Стартовая цена — счастье

             Антону скучно.               Он впервые ловит себя на этом странно-человеческом, живом чувстве. Это так непривычно, что хочется как-нибудь безболезненно вскрыть себе череп и заснять на камеру происходящие в мозгу процессы. Наверное, он в последнее время слишком много читает, если к нему приходят такие идеи. Но понять хочется. Что же с ним случилось, что ему вдруг... скучно?              Арсений рядом, а Антон — скучает. Не той болотисто-серой заунывной скукой, что могла напасть на него глядя в окно — на те же цветочки, которые скоро придётся оставить. Не та, что скручивает человека в плед и отнимает все мысли, кроме «Ничего не хочу». Такой тоске Антон бы не удивился — с этим монстром он слишком долго жил неразлучно.        Нет, на него вдруг напала совсем иная скука. Та, что заставляет дёргаться во все стороны и тянет на всякие глупости. Та, что так часто нападает поздними вечерами на детей и кошек — неожиданно решила навестить Антона.              Не ко времени и ни к месту, У Антона что-то щекочет под кожей, заставляя вертеться по тихому и уютному кабинету в поисках уголка, который он ещё не осмотрел. Даже приятный полумрак с тёплым светом единственной горящей настольной лампы и убаюкивающий обычно запах книг и ромашкового чая — не спасают.              Вот уже который вечер проходил так — картинно-спокойно, будто скрытые от всего мира под куполом из домашнего тепла и тихих разговоров ни о чём. В компании пахнущих чем-то розово-травяным, книжных полок и любимых рыбок. Только он, Арсений и почти мелодично булькающий фильтр аквариума.              Сегодня к привычному фону добавилось ещё и тихое клацанье компьютерной мыши — Арсению пришлось работать над чем-то весь вечер. Наверное, поэтому, в Антона вселилась скучающая Непоседка. Хотя это всё равно странно — обычно ему не составляло труда развлечься просто смотря в красивые арочные окна. Теперь же, омега не может найти себе места и ему уже несколько раз приходилось боязливо оборачиваться, когда он делал что-то слишком шумно.              «Арсению нельзя мешать!» — Сам себе даёт подзатыльник и едва не подскакивает на месте с виноватым «Ой!». Непослушная рука всё-таки потянулась к чёрно-белым клавишам и те издали слишком громкий звук.              «Он на меня даже не смотрит!» — Омега снова уставился в окно, чувствуя себя запертой в башне принцессой. Даже позволил себе капризно надуть губы — его эмоциональный диапазон явно расширился. Обвинять в чём-то Сильного, пусть даже в мыслях, и чувствовать обиду, будто весь мир альфы должен был замкнуться на нём — Нонсенс!              Конечно же, Антона никто не держит и не заставляет скучать в сторонке. Он мог бы пойти к себе и спокойно собирать очередной конструктор… Например.       «Ну точно — ребёнок!» — Вздыхает про себя недовольно, а сам — совсем по-детски, подкрадывается к альфе со спины.               Конечно же, Антон мог заняться чем угодно, но в последнее время, когда Арсений возвращается домой, его больше не хочется выпускать из поля зрения — как минимум. Пожалуй, исключением, по понятным причинам, оставалась только ванная. Ну и спальня с определённой секунды — напрашиваться в чужую постель каждую ночь — Антон всё ещё стеснялся.              Хотя его там не то, чтобы не ждали, но это уже останется на совести Арсения.              — Это твоя работа? — Скрыть удивление в голосе не получается. Настолько, что Антон сразу прикрывает рот ладонью, боясь, как бы это не прозвучало как-нибудь неуважительно.              — Тебя что-то удивляет? — Арсений к нему не оборачивается и от монитора не отвлекается, но явно улыбается. Словно, примерно такую реакцию и ожидал. Антону можно выдохнуть.              На самом деле его удивляет примерно всё. А точнее — то, чего он, заглянув через чужое плечо, не увидел. Антон вряд ли бы сумел разобраться в чём бы то ни было из увиденного или не увиденного на экране. Но там явно не было ничего из того, что он мог себе представить. Только схемы, странным образом похожие на выкройки и фотографии незнакомых людей. Красивые, но пустые лица, словно манекены.              — Я... думал все Альфы — как минимум бизнесмены и нефтяники. — Странно говорить такое, учитывая с какими альфами Антону приходилось иметь дело. Но сейчас он слишком растерян, чтобы задуматься об этом. — А ты и вовсе такой серьёзный — не иначе как из правительства. — Альфа тихо хмыкает благодарно. Антон явно не слишком любит таких людей, но то, с каким трепетом омега произнёс эти слова именно потому, что они относились к Арсению — очень греет душу. — Но у тебя здесь…              Антон не знает, как это правильно описать, поэтому просто рассматривает яркие картинки похожие на шаблоны какой-то рекламы. Их от него не прячут, хотя Антон представлял Арсения не меньше, чем хранителем государственных секретов. Омега свободно располагается за чужим плечом, укладывая на него голову и почти обнимая, в который раз удивляясь собственной смелости.              — Дон мафии не может шить платья? — Арсений наконец-то поворачивает к нему голову. Он явно веселится и хотел бы посмеяться, но то, как близко они оказались с Антоном почти столкнувшись носами — заставляет смех разом потеряться. Задохнуться в нежной зелени и замереть щекочаще-тёплым комочком в груди.              С работой на сегодня покончено.              Что-то внутри Антона звенит, предупреждая, что это уже слишком близко и он шагает в сторону. Не от Арсения — к столу, будто специально не сбегая, нет — становясь удобнее для разговора. Так близко он говорить не сможет. Думать — не сможет. Дышать — тоже сложно. Так близко к чужим глазам можно только тонуть.              — Ты Дон мафии? — Голос чуть дрогнул, едва не выдав формального «Вы». Омега не напуган, просто удивлён и почти шокирован. Что-то изнутри ему подсказывает, что таких людей нужно бояться. А что-то — заставляет неловко улыбаться, чувствуя подвох.              Антон спрашивает так трепещаще-доверчиво, будто совсем в своё время не слушал Дениса. Дорохов почему-то же назвал Арсения «Мистер глянцевая обложка» и явно говорил потом что-то ещё. Но что стоит его слово против слова Попова, который может сейчас представиться хоть Господом Богом — Антон поверит. Поверит, уверует снова и начнёт молиться только на его имя.              — Нет. — Арсений всеми силами призывает свою совесть, заставляя себя не смеяться над этим доверчивым ребёнком. Но всё же выдерживает дразняще-таинственную паузу, выдыхая тихое и как бы ничего не значащее. — Его сын.              У Антона, всё-таки, немного отвисает челюсть, а Арсений уже знает, что ничего ему больше не скажет.       Это было давно и не правда. Не с сегодняшним Арсением Поповым. Делёжка города на зоны влияния, порты сбыта наркотиков и званные ужины в самых мерзких компаниях из всех — всё то, что длилось ни одно поколение — теперь в прошлом. Арсений был немногим младше сегодняшнего Антона, когда отец впервые привёл его в «штаб» и на разборки. Те, ожидаемо, закончились смертью какого-то выскочки, а Попов-младший пообещал отцу, что хоть и поможет тому во всём, по окончанию «лихих времён» — его бизнес будет полностью легальным.       Поповы — не бандиты. Поповы — санитары общества, достаточно твёрдо стоящие на десятилетиями облагораживаемой ими земле, чтобы однажды прекратить обо всё это мараться. Арсений справился.              Обещание — сдержал. Полезные связи и соответствующую репутацию за собой — оставил.              Сейчас от этого прошлого только связи и остались. Так что, впечатлительного омегу совсем не обязательно во всё это посвящать. Хотя Антон всё ещё смотрит на него с каким-то почти пугающим восхищением. Будто готов подавать патроны и скрываться с ним от возможной погони хоть до конца жизни.              — Хорошо, что не ты. — Тот задумчиво перебивает пальцами стопку тетрадных листов и улыбается каким-то своим мыслям. Антон понимает, что подробности ему знать не нужно, но услышанное звучит как-то почти книжно-захватывающе и даже не пугает. Антону не страшно. Просто кажется, что в комнате стало ещё чуть темнее и воздух какой-то колючий. — Ну, в смысле... Я ведь был бы совсем бесполезен для мафии — за меня даже выкуп никто не заплатит.              — Не знаю, не знаю. — По-доброму спорит с ним альфа, слегка качая головой. Ему вдруг показалось, что Антон с этими его почти кокетливо убегающими вниз глазками и тихой улыбкой — нарывается на комплимент. — Я же заплатил.              Это планировалось как очередная добрая глупость. Живи они в более идеальном мире, более простыми жизнями — эти слова могли бы заменить собой некое признание в любви. Позже, Антон и правда его в них услышит, уже лёжа в постели и сгорая от стыда. В этих словах было много всего, но сейчас они оказались просто глупостью. Самой обыкновенной, но очень опасной — понял Арсений, видя как лицо омеги под его тёплым взглядом вдруг искажается от испуга. Казалось бы, его и ранее могло очень многое напугать, но это ведь Антон...              — Ты? — Шепчет вдруг не своим голосом. Надломившимся так, будто он плакал несколько часов. — За меня? — Моргает часто, сдерживая подступившие слёзы. Дрожащая ладонь съезжает со стола, Антон снова шагает ближе. — Много?              Губы дрожат и Антон — весь дрожит. Словно готовый рухнуть карточный домик. Домик, чёрт возьми! Во сколько его жизнь могли оценить в том «Домике»? Сколько они потребовали с человека, нет, с этого божества, которому Антон обязан жизнью?              Вопросы звучат истерично-громко. Разрядами тока, без предупреждения. Почти сводят судорогой, выкручивая мышцы, встряхивая всё его сознание так, что кости могут рассыпаться. Антон думал, что его отпустило. Думал, что такого с ним больше не случится. Он до последнего наивно полагал, что его отпустили к Арсению каким-то чудом, едва ли не даром. Конечно, он понимал, что такое почти невозможно, но запрещал себе думать иначе. А теперь ему почти прямым текстом сказали, что его чудесный спаситель с первой же секунды терпит от него сплошные убытки!       Конечно, Арсений этого не говорил. Но у Антона ведь особый слух. Внутренний, но совсем не свой.              — Антон? — Альфа почти вскакивает с места, готовый в любую секунду ловить мальчишку, что по ощущениям может упасть в обморок. Лучше бы всё ограничилось его объятьями. Но не того, ни другого — не случается. — Что ты…?              Арсений может лишь удивлённо выдохнуть так и не договорив, когда Антон неожиданно садится к нему на колени. Так ловко и уверенно, будто делает это не впервые. Впервые — только с Арсением — будет царапать его ревность. А потерявшийся в собственных эмоциях омега тоже — осознает произошедшее с опозданием. Когда сбежать от раскалённых вил совести и крепко лежащей на пояснице ладони — будет уже некуда.              — Антон... Антон! Да что же ты? Антон... — Пытается дозваться слабо. Удивительно, но омега умудряется затыкать его, осыпая быстрыми поцелуями. Сбитый с толку альфа никогда бы не подумал, что ему придётся отбиваться от чьей-то ласки.              Антон вышибает из альфы весь воздух ни столько собственным весом, сколько почти лихорадочным блеском глаз и столь же нездорово-горячими руками, норовящими не то обвиться вокруг шеи и лица, не то залезть куда-то под халат.              — Я… я отработаю! — Клянётся в забытье. Дрожащий шёпот щекочет кожу, чудом избегая губ. — Я всё отработаю! Всё для вас сделаю! — В собственных словах задыхается. Не целует — прижимается бесстыдно-невинно. Извивается в пока ещё совсем некрепких объятиях, будто током прошибаемый. — Только скажите, как я могу… Всё, что скажете…              Антон дышит загнанно-надрывно, словно ему приходится убегать от целой волчьей стаи. Не понимая, что самые опасные хищники смотрят сейчас на него из чужих глаз, с каждым неосторожным словом и касанием — всё ближе подбираясь. Не понимает. Ничего не понимает. Хуже пьяного себя не помнит. Лёд у них под лапами трещит, полосы ползут, предательски опору отнимая. Над обледеневшим озером — вой и скрежет когтей.              Арсений ненавидит пьяные связи.              — Нет, Антон. — Голос — льдом к щекам прикладывается — холодной водой за воротник течёт. Так, что почти больно. Но правильно, необходимо.              Правильно, потому что омегу нужно спасать, а не пользоваться. Тот в эмоциях заблудился. Неправильных. Не естественных. Не своих. Тех, что не из-за Арсения, а из-за вбитых в него установок.              — Но я хочу… — Шепчет потерянно, наконец застыв. Сжимающую непослушную кисть руку почувствовал. Глаза по лицу бегают растерянно-виновато. Всё ещё не понимает, но просыпается. Жмётся ближе — уже по инерции.              — Нет, не хочешь. — Почти шипит на него Арсений, ещё крепче ползущие по груди ладони перехватывая.              Антон не Хочет. Антону Надо: долг уплатить, жизнь за жизнь отдать, если придётся. Только так он успокоится. Но Арсению такого не надо. Когда-нибудь Антон будет весь его. Каждой клеточкой, каждым вдохом и мыслью. Осознанно. Не то, чтобы добровольно — жизненно необходимо. Но пока в его пробуждающемся сознании рождается только страх. Самый настоящий ужас от собственных же слов.              — Почему? — Спрашивает слёзно, почти по-детски обиженно. Больше не шевелится. Кожа почти вибрирует от неожиданного понимания своего положения. Телу хочется сбежать, выбраться, вскочить с чужих колен, как ошпаренному. Но Антон лишь смотрит покорно и пытается понять, почему… Арсений от него отказывается?              — Потому что ты мне нравишься, Антон. — Выдыхает альфа, в самые губы. Уже тихо, совсем мирно, осторожно сталкиваясь лбами. — Я помогаю тебе совсем не ради благодарности и уж тем более — не через постель.              Слова отдаются звоном в ушах, на последних — омега трепыхается напугано, будто пытаясь их с себя скинуть, но слушает. Вот теперь Антону точно хочется сбежать. Забиться в угол и больше не показываться Арсению на глаза. Такие добрые и чистые, нежно в самую душу смотрящие. Альфа что-то говорит про его, Антона, душу. Про её красоту и невинность. А он — так позорно предлагал тело. Готовый отдаться. Как учили. Как умеет. Больше ведь — ничего не умеет. У него больше ничего нет. Падший. Испорченный.              Он игрушка. Мальчик-проститутка — не больше. О таких как он только ноги вытирать, в лучшем случае. Таких как он любить противно. У таких как он счастья в жизни уже не бывает.              А Арсений про какую-то его чистоту говорит. Словами слёзы выжигает. Говорит и сам светится так, что Антону от этого света сбежать хочется. Каждое слово собственных необдуманных клятв вдруг возвращается к Антону позорным эхом.              Каждое слово жжёт язык, сжигая его до самого корня. Они вырываются всхлипами изнутри, откуда-то, где раньше после встречи с Сильными оставались только осколки битого стекла. Слова встают комьями в горле, но если слёзы всегда можно проглотить и от них ничего не будет — этой чернотой Антон уже устал давиться. После неожиданного соприкосновения с тем, кто казалось бы, может наконец принести спасение, он вдруг только с ещё большей ясностью осознал, чем же наполнен до самых краёв.       Хочется скулить побитой собакой и уйти умирать подальше от людей. Подальше от Арсения, чьей компании не достоин.              — Я... Прости... Я должен уйти. — Омега взгляд прячет и предпринимает ещё одну попытку встать. Но почти вскрикивает — поняв, как сильно сжалась рука на его пояснице.              — Сидеть! — Пробирающе-тихо, отрывисто, почти как собаке, командует альфа. — Ты у меня в заложниках, забыл? — Губы на перебой коварному блеску глаз осторожно сцеловывают проступившую соль. — Сам же сказал — никто за тебя не заплатит... Никуда от меня не денешься. — Вздыхает мечтательно.              Антон в этом вздохе теряется. Теперь — правильно. Очнувшись окончательно, обессиленно падает головой на чужую грудь. Обнимает теперь и правда — спокойно, по-человечески. Ещё долго шепчет что-то про «Прости», непонятно — Арсению или себе.       Он сегодня спать не будет, слишком поздно осознав, как же сильно горят губы. Тела ещё долго чувствовать не будет. Но заведёт новую привычку — обниматься, сидя на чужих коленях. Обвиваясь вокруг, почти прирастая.              — Ангел мой. — Шепчет альфа, куда-то в кудрявую макушку, когда Антон уже, кажется, почти заснул. — Я не святой. — Замолкает ненадолго, продолжая уже предупредительно-серьёзно, даже угрожающе. — Ещё раз так необдуманно себя предложишь — сорвусь.              Маленький пушистый монстрик вечерней скуки смотрит на них из-за шкафа своими большими глазами и не понимает, как к этому могло прийти.