Стартовая цена — счастье

             Антон просыпается резко, но не от накатывающей из ниоткуда паники как это случается с ним обычно, а потому что глаза распахиваются сами собой, будто сразу включаясь в работу. В голове роятся мысли. Не тревожные, но возбуждённые, наскакивающие друг на друга и орущие, что именно сегодня он должен покорить мир.              Подпрыгнувшее с первой секунды сердце летит куда-то вниз как только Антон видит на соседней подушке мирно спящего альфу. Раньше Арсений всегда уходил первым, Антон узнавал о нём только по запаху, а весь остальной день — старался об этом не думать. Альфа уходил, потому что не хотел напугать и потому, что это была не его спальня. Сейчас Антон, на удивление, не пугается, не хочет кричать или отпрыгивать от него, как ужаленный. Но и дышать не может.              Говорят, спящие люди похожи на ангелов. Антон видел много спящих альф. Большинство из них оставались мерзкими даже во сне. Словно заплывшие жиром дети. Храпящие и пускающие слюни свиньи. Всё ещё не менее опасные, ведь могут раздавить тебя своими копытами.              Сейчас рядом с ним лежал ангел. С нечеловечески красивыми, мягкими чертами лица, что почти никогда не ожесточались даже в течение дня. Арсений бесспорно очень серьёзный и много думающий человек, но морщинок «от хмурости» у него никогда не было. А вот тихая улыбка, кажется, проглядывала даже теперь.              Спокойное дыхание, без всяких слюней и храпа, смогло успокоить даже омежье сердечко.              Этот ангел даже не раздевался с вечера, лишь бы его не тревожить…              Антон не отдавая себе полного отчёта мог думать лишь о том, что ему хочется забраться под мягкое крылышко. Он боится даже представить, что бы с ним случилось, проснись он в чужих объятьях. А ведь до этого было не далеко — он изредка ворочался во сне, практически забираясь на альфу, и вот теперь к нему снова тянет неумолимо. Пальцы практически зудят от желания прикоснуться к наверняка мягкой коже, пока ещё без намёков на щетину — рабочая неделя только закончилась, а за своим внешним видом Попов следит внимательно.              Омега заставляет себя лежать смирно, уже опасаясь, что дышит слишком громко. Где-то далеко звенит мысль о том, что он хотел бы просыпаться так каждое утро, бессовестно любоваться спящим и притворяться таковым, лишь бы подольше полежать рядом.              Чужая. Явно слишком смелая, но такая сладкая мысль... Она же затуманивает, казалось бы, уже совсем проснувшиеся глаза и в итоге оставляет Антона один на один с неизбежным.              Непослушная, слегка дрожащая рука тянется к чужому лицу. Пальцы замирают в нескольких миллиметрах, а затем коротко мажут по скуле. Антону кажется, что у него сейчас лицо от улыбки развалится или глаза выпадут. Столько восхищения они точно не выдержат.              — Тоша…— Зовут губы, едва шевелясь так, что Антон даже сразу не понял. Кажется, его сердце замерло с чуть дрогнувшими ресницами. В этом движении он и собрался весь, сконцентрировался на самом кончике, точно зная, что дальше только обрыв. Только с головой во всё ещё скрытое веками озеро.              Арсений ещё даже глаз не открыл, шевельнул ими слегка, а Антону уже кажется, будто бы он на прицеле. Не страшно. Только почему-то волнительно. Щекам жарко, будто бы без повода — ну позвали его по имени и что с того?              Позвали едва различимым, сонным шёпотом. Заставая за рассматриванием спящего человека. Как давно он не спит? Почему позвал его так, будто делает это каждое утро на протяжении многих лет?              Антон с места не двигается, хотя где-то очень далеко, собирается мозаика из смешных и совсем невыполнимых планов побега. На какую-то секунду омега думает, что ему всё ещё можно притвориться спящим. Вот только пальцы, замершие на чужой щеке, он никак объяснить не сможет. А уж произошедшее секундой позже, когда они случайно соскользнули в сторону, так и осталось в памяти нераспознанной до конца вспышкой короткого замыкания.              Соприкосновение меньше секунды — горячие губы и тут же вспыхнувшие подушечки пальцев. Антон едва не вскрикнул, но уже почти открыв рот понял, насколько это было бы глупо.              