Дуэль сердец

      Через несколько дней после бала Лиза снова отправилась навестить мать. В её доме она застала брата. Марья Ивановна продолжала дуться на дочь и отказывалась признать свою неправоту перед ней, поэтому визит Лизы был коротким. После его окончания Долохов вызвался проводить сестру до дома Софи. Они неспешно шли по улице, как вдруг Долохов спросил Лизу:       – Скажи, а Несвицкий появляется у вас дома?       Лиза как-то испуганно взглянула на брата, но тут же отвела глаза в сторону. На лице её появилось печальное выражение, но тем не менее она как-то нехотя ответила:       – Он был у нас несколько раз с визитами. Кроме того, он постоянно присутствует на всех концертах Софи и старается бывать в тех местах, где бывает она: на балах, вечерах. Хотя на балах и вечерах она редко бывает, если только её приглашают там выступить. Но всё же они несколько раз и там встречались, Софи мне рассказывала.       В груди Долохова тяжёлым комком снова зашевелилась ревность. Он и сам заметил, бывая на концертах Софи, что Несвицкий там постоянный гость. Мало того, он явно принадлежит к числу самых пылких поклонников как таланта, так и красоты Софи. Он совершенно не скрывал своей очарованности этой девушкой. А Несвицкий – это не Билибин. Несвицкий был гораздо более опасным соперником в борьбе за сердце Софи.       Долохов помнил его ещё по событиям девятилетней давности. Тогда Несвицкий тоже был введён в дом Ростовых Николаем Ростовым, как и сам Долохов. И Долохову всегда казалось, что Несвицкий был влюблён в Софи не меньше, чем сам Долохов. Вот только его родители, по слухам, были категорически против женитьбы сына на бесприданнице. Поэтому Несвицкий и не сделал ей предложения. А потом она уехала за границу, и снова они встретились с Софи только в прошлом году в Париже.       За это время обстоятельства жизни Несвицкого сильно переменились. Его отец умер перед войной, а мать ударилась в богомолье и почти всё время проводила в разных монастырях. Она настолько удалилась от света, что противодействовать желанию сына жениться на ком угодно уже больше не могла. Всё немалое состояние семьи перешло под контроль самого Несвицкого. Изменился он и внешне. Девять лет назад это был весьма полный, хотя и красивый на лицо молодой человек, пухлым телосложением напоминавший Пьера Безухова. Но в одном из сражений русско-шведской войны, в которой он принимал участие, в 1809 году он был ранен пулей в живот. Пулю вытащили, но последствием ранения стало воспаление кишечника, которое, к счастью, не кончилось летально. Однако за время болезни Несвицкий по причине строжайшей диеты, назначенной врачами, очень сильно сбросил вес. Когда он выздоровел окончательно, то врачи предупредили его, что дальнейшая неумеренность в еде может быть фатальной для него. Несвицкий взял себя в руки и перестал чревоугодничать, чем в своё время он грешил подобно Пьеру Безухову. Теперь это был высокий красивый мужчина, чью фигуру можно было назвать только слегка склонной к полноте, но совершенно не толстой. Кроме того, он имел титул князя, был молод (они с Долоховым были ровесники), был очень богат и считался одним из самых завидных женихов не только Петербурга, но и всей России. Именно по этим всем обстоятельствам Долохов считал Несвицкого более опасным соперником, чем уже очень немолодой Билибин.       Поэтому Долохову так не понравился танец Софи с Несвицким на балу, их оживлённый разговор и обмен улыбками во время танца. Он уж не раз покаялся в том, что пытался вызвать ревность Софи отчаянным флиртом с Салтыковой. Эта легкомысленная дамочка на самом деле его ничуть не интересовала. Хотя вчера он получил раздушенную записочку от неё. Видимо эта мадам была настолько обнадёжена их отчаянным флиртом на балу, что надеялась на продолжение отношений. Но Долохов после бала ничем не дал о себе знать, и она решила сама сделать первый шаг – написала ему записку с предложением посетить её. Долохов разорвал и выбросил эту записку сразу же после прочтения. Хотя и мелькнула у него мысль: навестить хоть разок эту легкомысленную даму и покувыркаться с ней в постели как следует, чтобы избавиться от сексуального напряжения, в котором он неустанно пребывал из-за Софи. Но потом он понял, что толку из такого визита не выйдет всё равно. Он слишком хотел Софи, и это делало его равнодушным ко всем остальным женщинам. В лучшем случае в постели с Салтыковой ему придется закрыть глаза и на месте этой женщины представлять желанную Софи. А в худшем – у него вообще ничего с этой дамой не выйдет. Поэтому он и выбросил записку, а для утоления сексуального голода в который раз прибёг к надоевшему, но безотказному способу – помочь себе руками, представляя при этом сцены любви с Софи.       