z7E`N r#`N tlE3 55% 5~B5 tj$3F

I am your shadow, your light, your pain,

I'll become your all, through loss or gain.

Run—I will chase; scream—you'll grow still,

A world without me bends to your will.

Your gaze is poison, yet I shall drink,

You'll fold your wings when I make you sink.

Love? No, it's chains that burn and sear,

But death without you is what I fear.

      В те кошмарные, бесконечные коридоры, словно вырванные из самого сердца бездны, ступало лишь то, что искало забвение или обречённое на вечные муки. Эти ходы, извилистые, как змея, шептали своим зловещим эхом о чужих страданиях, приглушённо рыдали и скрежетали камнем о камень. Их стены, покрытые трещинами и вязкой, чернильной влагой, будто дышали зловещей жизнью, втягивая и выплёвывая ненужные души, обречённые скитаться в этой тюрьме вечного ужаса.       Тьма здесь становилась плотной, словно осязаемой; она обволакивала каждого, кто осмеливался сделать шаг, хищно нашёптывая обрывки воспоминаний, превращая разум в фарш из страха и отчаяния. Среди скопления теней появлялись фигуры — существа, чьё происхождение терялось в глубинах самого безумного человеческого воображения. Их образы ломали логику, искажающие формы уводили зрителя за грань реальности. Привидения, охотники и чудовища, каждый ждал своего шанса, лишь бы отнять у путника последний луч надежды или захватить его душу.       Но даже среди этих ужасов имя мистера Скарлетеллы выделялось особым шепотом, похожим на шелест окровавленных страниц. Его появление всегда предвещало беду. Высокий, неестественно худой силуэт скользил в алом плаще, тяжёлом, как закатное небо, разорванное кровавыми прожилками. Его волосы, короткие, струились, как поток густой крови, стекающий по мертвенно-серому лицу. И глаза — пустые, словно чёрные ямы, что могли засосать в себя всю свою суть, — выражали одновременно безумие и холодную расчётливость.       Мистер Скарлетелла носил при себе красный зонт, странный, как сама его природа. Этот предмет будто дышал, пульсировал, как живое существо. Одни шептались, что зонт — продолжение его тела, другие утверждали, что это и есть он сам, заключённый в обманчивую оболочку. Суть его истинной природы оставалась тайной, но зонт оставлял после себя кровавые отметины, будто приростая к каждой поверхности, которую касался.       Он перемещался не как все. Не шёл, не бежал, а исчезал и возникал вновь, словно тень, обманувшая свет. Каждый его переход сопровождался ощущением липкой, леденящей пустоты, а следы, оставленные им, будто шрамировали пространство, навсегда обезображивая его своей сущностью. Его присутствие приносило безмолвие, невообразимо громкое и разрушительное, где даже ужас замирал в почтительном трепете перед тем, что могло быть хуже смерти.       Скарлетелла жил в тени, но в его сердце, черном, как угли затухающего пламени, горел один-единственный яркий огонь — его обессия, имя которой было Луан. Маленькая, хрупкая, будто созданная из света, затерянного в вечной ночи коридоров, она ступала по их скользким, запутанным переходам, осторожно, словно боялась разрушить этот зловещий мир своей чистотой. Её белые одежды почти сияли в темноте, а длинные, как паутина, волосы стекали за ней, оставляя в воздухе след нежности, который разъедал его, как яд.       Её глаза, огромные и голубые, как окна в забытые небеса, терялись в бесконечности окружающего кошмара. Но для Скарлетеллы она была центром этого мира. Его взгляд следовал за ней, как неизменная тень, чёрная и незаметная, скрытая за углами, в тени трещин и скрежета. Луан не видела его, но он видел всё. Видел, как её тонкие ножки осторожно ступали по каменным плитам, как дрожали её плечи под тяжестью страха. И этот страх был сладким.       Но любовь? Нет. Это слово было слишком человеческим, слишком банальным, чтобы описать ту жгучую, изматывающую одержимость, что разрывала его изнутри. Скарлетелла не просто хотел Луан, он жаждал её. Она была для него чем-то большим, чем живое существо. Она была его молитвой и его проклятием, его вечной мечтой. Она — та белоснежная птица, которую он хотел поймать, разорвать её крылья и заточить в клетке своей сущности. Он хотел впитать её, растворить, оставить только то, что принадлежит ему — её имя.       