Стартовая цена — счастье

             Сказать, что Арсений счастлив и спокоен — не то, чтобы соврать, но и правды всей не сказать.              Эту непростую для осмысления ещё вчера переполненным мечтами мозгом истину Арсений вдруг понял, абсолютно случайно — за утренней беседой с дворецким. Валера — очень мудрый и тактичный, но всё же порой падкий на сплетни человек, полюбопытствовал «Кого, Арсений Сергеевич, изволили вчера в гости привести?» Не то, чтобы хозяин дома был обязан перед ним отчитываться, просто обычно Попов всюду пользовался связями и посторонних к себе не водил примерно никогда. А тут — новое лицо, никем ещё толком не увиденное, но интересно же!              Арсений недолго думая обрисовал ему сложившуюся ситуацию. Не чужие люди всё-таки — поделиться можно. Даже нужно, если он хочет, чтобы Антону впоследствии было здесь комфортно. А потом задумался и, кажется, мысленно свалился куда-то не туда. А может — ровно туда, куда надо, но Попов явно не рассчитывал, что падение будет настолько жёстким.              На самом деле Арсению даже немного совестно — сейчас он понимает, что, забирая Антона к себе совсем не задавался вопросом «А что дальше?» Не взвешивал риски. Не понимал всей ответственности за сломленного и абсолютно несамостоятельного мальчика.              А он ведь человек.              Да — омеги слабые. Да — всегда где-то внизу. Да — нуждаются в чужом покровительстве. Но не настолько же, чтобы быть не в состоянии поесть без чужой указки или разрешения!              А Антон не может. Да — это всё образ, наносное, то, что в него буквально вбивали годами. Когда-нибудь это его отпустит, должно отпустить. Когда-нибудь Антон сможет свободно передвигаться по дому, пользоваться всеми его удобствами и понимать — что ему хочется делать, а что не хочется. Он и сейчас это, наверняка, понимает, просто боится шевельнуться без соответствующего движения чужой руки — он ведь игрушка.              Игрушка из Кукольного дома. Его с болью учили этому годами, ломая в нём всё человеческое, принуждая к полному повиновению «кукловоду», без которого он ничего не представляет. И Арсений его купил — тоже как игрушку, максимум — как котёнка. Забрал к себе просто потому, что хотел. Да — эта игрушка не подлежит возврату. Да — он делал это, спасая. Но пока его план спасения заключался лишь в том, чтобы «Взять, забрать и спрятать».       Спрятать от старого Кукольного дома, по сути дела, просто перенеся в новый. Да, Арсений готов создать для него все условия жизни, отдать лучшую комнату в своём доме, но сам Антон менее кукольным от этого не станет. Во всяком случае, пока.              Арсений даже примерно не представлял как может пройти их первый день после «освобождения» Антона. Даже первые несколько часов, которые они худо-бедно, наверняка, чувствуя вечное напряжение оба, но пережили. Не задумывался о том, как бы они уживались вместе, даже если бы Антон был полностью здоров.              А Антон не здоров.              Арсений не был готов к тому, что ему, возможно, придётся отстраивать всю его личность с нуля.              Он уверен, что когда-нибудь, сможет снабдить Антона всем необходимым, включая такую банальную для него самого вещь как мобильный телефон, и вернуть во внешний мир. Но при современном ритме жизни пятилетняя оторванность от общества и информационного потока — кажется почти невосполнимой утратой.              Арсений никогда не боялся ответственности, но и игру «Тамагочи» — никогда не любил. Он достаточно взрослый и ответственный человек для того чтобы в своём возрасте уже несколько раз, как минимум, задуматься о семье. Он был почти уверен, что готов к детям и на самом деле уже хочет кого-то нянчить.              Но Антон хуже ребёнка в том смысле, что дети изначально не рождаются с психологическими травмами. Они могут их достаточно быстро приобрести, но это уже другая история. Антон абсолютный ребёнок в плане самостоятельности и душа у него, на самом деле, несмотря ни на что — детская. Вот только, живого места на ней нет.              Это всё равно что взять ребёнка из детского дома — вот уж у кого историй из тяжёлого прошлого и сопутствующих травм — хоть отбавляй! Именно поэтому приёмные родители проходят специальное обучение. Арсений даже его не проходил. Арсений просто прыгнул с барьера в карьер, вооружённый лишь самыми базовыми представлениями о человеческой психологии.              