Размышления сгорающего от ревности к Несвицкому Долохова прервал голос Лизы. Тем же невесёлым тоном, которым она говорила и прежде, она произнесла:       – Несвицкий, кстати, был у нас и вчера вечером. После концерта он довёз меня и Софи до дома и попросил разрешения войти, хотя уже наступала ночь. Мы с Софи сначала удивились, но она разрешила. Несвицкий попросил у неё разговора с глазу на глаз и потом скоро уехал. А Софи сообщила мне, что он сделал ей предложение.       – Что?!! – воскликнул Долохов. Лиза грустно покачала головой и ответила:       – Да, сделал предложение. Более того, он сказал ей, что если она станет его женой, то он не запретит ей выступать на сцене, учить учеников и вообще зарабатывать себе на жизнь теми же способами, что и сейчас.       Долохов резко остановился. На лице его было написано полное ошеломление.       – И что она ответила ему? – взволнованно спросил он.       – Он не дал ей ответить, – сказала тоже остановившаяся Лиза с той же грустью в голосе. – Сказал, что не надеется на быстрый ответ, но предлагает ей хорошенько подумать над его предложением. И сразу же уехал после этого.       Долохов пошёл дальше с Лизой, но был при этом мрачнее тучи. Наконец-то Софи встретила мужчину, который не выставил ей условия отказаться от сцены и занятий с учениками в случае замужества! И вполне вероятно, что она может… может всерьёз задуматься над предложением Несвицкого… А если так… Долохову даже не хотелось додумывать эту мысль. И тут Лиза, как будто прочитав его мысли, тихо сказала:       – Вот видишь, у тебя появился очень серьёзный соперник. Я не думаю, что Софи любит его, но она очень хорошо к нему относится. Несвицкий действительно… – тут она запнулась, – он действительно хороший человек. И молод, и красив собой, и богат, и титул князя имеет. Если ты будешь дальше настаивать на своём, она просто навсегда отвернётся от тебя и, вполне возможно, серьёзно задумается над предложением Несвицкого.       Долохов и сам так думал. Мрачные мысли, одолевшие его при известии о сватовстве Несвицкого, настолько захватили его, что он даже не заметил печали в голосе Лизы и грусти в её глазах при разговоре о Несвицком. Вскоре они дошли до дома Софи, и там Долохов распрощался с сестрой. Заходить он не стал, боялся, что в его нынешнем мрачном настроении может натворить ещё каких-нибудь глупостей вроде тех, что сотворил на балу.       Три дня Долохов пребывал в самом ужасном состоянии духа, но потом решил, что надо всё выяснить с самой Софи: собирается ли она принять предложение Несвицкого. Как-то днём, зная, что Лиза опять пошла к матери, и Софи дома одна, он пришёл к ней. Софи только что закончила занятия со своей последней ученицей, которая приехала в сопровождении гувернантки на урок, и провожала их у дверей. Долохов поздоровался с ней, и Софи вместе с ним прошла в гостиную.       Долохов не стал бродить вокруг да около, а в лоб задал Софи вопрос:       – Сестра сказала мне, что Несвицкий сделал вам предложение. Что вы собираетесь ему ответить?       Софи только вздохнула. С одной стороны, её раздражал обвиняющий тон Долохова и его допрос, но с другой стороны… С другой стороны, на балу она повела себя с ним неосторожно. Она все эти дни вспоминала тот поцелуй с ним на террасе. Как ни старалась, так и не смогла забыть его… забыть это нежное, чувственное прикосновение его губ, головокружительное наслаждение его поцелуем. Она не только позволила ему целовать её, но и ответила со всем пылом… Было бы глупо отрицать, что этим она дала ему основания допрашивать её о её чувствах и намерениях. Поэтому она решила не устраивать очередную ссору с ним, а ответить спокойно.       – Я хочу подумать над его предложением, – ответила она. – Он сказал, что не будет препятствовать моей карьере и моим занятиям после замужества. После всего того, что я выслушала от других соискателей моей руки, которые все до одного категорично требовали от меня бросить сцену, уроки, всё остальное и стать обычной женой, живущей на содержании мужа… после всего этого предложение Несвицкого показалось мне очень привлекательным.       Долохов злобно усмехнулся.       – Из вашей семейной жизни ничего путного не получится, – сказал он.       – Откуда вы знаете? – бросила Софи. Ей совершенно не хотелось ругаться с Долоховым, но она видела, что он теряет самообладание.       – Знаю, – зловеще тихим голосом сквозь зубы процедил он. – Знаю, потому что вы не хотите Несвицкого. Вы хотите меня. В постели с Несвицким вы будете думать обо мне. Точно так же как я много лет в постелях с другими женщинами думал о вас. Закрывал глаза и на месте этих женщин представлял вас. Знаете, какое это мучение? Не знаете пока. Но узнаете, если выйдете замуж за Несвицкого. Узнаете на собственном опыте, насколько это невыносимо!       От этих слов и Софи начала раздражаться. Злобное настроение Долохова передалось и ей. Эта словесная схватка наполнила её странным и жутким возбуждением.       – Какая самонадеянность! – деланно рассмеялась она. – Вы не можете судить о моих чувствах ни к вам, ни к Несвицкому!       – Ещё как могу, – тем же тоном проговорил Долохов и, сделав шаг вперёд, подошёл к ней вплотную. – Можете сколько угодно врать сама себе, что вас не тянет ко мне так же сильно, как меня тянет к вам, но меня вы этой ложью не проведёте. – И быстрым грубым движением обхватив её голову и плечи, он впился в её губы безумным поцелуем.       Видит Бог, больше всего на свете Софи хотела оттолкнуть его. Но не могла. Она чувствовала себя как в капкане, полностью беспомощной, покорённой безумной страстью Долохова, отдавшейся на его волю и милость. У неё не было сил противиться. Долохов был прав – теперь она хотела его с пугающей её саму силой. Её руки взлетели, чтобы оттолкнуть его… но вместо этого обняли. Он действительно заставил её хотеть его, как обещал когда-то. Держа её в своих стальных объятиях, он оторвался от её губ и его рот проложил дорожку из поцелуев по её шее вниз, а одна рука начала нежно поглаживать и сжимать её грудь через тонкую ткань домашнего платья. Софи почувствовала, как затвердели её соски, тяжесть скопилась внизу живота, а ноги ослабли. Если бы он не держал её, она бы упала. Сейчас она чувствовала себя готовой ко всему. Если бы Долохов подхватил её на руки, отнёс в спальню и там овладел её телом, она и не подумала бы сопротивляться… Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, но за дверью послышались шаги и разговор двух горничных. Это отрезвило обоих. Тяжело дыша, Софи высвободилась из ослабевших объятий Долохова и отодвинулась от него, сгорая от стыда и желания. Руку она выставила перед собой, как бы защищаясь от новых попыток Долохова приблизиться к ней.       – Уходите, – приказала она сдавленным голосом. – Ничего не говорите, просто уходите!       Долохов попытался снова сделать шаг к ней, но она ещё более решительным жестом вскинутой руки отгородилась от него. Глаза её сверкнули, и она твёрдо сказала:       – Нет! Уходите, или я закричу!       С его губ сорвалось тихое проклятье, он посмотрел на неё тяжёлым взглядом, но подчинился её приказу. Повернулся и вышел из комнаты и из её квартиры. Потом он просто шёл по улице, изо всех сил стараясь потушить бушевавшее в нём пламя и охладить кровь, бунтующую в его жилах. Его приводило в бешенство упрямое нежелание Софи отказаться от сцены и своей карьеры на ней. Какой-то трезвый голос внутри его внезапно шепнул ему: «А если бы Софи выставила тебе условие отказаться от военной службы, как бы ты чувствовал себя на её месте?» Но Долохов решительно заглушил в себе этот голос. Испокон веков мужчины требовали и приказывали, а женщины подчинялись и слушались. И кое-кто из женщин даже находили и радость, и