Дуэль сердец

      На следующий день после того, как они с Софи ласкали друг друга в её постели, Долохов снова собрался к ней. На сей раз он хотел серьёзно и обстоятельно поговорить с любимой девушкой. Возможно, они выработают какой-то компромисс. Он не был готов после их свадьбы предоставить Софи все права, которыми она пользуется сейчас, но в чём-то и готов был ей уступить. Например, он до сих пор категорически был против её платных выступлений на публике или гастролей. Но занятия с учениками он мог ей оставить. Обдумывая хотя бы эту идею, он с помощью слуги одевался, чтобы идти к Софи, как вдруг в дверь его квартиры послышался звонок, потом звук открываемой двери и панический голос одной из служанок Софи.       – Ох, барин, Фёдор Иванович! – заголосила немолодая горничная, когда лакей ввёл её в комнату Долохова. – Беда случилась с барышней!       У Долохова упало сердце.       – Что случилось? – с ужасом спросил он.       – Барышня утром поехали на Охту, смотреть, как там дела со школой, которую она для девчонок местных открыть хочет, – затараторила служанка. – С ней другая горничная поехала, не я. А вернулись они и привезли барышню без сознания. Такая оказия случилась: выходили они из школы, а тут какие-то мальчишки в лапту играли. И у них «чиж» на дорогу залетел. Один из мальцов за ним кинулся, а как на грех, из-за угла какой-то военный на коне во весь опор выскочил. Ещё немного – и мальчишка прямо под копыта коню попался бы. Барышня кинулась на мостовую, мальца оттолкнула, а вот её саму конь так отшвырнул, что она отлетела на несколько аршин и головой об мостовую каменную ударилась. Привезли её, положили на кровать да доктора вызвали. Только до сих пор она в память не входит. И не знаем мы, к кому обратиться. Господа Болконские уехали, сестрица ваша Лизавета Ивановна тоже с матушкой вашей отбыли, а больше близких знакомых у нашей барышни нет, кроме вас. Барин Фёдор Иванович, сделайте такую божескую милость, пойдёмте со мной, а то что мы… слуги и есть слуги. Доктор что говорить будет, так мы и не сразу понять можем по необразованности нашей.       Не помня себя Долохов в состоянии полнейшей паники выбежал вместе с горничной Софи из своей квартиры и вскоре они во весь опор гнали извозчика, который привёз служанку из дома Софи. Вбежав в парадное, Долохов, прыгая через две, а то и три ступеньки подряд, не вбежал, а буквально взлетел на второй этаж, на котором находилась большая квартира Софи. Войдя туда, он увидел слуг, которые толпились в коридоре у двери в спальню Софи.       – Как барышня? – спросил он у одного из лакеев.       – Не пришли пока в себя, сейчас дохтур у них, – растерянно ответил тот. Долохов решил не ждать, а решительно отворил двери и вошёл в спальню девушки. Там вокруг лежащей на своей постели Софи хлопотали две служанки. Одна из них накладывала что-то вроде компресса на голову лежащей с закрытыми глазами хозяйки. Сидящий у постели мужчина средних лет повернулся на звук шагов Долохова и резко спросил его:       – Кто вы? Кто вам позволил войти?       – Я… – начал было Долохов, но тут же осёкся. Действительно, как он мог представиться доктору, чтобы тот тотчас же не приказал вывести его вон? «Просто знакомый» не годится, его выгонят в два счёта из спальни посторонней ему девушки. «Брат» или «муж» тем более не годились, слуги сразу скажут, что ни брата, ни мужа у Софи нет. Поэтому Долохов выпалил первое, что пришло ему в голову, и что, по его мнению, гарантировало ему хоть какую-то возможность быть рядом с Софи. – Я… жених Софьи Александровны, – произнёс он и спросил со страхом: – Доктор, скажите, что с ней?       