Дуэль сердец

      Через день Долохов заехал за Софи в своём экипаже, и они поехали на прогулку в Летний сад. Софи взяла с собой горничную и, пока они ехали, объяснила Долохову:       – У меня пока нет компаньонки, никак не могу подобрать себе подходящую после смерти синьоры Лауры. Поэтому я вынуждена была взять с собой горничную. К сожалению, Петербург не Париж, где мы могли свободно гулять вдвоём. Здесь условностей больше. Я, как свободная артистка, конечно, имею свои маленькие поблажки, например, могу приезжать на концерты и уезжать с них без сопровождения. Но прогулки наедине с мужчиной для меня тоже запретны.       Приехав в Летний сад, они оставили экипаж недалеко от входа и неспешно пошли по красивым аллеям сада. Горничная Софи следовала за ними в некотором отдалении.       – Вчера я с сестрой был на вашем концерте, – начал разговор Долохов. – Вы были великолепны и играли потрясающе, впрочем, как и всегда. Но у меня есть пара вопросов, которые я хотел бы вам задать. Во-первых, почему на публичных концертах вы всегда в белом? Я не хочу сказать, что это мне не нравится. Нравится и ещё как. Вы в эти минуты, когда подходите к фортепиано в своём белоснежном наряде, всегда напоминаете мне лебедь, плавно плывущую по водной глади. И ещё… вот этот ваш приём, когда вы медленно стягиваете с себя перчатки перед выступлением… Вы ведь понимаете, что вы делаете? Понимаете, как воздействуете этим приёмом на публику, особенно на мужскую её половину?       Софи слегка усмехнулась.       – А вы проницательны. Что касается белого цвета, то я выбрала его сначала случайно. Просто первое моё концертное платье было белым. А потом я заметила, что этот цвет придает мне эдакую хрупкость и беспомощность. Качества, которые мужчины обожают в женщине, – в голосе Софи послышались насмешливые нотки. – И приём с перчатками… да, я понимаю, как он воздействует на мужчин. О чём они думают и что представляют в эти минуты. И это не единственная из уловок, которым я научилась и к которым прибегаю за последние годы. Я прекрасно понимаю также, что не слишком честно играть на низменных склонностях мужчин, на их слабости к женской красоте. Но кто сказал, что женщина обязана быть честной в мире, где мужчины забрали всю власть себе? Если уж вы ведете нечестную игру, отнимая у женщин все или почти все права, то нас и Бог простит. По меньшей мере половину моей публики составляют мужчины, а уж антрепренёры, которые организуют мои выступления, директора филармоний, консерваторий, концертных залов, где я выступаю, журналисты газет, которые пишут и печатают рецензии на мои выступления – это всё мужчины. И если их восхищение моей внешностью помогает моему успеху и карьере в музыкальном мире, то я это использую без малейших колебаний и угрызений совести.       Долохов пристально посмотрел на Софи. Сегодня она казалась особенно красивой и притягательной. Он вспомнил, как вчера после выступления поклонники-мужчины, по обыкновению, собрались вокруг неё. Её непомерно большой успех со стороны мужчин не мог объясняться только красотой её лица или фигуры. Ведь были же даже в зрительном зале женщины, которые были почти так же красивы. Но лишь у Софи была особая манера держаться, гордо вскинутая голова с короной тёмных волос, королевская осанка. Она как будто ожидала всеобщего поклонения себе и получала его. Сегодня же она держалась намного проще, но это не уменьшало её очарования для него. Он никогда не мог противостоять влиянию чар этой девушки на него, это он давно уже понял.       – Вы сами додумались создавать образ хрупкости и беззащитности перед поклонниками, а потом ещё дразнить их видом ваших постепенно обнажающихся рук? – спросил он у Софи.       Она с той же насмешливой улыбкой пожала плечами.       – Кое-что я придумала сама. Но кое какие приёмы и уловки переняла от других. В основном таких же артисток, как я: театральных актрис, певиц, балерин. И кое-что мне подсказал во времена нашего знакомства великий Гёте. Это было в Веймаре, где я играла для него и семьи герцога Веймарского. Я как-то его спросила там, кто лучше играет на фортепиано: я или другой известный пианист, господин Гуммель. И Гёте ответил мне, что по мастерству он считает нас равными, но впечатление на публику мы производим совершенно разное. Одно дело, когда играет мужчина довольно средней внешности, сказал он, и совсем другое, когда столь же талантливо играет красивая женщина. При этих словах Гёте улыбнулся и добавил, что в последнем случае игра кажется ещё более великолепной. Вот тогда я и поняла, что люди в целом и мужчины в частности предпочитают смотреть на женщин, а не слушать их, не важно, говорят женщины что-то или играют на музыкальном инструменте. Это, конечно, несправедливо, но это так. И это можно использовать. Мужчины хорошо устроились в этом мире. Вы окружили себя прочным забором из обычаев, правил, условностей, законов, которые ограничивают женщин и обеспечивают первенство мужчин в этом мире. Но в этом заборе есть свои слабые места, свои бреши. И одна из самых серьёзных – это слабость мужчин к женской красоте. И я использую эту брешь, чтобы раскачать этот забор. Чтобы сначала расчистить дорогу к успеху себе, а потом и своим ученицам. Дать им дорогу к будущему миру, где женщины не будут в настолько униженном положении, как сейчас. Если для этого потребуется использовать такое оружие, как красивая внешность, то я не буду колебаться или считать свою игру нечестной. – На этом месте Софи рассмеялась и продолжила. – Хотите верьте, хотите нет, но я с превеликой иронией про себя отношусь к своим собственным уловкам, которые выработала за эти годы. Подсмеиваюсь про себя. Всё это: плавный подход к фортепиано, белые одежды, перчатки… а ещё моё умение принимать на себя царственный вид, сбивать с толку сначала показной суровостью, потом внезапным переходом к самой очаровательной любезности, как я когда-то говорила с директором Парижской консерватории месье Мегюлем… да и много чего ещё. Я прекрасно понимаю, что это весьма дешёвые уловки, не имеющие никакого отношения к искусству. Но я научилась прибегать к таким уловкам, чтобы привлечь к себе максимальное внимание тех мужчин, от которых зависит мой успех в музыкальном мире. И прежде чем осудить меня, подумайте вот о чем. Вы слышали выражение из Евангелия «раб лукавый»? Так вот: раб – всегда лукавый. И рабыня – тоже. Все слова и действия раба или рабыни с господином – неискренни. Все преследуют какую-то свою выгоду, а не выгоду господина. Все имеют цель облапошить господина и выторговать у него для себя что-то нужное и полезное. А женщины в нашем мире низведены до положения практически рабынь при мужчинах. Поэтому мы гораздо больше наших господ-мужчин прибегаем к разным уловкам в этой жизни. Я это поняла и приняла. И не собираюсь извиняться за свои уловки. Вот так, – завершила Софи.       А Долохов снова почувствовал, как кровь, словно удары молота, застучала в его жилах. До чего же она была красива в этот момент! И как недосягаема в своей независимости и увлечённости этой проклятой музыкой. Долохов почувствовал раздражение при мысли о том, что эта музыка отгораживает её от него.       – Я вижу, Софи, что вы за эти годы научились хорошо играть не только на фортепиано, но и на мужских нервах, – язвительно сказал он.       – Пришлось научиться, – парировала девушка. – Я сама предпочла бы самую предельную честность в отношениях с мужчинами, но это невозможно в мире, где женщины находятся в настолько униженном положении, как сейчас. Но с вами сейчас я честна и не разыгрываю никаких представлений, – тут Софи снова улыбнулась, – видите, сколько своих секретов вам выдала.       – Хорошо, я вас понял, – мрачно заговорил Долохов. – Было бы глупо упрекать красивую женщину, что она использует свою красоту как оружие. Я-то хорошо знаю, что на поле боя все средства хороши. А вы явно решили дать бой нынешнему миру, где правят мужчины, и который вы считаете несправедливым. Но скажите мне ещё вот что… Почему вы так одержимы стремлением выступать непременно на сцене? Что такого полезного и важного людям дает ваша музыка? Это всего лишь развлечение. Пустяк для повседневной жизни. Что изменилось бы в мире, если бы исчезла ваша музыка? Ничего не изменилось бы. Люди не могут прожить без еды, без воды, без одежды, без домов, без тепла в них… да мало ли чего. Те, кто занимается производством всех этих вещей – вот действительно полезные для нашего мира люди. А что даёт важного и нужного ваша музыка и вообще искусство? Ничего. И ради этого эфемерного вы отказываетесь от семьи и самой возможности иметь её? Я этого не понимаю.       Софи рассмеялась.       – Важное, полезное, нужное… Знакомая песня, я её уже слышала от других. А вы знаете ещё одно выражение: «не хлебом единым жив человек»? Вот это «не хлебом единым» мы и даем человечеству. Артисты вовсе не бесполезные люди, как бы вы плохо или пренебрежительно не говорили о них. Мы даем людям возможность отвлечься от повседневных забот и улететь на короткие мгновения в иной, волшебный мир. Мы помогаем отрешиться от повседневной рутины, даём драгоценные минуты удовольствия, даже наслаждения. Создаем атмосферу покоя и умиротворения, помогаем расслабиться, забыть о проблемах и насладиться жизнью. Наше творчество украшает жизнь, поднимает её над повседневной суетой, расцвечивает радужными красками серые будни. Мы приносим людям минуты отдыха, уносим в другой мир. Где нет греха, зла, забот, проблем, болезней, несчастий.... Где всё – волшебство и гармония. А способность нести всё это людям дорогого стоит. Посмотрите – на моих концертах и концертах других известных музыкантов нет свободных мест. Театры забиты зрителями. Даже простой народ стоит толпами у помостов с представлениями уличных артистов или кукольников. Деревенский люд радуется, когда в деревню с представлением приходят медвежатники со своими обученными косолапыми «актёрами». За минуты отдыха и удовольствия люди могут отдавать последние гроши. Мы делаем этот мир лучше и красивее, чем он есть, ярче и интереснее. Пусть это даже иллюзия на несколько минут. По-вашему, это ничего не сто́ит? Ну что ж, это ваше мнение. Имеете право, как говорится. Но люди с вами не согласны. Человечество с вами не согласно. Оно всегда любило артистов, неважно, музыканты это или певцы, или те, кто разыгрывает пьесы на сцене, и всегда щедро оценивало труд самых талантливых.       – Ладно, – мрачно сказал Долохов, – предположим, что ваша музыка и ваш талант действительно что-то стоят в этом мире. Но неужели это настолько важно для вас, что ради этого вы отказываетесь от другого, не менее важного? Семья, любовь, дети – это в ваших глазах ничего не сто́ит?       Софи тяжело вздохнула, и на её лицо легла тень печали.       – Сто́ит, конечно. И я не могу сказать, что отказалась от всего этого с лёгкой душой. Но меня вынуждают это делать. Меня ставят перед выбором – или моё искусство и мечта проложить женщинам дорогу к более справедливому для них миру, с одной стороны, или семья, любовь и прочее, с другой стороны. Я всё взвесила, обдумала неоднократно и сделала выбор. Я не могу отказаться от своего искусства и своей мечты. Это – моё. Это – смысл моей жизни. Это – не продается и не отдается ни за что, ни за деньги, ни за какие другие блага. Наконец, мне просто это нравится. Когда я играю на сцене при огромном стечении публики – это для меня такой восторг! У большого зала зрителей особая атмосфера, особая энергия, которая вливается в меня. Я… не знаю, как объяснить вам, чтобы вы поняли… Хотя… Помните, вы говорили, что война для вас – это подобие хмельного напитка? Так вот: для меня подобием такого хмельного напитка стала сцена. Видеть восторженные взгляды сотен зрителей, слышать гром аплодисментов, крики «браво» в мою честь… В такие минуты я чувствую себя опьянённой, могущественной, повелевающей целым залом людей, прекрасной и вдохновенной… Почему я должна отказываться от этого волшебного ощущения, которое доставляет мне столько удовольствия? И почему именно женщин заставляют делать выбор между их призванием и семьёй? Я этого не понимаю. Вот вы, например, вы военный. Вам нравится ваша профессия, ваш выбор, то, в чём вы видите ваше призвание. Скажите, – и тут Софи остановилась и, встав перед Долоховым, прямо посмотрела ему в глаза, – у вас или ваших товарищей по армии были хоть когда-то случаи, когда близкие вам женщины заставляли вас делать выбор: или семья с ними или армия? Наверняка таких случаев не было. А ведь участь жены военного нелегка. Ей приходится месяцами и годами ждать и мучиться страхами, пока муж воюет. Думать день и ночь, вернётся ли он с войны таким, каким она проводила его, или изувеченным и искалеченным. А может, не вернётся вообще, сгинет в каком-то бою. Тем не менее женщины принимают такой выбор мужей. А вот мой выбор стать профессиональной пианисткой и самой зарабатывать себе на жизнь почему-то ни один мужчина принять не может.       Долохов так же остановился и так же прямо посмотрел Софи в глаза.       – Да потому ни один мужчина не может принять ваш выбор, что так не принято, – резко сказал он. – Не принято и всё тут! Да, мы не умеем ждать в отличие от женщин. Да, мы требуем, чтобы в семье главным был мужчина, а жена слушалась его. Но это наша мужская природа! Вы не можете её переделать!       – Это не природа! – так же резко ответила Софи. – Это просто то, чему вас, как мужчину, научили с младенчества. Девочкам и женщинам с пелёнок внушают покорность и послушание мужской и всякой иной воле, а мальчикам и мужчинам – убеждённость в своём праве на главенство и привилегии. И на то, что вы имеете право ждать и требовать от женщин послушания, подчинения и покорности. Система воспитания такая. Если бы это была природа, то все семьи были бы одинаковы: властный хозяин-муж и подчинённая жена. И хотя таких семей очень много, но и исключений немало. В некоторых семьях мужчины выполняют роль подкаблучников, а жёны управляют ими и подчиняют себе. Это происходит из-за того, что в отдельных случаях привычная система воспитания дает сбой. Девочки вырастают с характером в некоторых семьях, а мальчики в других семьях вырастают мямлями. И если они встречаются во взрослом возрасте и заключают брак, то сильная характером жена с лёгкостью подчиняет себе мужа-тряпку. Так что от природы это не зависит. Но лично мне не нравится ни тирания мужчин, ни тирания женщин в семейной жизни. Я всегда мечтала о равных отношениях, об отношениях партнёров, а не господина и служанки, или госпожи и прислужника. Но если такое невозможно, то я лучше откажусь от семьи, где на меня будут смотреть свысока, да ещё заставят отказаться от сцены, от моего призвания, от того, что составляет смысл моей жизни!       Софи и Долохов стояли друг против друга как противники и меряли друг друга взглядами. Долохов явно пытался «сломать» своим стальным взглядом Софи, заставить её опустить перед ним глаза, как случалось с ней девять лет назад, при их первом знакомстве. Но времена изменились. На сей раз Софи не подчинилась его молчаливому приказу, глаз не опустила и смотрела на него твёрдо и даже с каким-то вызовом.       И тут Долохов прервал поединок их взглядов и неожиданно рассмеялся.       – Хорошо, Софи, я вас понял, – сказал он. – Вот только снова сдаться и уйти от вас, как побитая собака, я отказываюсь. Девять лет назад я принял ваш отказ и отполз в сторону зализывать душевную рану. Но сейчас – не тогда. Теперь я чувствую, что уже далеко не безразличен вам. И я намерен ваше небезразличие превратить в нечто большее. Гораздо, гораздо большее. Раздуть таящийся в вас огонёк зародившейся симпатии ко мне в пламя. В такое же пламя, которое полыхает во мне при любом взгляде на вас. Это значит, что между нами начинается дуэль. Только ни стреляться, ни биться на шпагах мы с вами не будем. На сей раз оружие будет другое – ваша воля против моей. И я должен вас предупредить, Софи. Три года назад, когда вы наставили на меня пистолет, я отказался взять в руки оружие и стрелять в вас, хотя вы и предлагали мне это. Но сейчас я намерен быть беспощадным к вам. Я использую все средства, которые есть в моём распоряжении, чтобы сломить ваше сопротивление.       – Вы что, намекаете на насилие? – спросила Софи, опасно сузив глаза. Но Долохов лишь отрицательно покачал головой.       – Абсолютно нет. Я в жизни не прибегал к насилию в отношениях с женщинами, и уж, конечно, не начну с вас, той, которая значит для меня больше, чем все остальные женщины, вместе взятые. Вы нужны мне только добровольно. В моём доме, в моей жизни, в моей постели до конца дней наших.       Софи почувствовала, что от его жёсткого тона и слов мурашки пробегают у неё по коже. Но она не подала виду и ответила издевательским голосом:       – Ах, да, великий господин Долохов просто прикажет мне, и я покорно паду к его ногам! Вот только я не кроткое застенчивое создание, которое можно запугать и заставить выполнять ваши приказы. Времена моей кротости и застенчивости давно прошли. Теперь я другой человек. И вы не сможете принудить меня подчиниться вам и вашим желаниям.       Долохов слегка склонился к ней и произнёс:       – Я могу принудить вас захотеть подчиниться мне и моим желаниям, – он сделал ударение на слове «захотеть». – Вот так-то, Софи.       В этот момент в нём было столько властной и надменной силы, упрямой и жёсткой, что у Софи перехватило дыхание. Она не стала продолжать словесные препирательства и только сказала:       – Отвезите меня домой.       