сладость в полнейшем подчинении любой мужской воле. Почему Софи не быть такой же, как и эти женщины? Подчиниться его требованию бросить свою карьеру, не выставляя никаких ответных требований ему? «Но ты потому и влюбился в неё так отчаянно давным-давно, что она не была и не будет похожа на большинство знакомых тебе женщин», опять шепнул ему трезвый голос. Действительно, сколько у него было обычных женщин, он и сам порою не мог сосчитать. Все они были полузабыты или забыты окончательно и очень быстро после расставания с ними. Только вкус губ Софи, сладость её поцелуев, нежный шёлк её кожи волновали его кровь так, как это не было ни с одной другой женщиной. Раньше он самонадеянно думал, что испытал и знает наизусть все нюансы физического наслаждения, которое даёт тело женщины. Но сейчас она понимал: в постели с Софи будет всё иначе. Это не будет бездумной случкой, как с другими. Сейчас задето его сердце, его душа, пробудились чувства, которых не было по отношению к другим.       Сколько себя не помнил Долохов, всегда в его душе существовало какое-то снисходительное презрение к женскому полу. Он мог в состоянии раздражения надерзить какой-нибудь женщине, вроде Жюли Карагиной на достопамятном вечере у князя Долгорукова, но в целом не был груб с женщинами, наоборот, умел ухаживать и любить красиво, внешне быть обходительным и любезным с ними. Но под этим тонким слоем обходительности и любезности он всегда таил какое-то неодолимое пренебрежение к женщинам. Чтобы проникнуть в его сердце и душу, любовь сначала должна была пройти через его голову. И именно это случилось, когда он встретил Софи. Он не просто желал её, он восхищался ею. Порою поневоле, против своего желания. Восхищался силой её характера, которую редко встречал в женщинах, её гордой душой, независимостью и достоинством. И пусть именно эти качества отдаляли её от него, но не восхищаться ими он не мог.       Размышляя обо всём этом, он шёл по улице и чувствовал, как напряжение постепенно оставляет его, походка становится ровнее, а выражение лица спокойнее. Но в глубине души нервы его были всё так же натянуты. Что-то надо делать, что-то решать для себя… и для Софи… Вот только принять её условие, позволить ей в браке с ним продолжать самой зарабатывать себе на жизнь, он пока не мог… может быть, просто пока… Он и сам не знал. Против этого в нём восставали все внушённые ему с детства принципы, которые требовали, чтобы жена любого мужчины после свадьбы оставила абсолютно всю свою независимость за порогом дома мужа. Уступить подобно Несвицкому, предоставить жене свободу самой решать, что ей делать со своей жизнью, он не мог.       А через пару дней после неудавшегося разговора Долохова с Софи его мать Марья Ивановна наконец-то выкинула белый флаг, как об этом говорила Лиза. Когда Долохов в очередной раз пришёл навестить мать, она со вздохами и слезами наконец-то признала, что очень скучает по дочери и хочет, чтобы Лиза вернулась домой. Обрадовавшись в душе, но сохраняя серьёзное выражение лица, Долохов мягко, но с твёрдыми интонациями в голосе сказал матери, что Лиза, конечно же, вернётся. Что она не таит зла на мать и любит её по-прежнему. И единственное, что желает Лиза – это чтобы с ней обращались с любовью и уважением, не придирались по пустякам и не срывали на ней дурное настроение. Утирая слёзы, Марья Ивановна сказала, что постарается сдерживать характер, что на самом деле за эти недели отсутствия дочери поняла, как любит Лизу и как желает её возвращения.       В тот же день и сразу же после разговора с матерью Долохов поспешил к Лизе и сообщил ей радостную новость. Счастливая Лиза бросилась брату на шею и позвала Софи. Софи вышла из своей комнаты со спокойным лицом, только на мгновение отвела глаза в сторону при виде Долохова. Оба чувствовали неловкость, обоих волновали воспоминания о происшедшей между ними страстной сцене в этой комнате несколько дней назад. Но присутствие Лизы вынуждало их держать эмоции под контролем.       – Софи, я возвращаюсь к матушке! – сказала Лиза с радостной улыбкой и тут же стала серьёзной. – Ты ведь не будешь против? Не будешь сердиться, что я тебя бросаю? Как ты теперь без компаньонки?       – Ну что ты, – улыбнулась Софи, – я ведь именно для того и оставила тебе здесь жить в качестве моей компаньонки, чтобы вразумить твою матушку. Я совершенно не собиралась держать тебя в компаньонках всю твою жизнь. И не переживай за меня. Я снова дам объявление в газетах и кого-нибудь да подберу себе в ближайшее время.       Лиза с помощью брата и горничных быстро собрала свои вещи, обняла на прощание Софи, и они с Долоховым поехали домой к Марье Ивановне. Там состоялось радостное примирение матери и дочери. Несмотря на то, что в последние дни настроение Долохова было самым мрачным после сцены в доме Софи, он с улыбкой смотрел как мирятся и обнимаются сестра и его дорогая матушка. Долохов подумал, что им надо какое-то время побыть вместе, чтобы наладить отношения окончательно. И тут ему в голову пришла удачная мысль.       – Матушка, – обратился он к матери, – и ты, Лиза, как вы посмотрите на то, чтобы поехать в деревню, в наше имение? Наступило лето, в городе уже жарко, пыльно и душно. Многие знакомые уже уехали на лето в свои имения. Я тоже хотел вас туда отправить, ещё месяц назад, но не мог, пока вы не помиритесь. Теперь же вам ничего не препятствует. Давайте-ка собираться. Я вас провожу до имения, а потом вернусь на службу. Думаю, что попозже смогу получить небольшой отпуск и приехать к вам в июле или августе.       Марья Ивановна и Лиза с радостью согласились. Действительно, многие состоятельные жители Петербурга, у которых были свои имения, уезжали на лето туда, а у кого не было – снимали дачи за городом. Лиза с матерью собрались в два дня, и вскоре они уже поехали в сопровождении слуг в деревню. Перед отъездом Лиза с горничной отправила Софи записку с сообщением, что до сентября они будут жить в имении брата. Софи передала ей ответ с пожеланиями счастливого пути, всего наилучшего и хорошо провести летнее время в деревне.       Для самой Софи наступившее лето тоже принесло много свободного времени. Многие её ученики с родителями уехали на лето в имения или на дачи, оставались в городе всего несколько человек. Концерты в филармонии тоже стали реже, теперь Софи выступала там не два раза в неделю, а всего лишь раз, потому что зрителей на лето стало меньше. Двор переехал в Царское Село и придворные концерты в Зимнем и в Михайловских дворцах, где выступала Софи, тоже прекратились до осени. Уехали из города вскоре после бала в их доме Болконские, князь Андрей и Наташа. Уехал в своё имение и Пьер Безухов с молодой женой, и многие другие знакомые Софи. Она была рада освободившемуся времени. Теперь она вплотную могла посвятить его организации школы для девочек в Охтенской слободе.       Софи провела несколько собеседований с женщинами, откликнувшимися на её объявление о должности начальницы в новой школе. Из всех кандидаток она выбрала энергичную даму средних лет, которая до этого работала учительницей в одном из петербургских пансионов для девочек-дворянок. В день бала у Болконских были собраны внушительные суммы для благотворительного фонда, так что вскоре после бала Софи смогла купить намеченный для школы дом. Там оставалось сделать лишь небольшой ремонт, чтобы приспособить бывшие жилые комнаты под классы, да закупить необходимую мебель и оборудование. Наймом и подбором персонала, особенно учительского состава, должна была заняться начальница школы. Софи была уверена, что за три оставшиеся месяца всё будет полностью сделано, и к сентябрю школа будет готова принять первых учениц.       Все эти приятные хлопоты отвлекали Софи от мыслей о Долохове. Днём, когда она крутилась, как белка в колесе, ей порою удавалось не вспоминать о нём несколько часов. Но когда она приходила домой и оставалась одна, то на неё частенько наваливались тоска и хандра. Она знала, что он поехал провожать свою семью в имение, и его по меньшей мере пару недель не будет в Петербурге. Её душу терзали противоречивые желания: с одной стороны, она хотела, чтобы он больше никогда не появлялся в её жизни и не нарушал её покой. С другой, ей хотелось видеть его, и как можно больше и чаще. Она признавалась себе, что мир как будто померк для неё, когда он уехал. Если бы она только могла забыть обо всём, что случилось с ними в их последнюю встречу наедине, думала Софи. Но ничего не получалось. Память не отпускала её. Она только и думала об этих безумных минутах, о том, что она испытала в объятиях Долохова. Её преследовали воспоминания о вкусе его губ, тепле и силе его тела, ласке его рук на её груди… Иногда ей даже это снилось во сне, и тогда она просыпалась в какой-то лихорадке на развороченных, горячих от жара её тела простынях.       