Арсений глаза так и не открыл, верно рассчитав, что прямого взгляда омежье сердечко сейчас просто не выдержит. Он не смотрел, но видел вмиг расширившиеся зрачки и вздрогнувшую зелень, по которой точно светлячки закружились. Как же ему хотелось улыбнуться: хитро, довольно, в открытую. Осторожно перехватить вздрогнувшие пальчики и удержать их на месте…              — Я... я вас разбудил? — Шепчет, едва заметно заикаясь.               Антону бы хоть как-то с места сдвинуться, он слишком резко осознал, что лежит с альфой почти нос к носу. Но уже не получится — тот на его голосок глаза открыл полностью, уже совсем осознанно. Если бы Антон действительно стоял маленькой крошкой, пылинкой на его ресницах, он бы мог сказать, что у него «земля» ушла из-под ног. Ну или не мог — уже бы летел в воду.              — Если бы меня каждое утро будил твой нежный взгляд, я, пожалуй, был бы самым счастливым человеком. — Арсений отвечает честно, без всякого коварного замысла, но сразу понимает, что такой ответ явно перегрузил мальчишку. — Что такое? Слишком сладко, да? — Спрашивает будто бы обеспокоенно, всё же не в силах скрыть улыбку.              Антону тоже хочется смеяться, скорее всего, как-нибудь нервно — он принимает всё за шутку. Не могут ему такое сказать всерьёз. Но смеяться почему-то не получается. Только глупо моргать и медленно тонуть.              — Так всё, сегодня пьём кофе без сахара! — Решительно заявляет альфа, едва не хлопнул ладонью по матрасу. Смеётся почти не скрываясь.              Антон от этого хлопка не вздрагивает — уже достижение. Он может только думать о том, что ему очень нравятся искры веселья в чужих глазах и то, как забавно шевельнулись спутанные после сна волосы.              — Доброе утро…? — Шепчет неловко, с опозданием и несколько вопросительно. Что положено говорить после вечерней, никем до конца не понятой и очень странной истерики, просыпаясь на утро в постели альфы? Альфы, рядом с которым утро и правда кажется добрым.              Антону отчего-то стыдно до страшного, но под щекой — всё ещё мягкая подушка, на плечах — тёплое одеяло, а рука — сама к чужой тянется, гладит робко, будто спрашивая: правда ли, что всё так хорошо и можно ли ему радоваться? Арсений снова с ним пальцы переплетает и будто бы о том же спрашивает.              Арсений старается не думать о вчерашнем, не вспоминать, как долго он на самом деле не мог уснуть. Сейчас его мальчик улыбается — это самое главное.              Выбираться из постели не хочется совсем, но альфа делает это первым, задушивая в себе желание поцеловать Антона на последок. Невинно, по-детски, в порозовевшую щёку. Антон вскакивает следом, теперь уже как ужаленный. Валяться в одиночку в чужой кровати кажется чем-то совсем неприличным.              Омега невольно вздрагивает, откидывая одеяло. Вся одежда оказывается на нём, ровно та, которую он примерил вчера последней. Мягкие, почти пижамные штаны и кофта с длинным рукавом. «Костюм персика», как он назвал его вчера. Тёплый, уютный. Нетронутый. Тревога снова начинает скрестить по вискам, когда Антон пытается вспомнить хоть что-то и вычислить из этого правду. Но её прогнал солнечный свет — альфа открыл шторы.              — Тоша, а тебе когда-нибудь говорили, что ты очень красивый? — Интересуется Арсений, стоя у соседней половинки зеркала. Совсем не к месту, всем же ясно, что говорили!              Антон в его сторону посмотреть не решается, разве что так же через зеркало. Он долго, как ему кажется слишком долго, думает над правильным ответом. Правда кажется нескромной и очень грустной, но именно её он выбирает.              — Мне многие так говорили. А я... очень старался стать уродливым. Сейчас, кажется, у меня это получилось. — Говорит, иногда замирает, слова подбирая, но, на удивление, совсем не чувствуя боли или печали. На отражение своё смотрит, совсем незаинтересованно. Правда и правда.              — Многие? — Зачем-то переспрашивает Арсений, будто бы ревниво, совсем проигнорировав остальные слова. Поворачивается к Антону, уже не только в зеркале. — А если это скажу я? — Неожиданно делает шаг в его сторону, обходит кругом и останавливается за спиной, даже не касаясь. — Ну, посмотри на себя.              На секунду кажется, что Антона сейчас будут ругать — голос Арсения прозвучал уж очень похоже на материнский, когда мальчик возвращался домой как следует искупавшись в снегу. Антон хотел было рефлекторно повернуться вслед за альфой, чтобы из сложившейся давно привычки не выпускать того из виду, но...        