Доктор взъерошил волосы, встал со стула рядом с кроватью Софи, подошёл к Долохову и ответил:       – Я осмотрел вашу невесту и не вижу никаких особо фатальных повреждений. Руки-ноги целы, на теле вроде бы тоже никаких переломов нет, разве что синяки. Что касается ушиба головы… тут медицина современная бессильна, вы сами понимаете. Меня самого удивляет, что она так долго не приходит в себя. Я написал рецепт, чем примачивать ей большой синяк сбоку, чтобы поскорее прошёл, а что касается всего остального… – тут доктор развёл руками и решительно произнёс, – тут нам надо только ждать. Другого выхода я не вижу. Пусть пока лежит, я зайду завтра утром. Да, вот ещё что, – добавил он, – попробуйте ещё время от времени звать её или вообще говорить что-угодно. Вы или горничные. Может быть, она как-то среагирует на голос и придёт в себя.       Долохов подошёл к кровати Софи и глянул на неё. Она лежала неподвижно, лицо её было бледным, на лбу лежал холодный компресс. Доктор уже вышел из спальни, а Фёдор всё глядел на девушку. Потом пододвинул стул, сел рядом и взял холодную руку Софи в свою руку.       – Софи! – позвал он. – Софи, дорогая, очнись, открой глаза, приди в себя! Пожалуйста, очень тебя прошу! Открой свои красивые глаза, посмотри на меня! Очнись, любовь моя, очнись!       Он ещё долго говорил ей отчаянные и призывные слова, но всё было без толку. Софи так и не пришла в себя. А между тем наступала ночь. Одна из горничных Софи подошла к нему и сказала, что они будут по очереди ночью дежурить у кровати барышни, а вы, барин, можете идти домой. Но Долохов резко отказался. Он уже несколько часов просидел у кровати Софи и не собирался уходить из её дома, пока она не очнется. Посовещавшись между собой, слуги предложили ему хотя бы передохнуть и поспать. Сказали, что горничная уже постелила ему в гостевой комнате. Неохотно Долохов пошёл спать, строго-настрого предупредив остающуюся дежурить горничную, чтобы сразу же будила его, если Софи придёт в себя. Слуги предложили ему поужинать перед сном, он что-то попытался есть, но даже сам не помнил, что. В гостевой комнате он снял только верхний сюртук и обувь, и лёг на постель. Попытался заснуть, но не смог. Тяжёлые мысли о Софи не оставляли его. Что же с ней будет? Придёт ли она в себя? Или так и останется бесчувственным, бездвижным телом? Он слышал истории о том, как некоторые люди впадали в похожее состояние на долгое время. Кто-то потом приходил в себя, а кто-то тихо умирал. При мысли о том, что Софи может вот так уйти из жизни, он приходил в полное отчаяние. Кое-как задремать ему удалось только перед рассветом.       За окнами белая ночь уже начала светлеть и больше напоминать день, чем светлые сумерки, когда его разбудил голос одной из горничных.       – Барин, а барин! – она тихонько потрепала Долохова за плечо. Он вскочил, как подброшенный. – Кажется, барышня приходит в себя! – заговорила горничная. – Открыла глаза, что-то сказала, да я не разобрала что. Правда, вот сейчас снова глаза закрыла…       Фёдор резко сорвался с кровати и почти бегом кинулся в спальню Софи. Когда он ворвался туда, девушка лежала с закрытыми глазами, но губы её что-то бормотали, и руками она беспокойно шарила вокруг себя. Долохов позвал её по имени несколько раз и тут… тут она открыла глаза. Посмотрела вокруг бессмысленным взглядом, и снова закрыла. Как ни старались потом Долохов и горничная растормошить её, ничего не получалось. Но лицо её уже не было таким мертвенно-бледным, и её состояние больше напоминало естественный сон, чем глубокое оцепенение, которое было вначале.       Ещё пару часов, пока совсем не рассвело, Софи таким образом то приходила в себя, то вновь впадала в забытье. Наконец, она надолго открыла глаза и тут же поднесла руку к голове:       – Больно, – прошептала она. Потом провела языком по пересохшим губам и попросила: – Воды, дайте воды…       Долохов быстро схватил приготовленный стакан воды, слегка приподнял её голову (при этом она поморщилась) и поднёс стакан к губам Софи. Она судорожно сделала несколько глотков и откинулась назад. Снова закрыла глаза, но через минуту уже начала беспокойно шевелиться. Ясно было, что сознание возвратилось к ней, но пока она ещё окончательно не пришла в себя. После нескольких минут беспокойного ворочанья в постели, стонов и небольшого метания головы по подушке, девушка окончательно открыла глаза и уставилась на Фёдора. Казалось, она с трудом может сфокусировать взгляд на его лице. Он снова поднёс стакан воды к её губам, и она выпила уже половину стакана. После этого ему показалось, что Софи стало легче. Она посмотрела на него более осмысленным взором и прошептала прерывистым голосом:       – Кто вы?       – Софи, ты не узнаешь меня? – тревожно спросил Долохов.       Девушка долго и пристально смотрела на него, как на незнакомца, снова закрыла глаза и еле-еле прошелестела:       – Я вас не знаю.       Софи вновь впала в забытье, впрочем, через несколько минут снова пришла в себя, но уже не реагировала ни на чьи слова. Она находилась в таком пограничном состоянии, то теряя сознание, то снова обретая его, пока не пришёл доктор. Долохов быстро рассказал ему, что происходило в то время, пока доктора не было. Внимательно выслушав его отчёт, доктор выгнал всех из комнаты и начал осматривать больную. Во время осмотра Долохов нервными шагами мерял коридор то туда, то сюда под дверями комнаты Софи. Одно утешало его: из-за двери доносились голоса. И это был голос не только доктора, но и самой Софи. «Слава Тебе, Господи, – мысленно поблагодарил Всевышнего Долохов, который до сих пор не слишком обременял высшие силы своими просьбами и благодарностями, – кажется, Софи окончательно пришла в себя». Он давал про себя любые клятвы, что сделает всё, абсолютно всё для того, чтобы любимая снова поправилась и вернулась к прежней жизни, каких бы денег и усилий это ему не стоило.       Прошло довольно долгое время, пока доктор вышел из комнаты Софи. Долохов бросился к нему.       – Ну что, доктор, как она? – нетерпеливо спросил он.       – К ней вернулось сознание, хотя время от времени она ещё может забываться, – ответил доктор. – К тому же у неё сейчас чертовски болит голова, но это ожидаемо. Я дал ей лекарство, оно немного притупит боль. Оставлю его вам, – он сунул Долохову несколько завернутых в вощеную бумагу порошков, – размешивайте их в воде и давайте ей, если будет очень сильно болеть голова. Но не чаще, чем через каждые четыре часа. Я надеюсь, что через несколько дней головные боли могут прекратиться. Синяк сойдёт тоже. А вот что касается другого последствия удара головой о мостовую, тут я даже не знаю, что сказать… – и доктор снова развёл руками.       – Какое ещё последствие может быть? – со страхом спросил Долохов.       – Понимаете, ваша невеста потеряла память, – пояснил доктор. – Она не помнит совершенно ничего из того, что было с ней до травмы. Ни своего имени, ни обстоятельств своей жизни, никого из знакомых людей. Всё начисто стёрто из её памяти. Медицина знает такие последствия травм головы. На нашем докторском языке это называется «амнезия».       Фёдор ошеломлённо посмотрел на доктора.       – Я тоже слышал о таком – произнёс он. – Несколько лет назад в армии одного из моих солдат отшвырнуло взрывом. Он совершенно не пострадал, но тоже ударился головой и, когда пришёл в себя, ничего не помнил. Его потом отправили в лазарет в тылу, потому что он даже не помнил, как ружьё заряжать. Я не знаю, что с ним дальше было. Скажите, доктор, – взволнованно спросил Долохов, – а когда память к ней вернётся?       Доктор только пожал плечами.       – Никому это не известно, и мне в том числе. Описанные в медицинской литературе известные случаи амнезии отличаются самыми разнообразными исходами. У некоторых людей память полностью восстанавливается через несколько дней, у других это происходит через недели, месяцы или даже годы. Есть случаи, когда память восстанавливается лишь частично. И встречалось такое, когда память к человеку не возвращалась никогда, и ему тогда приходилось снова учиться жить, заново знакомиться с родными и друзьями, ну и так далее. Как пойдёт восстановление памяти у вашей невесты, и восстановится ли она вообще, я не смогу вам сказать. И никакой другой доктор этого не сможет. Велика вероятность, что память не вернётся к ней очень долго или даже вообще никогда.       