Горше всего для Софи было осознание того факта, что поцелуи и ласки Долохова стали чем-то таким, чего прежде она не чувствовала никогда. А ведь не была она до него нецелованной барышней, которая в жизни ни разу не испытала прикосновения мужских губ к своим губам, а мужских рук к своему телу. Если бы это было так, то тогда её смятение при воспоминаниях о поцелуях Долохова было бы понятно. Первый опыт поцелуев и ласк с мужчиной мог действительно вызвать такие сильные чувства и воспоминания. Но Софи точно помнила, как в юности целовалась с Николаем и позволяла ему обнимать себя. Разве что к её груди она тогда Николаю не позволяла прикасаться. Но при объятиях и поцелуях с Николаем Софи не чувствовала даже десятой доли того, что она испытала недавно в объятиях Долохова. С кузеном это было просто хорошо и приятно. Не было этого ощущения полной потери себя, невыразимой жажды любви, которая стискивала её сердце. Не было огненного вихря во всём её теле, желания забыть всё, отдать всю, всю себя всепоглощающей страсти мужчины… Только с Долоховым она испытала всё это… Ах, если бы она могла забыть те секунды чувственного наслаждения, которые оставили её потрясённой и лишившейся дара речи, даже собственной воли!..       Порой Софи ловила себя на том, что просто сидит, уставившись невидящим взором в пространство и видит перед собой мысленный образ Долохова. Именно в таком состоянии она была в тот предвечерний час, когда в дверь её квартиры послышался звонок. Оставив репетировать третью часть любимой четырнадцатой сонаты Бетховена*, которая так подходила к её смятенному настроению, Софи тихо вздохнула, подошла к двери и открыла её. На пороге стоял Долохов. Ах да, подумала Софи, прошло уже больше двух недель с того времени, как он повёз семью в поместье. И вот он вернулся.       Долохов шагнул за порог и закрыл за собой дверь. Они оба замерли, вглядываясь друг в друга. Софи заметила даже в полутьме коридора, что его лицо загорело. Он был в штатском и широкие плечи буквально распирали тонкую ткань сюртука. Загар резко контрастировал с крахмальной кипенно-белой сорочкой, узел галстука был повязан идеальным, хотя и простым узлом. Тяжёлая прядь светлых волос упала на загорелый лоб, и это по какой-то причине обеспокоило Софи. Ей вдруг захотелось откинуть её со лба. Теперь Долохов ещё больше напоминал далёкого от цивилизации язычника… или пирата… или разбойника… Под его внешне цивилизованной и лощёной оболочкой всегда скрывался мужчина, способный на тревожащие её душу и тело глубины страсти… Это Софи чувствовала всегда, это и манило её и пугало одновременно… И именно этот самый неподходящий для неё мужчина стал предметом абсолютно всепоглощающего желания с её стороны! Почему именно он, думала она, глядя на него. Кажется, она потеряла разум.       Не пытаясь отговориться занятостью, как-то выставить его за порог своей квартиры, Софи повернулась и пошла в гостиную. Долохов двинулся за ней. У обоих было ощущение проскакивающих между ними молний. И как нарочно, за окнами раздался гром подступающей летней грозы. Долохов подошёл к окну, посмотрел на быстро темнеющее небо, заложив руки за спину. Потом повернулся к девушке, которая молча смотрела на него. Какое-то время оба в молчаливом оцепенении глядели друг на друга, словно не в силах ответить на заданный кем-то вопрос.       – Что вы ответили на предложение Несвицкого? – наконец спросил он.       – Пока ничего, – ответила Софи. – Неделю назад он уехал по какому-то поручению начальства. Его не будет целый месяц. Я должна буду дать ему ответ по его возвращении. Какой – я пока и сама не знаю.       