В случае с Антоном — такого мало. Критически мало. Его бы травмы целому взводу психологов разгребать.              Самое страшное, что главная его травма — Арсений. Не лично, но все Альфы в его лице. Арсений это понимает, понимал изначально, но теперь всё равно не знает как подступиться.              Как вызвать доверие? Как убедить, что он не такой как все, хотя, конечно же, такой же. Но что он, по крайней мере, не похож на тех, в чьих лапах мальчик оказывался раньше. Хотя и тут обман — будь на месте Антона кто-либо другой, Арсений был бы ровно таким же. Он в этом почти уверен и ему заранее от себя мерзко даже несмотря на то, что привык думать о комфорте партнёров и не прибегает к явной жести.              Арсений человек действия. Даже воздействия. Причём прямого. Тактильного. Он привык касаться тех, с кем имеет дело. Тем более, если ему надо расположить к себе человека. Антона трогать страшно.              Не говоря о тех физических увечьях, которые он вчера увидел — у него душа кровоточит настолько, что к телу прикасаться страшно.              Антон его боится. Настолько, что готов не дышать в его присутствии — других причин для проблем с дыханием Арсений не видел. Настолько, что, наверняка, готов забиться в дальний уголок и просидеть там весь день.              Вот и сейчас — опаздывает на завтрак хотя точного времени с ним никто не обговаривал и это не столь принципиально. Но время близится к одиннадцати — а Антон на кухню не спускался. Можно было бы обрадоваться, что постель его оказалась достаточно удобной, чтобы забыться долгим сном, но Арсений сам сегодня настолько взвинченный, что про впечатлительного омегу и говорить нечего.              Арсений скучающе болтает ложкой в очередной чашке кофе, когда ему вдруг вспоминаются вчерашние слёзы мальчика за ужином. Приходится самому вдохнуть поглубже, проглатывая острый ком и тут же коря себя за излишнюю сентиментальность.              Ну и как ему выстраивать равные отношения или хотя бы те, что положено иметь с Омегами с тем, кто разрыдался, увидев перед собой полную тарелку?              Это будет очень долгий путь.              «А вдруг там всё-таки было слишком много тяжёлой пищи? С голодухи любая такой оказаться может. Вдруг ему стало плохо и он теперь корчится от боли, боясь даже позвать на помощь?»              Накрутив себя на этой центрифуге так, что теперь, кажется, можно и в космос — Арсений вскакивает, едва не вылив на себя нетронутый кофе. По лестнице поднимается почти бегом, но на повороте к комнатам замедляет шаг.              Он снова вспоминает вчерашний вечер, а точнее — запах яблок что так отчётливо слышал. За ужином — хотя фруктовая тарелка стояла на другой стороне стола. В ванной — списывая на аромат шампуня. Его же он чувствовал и теперь с каждым шагом к нужной двери — всё ярче, удушающе.              «Нет. Ну нет же! Нет...» — Стучит в висках, почти скуляще. Кажется, Арсений уже знает, что там увидит.              Антон спит хорошо. Ему ничего не снится, но спит он хорошо в полном смысле этого слова, такого тёплого и уютного, наполняющего долгожданным спокойствием каждую клеточку тела. Антон засыпает в самом настоящем раю. А вот просыпается — не иначе как в адском пекле.              Резко, с первой же секунды чувствуя как неспокойное сердце разгоняется до запредельной скорости. Ещё не сумев открыть глаз, дёргано скидывает с себя удушающее его одеяло. Ещё раз. И ещё. Пока не понимает, открыв наконец глаза, что оно уже давно лежит на полу. Легче от этого понимания совсем не становится.              Жарко. Душно. Картинка перед глазами мутная, хотя даже этой картинки ещё толком нет. В комнату проникает лишь тонкая полоска света ещё совсем красного — рассвет начался недавно. А вот спокойной жизни для Антона, похоже, так и не суждено начаться. Он кое-как приподнимается на локтях, желая осмотреться, но тут же падает обратно, ощущая пока ещё совсем неясную тянущую боль внизу живота.              Течка. Из-за всех переживаний у Антона сбился цикл. А может и не сбился, чёрт его знает — не зря же ему было так плохо все прошлые дни. Последнее избиение тоже играло свою роль, но Антон был настолько слаб, что даже не смог заметить возможные симптомы. А теперь... теперь ему хочется биться головой об подушку и надрывно орать в потолок, пока ещё даже не от боли или желания — одного осознания вполне достаточно. Но он боится разбудить хозяина дома.              