После ухода доктора Софи заснула. Но именно заснула, а не потеряла сознание. Она удобно лежала на боку и спокойно дышала во сне. Долохов несколько раз заходил к ней, но она не просыпалась. Так как доктор рекомендовал пока не тревожить её без надобности, то будить её Фёдор не решался. Сам он пообедал в столовой и хотел уже пойти сменить очередную дежурившую у постели Софи горничную, как та прибежала за ним и со страхом выпалила:       – Барин Фёдор Иванович, с барышней что-то плохо. Плачет она, просто заходится слезами.       Долохов снова кинулся к спальне Софи. Ещё издали он услышал сдавленные рыдания. Когда он вбежал в комнату, Софи металась по кровати, в глазах её плескался ужас, и она сдавленно бормотала:       – Что такое… не помню… где я… кто я… ничего не помню…       – Софи! – Долохов бросился к ней и протянул руку. Девушка вцепилась в неё так, как утопающий мог бы вцепиться в спасителя.       – Помогите мне… я ничего не помню… что со мной… страшно…       – Софи! – воскликнул Фёдор, беря её руку в свою и поднося к губам. – Успокойся, милая! Я здесь, я с тобой, – и он несколько раз поцеловал её руку и прижал к своей щеке.       – Держите меня… не отпускайте… я падаю… боюсь…, – продолжала она бормотать и метаться.       – Не бойся ничего, я с тобой, я не дам тебе упасть, – так же бессмысленно твердил Долохов. Как ни бессвязны были его слова, но на Софи они подействовали магически. Она потихоньку успокоилась и перестала бормотать. Взгляд её был уже более осмысленным, в нём исчезло выражение панического ужаса, и она начала вглядываться в Фёдора.       – Кто вы? – во второй раз за день спросила она его. – Я вас не помню… я вообще ничего не помню…       Долохов хотел было просто назвать своё имя, но тут вспомнил слова доктора: «Велика вероятность, что память не вернётся к ней очень долго или даже вообще никогда». Он ещё не успел как следует обмыслить и обдумать идею, мелькнувшую у него в голове, как ответил ей неожиданно для самого себя:       – Я ваш жених.       – Жених… – повторила Софи, – нет, не помню… – и вдруг в её глазах снова заплескался ужас. Она протянула обе руки к Фёдору и взмолилась, – держите меня… пожалуйста… я падаю…       Он приподнял девушку и крепко обнял её. Он обвила его руками, спрятала лицо между его крепким плечом и мощной шеей, и, захлебываясь рыданиями, панически вскрикивала, цепляясь за него из последних сил:       – Держи меня… не отпускай… пожалуйста, держи крепче… не покидай меня…       – Я держу тебя, милая, я держу! Успокойся, я с тобой, я тебя не покину, – твердил Долохов. Постепенно Софи успокаивалась, и отчаянные рыдания перешли просто в тихие всхлипывания. Когда паника оставила её, она слегка отстранилась от Фёдора и как-то по-детски жалобно произнесла:       – Голова… очень болит голова…       Долохов немедленно дал ей оставленное доктором лекарство. Очевидно, кроме болеутоляющего, оно обладало ещё и снотворным эффектом, потому что вскоре Софи мирно заснула, не выпуская, однако, ладонь Долохова из своей руки. Лишь после того, как она тихо задышала во сне, он смог освободить свою руку. Он глядел в её спокойное лицо, и твёрдо знал – он сделает всё, всё, что угодно для её выздоровления. Когда она впала в истерику, глядя на него полными ужаса глазами, он был готов совершить ради неё любое безумство. Абсолютно любое. Он и сам ужасался от власти, какую эта девушка давным-давно получила над ним. Ни одной женщине этого не удавалось, со всеми он оставался хозяином сам себе. Лишь Софи оказалась единственной, чьё владычество над его душой было безграничным.       