В глазах Долохова сверкнуло пламя. Он напрягся, как тигр перед прыжком. А потом упругим плавным шагом хищника, вышедшего на охоту, подошёл к ней и обнял своими сильными руками. Он уже наклонил голову, чтобы поцеловать её, но Софи, не пытаясь вырваться, так резко отклонила своё лицо, что его губы наткнулись только на щёку.       – Ты не будешь с ним счастлива, – низким хриплым голосом проговорил Долохов, лаская губами её щёку и ухо. – Тебе нужен я. Ты хочешь меня.       – Нет, – упрямо пробормотала Софи, чувствуя при этом, что её тело снова начинает плавиться в руках Долохова.       – Да, – теперь его губы целовали её обнажённую шею сбоку. Он крепче прижал её к себе. За окном сверкнула молния, и почти сразу же послышался сильный раскат грома. Хлынул настоящий ливень.       – Ты последний мужчина на земле, который мне нужен, – невесело усмехнулась Софи, но не пыталась освободиться от его объятий и выгибала шею, как будто подставляя её под его поцелуи. Оба не заметили, как перешли на «ты».       Долохов сильным и нежным движением повернул её голову и завладел её губами. Софи страстно ответила на поцелуй. Их языки сплелись и ласкали друг друга. В дурмане, охватившем голову Софи, она вдруг подумала: а что, если неотступное преследование Долохова вызвано лишь тем, что она пока недоступна для него? Раньше, судя по всему, таких долгих хлопот ни одна женщина ему не доставляла. По слухам ещё девятилетней давности он легко получал желанных ему женщин. И если так, то, возможно, он оставит её в покое, если получит своё.       – Ты хочешь меня больше всех мужчин на свете, – продолжал шептать Долохов, покрывая поцелуями её лицо. – Я это чувствую.       Софи ощущала, что сил сопротивляться его чувственному напору у неё уже нет. Всё, что ей хотелось сейчас – это как можно ближе и теснее прижаться к его телу и покориться его ласкам. Она слегка отклонилась в его объятиях и посмотрела близко-близко в его красивое лицо и глаза, пылающие неистовой страстью.       – Да, я хочу тебя, – отчаянно произнесла она. – Я живая женщина, у меня такая же кровь и плоть, как и других женщин. Если ты хочешь меня, то можешь сегодня получить. – В глазах Долохова мелькнула радость, он хотел снова поцеловать её, но Софи прикрыла его губы ладонью и продолжила. – Но при одном условии. Ты дашь мне честное слово, что после того, как овладеешь моим телом, ты уйдешь и больше никогда не вернёшься. Не будешь больше преследовать меня. Если ты на это согласен, пойдём в мою спальню прямо сейчас.       Долохов посмотрел на неё озадаченным взглядом.       – А как же твои слуги? – спросил он.       – А их нет никого, – ответила Софи. – Сегодня же Троица. Они собрались отпраздновать все вместе в дворницкой. Я разрешила им уйти до восьми часов вечера, до ужина. Сейчас пять часов. У нас будет достаточно времени. Ну как, ты согласен?       – Только дурак отказался бы от такого предложения, – Долохов снова поцеловал её долгим и пламенным поцелуем. – Пойдём в твою спальню.       – Сначала ты должен дать мне честное слово, что уйдешь навсегда после того, как овладеешь мною, – тихо сказала Софи.       – Хорошо, – легко согласился Долохов. – Даю тебе в этом моё честное слово.       И они прошли в спальню Софи. За окном бушевала неистовая летняя гроза, во всём подобная той, что сейчас бушевала в их сердцах, душах и телах. Гнул деревья ветер, сверкали молнии, гремел гром, лил мощный летний ливень, пока они срывали одежду с себя и друг с друга, то и дело останавливаясь, чтобы обменяться всё новыми и новыми ласками и поцелуями. Вскоре их одежда смятой грудой валялась на полу, волосы Софи потеряли все шпильки и рассыпались пышной волной по её плечам и груди. Добравшись до таких желанных и долгожданных тел, они упали оба на постель Софи прямо поверх покрывала. И тут девушка замерла, её глаза наткнулись на крохотный белесый шрам на груди Долохова. Это была отметка от пули из её пистолета. Софи прижалась губами и поцеловала этот шрам, шепча: «Прости!» Долохов обхватил её голову своими руками и впился поцелуем в её губы, а потом начал покрывать жадными поцелуями полностью обнажённое прекрасное тело любимой. Софи стонала, лаская его сильные плечи, грудь, бёдра, любую часть его тела, до которой могла дотянуться. Внезапно он поднял голову и, глядя безумными глазами в её пылающее от страсти лицо, произнёс:       – Назови моё имя.       – Фёдор, – простонала девушка.       – Ещё, – снова потребовал он.       – Фёдор… Фёдор… пожалуйста… прошу тебя… люби, люби меня…       Она нетерпеливо раздвинула ноги, когда почувствовала руку Фёдора там. Он быстро нашёл возбуждённый неимоверно чувствительный комочек её плоти и начал ласкать его пальцами. Сильнее, легче, снова сильнее… Софи стонала и вскидывала бёдра навстречу его руке… Внезапно в её теле произошёл как будто взрыв, и её охватило такое бесстыдное и неистовое наслаждение, что она чуть не потеряла сознание.       Переждав, пока конвульсии, сотрясающие тело Софи, закончатся, и она расслабится, Фёдор взял её руку и обвил вокруг своей до предела возбуждённой плоти, показывая и направляя её движения. Долгих ласк не потребовалось, вскоре он застонал сквозь сжатые зубы и его семя пролилось в её ладонь…       Когда всё закончилось, они остались лежать в постели, тесно прижавшись друг к другу. Губы Фёдора ласкали висок и щёку Софи. Быстрая летняя гроза за окном уходила, оставляя после себя лишь небольшой мелкий дождь. Выглянуло солнце, осветив предвечерним светом спальню.       – Слепой дождь пошёл, – прошептала девушка, теснее прижимаясь к Долохову. Взгляд её был устремлен за окно, где солнечные лучи пронизывали падающие на землю капли остатков дождя.       – Да, – ответил он, захватив рукой прядку её волос и нежно щекоча ею лицо Софи. – А ты знаешь, как ещё называется такой дождь при солнце?       – Знаю, – девушка забавно и мило наморщилась, когда волосами Фёдор пощекотал её носик. – В народе говорят – «царевна плачет».       Их губы снова слились в долгом и нежном поцелуе. Когда он закончился, Фёдор сказал:       – Нам пора вставать, а то скоро твои слуги придут.       Софи удивлённо посмотрела на него.       – А ты… ты больше ничего не собираешься делать?       – Нет, любовь моя, – усмехнулся Долохов, – я возьму твою невинность только после нашей свадьбы.       Он встал, нисколько не стесняясь своей прекрасной наготы, и начал быстро одеваться. Недоумевающая Софи была вынуждена последовать его примеру. Когда они закончили одеваться, и он помог застегнуть пуговицы на её платье, которые были на спине, Софи спросила с некоторой запинкой:       – Зачем же ты тогда… зачем всё это?..       Фёдор повернул её лицом к себе, снова страстно поцеловал и ответил с дерзкой усмешкой:       – Я просто хотел дать тебе почувствовать вкус нашей будущей любви. Это только ничтожная часть того, что ты испытаешь со мной в постели. Думай теперь об этом и мечтай. И заруби на своём хорошеньком носике – я никуда от тебя не уйду. Тем более навсегда. Буду приходить снова и снова. Сколько бы ты не гнала меня.       – Ты же дал честное слово! – взвилась от возмущения Софи.       Улыбка Фёдора стала ещё нахальнее.       – Я дал тебе честное слово уйти от тебя навсегда после того, как овладею твоим телом. А никакого овладения сегодня не произошло. Чего не было, того не было. Ты до сих пор девственница. Так что… – и он широко развёл руками в шутливом жесте.       Софи схватила отороченную лебяжьим пухом комнатную туфельку и швырнула в него с самым разъяренным видом. Он легко уклонился от этого метательного снаряда.       – Не попала! – поддразнил он её с прежней ухмылкой и вышел из спальни в гостиную.       – Я всё равно никогда не выйду за тебя замуж! – прокричала она вслед ему. – Не засяду в твоём доме в качестве твоей экономки и служанки, как ты требуешь! Не откажусь в угоду тебе от всего, что я завоевала себе за эти годы!       Долохов обернулся на пороге, хотел что-то ответить с прежней насмешкой, но наткнулся на твёрдый взгляд Софи. И сам поглядел на неё долгим взглядом. А ведь самонадеянность и уверенность в собственных чувственных чарах может в этот раз его и подвести, мрачно подумал он. Софи упорна и упряма, тем более в отстаивании своих прав. И он не нашелся, что ей возразить. Он всё больше сомневался в том, что в объявленной им дуэли с Софи он сможет выиграть.