Он боится хозяина дома.              Теперь особенно. До дрожи, слёз и истерического икания, что распирает грудь, не давая при этом вдохнуть.              Антон не помнит, как проходили его течки в Доме. У них с ребятами было негласное правило — прикрывать друг друга в это время. Очень жертвенно и благородно, пожалуй, это было единственным проявлением того, что можно назвать «честью».              На первое время его организм впал в состояние шока и решил вовсе отключить эту «функцию», так что каждый «акт стресса» мог только приблизить его к возможному бесплодию. Что на самом деле даже казалось манной небесной, ведь эти самые «стрессы» теперь в его жизни вряд ли прекратятся, а быть выкинутым вместе с «довеском» — хочется не больше, чем всё остальное.              В остальном же Антон искренне удивлён тому, что ещё ни разу не забеременел, ведь потом всё вернулось в троекратном объёме — разгар созревания всё-таки, природу не обманешь. Видимо у Хозяйки тоже были какие-то свои принципы. Ей же не выгодно — выпускать течных из дальней части Дома, чтобы взбешённые альфы разгромили её «детище». А специально течного омегу себе купит разве что законченный импотент — у которого иначе не встанет. В таком никто признаваться не хочет.              Вот только, какой смысл сейчас об этом думать и вспоминать если теперь Антон точно попал и в ближайшие дни его в Дом не вернут — будут слишком заняты втрахиванием во все возможные поверхности? Хотя, даже жаловаться тут не на что — уже через пару часов он сам начнёт умолять об этом.              Кожу с себя содрать охота — потому что жарко и потому что свободы от этого тела хочется.              Омега со смесью злобы и отчаяния смотрит на мирно тикающие часы, прикидывая через сколько ему отключит мозг окончательно. Он сползает по подушкам и снова пытается уснуть. Но на этот раз сон не забирает его мягко обнимая со всех сторон, а остаётся таким же бредово-поверхностным, каким и был всегда.              У Антона горит всё тело, но особенно сильно почему-то горят руки. Их ему вчера трогали особенно часто. Только их и больше нигде-нигде. Так сдержанно, даже целомудренно. Арсений хороший. Арсений сказал, что Антон не игрушка. Только благодаря ему Антон вчера впервые за долгое время нормально поел.              Поел. У него был аппетит.              Значит, эта течка — нечто совсем внеплановое. Значит... всё может закончится быстрее, чем обычно?              Точно не быстрее, чем проснётся хозяин дома.              Вчера Арсений сказал, что Антон не игрушка и был более чем обходителен. Но он, как и все они — слаб перед инстинктом. Может ли оказаться, что Арсений всё-таки купил его специально, а вчера просто подготавливал... для себя? Он не похож на того, у кого есть какие-то проблемы по этой части. Скорее на того, перед кем ноги и без всякой течки разъезжаются.              Глаза у него добрые. Когда он тогда посмотрел на Антона, через плечо, ему уже совсем не хотелось топиться. Разве что, в глазах напротив, слащаво-банально, совершенно неожиданно. Смотреть, как озеро облака щекочут, будто пёрышки, и даже не дышать. Он смотрел, не дышал и всё удивлялся тому, куда делись все звуки. Ему вдруг захотелось... довериться. Облокотиться о чужое плечо ещё совсем мокрой головой и... Смеяться. Глупо, неловко, может даже слегка дёргано. Это всё пена на носу виновата.              Но это было вчера. Всё хорошее останется для Антона во вчера. Сегодня же он станет не то, что игрушкой — животным. Неспособным думать ни о чём, кроме спаривания. Отдаться кому угодно, как угодно, сколько угодно — лишь бы продолжить род. Одно радует — в этом состоянии омеги практически нечувствительны к боли, кроме той, что, слава природе, можно заглушить членом в заднице. Соответственно, неприятного или недостаточно хорошего секса просто не существует. Больно и противно бывает только после, но это природе уже совсем не интересно.              Стрелочки ползут. Полоска меж занавесок всё светлее становится. Антон пока еще совсем медленно перекатывается по кровати, разрываясь от желания не то раздеться до гола, не то попытаться соорудить себе убежище из подушек и одеяла. Он замирает лишь в тот момент, когда вдруг понимает, что случайное трение показалось уж очень приятным и едва не кусает губу до крови. Процесс необратим.              