растаявший вкус малинового чая – и от этого у неё окончательно сорвало крышу. Она притянула мужчину к себе и приподняла бёдра, откровенно прижимаясь к нему сквозь одежду, забыв о боли, об опасности, о Шоне…       … нет, о Шоне она была не в силах забыть. Если бы она была к нему поласковее, вовремя разглядела за его дурашливой улыбкой и шуточками искреннюю любовь, он, возможно, был бы жив. И не только он – ведь Шон был отличным стрелком и храбрым бойцом, и будь он с ними, всё могло быть иначе. Тоска и вина скрутили её изнутри, как судорога, и Карен почувствовала на губах не сладкую малину, а солёные слёзы. Она резко отвернулась от Чарльза, вся трясясь, как на ветру, кусая припухшие губы. Чарльз испуганно дотронулся до её щеки:       – Что с тобой?       Карен не отвечала. Слёзы туманили ей глаза, кровь стучала в висках, а может, это за дверью кто-то ходит? Она не понимала.       – Карен, прости, – Чарльз прикоснулся к её мокрым ресницам губами так осторожно, что даже поцелуем это нельзя было назвать. – Я сделал тебе больно?       – Я не могу, – прошептала Карен. – Прости, не могу, прошло слишком мало времени.       – Нет, это ты меня прости, – тихо сказал Чарльз, прижавшись лбом к её лбу. Потом выпрямился, взял Карен за руки и мягко убрал их со своей шеи, поцеловал костяшки пальцев. Это был вежливый и скромный поцелуй, но губы у него всё ещё вздрагивали, и Карен стало от этого только паршивее.       Дверь резко открылась, и в проёме выросли две тени. Одна из них издала громкий хриплый смешок, похожий на карканье:       –  Воу-воу! Какие неучтивые гости, Белль, прям под стать тебе. Помню, как двадцать шесть лет назад я точно так же застукала в своей комнате тебя и твоего третьего мужа…       – Четвёртого, Мэгги, – поправила её Белль. Её тёмные глаза весело блестели в свете лампы, она явно забавлялась всем происходящим. Чарльз молча поднялся. Спина у него была прямая, взгляд тоже, хотя щёки всё ещё горели тёмным румянцем, и немудрено: возбуждение-то у него никуда не делось. Всё же он хорошо скрывал своё смущение. А вот Карен и скрывать было нечего. Она была в таком шоке, что на смущение даже не было сил. Только сейчас до неё дошло, что шум ветра за стеной, от которого дрожали стёкла, был вовсе не шумом ветра, и доносился он не из-за стены, а снизу. Если бы сообразила раньше, давно бы поняла, куда её занесло, и кто эта таинственная «сестра».       В дверном проёме стояла Мэгги Файк, в своём обычном сером наряде, с палкой в руке, с холодным блеском в здоровом глазу. А рядом с ней – Белль, та самая дама в чёрном, которую они встретили в лесу. Сейчас она сняла шляпу, да и в комнате было светло, и Карен глядела на неё, не находя слов и проклиная свою глупость и невезучесть.       Мэгги была седой и сгорбленной, потрёпанной жизнью, а Белль – темноволосой, моложавой, прямой, ещё сохранившей остатки броской красоты. Но семейное сходство между ними не заметить было невозможно. Тонкие носы, широкие скулы, точёные подбородки, резкие очертания губ – черты лица у обеих были так похожи, что делалось страшно. Должно быть, когда-то Мэгги тоже была очень красива. Должно быть, ей невыносимо было смотреть на своё полусгоревшее лицо в зеркало, которое теперь превратилось в осколки.       «Я влипла, – в отчаянии подумала Карен. – Точнее, мы влипли». Захотелось заорать Чарльзу: «Беги!». А смысл? Одну он её не бросит, да и опасности явно не замечает, пока что. И всё же на секунду Карен представила, как Чарльз слушается её и несётся за дверь, на ходу расшвыряв женщин так, что Белль со свистом вылетает в окно, а Мэгги разбивает зеркало окончательно, теперь уже макушкой. Мысль была так нелепа, что у Карен вырвался истерический смешок. Все тут же повернулись к ней.       – Не поделитесь причиной смеха, мисс Джонс? – сквозь зубы спросила Файк. Чарльз тут же перевёл взгляд на неё:       – Вы знакомы, миссис?       – Мистер Смит, в отличие от моей сестры, с которой вы уже имели честь познакомиться, я – мисс. Мисс Файк. И незнакомых девиц или мужчин равно не терплю в своей спальне. Так что я прекрасно знаю, кто такая мисс Джонс. И кто вы такой, тоже знаю. Ваши дела известны в округе так же хорошо, как и ваши приметы. Меня удивляет только одно: почему мисс Джонс и словом не обмолвилась, что вы живы.       «Твою мать, – тоскливо подумала Карен. – Хуже быть не может».       «А вот и может! – радостно ответила ей сука-удача, и тут же дверь открылась шире и в комнату влетел Дэнни-Ли – усы заиндевели, глаза горят:       – Мэгги, я выяснил, куда эти уроды упрятали Лема… А этот что здесь делает?!       Карен быстро схватила со спинки софы шаль и накинула её себе на плечи, но Дэнни-Ли не интересовали её прелести. Оскалив зубы, он бешено смотрел на Чарльза:       – Ты! Это ты!       – Я это я, – подтвердил Чарльз. – А вот кто вы все такие и что тут, чёрт побери, происходит?       Его спокойный голос сделался совсем-чуть-чуть угрожающим, как будто в прохладном мягком ветре повеяло далёкой грозой. Сердце Карен билось, как птица в кулаке. Она должна что-то сказать. Отвлечь внимание, разрулить ситуацию, как тогда, с Тилем и Энцо. Но она врала уже так много, что сейчас не осталось ни воображения, ни сил, и она могла только беспомощно хватать ртом воздух, пока в голове царил полный хаос. Файк обмолвилась про приметы. Она знает, что Чарльз в розыске. И дают за него явно больше, чем за Карен. И явно больше, чем её долг.       – Мисс Джонс вам не рассказала? – Файк приподняла здоровую бровь. – Видимо, она была занята. Ну что ж, не вижу смысла скрывать: мистер Смит, ваша подруга должна мне денег. Она сожгла самогон на полтыщи. Мой самогон.       Наконец-то у Карен прорвался голос, и она беспомощно пробормотала:       – Я хотела сказать, но…       Чарльз, не глядя на неё, поднял ладонь, показывая, чтоб она замолчала, и так же спокойно, но чуточку более напряжённо сказал:       – Я знаю. Она его сожгла, чтобы вытащить меня из беды. Значит, это и мой долг тоже?       – А вы быстро соображаете. Неплохо для бойцового пса. Или Датч вас как-то иначе использовал?       От резкого тона Файк Карен внутренне вскипела, а Чарльз только усмехнулся и скрестил руки на груди:       – По-разному. Я ещё на гармонике умею играть. И взрывы устраивать.       – О, ты можешь, – прошипел Дэнни-Ли. – Ты мне такой план сорвал!       – Я много кому сорвал план, уточни, какой это был день недели, – с ледяным презрением ответил Чарльз. Дэнни-Ли, заскрипев зубами, шагнул вперёд, но тут Мэгги с силой стукнула своей деревяшкой по полу:       – А ну перестаньте! Забыли, где находитесь?       – Согласна, – вмешалась Белль, тонко улыбаясь и насмешливо сверкая глазами. – Сестрица, может, выпьем все вместе чаю или, там, продукции твоей, да обсудим дела, как леди и джентльмены?       – Никаких дел мы обсуждать не будем, – вдруг услышала Карен сама себя. Она встала, натягивая шаль на груди, и посмотрела прямо на Файк: – Мы так не договаривались. Мой друг тут ни при чём. Он вообще меня ещё и отругал потом.       – Я тебя ругал?       – Господи, Чарльз, не лезь в женский разговор! Короче, он тут ни при чём. Он просто ищет нашего друга, а я ему пыталась помогать, так что дайте ему уйти, и всё.       – Снова решаешь за меня? – спросил Чарльз резче и громче, так что Карен невольно обернулась к нему. Мягкий жар в его глазах сменился холодом. Он на миг задержал на ней свой холодный взгляд, потом повернулся к Мэгги: – Мисс Файк, вы меня слышали. Это не её долг, а наш, и мы его выплатим. Но и я хочу получить от вас услугу.       – Вы там все в банде Датча такие наглые? – прищурилась Мэгги.       – Нам надо найти нашего друга Артура Моргана. Спасти, если жив, или похоронить, если умер. Помогите нам. У вас в конюшне есть хорошие лошади, я видел.       Файк только покачала головой, будто не веря своим ушам. А Белль внезапно шагнула вперёд, уже не улыбаясь:       – Артур Морган? Такой высокий, со шрамом на подбородке, стреляет как дьявол?       – Да.       – Что ж, ребята, вас сюда сама судьба привела. Я знаю, где искать вашего друга.