Со следующего дня Софи пошла на поправку. Головные боли действительно через несколько дней прошли, и она уже не нуждалась в лекарстве, синяк на виске с каждым днём становился всё бледнее и бледнее. Уже через неделю после травмы она потихоньку начала вставать и ходить по своей комнате. Но если тело её постепенно исцелялось, то этого ещё пока нельзя было сказать о её душе. Она постоянно задумывалась, разглядывала разные предметы в своей комнате, словно вспоминая, что это такое и для чего предназначено. Или просто сидела с озадаченным видом, как будто желая вспомнить всё, что она напрочь забыла. Хуже всего ей приходилось тогда, когда на неё нападали приступы паники, какие произошли с ней в первый день после того, как она очнулась. И только Долохову удавалось выводить её из состояния панического ужаса. Он приходил или даже прибегал в её спальню, как только слуги сообщали ему, что «барышня опять испугана». Когда он входил, Софи кидалась ему на шею, просила побыть с ней и не уходить. Долохов в такие минуты садился на кровать, держа Софи на коленях и крепко обнимая её. Она тоже прижималась к нему доверчиво, как маленький ребёнок прижимается к матери. Обычно эти объятия заканчивались тем, что они начинали обмениваться пылкими поцелуями. На дальнейшее Долохов не решался, понимая, что вот-вот могут войти слуги. Поэтому он с трудом, но отрывался от сладких губ Софи, и просто укачивал её, как маленького ребёнка, одновременно неистовыми усилиями воли стараясь успокоить свою плоть, бунтующую от близости столь желанной ему женщины.       Софи с полной безмятежностью и даже с какой-то радостью восприняла информацию о том, что Фёдор является её женихом. Она не сомневалась в его правдивости ни на секунду. Слуги её разубедить не могли, они и сами не знали, какие отношения связывают их хозяйку с Долоховым. Знали только, что он частый гость в её доме, и могли заметить их взаимное тяготение. Вполне возможно, думали они, что незадолго до травмы Софи могла принять предложение Долохова и стать его невестой, просто не успела сказать об этом слугам.       Из-за болезни Софи и, главное, из-за постоянно происходивших с нею панических приступов Долохов практически поселился в её доме, лишь изредка посещая свой. Что касается службы, то он попросил у своего начальства кратковременный отпуск «по семейным обстоятельствам» и получил его. Все дела Софи он тоже улаживал за те две недели, что она приходила в себя. Ученикам, которые являлись на её уроки, он объяснял всё о болезни Софи и говорил, что до полного её выздоровления все уроки пока что полностью исключены. Он же написал записку директору филармонии, что концерты Софи тоже должны быть отменены по причине её болезни. Когда к Софи пришла за указаниями назначенная ею начальница школы на Охте, то Долохов и ей сообщил о травме девушки и сказал, что пока всеми делами должна заниматься она сама. К счастью, Софи ещё до травмы успела подписать начальнице школы доверенность на доступ к деньгам благотворительного фонда, которые она положила в банк. Поэтому никаких финансовых проволочек с организацией школы тоже не предвиделось. Уладив таким образом все дела Софи, Долохов полностью сосредоточился на её лечении.       Доктор, который продолжал лечить Софи, говорил ему, что пока что Софи не стоит перегружать информацией о её прошлом. Ей пока что не показана никакая интенсивная умственная деятельность, а избыток информации может лечь непосильной нагрузкой на её и без того травмированный мозг. Вот эту рекомендацию Долохов исполнял с особой охотой. К тому же Софи облегчала ему задачу: по каким-то причинам она очень мало задавала вопросов о себе и своём прошлом. Даже если ей и приходил в голову какой-то вопрос, она всегда обращалась с ним только к Фёдору, а не к слугам. После травмы она прониклась к нему безграничным доверием и явно считала его для себя самым близким и родным человеком. Ещё тогда, когда Софи лежала в постели и не вставала, она именно его попросила принести себе какое-нибудь небольшое зеркальце, чтобы посмотреть на себя: она совершенно не помнила, какое у неё лицо. Когда Долохов выполнил её просьбу, она долго смотрелась на себя в зеркале и лишь спустя несколько минут неуверенно пробормотала:       – Кажется я… вроде бы ничего себе…       Долохов нежно улыбнулся и, поцеловав её в щёку, сказал:       – Ты не просто «ничего себе», любовь моя! Ты самая прекрасная и очаровательная женщина в мире!       