Совершенно неожиданно вспоминаются чужие руки, а точнее — приходит осознание того, как же сильно его тогда зажали, буквально вдавили в себя, пока он весь трясся и нёс какой-то бред про пятна. Его мозг был слишком занят паникой и даже не смог осознать как хорошо было телу в этот момент. Арсений был так близко. Такой большой и сильный, мягкий в этом своём халате...              «Надо было ухватиться за него в ответ, обнять. Это же было похоже на объятия? Прижаться ещё ближе, потеряться. Прогнуться в спине и…» — Мозг постепенно плавится и все мысли неотвратимо сливаются в одну — хочется повторить.              Что ж, теперь пятен тоже будет много — из Антона уже почти льётся от одного только фантомного ощущения чужой силы. Так что после он сможет сколько угодно выпрашивать прощение за всё это безобразие.              Тут же вспоминаются и другие прикосновения, быстрые и совсем невесомые — когда удерживающие измерительную ленту пальцы случайно соприкасались с кожей. Кисти, щиколотки, объём бёдер и груди, даже голову — Арсений измерил ему абсолютно всё и везде, после оставался след из мурашек, совсем не колючий. Ему тогда совсем не понравилось то, что он увидел, и смотрел он тогда тоже иначе. Цепко и даже остро. Хирургически. Да, в том взгляде сквозила пугающая врачебная холодность. Он будто помечал те места, которые в Антоне нужно перекроить. Но даже этот взгляд теперь хотелось повторить.              Узлы в животе вьются медленно, но неумолимо с каждой минутой всё туже затягиваясь. Пока ещё не больно, скорее тянуще-давяще. Пока это напряжение даже кажется приятным и умещается в границах среднестатистического неожиданного возбуждения. Пока всё это не переросло в «Выебите меня, пока не сдох!»              А именно в таком состоянии его застаёт короткий вежливый стук в дверь. «Дежавю» — измученно вздыхают остатки сознания. Они же заставляют уже полностью обнажённого омегу сжаться в клубочек и снова спрятаться в одеяла даже зная, что выгибающееся против воли тело скинет их через считанные секунды.              «Я не хочу. Не хочу! Я на самом деле не хочу!» — испуганно вопит, почти плачет сознание, пока от нарастающего запаха хвои начинает звенеть в ушах.              Арсений даже дверь до конца не открывает — захлопывает тут же. Не дыша убегает в противоположную сторону и запирается в ванной, почти стекая по двери.              «Почему здесь только один замок? Нужно больше. Штук десять!»              Арсений несильно бьётся затылком об эту самую дверь, пытаясь хоть на секунду дозваться до помутившегося ума. Каждую мышцу в теле будто судорогой выкручивает, особенно ноги — они рвутся обратно. Внутри воет и рвётся с цепи целая свора диких, бешеных собак. Если он не отдаст им такого вкусного омегу — они загрызут самого Арсения.              Загрызут в нём всё человеческое и всё равно накинутся на маленький дрожащий комочек.              Арсению хочется схватиться за голову и с беспомощным воплем «Что делать?!» бесцельно носиться по кругу. Но вместо этого он кидается к раковине и почти выламывая дверцу навесного шкафчика начинает судорожно рыться в аптечке.              Если Арсений вдруг у кого-нибудь спросит «Что надо делать с течной омегой?» — его попросту засмеют.              Отец объяснил Арсению основы физиологии ещё в пятилетнем возрасте — на примере с вечно зовущей кота кошкой. Маленькому Арсению было очень жалко бедняжку, она могла потерять свой привычно-кошачий облик на целые недели, в течении которых её со страшными криками мотало по всей квартире. Взрослые её прогоняли и закрывали в ванной, говоря, что взаперти ей будет даже легче, она сможет быстрее успокоиться и уснуть. Арсения же временно заменивший мяуканье вопль почти не раздражал. Поэтому оставшись дома один он всегда её выпускал и оставался рядом, разрешая потереться о себя, если от этого тоже может стать легче.              Сейчас же ему срочно нужны Подавители. Не для Антона, ему вредно, — для себя.              Маленький Арсений не знал, что повзрослев ему при виде аналогично «гуляющих» больших «кошек» станет плавить мозг не меньше, чем первым.              А для Антона нужны хотя бы обезболивающие — омежьих препаратов в его доме, конечно же, не водилось.              