Её имя! Несколько букв, что вызывали в его сердце жар, смешанный с липким холодом. Одна мысль о том, что это имя, это короткое, нежное слово, станет его, могла свести его с ума. Оно было для него ключом к её душе, вечной связью, что никогда бы не разорвалась. Он мечтал о том, чтобы это имя звучало в его сознании, как заклятие, как его собственность.       Он наблюдал издалека, будто паук, терпеливо плетущий свою паутину. Его пустые глаза, чёрные, как сама бездна, скользили по её кукольному лицу, по её хрупким чертам. Она была для него совершенством, светом, который он хотел задушить, чтобы принадлежал лишь ему. Но когда он думал, что её мог бы заполучить кто-то другой, в нём вскипала буря. Ревность, жгучая, словно огонь, разливала по его душе ярость.       И всё же он молчал. Он ждал. Его алый плащ дрожал в такт его нетерпеливым шагам, его зонт замер, как зверь перед прыжком. Он следил. Он охотился. Он знал, что её чистота, её свет, её имя — всё это станет его. Рано или поздно.       Каждый её вздрог, словно крыльев бьющейся о стекло мотылька, вызывал в нём болезненное наслаждение. Её напуганные, широко распахнутые глаза, голубые, как утренний лёд, тонули в тенях коридоров, а слабый свет мерцания факелов отражался в её слезах, будто обещая спасение, которого не было. И эта нелепая, трогательная решимость — сжимать в худеньких ручках тяжёлый ржавый лом, слишком большой для её сил, но ставший единственным символом защиты от порождений тьмы, — всё это лишь подталкивало его к безумной идее: стать для неё щитом. Стать её безопасностью.       Ему хотелось запереть её, укрыть от ужасов этого мира и отдать её целиком своей воле. Держать рядом, как редкий трофей, как драгоценность, неприкосновенную для других. Он мечтал держать её в своих руках, лишая свободы, но даря своё извращённое понятие покоя. Делать с ней всё, что ему вздумается. Одна лишь мысль об этом пробегала по его телу липкой дрожью, заставляя уголки губ дрожать в предвкушении и растягиваться в широкой, пугающей улыбке. Пустота его глаз становилась всё глубже, будто бездна готовилась поглотить Луан целиком.       И вот, он услышал. Её шаги. Лёгкие, еле различимые, но это была она. Он знал это наверняка. Её звук. Её ритм. Её страх. Только она. Его. Только его. Мистер Скарлетелла застыл в центре коридора, красный зонт накрывал его лицо, скрывая черты и безумный блеск глаз. Лишь кровавый след его обуви выдавал его присутствие. Скоро. Ещё немного, и она заметит его, почувствует его удушающую, вязкую ауру, что сжимала воздух вокруг, как змеиное кольцо.       Луан, конечно же, побежит. Её тонкие ножки быстро замелькают, как у маленького, загнанного кролика, и её дыхание, тяжёлое от страха, наполнит коридоры. А он побежит за ней. Как хищный зверь, как волк, играющий с добычей. Ужас станет её музыкой, а его шаги — аккомпанементом её паники.       Его зонт в руке задрожал, словно живой, стонущий от его стальной хватки. Железные пальцы крепко сжимали рукоять, пока уголки губ неистово подрагивали, пытаясь вырваться в улыбку, безумную, растянутую до ушей. Но он терпел. Он ждал. Её шаги становились ближе, медленнее, опасливее. Она чувствовала, что за поворотом кто-то есть. Что он там. Что она уже в ловушке.       Ещё шаг, и она увидит его. Ещё мгновение, и Луан окажется в его руках. В его "заботливых", тёплых объятиях, где страх будет смешан с сладкой мукой. Ох, чёрт... Он был так близок к моменту, который пересекался с его самыми дикими, извращёнными желаниями. Ещё чуть-чуть...       Долгожданный момент, словно застывший в пространстве, практически настал. Луан была так близко, так неуловимо реальна. Её лёгкие шаги, похожие на шелест крыльев мотылька, всё громче вторгались в его сознание. Она была здесь. Она шла прямо к нему. Но внезапно, словно удар грома среди тишины, в этот идеальный аккомпанемент вплелось нечто иное. Звук, шаркающий, тягучий, будто кто-то тащился за ней. Затем — странное хихиканье, от которого кожа Скарлетеллы натянулась на скулы, а зонт в руке слегка задрожал.