Всю дорогу до дома Софи они оба молчали и даже не смотрели друг на друга. И только когда они приехали и Софи выходила из экипажа, Долохов, помогавший ей выйти, сказал:       – Вы страшитесь объявленной мною дуэли с вами, Софи? Но ведь она может кончиться для вас чем-то очень и очень приятным. Чем-то настолько сладостным, о чём вы и не подозреваете в вашей одинокой девичьей постельке. Подумайте об этом сегодня ночью.       Софи посмотрела на Долохова и ответила:       – Три года назад, когда вы отказались взять в руки пистолет, я чуть не убила вас. В этот раз вы предупредили меня, что используете любое оружие в дуэли со мной. А что, если случится так, что в этот раз не я, а вы чуть не убьёте или действительно убьёте меня? Ведь лишить меня сцены и возможности выступать перед зрителями – это всё равно что лишить меня жизни. Подумайте об этом сегодня ночью.       Придя домой, Софи обессиленно села на постель в своей спальне. Она почти физически чувствовала, как истерзана её душа прошедшим разговором с Долоховым, который под конец превратился в стычку. Она оказалась права. Действительно, какой-то рок постоянно сшибал их лбами и делал врагами. Или, по крайней мере соперниками во взаимном противостоянии. Она не могла позволить себе проиграть в этом противостоянии. Ясно, что Долохов не примет её такой, какая она есть. Будет стараться переделать под себя, заставить отказаться от карьеры и сцены, и засесть дома. Но для неё это будет означать медленное умирание, она это давно поняла. Вот только… сможет ли она противостоять его напору в этот раз? Ведь сейчас против неё она сама. Чувства, которые она начала испытывать к этому человеку, будут против неё. И теперь она сама не знала – выиграет ли она в дуэли, которую объявил ей Долохов.       Мысли и эмоции так бурлили в ней, что ей хотелось беспрерывно двигаться, ходить по комнате, делать хоть что-то… Она быстро встала и пошла к фортепиано в гостиной. Надо отвлечься, порепетировать. Музыка всегда помогала ей справиться с излишними эмоциями. Тем более что на следующем концерте она собирается играть Вивальди, его концерт № 4 из цикла «Времена года» под названием «Зима» *. Как раз подходит, чтобы сыграть сейчас и не только порепетировать, но и выплеснуть свои чувства.       Прошла неделя. Внешне Софи вела обычную жизнь. Несколько раз в неделю занималась по утрам с учениками или ходила в училище к «своим девочкам», как она называла своих бесплатных учениц. Пару раз выступила с концертами в филармонии Петербурга. Оба раза на её концертах были Долохов с Лизой. После выступления они подходили к толпе её поклонников и вместе со всеми выражали восхищение её игрой. К удивлению Софи, Долохов при этом держал себя вполне сдержанно, его комплименты ничем не отличались от вежливых похвал других. Вот только глаза порою выдавали его. В них пылал огонь, слишком хорошо знакомый Софи. И она не чувствовала себя в безопасности. Наоборот, у неё было ощущение, что Долохов просто затаился, как хищный зверь перед прыжком. И когда он сделает этот прыжок – она не знала. А ожидание натягивало ещё больше её и без этого до предела натянутые в его присутствии нервы.       После последнего концерта Лиза пригласила Софи через пару дней проехаться вместе с ней по Невскому и показать ей самые известные лавки и магазины. Софи с радостью согласилась, тем более, что Лизу больше интересовали не тряпки и моды, а прежде всего книжные лавки. В назначенный день Лиза со своей горничной в качестве сопровождения заехала за Софи и девушки вместе поехали на Невский проспект. Больше всего времени они провели в Гостином дворе, особенно в знаменитом книжном магазине известного издателя Плавильщикова. Лиза накупила себе множество книг, кое-что приобрела себе и Софи для пополнения своей домашней библиотеки. Приятно проведя половину дня и вполне довольные прогулкой и друг другом девушки расстались у дома Софи. Лиза высадила там подругу, а сама со своей горничной в экипаже, забитом книгами, поехала к себе домой, на набережную Фонтанки.       На следующий день около одиннадцати часов вечера, когда Софи уже готовилась лечь спать, вдруг в дверь её квартиры прозвучал звонок. Горничная отворила дверь, послышался знакомый голос и в спальню Софи вбежала заплаканная Лиза.       – Софи, – она кинулась к подруге и порывисто обняла её. – Прошу тебя, приюти меня! Позволь у тебя остаться. Мне некуда больше идти, а дома с матушкой я больше оставаться не могу!       Потрясённая её появлением Софи, конечно же, согласилась принять Лизу, и, усадив рядом с собой, начала расспрашивать её, что случилось. Кое-как справившись со слезами, Лиза рассказала, что ужасно поссорилась с матерью. Та увидела в руках Лизы роман Шодерло де Лакло «Опасные связи», который накануне Лиза приобрела в магазине Плавильщикова, и раскричалась на дочь. Марья Ивановна требовала, чтобы Лиза выкинула «безнравственную книжку», и грозила выкинуть таким образом почти всё, что Лиза приобрела для себя.       – Слово за слово, и мы ужасно поругались, – с отчаянием говорила Лиза. – Первый раз в жизни. Раньше я всегда молчала и подчинялась решениям матушки, но у меня больше нет сил. Она придирается ко мне по любому поводу, что я не сделаю – всё плохо! Наша ссора закончилась тем, что она пригрозила меня выгнать из дома, если я не подчинюсь её приказу и не выкину книги, которые она не одобрит. Конечно, она это сказала сгоряча, никуда бы она меня не выгнала, это был бы скандал для неё прежде всего. Но я тоже вышла из себя и закричала, что сама уйду. Выбежала из дома и побежала к тебе. Хорошо, что мы живём не так далеко друг от друга. За полчаса я дошла до твоего дома.       Софи замолчала, обдумывая ситуацию. Внезапно в голову ей пришла мысль, и она обратилась к Лизе:       – Послушай, Лиза, конечно, сегодня ты останешься у меня. Но если ты не хочешь возвращаться домой и терпеть нападки дальше, у меня к тебе предложение. Будь моей компаньонкой. После смерти синьоры Лауры я дала объявление, что нанимаю себе компаньонку, но мне ужасно не везёт. Приходили несколько женщин, но все они мне не понравились. Последняя вообще вывела из себя. Представляешь, эта кикимора осмелилась намекнуть мне, что умеет хорошо и вовремя отворачиваться, если вдруг меня начнёт посещать какой-то мужчина. Или даже несколько. Как будто я собираюсь заводить себе любовников! Но эта дура подумала про меня, очевидно, именно так. В её глупой голове наверняка засела мысль, что если незамужняя женщина живёт одна, то обязательно на содержании у какого-то мужчины. Я тотчас её выставила и напоследок дала совет поискать себе место в Коломне, в каком-нибудь из местных весёлых домов, чтобы присматривать за тамошними обитательницами. Так что сейчас я без компаньонки и предлагаю это место тебе. Ты будешь жить на полном обеспечении, жилье, одежда, питание – всё за мой счёт. И кроме того, я положу тебе жалованье, скажем, полторы тысячи в год.       Лиза изумлённо подняла на Софи свои заплаканные, но всё равно красивые голубые глаза.       – Полторы тысячи! Это слишком много! Я знаю, какое жалованье получают компаньонки. По меньшей мере в полтора, а то и в два раза меньше.       – Ничего не много! – рассмеялась Софи. – Кроме обычных обязанностей компаньонки будешь помогать мне со счета́ми. Помнишь, как мы быстро расправлялись с ними с твоей помощью в прежние времена? Так что считай, что я тебе буду платить ещё и как моему секретарю. Ну как, согласна ты на моё предложение?       – Пожалуй, да, – сначала нерешительно ответила Лиза. Но потом добавила самым горячим тоном. – Ах, что тут раздумывать! Конечно, я согласна. Жить с тобой, всюду тебя сопровождать, помогать тебе – это просто прекрасно! – свою речь Лиза закончила с улыбкой и полным энтузиазмом.       – Вот и договорились! – улыбнулась Софи. – А теперь, душенька, быстро садись за письменный стол и пиши записку матушке. Как бы ни была она виновата перед тобой за придирки, не стоит её волновать. Тем более в её возрасте. Напиши, чтоб она не переживала, переночуешь ты у меня в полной безопасности, а потом остаешься у меня жить в качестве моей компаньонки. Ладушки?       – Ладушки, – рассмеялась Лиза и действительно написала записку. Софи послала крепкого лакея отнести записку по адресу, а сама с помощью горничной и самой Лизы быстро приготовила гостевую комнату для новой компаньонки.       