Его бы, по-хорошему, оставить на попечение какого-нибудь беты, но всю прислугу Арсений отпустил ещё утром — Валера отпросился последним. Не такой уж он беспомощный сноб, чтобы целый день находясь дома не уследить за порядком. Тем более, кто он такой, чтобы в выходные не отпустить людей к семье? Только вот теперь ему даже за лекарствами отправить некого.              Антон из своей комнаты что-то кричит. Арсений не может отделаться от ощущения будто бы слышит в этом вопле то самое беспомощное мяуканье. Кажется ещё немного и ему придётся приковать себя к раковине.              «Что за природа такая? Разве не видно в каком он состоянии? Как его может тянуть к размножению, если даже сам процесс зачатия, не то, что родов — сейчас его попросту убьёт?!» — возмущается разум вперемешку с бесконечным «Нельзя»              Омега в дверь скребётся. Зовёт его без перерыва. Арсений думает, как было бы хорошо именно сейчас научить Антона звать его по имени. Чтобы тот выкрикивал его имя своим звонким, почти по-девичьи нежным голоском. Чтобы это имя сплошным стоном от стен отражалось...              Нельзянельзянельзя!              Это что-то вне цикла — напрашивается вывод.       Что-то, чему причиной может быть Арсений. Персонально.              Альфа вполне может возбудить омегу парой простых прикосновений или даже просто находясь рядом. Тем более молодого, никем не занятого и такого впечатлительного, как Антон. Но чтобы за несколько часов спровоцировать полноценную течку…              Этот мальчик его... ответственность. И только он сейчас, может ему помочь насколько это возможно.              — Не трогать! Не переходить черту! Фу! — Командует сам себе, наматывая круги в ожидании начала действия таблеток.              Когда дышать становится относительно легче, Арсений выкручивает кран с холодной водой так, что руки под ней почти начинают болеть, и набирает полный таз. Вооружившись им и всем необходимым, всё ещё дыша через раз, почти доползает до чужой спальни, заходя уже без стука.              Антон дышит тяжело, по кровати волчком катается. Простыни под ним взбитые и мокрые насквозь, почти до самого матраса. Глухими стонами давится, иногда на вой срываясь, трётся обо всё подряд, гнётся до хруста. Как ещё с кровати не упал и не ударился — не ясно.              Арсений глаза закрывает — главное со счёта не сбиться. Оставляет таз возле кровати, а сам наверх забирается, осторожно, пока только на самый край.              — Пожалуйста! Господин, пожалуйста! Помогите.. мне больно.. Пожалуйста..              Омега тут же к нему кидается, едва не сбивая. В глазах слёзы, муть бешеная. Где-то далеко — страх — такой же животный.              Он не хочет. Антон не хочет. Это Омега изгибается по кошачьи, стонет и касаний ищет, потирается об Арсения как может. Антон лишь плачет и от боли корчится.              Арсений глаза открывает и, собрав все силы, по большей части моральные, одним рывком мечущиеся тело в матрас вдавливает. Никаких лишних мыслей — лишь бы замер. Кожа горячая невозможно — сквозь одежду обжигает. А Арсению уже и собственного жара достаточно, мальчишка на его выпад таким протяжным стоном отзывается, что мир снова пятнами заходится.              — Я помогу, хороший мой, помогу. — Шепчет сипло, удобнее бутылку с водой перехватывая. — Открой рот.              Обезболивающие со снотворным ему скармливает, с трудом пальцы изо рта освобождая. Антон за них цепляется профессионально. Беспощадный. За что он с ним так? У Арсения в ушах шумит и сердце от скорости вот-вот разорвётся, а этот чертёнок ему пальцы нализывает, да так старательно, будто нашёл в этом единственное успокоение. То, что Арсений не железный — и так ясно, но ведь у него и таблетка там где-то!       — Подавишься ведь, дурень! — Шикает зло, больше от отчаяния. — Дыши спокойно. Глотай.              — Возьмите меня, Господин! Я… я весь ваш буду. Только ваш! — Антон кое-как лекарство проглатывает и снова стонами заливается. Сладкими. Если бы он только словесно изливался.              Антон не запомнит этих слов. Не запомнит как с ним полностью согласились, пообещав больше никому не отдать. Не вспомнит напугавшие бы его в обычном состоянии «Слишком крепкие объятия», призванные удержать его на месте.              Арсению кажется, что он не справится. Он почти уверен в этом — от пленительного запаха яблок его не спасёт ни один Подавитель. Он медленно пьянеет, как от сидра, хотя яблоки эти совсем свежие, только-только солнцем согретые.              — Тихо. Лежи. — Напоминает, когда омега под ним снова начинает выгибаться. Дождавшись некого проблеска разума повторяет уже строже. — Лежать!              Арсений нагибается к оставленному тазу и подхватывает плавающие на поверхности кусочки ткани. Антон лежит смирно и лишь тихо вздыхает, ощутив вдруг холодные компрессы на руках и ногах. Спасательная прохлада ненадолго возвращает ему рассудок и он смотрит на Арсения с некоторым подобием благодарности. Более чем осознанно наблюдает за тем, как Арсений осторожно поправляет слипшуюся от пота чёлку и кладёт на лоб ещё одну прохладную полоску.              — Вы так вкусно пахнете..— Шепчет потерянно, но внятно, не прерываясь.              Арсений улыбается слегка нервно, он не знает, как на это можно ответить. Это ему говорит его сладкий, яблочный мальчик. Мальчик, которого ему охота сожрать, ну или, как минимум, вылизать. Всего, чтобы и правда весь ему достался. От такого ведь ему хуже не станет?              Нельзянельзянельзя!              Антон хрупкий, как младенец. Кажется, тронешь — сломается. Буквально. Окончательно.              Намоченная ткань скользит от шеи по груди и опускается до живота. Антон снова за ней выгибается, тихо поскуливая.              — Ч-ч-ч! Я ничего не делаю. Всё хорошо. Всё будет хорошо.              Арсений освежает компрессы по второму кругу и подтянув Антона выше на подушки пеленает его, как младенца, стремясь тяжестью одеяла сымитировать тяжесть тела. Чтобы даже шевельнуться не мог, так ему и правда будет спокойно.              — Антон, слышишь меня? — Взгляд у мальчика снова теряется, но уже иначе. Таблетки постепенно начинают действовать. — Я схожу в аптеку. А ты постарайся уснуть, хорошо?              Антон слабо кивает. Впрочем, так-же слабо понимая смысл слов.              Арсений уходит и мысленно выдаёт себе орден за выдержку. Что, конечно же, полетит к чертям, когда он в следующий раз запрётся в ванной — пар выпускать как-то надо.              Из зеркала на него смотрит кто-то растрёпанный, словно пёс после мытья, с глазами в которых адекватности едва ли больше, чем у оставленного в соседней комнате омеги.              Всё хорошо. Он справился. Он выиграл этот день. Он, чёрт возьми, выиграл эту жизнь! Домой он вернётся чуть больше чем через двадцать минут, попутно открывая настежь все окна, потому что иначе спастись от вездесущего запаха уже не представлялось возможным. Но вернётся победителем, ведь в руках у него будет без малого целый мешок чудо-таблеток, что хоть и не полностью, но вернут им рассудок. 3акупился прозапас, потому что в следующий раз он вряд ли будет столь уверен в своих силах.              По плану, к следующей течке Антон уже должен будет выглядеть как человек, а значит, тогда у Арсения точно сдадут все тормоза. Но нельзя всё ещё рычащих внутри псин радовать заранее. Нельзя.              — Мой ты умничка, поспал? — Говорит, нагибаясь к только открывшему с его приходом глаза Антону, и сам удивляется, откуда в нём в таком состоянии столько нежности.              Всё ещё закрученный в большой свёрток омега дышит глубоко и относительно спокойно, но почти сразу начинает тихо хныкать и порываться на свободу. Ему всё ещё жарко, а небезызвестные части тела против воли и всякого здравого смысла требуют внимания.              Его непродолжительный сон едва ли оказался глубже утренних «попыток» — в таком состоянии обычные таблетки помогают не сильнее пустышек. Но некоторая доза обезболивающего действительно смогла унять ломоту в костях, а тяжесть пропахшего лесом одеяла — принесла успокоение. Хотя оставаться одному всё ещё было тревожно.              Арсений его больше и не оставит — следующие три дня будут проведены у чужой постели в бесконечном чередовании приёма лекарств с холодными компрессами и последующим укутыванием.              Тамагочи, всё-таки, придётся полюбить.              — Пожалуйста не надо.. Я не хочу! — Лепечет Антон из своего кокона, увидев, как Альфа снова к нему наклоняется.              — Тише-тише, Неприкасаемый, всё хорошо! — Шепчет Арсений, не в силах сдержать улыбку. Он всего лишь хотел освободить омегу от одеяла и более чем осознанный, хоть и напуганный шёпот послужил ему лучшим доказательством, что мальчик просыпается. — Хочешь включим телевизор? Или посмотрим какой-то определённый фильм, у тебя есть любимый?