Стартовая цена — счастье

      Арсений вряд ли когда-нибудь сможет признаться в этом, но кажется он смог полноценно вдохнуть и выдохнуть только когда за Омегой закрыли дверь его машины. Его мальчик здесь — рядом, в тепле и безопасности. Он именно «его», пока ещё без всякого собственничества — просто потому, что сам Арсений — теперь всё, что у него есть.              Раньше этим «Всем» был дом. Страшный, мерзкий, грязный от первого до последнего кирпичика, воплощение бесконечной боли и страха. Но Арсений забрал его оттуда, забрал раз и навсегда. Он не привык считать себя героем, но очень надеется, что на этом всё плохое для мальчика закончится.              У Арсения сердце в который раз сжимается, когда в смотрящих на него из полумрака салона напуганных до безжизненности глазищах, появляется некая осознанность, а до слуха долетает тихий, удивлённо-восторженный выдох.              Запомнил. Узнал. Может быть — всё-таки ждал.              Антона пробирает нервная дрожь, не такая крупная и заметная как обычно, но всё же. Антону страшно и он ничего не может с собой поделать.              Тогда в Доме этот Альфа выделялся на фоне привычно мерзких и страшных существ. Казался единственным безопасным спасительным глотком свежего воздуха, той самой тихой гаванью. Теперь же они остались один на один — не считая скрытого от них водителя, который вряд ли поможет Антону в случае чего. Он заперт в чужой машине, и пусть та стремительно уносит его в неизвестном направлении — прочь от ненавистного Дома, он ещё не знает, какие ужасы могут его ожидать в конечной точке назначения.              В том, что там будет страшно — Антон уверен. Сильные ещё никогда не предлагали ему ничего, кроме страха. А этот Альфа сильный. Красивый. И... да, Господи, Антон даже сквозь весь свой страх всё ещё смотрит на него, как на спасителя! Ангела, не такого как он сам, нет — Хранителя!              Сейчас он мог бы сидеть в машине того Страшного человека, скорее всего уже почти голый. Он был уверен, что окажется именно в этом аду, он почти смирился с этим! Но он здесь — снова напротив незнакомца, что продолжает излучать спокойствие — и это уже выглядит как свершившееся чудо, даже если его четвертуют в конце пути!              — Как тебя зовут? — Альфа слегка наклоняется вперёд, не наседая, так, как обычно наклоняются к детям, чтобы оказаться с ними на одном уровне и показать заинтересованность в общении.              Антон снова слегка вздрагивает, но не отшатывается. Прислушивается к голосу. Привыкает. Баритон мягкий, приятный. Голос в меру тихий, не угрожающий и не унижающий какой-то неясной «понтовостью». Незнакомец не выплюнул в него этот вопрос, чтобы занять тишину — просто спросил.       — Вы можете называть меня, как вам будет угодн…              — Имя, малыш. — Терпеливо поправляет его мужчина пока мальчик, боже упаси, не начал перечислять как его называли прошлые клиенты. — Мне нужно знать твоё имя.              Арсений хочет улыбнуться как-нибудь подбадривающе, но боится, что при имеющимся освещении эту улыбку можно будет принять за оскал. Любую улыбку можно принять за оскал, когда ты напуган как этот, пока безымянный для него, мальчишка.              Голосок у него тоненький, но не пискляво-высокий. Либо зажатый где-то в глотке от страха, либо и правда почти детский. Пугающе смиренно-обезличенный. Он ответил стандартной фразой, после неё, обычно, тихо прыскают, улыбаются как-нибудь криво. Довольные поплывшие рожи, что тут же выпаливают что-то типа «хорошая сучка».              Незнакомец же спросил его имя, будто собирается общаться с человеком. Обратился ещё потом так мягко «малыш». Антона часто так называли, часто сюсюкали на разные лады, но в этих елейных голосах неизменно присутствовал яд. Горький, практически сразу же наизнанку выворачивающий. Лже-мёд — как Антон это называл. Здесь его не было и это парадоксально пугало только больше. Именно те, кто первое время были особенно ласковыми — в последствии заставляли Антона делать самые жуткие вещи.              — Антон.— Нерешительно, будто переступая через себя. Он не понимает, зачем этому человеку знать его имя, если его уже через несколько часов вернут обратно. — А как я могу к вам обращаться, Господин?              Арсений хочет ответить «По любому поводу» — но мальчик явно этого не поймёт. У него голос такой убитый, что даже это привычное и так правильно звучащее по отношению к альфе «Господин» — режет без ножа. Он считает его «одним из» и боится точно так же.              — Меня зовут Арсений. — Отвечает коротко.              Больше Антону знать пока не нужно. Арсений принципиально поделился с ним именем, понимая, что тот, скорее всего, ожидал услышать что-то вроде «Хозяин» или «Господином и зови». Понимая, что он вряд ли, правда, сразу станет звать его по имени — это что-то слишком человеческое и ему непривычное, но нужно постепенно возвращаться на этот путь.              — Сколько тебе лет, Антон? — Спрашивает, выдержав паузу, чтобы это не становилось похоже на какой-то допрос.              Антон думает, что его покупатель уж очень странный. Никто никогда не боялся нарушить какой-либо закон — поэтому и возраст его был не важен. Антон снова теряется и с горечью осознаёт, что даже не помнит свой последний день рождения… тот, что был ещё человеческий. А ещё он думает, что его имя ещё никогда не звучало так красиво. Всё дело в голосе, да? Он будто бы убаюкивает.              Арсений думает, что ему очень нравится произносить чужое имя, но это нужно делать даже ещё мягче. Его мальчик — он ведь не Антон, скорее — Антоша. Маленький, нежный цветок. Но этого, он тоже пока не оценит, так что надо держать язык за зубами и лицо. Попов не может сдержать улыбку, когда замечает, что Антон от растерянности начал считать по пальцам — уморительный малыш.              — Мне... Мне двадцать... исполнилось, в этом году. — Выдыхает наконец. Кажется, счёт смог его отвлечь, во всяком случае, дышать он стал ровнее и на Арсения глаза поднял уже почти спокойно.              «Не такой уж и малыш» — Смеётся про себя мужчина. Но ничего с размягчающим его умилением сделать не может.       — Как давно ты в... Доме? — Голос почему-то надломился, всего на секунду, но заметно. Арсению очень хотелось, назвать то место помойкой, зверинцем и ещё парой-тройкой совсем уж нецензурных слов, которые оно более чем заслужило. Но он сам вдруг испугался всей тяжести этого вопроса и даже почти пожалел о нём.              Антон снова опускает взгляд на свои руки. Он не спрашивает у себя «Как давно? Сколько лет жизни я потерял? За что мне всё это?» Он пытается об этом не думать. Не думать, на что ушли его подростковые годы, какой могла бы быть жизнь. Не вспоминать эту самую жизнь, не вспоминать дом и маму. Это бесполезно — и так уже все подушки, в своё время, проплакал. Он спрашивает «Зачем?» Зачем ему эта информация? Хочет понять насколько он «опытный»? Что он может от него потребовать, если волнуется о таком? Зачем ему вообще Антон? Этот человек богатый, даже очень. Перед ним все двери открыты и любая омега ляжет. Зачем ему какой-то Антон из Дома?              Антон снова считает и снова сбивается — в глазах двоится.              — Лет с пятнадцати. Я точно не помню. Простите. — Голос предательски-слезливо дрожит.              Арсения это дрожащее «Простите» подбивает — неужели несчастный думает, что с ним могут что-то сделать за неточный ответ? Ему очень хочется попросить Антона посмотреть на него, сказать, что он того не обидит. Но он ведь уже обидел — одним вопросом незаживающую рану всковырнул.               А у самого их ещё больше появилось: насколько сильно его мог сломать Дом за эти годы? Сможет ли он как-то вернуть ему эти пять лет жизни, наверстать? Какая у него была жизнь «До»? Но Арсений лишь молча протягивает ему бутылку воды, стоящую тут же в подстаканнике, и больше ничего не спрашивает.              Антону странно принимать что-то из рук альфы. Что-то, что потенциально не представляет для него опасности. Но вода действительно оказывается просто водой. Освежающая, странно успокаивающая. Антон чувствует лёгкий запах еловых шишек и не знает, с чем его связать. Антон почему-то думает, что в озере из его сна вода, должно быть, была такой же вкусной.              А ещё он думает, что на то самое озеро похожи глаза Арсения. Или это озеро стало похоже на глаза, потому что он их запомнил? Он задумывается об этом настолько глубоко, что совсем забывает поблагодарить за воду.              Машина замедляется, проезжая в высокие кованные ворота. Антон на секунду думает, что это слишком банально. Потом — что сама мысль эта слишком наглая. Затем — что за такими воротами должен быть ни больше, ни меньше, чем замок чудовища. Эта мысль оказывается самой пугающей и она же — последняя полноценная, потому что остальные носятся по голове неясными брызгами.              