На следующий день Софи ожидаемо почтил своим визитом братец Лизы. В полной офицерской форме, очевидно, прямо со службы, Долохов во второй половине дня буквально ворвался в квартиру Софи, нетерпеливо отодвинув лакея, который открыл ему дверь. Не дожидаясь доклада и прочих церемоний, он прошёл в гостиную, где уже сидела морально приготовившаяся к его визиту Софи, и остановился перед ней в позе разъяренного до крайности бога войны. Софи, которая притворялась, что читает книгу, сделала удивлённое лицо и подняла на него глаза. И тут же мысленно чертыхнулась про себя, заметив, как эффектно выглядит разгневанный Долохов в военной форме:       «Чёрт бы его побрал, какой же он всё-таки красивый!»       Но она постаралась отогнать эти несвоевременные мысли и придала лицу выражение оскорбленной светской дамы, чьё возвышенное уединение и не менее возвышенное занятие было грубо нарушено вторжением неотёсанного солдафона. Ей это удалось легко – сцена научила её неплохо актёрствовать.       – Софи, – разгневанно начал Долохов, возвышаясь и нависая над ней с самым грозным видом. – Что это за новость, которую сегодня я получил от матушки? Кто вам позволил сманивать Лизу из родного дома?       Софи величественно поднялась с дивана, на котором сидела, и выпрямилась рядом с Долоховым. К сожалению, маневр не произвел на него ни малейшего впечатления – Софи была немного ниже ростом, и он продолжал возвышаться и нависать над ней. Но Софи решила не сдаваться, лишь слегка отошла назад, чтобы разница в росте не бросалась в глаза и не давила на неё. Дома, у себя, она чувствовала себя увереннее, чем на нейтральной территории, как это было в Летнем саду.       – Во-первых, здравствуйте, – произнесла она самым ангельским голосом с самым ангельским видом. – Во-вторых, кто вам сказал, что я куда-то сманила вашу сестру?       Долохов сделал нетерпеливый жест.       – Я узнал это из записки матушки. Она прислала мне её сегодня утром с посыльным, когда я был на службе. Я тотчас же отпросился и поехал к ней. Она рассказала мне о ссоре, которая случилась вчера, и о том, что Лиза убежала к вам. Я требую, чтобы вы немедленно отправили Лизу домой и перестали забивать ей голову глупостями!       Софи подняла подбородок и, придав себе самый королевский вид, холодно произнесла:       – Что значит офицерская выправка! «Я требую…» Вы именно таким тоном разговариваете со своими солдатами? Но у меня здесь не казарма и не воинский плац, а я не ваш солдат. Я знаю, что вы любите командовать и управлять людьми, только вот я не из тех, кто любит выполнять команды и подчиняться. Запомните это и смените тон. Вам понятно?       – Вполне, – огрызнулся Долохов.       – Тогда продолжим, – спокойно произнесла Софи. – Ведите себя у меня прилично. Не кричите и не скандальте, следите за своими манерами, усиленно вам это советую. Иначе вы можете отправиться на улицу и не обязательно через дверь. Можете и через окно. Оба мои лакея – бывшие полицейские внушительного телосложения и силы, которых я сманила из полиции обещанием более высокого жалованья. Кажется, они прежде служили квартальными надзирателями. – Тут в голосе Софи появились определённо ехидные нотки. – Только их вам не удастся привязать к медведю и бросить в речку. Тогда вас было трое на одного несчастного квартального. А здесь расклад будет другой – двое на вас одного. К тому же они ещё могут кликнуть на помощь моего кучера, который тоже не обижен силушкой.       Долохов уставился на Софи потрясённым взглядом. Он-то давным-давно забыл и думать о той глупой истории с квартальным, а Софи её припомнила. Ну и злопамятная девица! Однако скандалить ему совсем не хотелось, поэтому он постарался говорить более спокойным тоном.       – Софи, я не собираюсь ни с кем драться, тем более с вашими лакеями, и разносить вашу квартиру ко всем чертям собачьим! Я просто пытаюсь вас убедить отпустить мою сестру… Лиза! – внезапно крикнул он таким громовым голосом, что его раскаты разнеслись по всей квартире. – Я знаю, что ты где-то здесь прячешься! Выходи и немедленно поедем домой!       Получившая от Софи инструкции ещё утром Лиза вошла в гостиную тоже с самым независимым и невозмутимым видом. «Главное – веди себя спокойно!», повторяла она про себя слова инструкций Софи.       – Здравствуй, Фёдор, – поздоровалась она с братом. – Я никуда не собираюсь уезжать. Я остаюсь здесь и буду служить компаньонкой у Софи. Принудить меня вернуться ни ты, ни матушка не имеете никакого права. Софи мне всё объяснила насчёт законов. Я имею право остаться у неё и останусь. Лучше привези мне мои вещи от матушки, а если не хочешь, то и не надо, я обойдусь. Софи обещала мне оплатить мой новый гардероб.       – Лиза, прекрати эти глупости немедленно! Поедем домой! – прежним громовым голосом прикрикнул на неё Долохов. Но Лиза поморщилась и поднесла к вискам пальцы, как будто от сильной головной боли.       – Не кричи, пожалуйста! Ещё раз – нет. Никуда я не поеду. И вообще отказываюсь разговаривать с тобой в таком тоне. Будешь в более мирном настроении – милости просим поговорить со мной. А пока я пойду к себе, Софи отвела мне отдельную комнату, и прошу меня не беспокоить.       И Лиза величественно выплыла из комнаты, явно позаимствовав у Софи её королевскую манеру.       – Что за чёрт!.. – Окончательно потрясённый бунтом сестры, Долохов перевёл глаза на Софи. – Это вы её настроили! – обвинительным тоном произнёс он. Софи устало вздохнула и решила, что пора ей перестать разыгрывать комедию «королевского величия».       – Хватит вам чертыхаться! Лучше садитесь и спокойно поговорим, – она указала на стул, а сама села на другой. Долохов тоже сел, пытаясь остыть от гнева и взять себя в руки.       – Я не сманивала вашу сестру и не настраивала её против матери, – начала Софи. – Даже мыслей таких не имела. Лиза сама прибежала ко мне и попросила приюта. Я согласилась принять её, но и в голове не держу рассорить её окончательно с вашей матушкой. Просто я считаю, что вашей матушке будет полезно пожить одной какое-то время. Без Лизы, которая всегда присутствовала в её жизни как тень. Ухаживала, успокаивала, терпела придирки и плохое настроение. И не получала при этом ни одного доброго слова в награду за такую свою преданность. Может быть, пожив без неё, ваша матушка наконец-то поймёт, что Лиза тоже что-то значит в её жизни. Что она значит не меньше, чем любимый сыночек Феденька, который, в отличие от Лизы, чаще отсутствовал в жизни Марьи Ивановны, чем присутствовал.       Потрясённый Долохов смотрел на Софи во все глаза.       – Вы думаете, я не понимал, что матушка относится к Лизе несправедливо? – спросил он. – Да я не могу сосчитать даже, сколько раз я пытался заступиться за сестру перед матушкой! Если не верите мне, спросите у Лизы!       – Я знаю, что вы заступались за неё, – примирительным тоном отвечала Софи. – Лиза мне об этом рассказывала. Но, видимо, слова мало что значат для вашей матушки. Даже ваши слова. Поэтому надо дать Марье Ивановне возможность оценить самой, сколько любви и преданности вносила нелюбимая дочь в её жизнь. И может быть, взглянуть на Лизу немного другими глазами и изменить отношение к ней.       Долохов задумался, глядя на Софи, а потом хотел что-то сказать, но она опередила его.       – Кроме всего прочего Лиза права – вы не можете заставить её вернуться. Ей двадцать шесть лет и она по любым законам совершеннолетняя. Если ей даже придёт фантазия жить и ночевать в сточной канаве, то и тут вы будете не в силах ей воспрепятствовать. Но она будет жить не в сточной канаве, а на достаточно почётном положении моей компаньонки. Что-то мне подсказывает, что довольно скоро ваша матушка захочет помириться с дочерью, и тогда я не буду препятствовать Лизе вернуться к матери и наладить с нею отношения на новой основе. Так что успокойтесь и дайте Лизе возможность доказать Марье Ивановне свою ценность как дочери. Позвольте ей, наконец, стать любимой своей матерью. И если вы согласны на это, то вам действительно лучше привезти вещи Лизы ко мне, – последние слова Софи произнесла уже с улыбкой.       Долохов посмотрел на Софи, постепенно остывая и словно оценивая правоту её слов. Наконец, после некоторых колебаний он буркнул:       – Хорошо. Я привезу вещи Лизы, и постараюсь успокоить матушку и убедить её дать Лизе возможность пожить самостоятельно. Но вы хотя бы позволите мне навещать мою сестру и узнавать от неё самой, как у неё дела?       – Да, конечно, вы можете её навещать, – отвечала Софи и вдруг… вдруг насторожилась. Ей показалось, что при этих её словах в глазах Долохова зажегся какой-то опасный огонёк и что-то вроде усмешки. Слишком поздно она спохватилась, что этими словами открывает ему практически беспрепятственный доступ в её дом. Но выгнать его прочь, пока здесь живёт Лиза, она не могла, Лиза ведь тоже захочет видеться с братом.       При этой мысли Софи стало не по себе. Она понимала, что Долохов обязательно воспользуется этим обстоятельством в объявленной им дуэли с ней.