Софи просияла в улыбке, показав свои ровные зубки и ямочки на щеках, и ответила комплиментом:       – Ты тоже очень красивый! – и она нежно погладила его по щеке. – Только я не могу сказать, что ты самый красивый в мире, потому что я никаких мужчин не помню, кроме слуг и доктора. Но для меня ты навсегда останешься самым красивым, даже если я встречу миллион других мужчин после того, как встану с постели и буду ходить по улицам. – И она горячо добавила. – Самым красивым, самым прекрасным, самым добрым и великодушным мужчиной на свете! Я никогда не забуду твоей доброты, с которой ты ухаживал за мной всё это время! Я люблю тебя!       И она потянулась своими губами к его губам. Выронив зеркало на кровать, она обняла его и нежно поцеловала. Долохов ответил на её поцелуй со всей страстью и пылом, хотя именно в эту минуту его сердце впервые кольнуло чувство вины. Она считала его самым добрым и великодушным… а ведь он обманывал её и готовился обмануть ещё больше. Но он быстро отогнал эту мысль от себя. Обман этот будет на благо Софи, твердил он себе. Он не хочет ей ничего плохого, только сделать самой счастливой женщиной на земле. За её счастье он готов и жизнь отдать.       Когда через две недели Софи окончательно физически оправилась, Долохов понял, что пора приступить ко второй части намеченного им плана действий. Пока что Софи с вопросами о прошлом обращалась только к нему, но он понимал: это только вопрос времени. Вскоре она может обратиться со своими вопросами к слугам, и кто-нибудь из них да проболтается. Скажет ей, что она профессиональная пианистка с европейской известностью, расскажет о её концертах, учениках и гастролях, о звании придворной пианистки, о школе на Охте, которую она организовывает, сообщит информацию о том, что она сама зарабатывает себе на жизнь своим искусством и получает при этом очень большие деньги.       А пока она ничего об этом не знала. На вопросы Софи Долохов отвечал скупо и уклончиво, изо всех сил стараясь создать у неё впечатление, что до травмы она вела жизнь обычной барышни из дворянской среды. Он рассказал ей, что она потеряла родителей в детстве и много лет прожила воспитанницей в семье Ростовых, но не сообщил, что она ушла из этой семьи ещё семь лет назад и много лет провела в поездках по странам Европы, став профессиональной пианисткой. На вопрос, не сможет ли она повидаться со своими воспитателями, Долохов ответил, что старый граф умер, а старая графиня живёт в другом городе. Так что если они и увидятся когда-то, то это будет очень нескоро.       Софи, кроме событий своего прошлого, так же напрочь забыла все строгие правила приличия, которые ей полагалось соблюдать. Она, например, считала совершенно естественным, что живёт одна-одинёшенька. Не помнила, что если бы она оставалась на положении барышни-воспитанницы, то ей полагалось всегда жить со своими воспитателями, а не отселяться от них. Постоянное присутствие в доме молодого мужчины она тоже воспринимала как нечто вполне допустимое. Так что с этой стороны угрозы планам Долохова не предвиделось. Теперь оставалось только организовать их отъезд из Петербурга. В городе Долохову не хотелось оставаться. Слишком многие знали Софи, могли встретиться ей на улице, когда она окончательно поправится, и рассказать ей хоть что-то о её прошлом. Поэтому он заранее решил, что Софи надо увезти, и даже знал, куда. Разумеется, не в его имение, где сейчас проживали его мать и Лиза. Уж Лиза точно бы воспрепятствовала его планам и рассказала Софи всё её прошлое. Обдумывая, куда он может увезти девушку, Долохов давно держал в уме имя человека, на содействие которого он надеялся. Этим человеком был Борис Друбецкой.       