Антон смотрит в кресло перед собой и понимает, что видит там скорее прекрасного принца, чем чудовище, но чем ближе крыльцо трёхэтажного дома, тем сложнее Антону призывать себя к спокойствию.              Непрерывно наблюдающий за ним Арсений эту перемену настроения замечает, но сказать уже ничего не успевает — водитель спешит открыть им дверь.              Погода для июльского вечера оказывается не слишком тёплой. Уж точно слишком холодной для кого-то, одетого как Антон, поэтому Арсению очень хочется начать его подгонять сразу после выхода из машины, даже не смотря на то, что до тёплого дома им идти меньше десяти шагов. Но Антон медлит и даже решается заговорить — а значит портить момент нельзя.              — Что я должен буду делать, Господин? — Спрашивает тихонько, не выдержав внутреннего напряжения. Взгляд едва ли решается в сторону альфы направить, но плетётся рядом.              — Прозвучит банально, но мне очень одиноко в этом большом доме. — Арсений смотрит куда-то в окна верхнего этажа и неопределённо взмахивает рукой, как бы обрисовывая размеры дома. Голос его при этом звучит уж слишком воодушевлённо для того, кто говорит про одиночество. — Будешь моим гостем.              Этот ответ не дал Антону ровным счётом ничего, но о большем он спросить не решился. Все вопросы как ветром сдуло, когда альфа… открыл перед ним дверь.              — Арсений Сергеевич, добрый вечер! — В прихожей их тут же встретила невысокая громкоголосая блондинка. Она выскочила откуда-то из зала и почти что пританцевала навстречу ,мимоходом «запульнув» обувь пришедших в сушилку. — На стол уже накрывать?              — Да, Варенька, накрывайте, пожалуйста, и позовите к себе в помощь Валеру. Нам нужно всё что есть и побольше. После можете оба быть свободны. Спасибо, что задержались сегодня.              Говоря это, Арсений ведёт непрерывный и поначалу не самый удачный бой с пуговицами на своём не самом любимом пальто. Антон же мнётся рядом, не решаясь ответить на улыбку девушки. Он думает, что Арсений, должно быть, всё-таки не самый одинокий человек, если в его доме есть Варенька и какой-то Валера. А потом понимает, что оба названных относятся к прислуге и удивляется уже тому, как вежливо с ними общался хозяин. Про себя Антон решает, что тот либо псих — в его жестоком мире с «низшими» так общались разве что психи, — либо в очень хорошем настроении. Пока не известно, что из этого для Антона лучше.              Факт открытой для омеги двери и всё то, что стало так стремительно происходить за ней, заняли его настолько, что он не заметил, как оказался на втором этаже. Кажется, его привели за ручку.              На самом деле он радуется, что такие неожиданные мысли и, в том числе, улыбчивая Варенька, помогают ему отвлечься от мыслей о чём-то страшном.              — Эту дверь открой сам. — Просит Арсений, остановившись у второй двери в коридоре. Ему очень важно, чтобы омега исследовал свою комнату полностью самостоятельно, понимая, что это именно его. Хотя поймёт он это, наверное, не скоро, но Арсению уже сейчас трудно сдержать улыбку. Такое ощущение, будто он самолично подготовил большой сюрприз.              Антон послушно опускает ручку и шагает вперёд. За секунду он успел представить себе нечто мрачное с длинными тёмными занавесками и, непременно, решётками на окнах. Но вместо этого он оказался в комнате, которую бы скорее назвал ослепительно светлой. На привычную «пыточную» совсем не похожа.              — Сними с себя эту гадость. — Арсений неопределённо указывает на всего Антона, а точнее на его, с позволения сказать, одежду. — В шкафу слева есть халат. Накинь пока его.              Коротко распорядившись, альфа отходит к окну. Поправляет тонкую белую тюль и закрывает плотные тёмно-зелёные шторы почти до середины. Арсению нравится эта комната. Большая и светлая, с мебелью преимущественно белого цвета и с очень удачно вписавшимся декором всех оттенков зелёного. Зелёный — это хорошо. В комнате оленёнка должно быть много родной для него зелени. Зелёные подушечки — на большой кровати, зелёные декоративные вазы — на тумбочках, широкий подоконник, который можно полностью заставить цветами — за зелёными же шторами, и наконец, особенно приятная вещь — мягкий ковёр с высоким ворсом — мятного цвета. Зелёный цвет успокаивает. Днём здесь будет солнечно и уютно, ночью — тепло и спокойно.              