Взгляд вдруг зацепился за собственное отражение и то, как правильно возвышается мужчина за его плечом. На ум сразу пришло сравнение с растрёпанным воробушком, которого поймал большой чёрный кот. Только вот, этот кот, будто бы не представляет угрозы, а наоборот — предлагает защиту. В любом случае, птичка даже испугаться не успела.              Антон замирает, послушно глядя в зеркало. За это время, сколько уже прошло? Месяц? Больше? Он и правда немного изменился. Начал набирать вес, синяки с видных мест почти сошли и к коже постепенно возвращается человеческий цвет. Особенно теперь — когда щёки так некстати покрываются румянцем. Тёмных кругов под глазами тоже давно не видно — Антон хорошо спит, что бы с ним не происходило ночью. Но сейчас он на себя почти не смотрит.              — Ты очень-очень красивый, Антон. — Вкрадчиво шепчет альфа, слегка наклонившись к чужому ушку, но всё ещё соблюдая дистанцию, чтобы его близкое присутствие ощущалось разве что фантомным теплом. — От тебя взгляд оторвать невозможно.              — Как… экспонат в вашей коллекции? — Выпаливает омега, не подумав. Лишь бы язык чем-то занять. Только бы не запищать и не выдать сбившегося дыхания.              У воробушка крылышки трепещут, но совсем не стараются его унести. Этот кот не опасен, а вот сковорода, на которой его будто бы собираются медленно пожарить…              Ему часто говорили, что он красивый, милый, просто замечательный. Причём чаще всего именно так — оказавшись, кажется, непростительно близко. Будто осматривая и обнюхивая, как любую покупку. Каждый такой комплимент почти всегда шёл с какой-нибудь просьбой «раздвинуть ножки» и заставлял сжаться от накатывающего страха. Тут же хочется замереть, даже не дыша — чтобы в слова лучше вслушаться. Плечи от них расправить хочется — обтекающие спину руки без касаний, будто к этому и призывают.              — Лучше. — Улыбается, подмечая побежавшие по чужой шее мурашки. — Знаешь, о чём я думал, пока ты вчера примерял новую одежду? — Арсений снова смотрит точно в глаза отражению и радуется про себя, не найдя в них страха. Ответа не ждёт, сам отвечает. — Я думал, что просто обязан сделать из тебя модель, настоящую звезду подиума. — Делится воодушевлённо, выдержав паузу перед последними словами. — Но всё это только если ты сам захочешь, конечно.              Омега уверен — над ним издеваются. Сама идея нереалистична до абсурда, в его жизни уж точно. Не говоря уже о том, что у него совсем не получается на ней сосредоточиться из-за того, как её до него доносят. От чужого голоса на коже искры рождаются, убегают мурашками по позвоночнику и всё никак не остановятся. Попов говорит много — можно было и привыкнуть. Стоит близко — мог бы уже дотронуться хоть разочек. А Антон, оказывается, перед этим мурлыканьем слаб — мог бы уже давно упасть.              — Представь... — Не унимается альфа, прекрасно видя слегка замутившийся взгляд. То, что нужно для пробуждения фантазии. — Ты выходишь на подиум одного из крупнейших модных показов страны. Ты украшение всего вечера... — Слегка вытягивает вперёд руку, замирая под самым подбородком, показывая, что голову нужно поднять выше. Антон повинуется, как согретый в руках пластилин, но во взгляде его тоже, как по команде, появляется нечто горделивое. — Сотни, тысячи людей, уважаемых людей готовы едва ли не в клочья друг друга порвать за любую показанную тобой тряпочку. Все смотрят на тебя с восхищением, камеры ловят каждый шаг. Ты же гордо шагаешь вперёд, смотря только перед собой. Тебе нет дела до их взглядов. Смотреть можно. Трогать нельзя.              Арсений слова почти мурлычет, нашёптывает как самый настоящий искуситель. Разве что змеем вокруг не вьётся — и до того не долго. Пока говорил, руки вперёд протянул, будто бы беря мальчишку в кольцо. Антон же: всё время думает, что вот сейчас — ещё одно слово и он вспыхнет как хворостинка. Не сгорит, но расплавится. Омега за собственными чувствами не успевает и сам их пугается, но главным образом не понимает, что изводит его сильнее: чужой голос или то, что к нему ещё ни разу не прикоснулись? А главное, почему?              «Смотреть можно. Трогать нельзя» — вспыхивает перед глазами, прямым текстом. Эти слова были произнесены серьёзно, с особым акцентом, отвлекаясь от всей этой мечтательной игривости. Антон понимает. Пусть некоторые слова его пугают, вызывая привычные уже ассоциации — ему рисуют какую-то совсем новую реальность. Безопасную.              — Вам можно. — Выдыхает, ухватившись за последние слова, как за спасательный трос. Потому что что-то же нужно сказать, подать признаки жизни, а в мыслях больше ничего не осталось. Слова срываются с языка уверенно, хотя Антону кажется, что он весь в них собрался, сжался до размеров спичечного коробка. Взгляд куда-то спрятать хочется от самого себя. Потому что слишком рискованно-кокетливо. Но менять ничего не хочется.              Альфа чувствует, как непросто дался ему ответ. Слова поднимались в нём постепенно, такой же волной, не страха, но чего-то трепещущего — он выдохнул их всем телом, пройдя все стадии принятия. Они прокатились по всему существу и вырвались почти прямой просьбой. Арсений соврёт если скажет, что добивался чего-то другого и не добивался именно этого. Ему совсем не хотелось мучить омегу, скорее наоборот, важно, чтобы Антон в полной мере осознал, что всё зависит от его слова. Теперь он может выдохнуть вместе с ним.              Ну, или не выдохнуть, потому что чужая реакция, так невинно скрываемая, будоражит не слабее всех этих «провокаций».              — Хорошо. — Делает ещё один шаг вперёд, наконец-то прижимаясь грудью к чужой спине, накрывая собой омегу. — Спасибо. — Руки осторожно сцепляются на животе, уже без миллиметра расстояния. — Будешь моим сокровищем? — Спрашивает с улыбкой, такой, что это кажется ни то утверждением, ни то шуткой. — А я, как злой дракон, больше никого к тебе не подпущу.              Антон в его руках замирает, наконец переставая внутренне дрожать в ожидании. Вздыхает облегчённо, слишком громко, как ему кажется, и кладёт руки поверх чужих, разрешая обнять себя ещё крепче. Мелкие электрические разряды превратились в полноценную волну тепла — это всё что ему нужно, даже если потом за что-то станет стыдно.              — Вы не злой! — Практически перебивает омега, с опозданием понимая, что позволил себе спорить. Оспорил при этом совсем не ту часть, где ему можно было бы сказать «Нет».              «Но явно огнедышащий» — добавляет про себя Антон, не замечая, что почти смеётся. Улыбается так ярко, будто и правда зажёгся. Антон может думать лишь о том, как правильно лежит его голова на чужом плече и что если он хоть немного её повернёт, даже случайно, сможет заглянуть в голубые глаза — не в отражении.              Антон понимает, что не горит — согревается. Стоя в окружении чужих рук чувствует себя таким… маленьким, но абсолютно защищённым. Отражение улыбается им в лучших традициях семейных фотографий. У мамы с папой была такая — папа обнимал маму со спины, что-то шептал, зарывшись носом в её волосы. А мама щурилась как от солнечного света и улыбалась ярче любого солнца. Совсем юные и счастливые, они тогда ещё не знали, что у них родится мальчик. С мамиными глазами, её солнечной душой и видом, что совсем не понравится папе.              О последнем Антон старается не думать, не до него сейчас. Но он почему-то думает, что стоящий рядом, вокруг него альфа, именно тот, с которым можно надеяться на такое счастье. Он уже подарил Антону мамину улыбку. Омега вспоминает, как представлял, что родители, должно быть, целовались после этой фотографии. Невозможно ведь удержаться, когда любимый человек так близко!              Антон понимает, что разгоревшиеся алым щёки сдают его с потрохами.              Откуда только такие мысли?               Понимает вдруг, что слившиеся для него в вечность секунды, на деле едва ли собрались во что-то дольше пары минут и им с Арсением всё ещё нужно собираться на завтрак.              Им. Вместе. Потому что альфа, всё ещё растрёпанный после сна, такой домашний и уютный — его явно никуда отпускать не собирается. А Антону никуда и не хочется.              Арсений понимает, что он страшный жадина. Ему чертовски мало Антона, которого с каждой секундой хочется обнимать всё сильнее. Хочется поцеловать в плечо или за ушком, или везде и сразу. Хочется нагнуться вперёд так, чтобы мальчишка вместе с ним почти пополам сложился и… щекотать. Альфа с трудом удерживает пальцы в приемлемом безопасном положении. У Антона улыбка такая красивая и смех звонкий, заливистый, но пока смеялся он при нём непростительно мало, так, что это теперь очень исправить хочется.              Костюм его мягкий, уж очень напоминал по цвету что-то съедобное, так что, от греха подальше было решено скорее отправиться на кухню.