Долохов в Париже говорил правду Софи, что с Борисом они друзьями не стали. Друбецкой был всегда себе на уме, а такие как он, близкой дружбы ни с кем не водят. Тем не менее с войны они сохранили друг к другу некоторую дружескую приязнь, признавая каждого полезным для общего дела. Когда Долохов вернулся в Россию и начал службу заместителем военного коменданта столицы, ему много раз по делам службы приходилось сталкиваться Друбецким. Тот всегда старался поддерживать хорошие отношения с теми людьми, которых считал полезными для себя: либо в настоящем, либо в будущем. Долохова он держал именно в этой категории своих армейских знакомых. Поэтому Фёдор был уверен, что Друбецкой ему не откажет в его просьбе.       Явившись на службу к Борису, Долохов попросил разговора наедине. Друбецкой легко согласился, и они уселись в кабинете Бориса. Долохов начал без проволочек.       – Друбецкой, я понимаю, что моя просьба покажется тебе несколько странной, но у меня нет другого выхода. Дело в том, что моя невеста, небезызвестная тебе Софи Ростова, две недели назад была сбита лошадью и получила травму головы. Сейчас она физически почти оправилась, но у неё развилась амнезия. Она совершенно не помнит ничего из своего прошлого. Доктор приказал пока не волновать её и не перегружать сведениями о прошлом. Пусть она вспоминает всё медленно и постепенно, если ей вообще суждено что-то вспомнить. Кроме того, он настойчиво порекомендовал отвезти её куда-нибудь за город, на свежий воздух. Да вот беда: в своё имение я не могу её отвезти, там сейчас живут мать и сестра, а они своей неуёмной болтовней могут вызвать у Софи какой-нибудь неприятный поворот в этой болезни. Мне нужно такое место, где Софи никто и никогда не докучал бы ни вопросами, ни рассказами о её прошлом. Поэтому я прошу тебя: позволь мне с моей невестой погостить у тебя в Лысых Горах… ну, хотя бы месяц. Ты сам рассказывал, что у тебя, вернее у твоей жены, там очень большой дом, так что пару комнат ты смог бы нам выделить. Обещаю, что мы с Софи вас не обременим, а если и обременим, то сразу же уедем.       Друбецкой выслушал эту речь Долохова с непроницаемым, но несколько удивлённым видом.       – Так Софи Ростова теперь твоя невеста? – задал он вопрос, когда Долохов закончил.       – Да, – солгал Долохов, – мы обручились за день до её травмы. Просто никому не успели об этом сообщить.       – Я тоже этого не знал, – слегка улыбнулся Борис. – Ну что же, поздравляю. Софи прелестная девушка, уверен, что ты с нею будешь счастлив. Что касается твоей просьбы… не вижу никаких препятствий. Мы даже можем поехать вместе. Я как-раз собирался ехать в Лысые Горы. Мари две недели назад родила мне дочь. И хотя я не смог сразу поехать к ней, но сейчас как раз собираюсь навестить её и посмотреть на дочку.       – Я впервые от тебя услышал о пополнении в твоём семействе, – сказал Долохов. – Поздравляю тебя с рождением дочери.       – Спасибо, – прохладно ответил Борис и слегка поморщился. – Я вообще-то надеялся на рождение сына. Наследника. Но тут уж ничего не поделаешь. Буду надеяться, что в следующий раз родится мальчик.       «И тебе придётся потрудиться ради этого в постели своей некрасивой жены, – цинично подумал Фёдор. – Если бы у тебя сразу родился сын, вряд ли ты ещё хоть раз снизошёл до того, чтобы спать с ней. Не зря же ты сплавил её из Петербурга в деревню сразу же после того, как она сообщила тебе о своей беременности».       Впрочем, озвучивать эти мысли вслух Долохов не стал, только заметил вежливым тоном:       – Уверен, что во второй раз тебе и твоей жене повезет и родится сын. Спасибо тебе за то, что ты позволил мне и Софи погостить у вас несколько недель. Ещё раз обещаю, что мы тебя и твою жену не обременим. Если ты собираешься тоже ехать в Лысые Горы, то это очень хорошо. Скажи только, когда ты поедешь, и мы присоединимся к тебе.       