Изначально планировалось, что когда-нибудь, в счастливом будущем, эта комната станет детской. В основном, из-за своего удачного расположения — прямо напротив спальни Арсения. Но пока здесь будет жить Антон, что явно расщедрившемуся на сентиментальные мысли Арсению кажется достаточно символично. По правде сказать, пока эта комната больше похожа на среднестатистический, хоть и не дешёвый, номер в отеле. Остаётся надеяться, что когда-нибудь Антон сможет освоиться здесь настолько, чтобы привнести сюда что-то характерное ему одному.              У Антона руки слегка дрожат, но он привычно быстро раздевается, стягивает с себя какие-то тряпки, вроде тех, в которых его пытались продать в прошлый раз, но теперь с каким-то налётом блёсток и совершенно неожиданными, будто пришитыми сверху длинными цветными рукавами. Он удивляется тому, что за процессом раздевания совсем не наблюдают, но и тихо радуется. Иначе, пришлось бы медлить и показушничать. Может, всё закончится быстро?              Открыв указанную дверцу, он действительно находит халат, чему удивляется ещё больше. Странные вкусы у этого Арсения — он оставил ему из одежды не ушки, хвостик и чулки, даже не какие-нибудь ремни — халат.              Длинный, белый, тёплый банный халат. У Антона сердце на секунду замирает, когда он не удержавшись проводит по рукаву — мягкий! В пушистый воротник и вовсе хочется носом зарыться, но Антону всё ещё кажется, что он слишком грязный для такой одежды, даже не смотря на то, что лейка сегодня в Доме работала исправно.              Арсений разворачивается к нему ровно в тот момент, когда Антон задумчиво крутит в руках пояс халата не понимая, стоит ли ему его сейчас завязывать, самую малость — нервничая. Альфа подходит почти вплотную, желая поднять старую, сброшенную словно кожа одежду, к которой на самом деле, наверное не стоит приближаться без маски и какого-нибудь сочка. Но мальчик кажется воспринял его приближение как сигнал к действию и ноги его подкосились, как по команде.              — Что ты делаешь? — Спрашивает, будто бы отстранённо, наблюдая за тем как похожий теперь на большое белое облачко омега быстро, но не без изящества отточенным уже движением опускается к его ногам.              — Я… Мне… А как ещё? — Путано лепечет это чудо, поднимая на него свои растерянные глазищи. Не понимает.              А как ещё… что? Показать покорность? Отблагодарить? Доставить удовольствие? Арсений не дурак, не ханжа и уж тем более не импотент — он понимает направление его мысли сразу. Понимает, что сидящий перед ним на коленях Ангел, смотрящий на него снизу-вверх со всей той детской открытостью и наивностью, так недвусмысленно замерший при этом напротив ширинки — лучшее, что он видел в своей жизни.              Видит Бог — когда-нибудь, при каких-нибудь других обстоятельствах, когда Антон примет подобное положение абсолютно добровольно, не считая его частью какого-то бесконечно унизительного для него действия — Арсений этим воспользуется. Может, даже не единожды. Любуясь им так долго, как только можно.              — Я бы не стал так торопиться, но если тебе не терпится… — Арсений почти проклинает себя за эту неуместную сейчас, и Бог знает к чему способную привести, насмешку, но ничего не может с собой поделать. Он буквально чувствует, как черты его лица на секунду ожесточились, пропуская в себя холодность превосходства. Лишь надеется, что глаза не слишком потемнели, пока он утопал в зелени.              Светлые брови ползут уголками вверх — ему дают выбор? Антон смене тона не удивляется, именно к чему-то такому он и привык. Его удивляют сами слова — в них нет команды, прямого указания того, что надо делать дальше. Никакого приказного «Приступай» и какого-нибудь взмаха руками в районе паха. Да и насмешка эта злой совсем не кажется, скорее, саркастичной. От Антона чего-то ждут, но он едва ли понимает, чего именно.              Арсений понимает что шутка затянулась, а реакции на неё, помимо щенячьи преданного взгляда снизу совсем не поступает. Тихо вздохнув, медленно, чтобы не спугнуть, опускается на корточки рядом с омегой так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. Зелень напротив немного колышется, выдавая, что её обладателю всё-таки очень хочется убежать. Смотреть в неё в таком положении оказывается очень сложно. Смотреть с недрогнувшим сердцем и не думать ничего лишнего.              — Ты мой гость, Антон. — Произносит медленно, отделяя каждое слово, насколько возможно ласково. А сам внутренне чуть ли не ржёт истерически, потому что не может отделаться от ощущения, будто объясняет ребёнку почему нельзя тащить в рот всё подряд. — Гостям не нужно ничего такого делать.              — А что тогда нужно? — Спрашивает и правда совсем по-детски, с готовностью узнать что-то новое. В глазах огни разгораются, хотя он вряд ли так быстро поймёт, что всё-таки спасся от простых «обязанностей». Антон своего счастья ещё не знает, но ему почему-то становится спокойно, когда с ним так сидят.              Хорошенький такой. Его хочется приласкать, почесать за ушком, как большого пса — рука сама к щеке тянется. А ещё, хочется сгрести в охапку и заставить стонать под собой до сорванного голоса — зверь внутри урчит заинтересованно, полуразбуженно. Но нельзя. Сначала его надо откормить, мало-мальски в человека превратить. Надо сделать так, чтобы он сам этого захотел.              — Ты голоден? Хочешь поесть? — Спросил и сразу понял, что честного ответа не получит, но попробовать стоило.              — Нет, Господин. — Пищит тихонько.              Врёт. Не специально, не из скромности — из приученности. У игрушек не может быть своих желаний. Говорит, а сам глаза опускает, молясь, чтобы пустой желудок не подал признаков жизни. Антон чувствует, что делает ошибки, какие-то глупости одну за другой. Арсений уже кажется Антону почти хорошим, с ним так глупить не хочется. Но «кукольная натура» реагирует быстрее Антона — она уже давно в нём главная.              — А я хочу, чтобы ты поел. — Настаивает Арсений, принимая правила игры.              Как и ожидалось — обращение по имени приживётся не скоро. Арсений внутренне призывает себя к терпению и не без страха задумывается о том, что будет, если ему придётся таким образом решать за мальчика абсолютно всё.              — Пойдём, ужин уже стынет.               Арсений тянется к скрытым халатом коленкам, осторожно накрывает своими руками две маленькие льдинки — чужие, и поднимает Антона за собой. Тот взгляд от него не отводит, хоть и моргает часто-часто.              Его снова отводят на первый этаж. Теперь Антон абсолютно уверен в том, что не чувствует ни рук, ни ног. Весь он сконцентрировался в одной, робко звенящей где-то вдалеке мысли «Могло ли ему повезти как Денису?»               Антон застывает в проходе. Большой зал, из которого тогда выбежала Варенька, оказывается совмещением кухни и гостиной. Кухни, в которой…его? ждёт накрытый стол. Тот самый остывающий ужин, хотя тут бы, конечно, ещё хватило и на завтрак, и на обед.              Всё без особых изысков — самая обыкновенная домашняя еда. Та ,к которой Арсений, казалось бы, при своём достатке — не приучен. А Антон — видит лишь по праздникам, тем более, в таком количестве.              Антона усаживают за стол, опять-таки, почти не касаясь, а лишь как-то очень неловко направляя. Протягивают салфетку, все необходимые приборы, желают приятного аппетита… И Антон ест. Ест и будто бы умирает с каждым кусочком, каждой ложкой, тут же рождаясь заново.              Он очень старается не чавкать, не накидываться на еду так, будто не ел нормально примерно с неделю и уж тем более неистово уговаривает желудок не подвывать с каждой секундой всё громче. Но внутри всё воет — и дело не только в голоде.              Этот человек его накормил. Не так, как «кормили» остальные, — едой! Разрешил наесться до отвала, а после даже слушать ничего не стал про благодарность.              «Это всё сон» — обычно говорил себе Антон, когда в особо страшные моменты ему уже хотелось плакать.              «Это не сон» — шепчет он теперь беззвучно, а слёзы всё равно текут.              — Что такое, Варенька недосолила котлеты? — Арсений пытается отшутиться и даже выдавливает из себя дрожащую улыбку, но у него всё внутри по швам рвётся при взгляде на омегу, который... плачет над полной тарелкой.              Арсений, по большому счёту, чужих слёз не боялся. Но одно дело, когда какой-нибудь избалованный ребёнок закатывает типичные для себя истерики в магазине, а тут, казалось бы, тот же самый ребёнок — плачет просто потому, что увидел еду!              «Помогать нуждающимся — не твоё. Ты такая размазня, Попов!»              Честно, Арсению от страха под стол уползти хочется. Закрыться, как в домике, и просидеть там остаток вечера. Но Антону, скорее всего, тоже этого в какой-то мере хочется. Так бы они и просидели под столом — жаль что не в обнимку. Потому что... ну а вдруг у этого мальчика развилась боязнь прикосновений?              У Арсения она точно такими темпами появится — накрутит себя, справится!              — Антон, почему ты не ешь? Я же сказал тебе поесть. — Говорит даже возможно слишком строго, но тактику менять нельзя.              А самому кусок в горло не лезет — всё этому малышу отдать хочется. Хотя переедать ему сейчас тоже нельзя. Следить приходится внимательно, в основном, чтобы он действительно ел то, что хочется, а не просто мигал глазами в сторону тарелок.              — Хочешь — попроси. За столом принято просить помощи, если не можешь до чего-то дотянуться. — Объясняет терпеливо.              Было бы ещё лучше — если бы он тянулся сам, пусть даже внаглую. Но и говорить с ним было бы неплохо. Только вот о чём? Вот — первая серьёзная неловкость!              Арсений слабо понимает, как создать для Антона чувство безопасности, тем более, без возможности касаться. Очень слабо. Но ещё хуже он понимает, как объяснить ему, что его не просто взяли «поиграться» на время. Всё это уж очень похоже на какую-то странную игру для вечно скучающего дяденьки.              Хотя, эти самые дяденьки обычно играют в куклы не столь безобидно.              А тут «переодевание», затем некое «чаепитие», а потом...              — Антон, я набрал тебе ванну! — Зовёт сверху. — Поднимешься ко мне сам?              Голос кажется более чем доброжелательным, но на мнущегося у подножия лестницы омегу накатывает очередная волна страха. Антона оставили одного всего на пару минут. Антон смирно сидел на своём стуле, «охраняя посудомойку». Он был абсолютно спокоен, сыт и всё ещё счастлив из-за этого до слёз. Но потом Антон отыскал несколько свежих пятнышек — на идеально-белом ранее халате. Источник этих пятен — более чем очевиден, а вот что теперь с Антоном могут за это сделать — знать совсем не хочется.              Не убьёт же он того, на кого только что истратил половину своего холодильника? — наверное, нет. А что если Арсений всё-таки какой-нибудь псих? Они ведь всегда такие спокойные поначалу. А если Арсений — маньяк с заскоком на белый цвет? — дом у него, из того что видел Антон, — весь светлый. Не больнично-стерильно белый, но и тёмных тонов, не то чтобы много. Кровь на таком хорошо видна.              Антон ступени вдохами отсчитывает — двенадцать. На шум воды идёт не глядя — за туманом перед глазами не видит ничего. Мысли роятся сплошным жужжащим комом — он пытается отогнать их воспоминанием о чужой улыбке: ласковой, более чем искренней… Дверь ванной тихо закрывается.              Антон вдыхает полной грудью — свежесть, сладость каких-то шампуней, тёплый пар… Хвоя, такая вкусная, неизменно его успокаивающая. Сидящий до того у бортика джакузи Арсений поднимается ему навстречу. Чем ближе подходит альфа — тем ярче запах хвои — тем спокойнее Антону. Но...              — Простите, Господин! Простите! Простите меня, я не хотел! Простите!              Арсению стоит больших трудов поймать и удержать дрожащее и вечно норовящее соскользнуть куда-то вниз тело. Антон бьётся почти в истерике и наверное даже не замечает, как его всего сжимают, возможно, даже слишком сильно хватаясь за запястья. Альфа коротко хмурится ,пробегаясь по нему взглядом, и почти стонет в голос, заметив возможную причину припадка — такая мелочь!              Одеть мальчишку в белое и пустить в этом за стол — было только его прихотью и его же ошибкой. У Арсения была только одна цель — снять с него те страшные тряпки и дать что-нибудь безобидное, чтобы он потихоньку начал о них забывать. Кто знал, что всё закончится такой истерикой?              — Арсений. Меня зовут Арсений. А тебя? Антон, правильно! Тебя зовут Антон. Антон же? Ты не слуга. Не игрушка. Не Ангел. Хотя ангел, конечно... Но ты — Антон. И ты — мой гость.              Арсений говорит путано, невпопад, забалтывает его как маленького ребёнка и сам, когда надо, отвечает на вопросы, кое-как разобрав ответы между всхлипами и дрожащими кивками. Главное, что Антон всё-таки пытается отозваться. Его подводят к ванне и усаживают на табурет рядом. Явно слишком низенький табурет для такого высокого мальчика, но пару минут он как-нибудь потерпит.              — Что нужно делать, если твои гости случайно испачкали какую-то вещь? — Снова спрашивает уже тише, видя что Антон начал дышать ровнее, и сам же отвечает. — Правильно — отправить её в стирку!              — Вы меня не накажете? — Спрашивает, всё ещё чуть дрожащим, малость охрипшим после криков, голосом.              