***

      Омега сидит на своей любимой лавочке в окружении цветов. Гладит их, шепчет что-то, почти целует. Такой нежный и мечтательный, что наблюдающий за ним с дорожки альфа еле удерживается от того, чтобы не навести на него камеру. Вот в кустах промелькнули крылья бабочки и мальчик, по-кошачьи встрепенувшись, наблюдает за ней почти с открытым ртом.              «Лапой её, лапой!» — смеётся про себя Арсений. Но Антон вдруг неожиданно отвлекается и задумавшись на пару секунд, хватается за лежащий рядом блокнот.              Антон сегодня целый день рисует и, против обыкновения, от альфы совсем не отлипает. Уличённая Арсением секунда — исключение. Так что он знает, что рисует мальчик. Огонь. Пламя разных форм, цветов и размеров. От почти живого, будто бы обжигающего сквозь бумагу, до самого схематического. Иногда в объятья пламени попадало что-то живое, чаще всего — птицы. Арсений соврёт если скажет, что его не пугали эти рисунки, вызывающие самые разные мысли. Но он убеждал себя, что крылья у них в огне не сгорают, а пламя обнимает их — символизируя способность к возрождению и вечной жизни. Как у феникса.              Эта надежда заставила Арсения зацепиться за одну интересную мысль.              — Антоша! — Наконец подзывает к себе альфа, слегка махнув рукой. — Подойди сюда.              Котёнок тут же с места соскакивает и уже через несколько секунд замирает рядом с высокой железной бочкой, у которой его ждал мужчина. Он, как и положено, заглядывает ему в глаза, стараясь не показывать заинтересованности в странном предмете. Обычно Валера сжигал в этой бочке старую траву и прочий мелкий мусор, так что теперь в ней не может быть ничего интересного. Но Арсений вдруг опирается руками о железные края, как бы говоря, что смотреть можно.              На дне лежит какой-то свёрток. Что-то белое, скомканное, как одежда после стирки, но будто бы только сильнее заляпанное. Антон долго смотрит на него, не понимая, глупо, будто даже совсем не видя. Поднимает взгляд на Арсения и снова смотрит вниз. А потом замечает сползающий по серой слегка обугленной стенке кусок цветной ткани.              Сердце сжимается и дрожит, будто к нему приблизился чей-то длинный острый коготь, чьё прикосновение вот-вот придётся ощутить.              Это... его вещи? Те, в которых он приехал. Что-то страшное, то, что он почти забыл. Смотрит на него со дна бочки и будто бы зовёт обратно. Антон отводит от этого взгляд, чувствуя что начнёт задыхаться если посмотрит ещё хоть секунду. Он всё ещё стоит во дворе чужого дома. Уже почти родного. Солнце куда-то спряталось, но птички всё равно поют, зовут его к цветам. Рядом всё ещё стоит Арсений, такой спокойный, сегодня особенно тёплый и близкий. Он же не заставит его надеть это?              — Держи. — Объявляет альфа, протягивая ему коробок. — Спички детям не игрушка, но ты ведь знаешь, что надо делать?              Арсений улыбается и говорит особенно мягко, замечая произошедшую в мальчике перемену. Антон растерянно хлопает на него ресницами, не понимая, что здесь может так веселить. Картонную коробочку принимает почти не чувствуя пальцев. Крутит её, словно впервые такое видит.              Взгляд бегает от содержимого бочки к рукам по кругу, боясь застрять там хоть на секунду. Антон понимает. Не умом, но скребущимся где-то внутри желанием. Робким, но таким чётким, как никогда ранее. Горящим.              «Не игрушка» — остаётся звенеть в ушах.              Валера сжигал абсолютно всё, что оказывалось в этой бочке.              Чиркает спичка.              Антон замирает, засмотревшись на огонёк. Маленький, оранжевый, в его глазах отражающийся. А рядом другие глаза и пламя в них — голубое, оттеняющее. Танцующее в ожидании.              — А как я… вернусь? — Вдруг спрашивает чуть дыша, будто у самого себя, уже занеся руку над бочкой. — Меня ведь накажут…              Он ищет ответ в глазах альфы, но Арсений почему-то молчит. Будто замершая картинка из сна. Молчит и тихо улыбается. Ждёт чего-то.              