Друбецкой снова улыбнулся своей обычной для него тонкой улыбкой и сказал:       – Я планировал через два дня. Начальство я уже предупредил, вот только закончу некоторые дела – и в дорогу.       – Хорошо, – кивнул Фёдор. – Мы как раз соберемся за два дня. Ещё раз благодарю за твоё любезное разрешение поехать к вам.       Оба поднялись и вежливо распрощались. Долохов вышел из кабинета Бориса, а тот долго смотрел ему вслед с прежней тонкой улыбкой. Будучи умным человеком, Друбецкой понимал, что Долохов затеял что-то такое, для чего ему нужно уединение в деревенской глуши. Ясно было, что всех своих настоящих планов Долохов не выложил перед Борисом. Но Друбецкой счёл нужным не отказывать в просьбе Долохова. Она действительно не была обременительной для него лично, а мнением жены он не очень интересовался. Долохов, несмотря на бурное прошлое, был сейчас на очень хорошем счету у начальства, как герой прошедшей войны. Впереди у него могла быть карьера не менее блестящая, чем у самого Друбецкого. Такие люди могут быть полезны, и лучше с ними не ссориться и не вызывать их недовольства. Прирожденный карьерист Борис давно усвоил себе это важное правило.       …Этой же ночью Софи вскочила на постели с бешено бьющимся сердцем. В голове её звучала музыка… Прелюдия до мажор Баха*… Откуда она знает название этой чарующей, божественной и трогательной мелодии? Такое чувство, будто она знала и любила её с детства… И этот сон, который ей приснился…       …Ей семь лет. Вместе с няней она гуляет по небольшому скверу. Маленькая Софи засмотрелась на красивую бабочку и немного отстала от няни, которая увлеклась беседой с другой какой-то няней, очевидно, её знакомой. Внезапно какой-то мальчишка подбежал к Софи сзади и больно дёрнул её за косу, а когда она повернулась к нему, ещё и пнул по ноге. Софи хорошо знает этого мальчишку, она часто видит его гуляющим по скверу с гувернёром, и всегда он норовит с кем-то подраться. Чаще задирает мальчишек, но иногда и девочек. Вне себя от обиды и боли Софи гневно уставилась на лицо обидчика, а он скорчил ей гримасу и показал язык со смехом, уверенный в собственной безнаказанности: девчонки же не дают сдачи, только ноют и куксятся, это всем известно. Однако на сей раз всё получилось не так, как ожидалось: разгневанная Софи крепко сжала маленький кулачок и изо всей силы врезала противному мальчишке прямо по носу. Удар оказался удачным. Он закричал, и из носа хлынула кровь. Оба хотели броситься друг на друга и продолжить драку, но тут подоспел гувернёр маленького негодяя и успел оттащить его от Софи. Потом гувернёр мальчишки и няня Софи что-то кричали друг другу, удерживая своих питомцев, которые были полны решимости снова броситься в бой. Потом мальчишка с расквашенным носом, видно, испугался крови, которая не переставала течь, и заревел. Гувернёр начал его утешать, зажимая разбитый нос белоснежным носовым платком… Всю дорогу до дома няня стыдила Софи и твердила: как вам не стыдно, барышня; ведь девочки, а тем более барышни, никогда не дерутся. Софи сердито возражала: что же, она должна была терпеть, когда её напрасно обижают? Но няня стояла на своём. Дома она даже вздумала жаловаться на поступок Софи её маменьке, повторяя как заведенная: девочки не дерутся, барышни не дерутся. Но маменька, сердито сверкнув глазами на няню, сказала, что девочки тоже должны уметь постоять за себя, особенно если их обидели напрасно. И склонившись над дочкой, глядя ей в глаза и улыбаясь своей прекрасной улыбкой, маменька сказала слова, которые Софи запомнила на всю жизнь:       – Не давай себя в обиду! Защищай себя! Будь храброй, моя девочка! Будь всегда храброй и сильной!       Софи сидела на постели, прижав руки к бешено бьющемуся сердцу. В голове её звучал голос давно ушедшей из жизни, но бесконечно любимой матери:       «Не давай себя в обиду! Защищай себя! Будь храброй, моя девочка! Будь всегда храброй и сильной!»