Арсений же мысленно даёт себе под дых, чтобы снова как-нибудь не пошутить неуместно и отвечает лишь:              — Разве что заставлю просидеть в этой тёплой ванне ближайшие минут сорок, как минимум. Достаточно сурово?              Арсений ему улыбается, а у Антона снова пазл не сходится. Он чувствует себя пустоголовым болванчиком и совсем ничего не понимает. Просто не верит. Не может всё быть так хорошо!              Подвох активно ищется и, даже, почти находится сразу как Антон начинает раздеваться. Теперь Арсений смотрит на него неотрывно и прекрасно видит всё то, что не хотел бы видеть. Не считая почти анорексичной худобы на Антоне живого места нет — на спине уж точно! Разноцветные синяки, самые настоящие гематомы, тонкие шрамы и ещё только начавшие покрываться корочками раны — всё это покрыто тоннами косметики, но всё ещё слишком хорошо видно. Ноги — палочки, руки — веточки, и всё это исполосовано так, будто его методично резали на куски.              Севшим до хрипа голосом Арсений просит мальчика встать и повертеться в разные стороны. Делает несколько снимков на принесённый с собой телефон, радуясь что за ним можно спрятать раздувающиеся от гнева ноздри. Арсений более чем уверен, даже если на выступлении Антона загримировали лучше — половины из этих увечий неделю назад ещё не было.              «Хлыст у Карабасихи всё-таки имеется»              В приличном обществе — обижать омег зазорно. Они слабы и даже не могут дать сдачи — это, как минимум, оскорбительно для альф. Но этого малыша обижали, методично, с упоением. Обижали так, что он теперь даже вздохнуть лишний раз боится. Чутьё Арсения не подвело — опоздай он хоть на один день мальчика бы попросту не было в живых.              Арсений думает, что сгноить всё руководство Дома в тюрьме — слишком просто. Думает, что ему срочно нужно браться за лечение Антона, но сегодня он ещё явно не доверится ему настолько, чтобы позволить обработать Это хоть чем-то. Думает, что в таком состоянии Антону нужно, как минимум, мыться в пакете, чтобы от воды больно не было — но в чём тогда смысл?              — Антош. — Зовёт и сам себя не слышит, прокашливается тут же громко, будто и не было этого обращения. — Подойди ближе.              Омега послушно подходит. Он не может не заметить ужаса в чужих глазах и сам тут же взгляд прячет. «Я ему не нравлюсь. Он меня выгонит и больше не купит» — всё о чём думает мальчик и эта мысль впервые не приносит ему облегчения. Но и занимает его совсем недолго. Вскоре, кажется, находится подвох и для Антона: Арсений выуживает из кармана метр и начинает замерять его в самых разных местах.              Казалось бы, длинная зелёная лента скользит по коже совсем безобидно, душить его ею — тоже будто бы не собираются, но Антона вдруг посещает мысль, что его бы могли сейчас обмывать или ещё как-то выхаживать специально — перед продажей куда-нибудь на органы. Дурость несусветная, но именно к таким подаркам судьбы он и привык. А что? — по нему уже сейчас анатомию изучать можно, чем не скелет?              Арсению совсем не хочется заставлять мальчика мёрзнуть, поэтому он старается закончить всё быстро и, в который раз ужаснувшись записанным цифрам, отправляет его, наконец, отмокать в окружении пенных сугробов.              Антон забирается в ванну и первые несколько минут, смотрит на оставшегося «за бортом» Арсения с лёгким недоверием. Халат его тёмно-синий и такой же мягкий, как когда-то у Антона, так на нём и остаётся, будто он совсем не собирался сесть рядом. Не собирался воспользоваться ванной вместе с ним и им самим — в этой же ванной. Да, что поделать — профдеформация — рассматривать все места и обстоятельства, как то, в чём тебя могут поиметь.              Арсений к нему не садится. Арсений его осторожно водой поливает. Подаёт мочалку и самые разные бутылочки, разрешая выбрать запах. Совсем расслабившийся, разнеженный в тёплой водичке Антон оживает, как рыбка. Выбора этого совсем не пугается и даже сам начинает искать пока только глазами что-то с хвойно-мятным ароматом, но находит разве что зубную пасту, чему очень удивляется.              Антону хорошо настолько, что он даже не пугается, когда ему начинают мыть голову. Арсений рассудив что голова у мальчика вроде как целая, а волосы он ему драть не собирается, следовательно — больно точно не сделает, принялся за дело с не меньшим кайфом, чем намываемый.              