Время идёт. Пламя танцует. Зелёные глаза медленно наполняются слезами. Антон разрешает себе думать. Задавать вопросы.              Валера сжигает всё, что попадает в бочку.              Валера спрашивал его мнение по всяким мелочам, говоря что-то о том, что он должен «привыкать вести дела».              Варя шутила про получившего одежду домашнего эльфа.              Арсений выделил ему отдельную комнату и приносил туда всё необходимое, даже без просьбы с малейшим намёком.              Арсений свёл его со своими друзьями, что каждый день возвращали его к жизни.              Арсений обнимал его утром так, будто никуда не отпустит.              Он не игрушка.              Он не вернётся.              Из груди вырывается всхлип.              Спичка летит вниз. Ещё одна. И ещё.              Антон смотрит на то, как огонь медленно расползается по ткани, накидывается на безвкусные и будто всё ещё зовущие его блёстки. Отскакивает в сторону лишь тогда, когда прожорливое пламя поднимается выше, грозясь опалить ему лицо.              Обычно люди в дыму задыхаются, а Антон дышит. Смотрит заворожённо и очень хочет кричать. Потому что не больно.              Языки пламени лижут только начавшее вечереть небо. Луна в нём ещё не светит, а костёр под ней горит. Сжигает в себе всё то, что приносило боль. В огне трещат держащие его ниточки. В огне корчатся страшные рожи. Огонь обрубает им руки, не давая достать до Антона.              Смотреть можно. Трогать нельзя.              Огонь поедает прутья его клетки, но Антону не страшно на это смотреть — он уже снаружи. На свободе.              Омегу почти трясёт, он не выдерживает и срывается на крик. Счастливый вопль ребёнка, что наконец-то дождался салютов на празднике.              Арсений стоит чуть поодаль, тихо, скромно, будто это совсем не его заслуга. С его ракурса кажется, что Антон тоже весь объят пламенем.              Его мальчик. Его чудесный феникс. Подлетает к нему, широко расправив крылья.              — Арсений! — Кричит почти задыхаясь, будто до него только сейчас докатилось, всё чем он надышался. — Арсений! — Хватается за него мёртвой хваткой, падая в объятия. — Арс… — Всхлипывает в чужую грудь, разрождаясь слезами.              Альфа молчит, лишь тихо вздыхает откуда-то сверху и осторожно гладит по волосам. Антон в его руках прячется, ластится как котёнок, желающий залезть куда-то под тёплую кофту хозяина.              Последняя вспышка. На дне бочки остаётся жалкая горстка пепла.              — Что… я вам за это должен? — Спрашивает сипло, поднимая на Арсения чуть заплаканные, но счастливые глазки. Арсений возвышается над ним, как накрывший своими крыльями ангел. Смотрит на него так же почти влюблённо.              — Счастье. — Отвечают ему медленно, загадочно. Ладони нежно обтекают светящиеся этим самым счастьем лицо.              «Продано» — шепчет луна, скрываясь за облаками.

***

      Антон по кровати ворочается, который час уснуть не может. Будь он ребёнком мама бы улыбнулась и сказала, что у него было слишком много впечатлений за день. Но мамы рядом нет. Как нет ещё чего-то. Кого-то.              — Арсений… — Робко зовут откуда-то с порога. Альфа его скорее учуял, чем услышал, тут же включая ближайшую лампу. Он тоже не спал, просто уговаривал себя уснуть и вот в его дверь скребётся мышонок. Ждал ли он его? Оказывается, ждал. — Можно я лягу с ва… тобой? — Лепечет, опустив глазки в пол.              «Ну ребёнок же!» — пищит что-то внутри у альфы, пока он откидывает краешек одеяла.              — Иди сюда скорее. — Шепчет понимающе, наблюдая как голова омеги медленно поднимается на голос.              Антон забирается на кровать и тут же забивается в дальний угол, чтобы не мешаться. Арсений никак это не комментирует — знает, что тот всё равно медленно переползёт ближе. Не ошибается — меньше, чем через двадцать минут омега мирно посапывал в чужих объятьях.              На следующее утро Антон точно сгорит, но абсолютно свободно.