Она была с кем-то.

      Мистер Скарлетелла почувствовал, как его тело вспыхнуло огнём ужасающей ярости. Мысль, эта отвратительная, жалящая идея, что Луан была не одна, всколыхнула в нём бурю. Её голос, звонкий, хрупкий, звучал в коридоре — и ещё один. Чужой. Ему не потребовалось ни секунды размышлений, чтобы мгновенно переместиться в тот же коридор, что и они, заняв позицию в тени, где его удушающая аура таилась, невидимая, но опасная.       И он увидел её. Свою Луан. Она шла вперёд, едва заметно оглядываясь через плечо. Её белое платье мягко колыхалось, как светящееся пятно посреди бесконечной мрачности, а глаза, полные страха и детской решимости, смотрели в пустоту. Но она была не одна.       Сзади за ней, подобно верному псу, полз нечто отвратительное. Призрак. Его длинные, липкие чёрные волосы волочились по полу, как мрачная мантия, оставляя за собой вязкие следы. Он не шёл. Он ползал. Его худые, костлявые руки тянулись за Луан, словно пытаясь поймать или защитить её, но что-то в этом движении было жутко омерзительным. А Луан... она улыбалась. Глупая, светлая Луан. Её смех звенел, будто она уже нашла в этом месте друга. — Игрушку, — тихо прошептал Скарлетелла, и его пустые глаза вспыхнули тёмным безумием.       Края его плаща дёрнулись, как будто ветер прошёл по застойному воздуху коридора, но он остался на месте. Смотрел. Наблюдал. Его челюсть сжалась, на лбу и висках вспухли жилы. Зонт в руках задрожал, хрустя под натиском тонких, почти костлявых пальцев, что дрожали от подавленной ярости.       Она нашла себе кого-то. Этого мерзкого, жалкого ползуна. Но ведь он нашёл её раньше.       В его сознании, словно из-под земли, начали всплывать картины. Красные, пропитанные кровью сценарии, где он безжалостно избавляется от этого создания, стёршего границы дозволенного. Он видел, как разрывает того на части своим зонтом, топчет его жалкие останки, чтобы никакая тварь больше не посмела приближаться к его Луан.       Но на этом воображение не остановилось. Вторая картина — Луан, беспомощная, наказанная за измену. Его Луан, которую он запирает в вечной тьме, пока она не признает, что принадлежит ему. Пока её страх не превратится в обожание, а обожание — в полную покорность.       Он стоял в тени, его улыбка, до сих пор спрятанная под краем зонта, начала медленно расширяться. Луан могла быть не в курсе, что нарушила правила игры. Могла не знать, что принадлежала ему ещё с первого взгляда. — Убить, — шептал он себе. — Убить, убить, убить...       Эти слова звучали ритмом внутри его головы, неотступным и жгучим, пока он продолжал наблюдать за парочкой, идущей впереди. Но он ждал. Ждал момента, чтобы забрать её. Вырвать из этой глупой иллюзии "дружбы" и вернуть себе. Свою Луан.