Волосы у него, на удивление, оказываются хорошие, даже будто бы совсем не жёсткие — значит, от иммунитета что-то ещё осталось. Кудряшки, так похожие на его собственные, совсем недавно отрощенные, перебирать одно удовольствие. Антон уже давно потерял связь с реальностью и даже не пытается как-то объяснить себе происходящее. Только тихо фырчит в чужих руках, стараясь не заурчать в открытую.              «Это какой-то неправильный альфа. Совсем неправильный» — Думает, когда ощущение осторожно гуляющих в волосах рук чуть не вытягивает из него стон. Тот, к которому он совсем не привык — напрочь лишённый боли.              Закончив со всеми обязательными процедурами, Арсений оставляет его в покое, разрешая почти что уснуть на бортике. Но всё равно остаётся рядом.              — Вы со всеми гостями так в ванной сидите? — Спрашивает разморённо, глаз не открывая. Пока говорил не открывал. А как сказал — открыл и чуть не подавился пеной, забарахтавшись от испуга.              «Это было слишком вольно с его стороны. Слишком! Слишком по-свойски, он же не к другу пришёл!» — вопит кукольная натура, напоминая ему своё место.              — Не со всеми. — Антону кажется, что в чужом голосе слышится тихая улыбка, но он не знает, можно ли этому радоваться. — Но у тебя в глазах горит желание утопиться. Я не могу так рисковать дорогим гостем. Или уже не горит?              Арсений знает, что некоторое проявление силы со стороны альф может действовать на омег успокаивающе. Чтобы они чувствовали себя лучше, защищённее и были даже чуть разморены возможным эффектом. Вновь встревоженному Антону это было бы сейчас очень нужно, но он не уверен, что мальчик вообще испытывал нечто подобное и боится переборщить.              Арсению сейчас очень хочется положить руки на худые плечи, покровительственно, может быть, даже слегка надавливая. Размять или хотя бы погладить, потому что разминать там почти нечего — показать, что всё хорошо, Антон не сказал ничего лишнего и ему нечего бояться. Но он не знает, не заставит ли именно это действие пойти на дно.              Вместо всего этого, он едва договорив, опускает руку в воду и осторожно, так, чтобы не попало этой самой воды, сажает Антону на кончик носа пенную крошку. Зачем? — это кажется безобидным и забавным, ему хочется, чтобы мальчик улыбнулся. Зубы у него тоже целы — счастье какое!              — Малыш, тебе спать пора, ты уже засыпаешь. — Зовёт осторожно, держа в руках широко раскрытое полотенце. Не белое, слава томатам!              Антон несколько секунд смотрит на него непонимающе. Глаза и правда слипаются. Почесать бы — вода попадёт. Его зовут спать. В смысле, в постель… Вот прям спать? Арсений тоже, если не сонный, то наверное, уставший. Про себя Антон решает, что чтобы сначала провернуть с ним такое, а потом оказаться каким-нибудь ёбарем-террористом — надо быть уж очень романтичным. Хотя Арсений, на такого и похож. Но полуспящему омеге уже не то, чтобы страшно, так что он всё же выходит из воды.              Его возвращают в знакомую уже комнату, сажают на краешек кровати и оставляют. Пусть сам вытирается, нечего его перед сном нервировать. Арсений же отправляется решать, неожиданно возникшую проблему с одеждой. Одно Арсений знает точно — к вещам из Дома Антон больше не притронется.              Мысль о том чтобы дать что-то из своей одежды, конечно, очень греет душу, но тут надо, чтобы и сам Антон не подумал ничего лишнего. Чужие вещи у Арсения дома не то чтобы водятся, да и тут неожиданно показалась ревность — здравствуйте!              «Здрасти, приехали — чужим запахом, хоть и почти выстиранным, мальчика покрывать!»              В итоге, было решено отдать ему кое-что из своего, что-нибудь совсем простенькое, не вызывающее подозрений. Арсений возвращается обратно, попутно доставая из шкафа второе одеяло. Парень мерзлявый жутко — мылся почти в кипятке.              Арсению кажется, что сонный Антон — лучший вид Антона. Он не шарахается или не пытается отблагодарить за каждое действие в свою сторону. Просто тихо принимает одежду и прячется под одеяло.              Если по пути из ванной Арсений судорожно соображал, будет ли мальчику комфортно остаться одному в неизвестной ещё комнате или стоит постелить себе где-нибудь рядом, то теперь — видя, как тот прячет нос в подушке, он оставил его со спокойной душой.       Антон вскоре засыпает и какая-то часть его — та что не кукольная, напоследок задаётся вопросом «А можно ли было гостю попросить, чтобы хозяин дома остался с ним на ночь?»              Глупая мысль. Короткая. Счастливая.