Дуэль сердец

      Июль 1814 года, Париж       …Глаза всех зрителей неотрывно смотрели на неё. Изящная и грациозная, вся в белом, она одеждой и плавностью движений напоминала сейчас лебедь, скользящую по спокойной тихой водной глади озера*. Тёмные волосы, собранные на затылке в высокий пучок, подчёркивали изысканность черт лица. Белое шёлковое платье, белые туфельки, длинные белые перчатки… На фоне разноцветных военных мундиров и ярких туалетов дам-зрительниц она выделялась как первый нежный весенний подснежник среди роскошных, но банальных оранжерейных цветов.       Подойдя к фортепиано, расположенному на небольшом постаменте, она обернулась лицом к залу и тут же раздались громкие аплодисменты. Она ответила на них грациозным поклоном. А потом медленно и неторопливо начала стягивать с себя белые перчатки. Завораживающе медленно, палец за пальцем…       «Вот ведь чёртова ведьма, – подумал про себя Долохов с удивлением и какой-то досадой, – а ведь наверняка хорошо понимает, что делает… понимает, какой эффект производит этим простым действием».       И действительно, не только у него, но и у всех присутствующих в зале, особенно у мужчин, перехватило дыхание при виде того, как она снимает перчатки. У всех было ощущение, как будто эта прелестная молодая женщина неторопливо раздевалась в своём будуаре перед зеркалом. Эффект был сногсшибательным, хотя она всего лишь сняла перчатки со своих точёных рук. Но этим простым действием заставила воображение мужчин работать и дальше, и представлять ещё более откровенные картины… Потом она таким же неторопливым и плавным движением положила обе перчатки на край фортепиано и села за инструмент, изящным жестом расправив подол платья. Помедлила, сложив руки перед собой, как будто в молитве – и начала играть. Согласно объявленной программе, её концерт начался с «Менуэта» Боккерини **.       Игра Софи по-прежнему была совершенной. Она как будто оживляла музыку, играя на своём инструменте с таким мастерством и изяществом, словно сама являлась её источником. Пальцы её скользили по клавишам с лёгкостью и грацией, а мелодии, которые она исполняла, звучали так проникновенно и глубоко, что каждый слушатель чувствовал, как они проникают в самое сердце. Предельно сосредоточенная и собранная, словно отрешённая от внешнего мира, она вкладывала в свою игру всю свою душу, весь свой незаурядный талант. И её музыка была настоящим произведением искусства, оставляющим глубокий след в сердцах зрителей, которые собрались на её концерт. Два часа её выступления пролетели незаметно.       – Боже мой, как она великолепна! – произнёс задыхающимся голосом какой-то незнакомый Долохову русский офицер, который сидел рядом с ним на концерте Софи Ростовой в Парижской консерватории, а сейчас, после окончания её выступления, так же бешено аплодировал ей, как и все зрители. Другой мужской голос, позади его, произнёс:       – Fou quelle beauté femme! Et comme elle est talentueuse!       Долохов не мог не согласиться с этими мужчинами. Он и сам, безуспешно стараясь казаться спокойным, тем не менее чувствовал, как у него перехватывало дыхание при взгляде на Софи. Это было чистым безумием, но он хотел броситься к ней, подхватить на руки и унести как можно дальше от восторженно взирающей на неё публики. И особенно мужчин. Ему хотелось сделать её своей и только своей. Его самого всегда изумляла и даже пугала сила влечения, которое он испытывал к Софи.       Долохов вспоминал, как вчера в одной из парижских газет прочитал заметку о том, что столицу Франции вновь с гастролями посетила талантливая русская пианистка Софи Ростова, которая вызвала восторг парижской публики ещё несколько лет назад, когда она только начинала свою карьеру профессиональной пианистки. Прочитав ниже объявление, что она завтра даст свой очередной концерт в зале Парижской консерватории, он поспешил достать себе билет на её выступление. И вот он здесь, так же как все очарован её искусством и красотой. Он ничего не мог с собой поделать. Каждый раз, когда он видел её, в его жилах закипала кровь, перед глазами вставали самые непристойные картинки: обнажённая Софи тает от наслаждения в постели с ним… Хорошо, что они, по крайней мере, всегда видятся на людях и даже при огромном стечении публики, как сегодня. Если бы судьба хоть раз свела бы их с глазу на глаз… Долохов не был уверен, что оставил бы Софи, не решившись на какой-нибудь совершенно варварский поступок. Сколько раз он хотел схватить её в объятия, упасть с нею вместе в постель, в траву… да куда-угодно и предаваться безумной страсти… Конечно, эти мечты так и оставались мечтами. Попробуй он распустить с ней руки, она наверняка при любой подобной попытке шандарахнула бы его по голове чем-то тяжёлым, вроде вазы, которой она однажды огрела одного слишком ретивого поклонника. Или вообще застрелила бы из пистолета. Так что ничего подобного Долохов совершать не собирался, но и не мог ничего поделать со своим воображением. Усилием воли он снова, в который раз, попытался усмирить себя. Нельзя предаваться чувственным мечтаниям о Софи, иначе его страсть выйдет из-под контроля и станет всем очевидной. К счастью, на сей раз ему это удалось.       Наконец, после долгих аплодисментов и поклонов Софи публике, зрители начали расходиться. Но Долохов не желал уходить. Он заметил, что Софи пока остаётся в зале, и вокруг неё собралась группа её особо страстных поклонников, в подавляющем большинстве мужчин. Он решился приблизиться к ней, но она пока его не замечала, стоя боком к нему и оживлённо болтая с почитателями своего таланта. Среди них было много офицеров не только русской, но и союзных армий – англичан, немцев, австрийцев. Когда Долохов подошёл совсем близко, он столкнулся со знакомым ему князем Несвицким, который когда-то был секундантом Пьера Безухова в дуэли с Долоховым. Потом Николай Ростов ввёл Несвицкого в свой дом, как и Долохова, и оба они именно тогда познакомились с Софи. Долохову даже казалось, что Несвицкий тоже был влюблён в неё, как и он сам. За то время, пока они посещали вместе дом Ростовых, Долохов и Несвицкий сблизились. Друзьями они, впрочем, не стали, но хорошо узнали друг друга. И сейчас обменялись приветствиями при встрече.       В это время к Софи протиснулся какой-то невысокий немолодой француз и стал что-то восторженно тараторить ей с самой сияющей улыбкой. Но Софи почему-то напустила на себя нарочито-суровый вид и также на французском с безупречным произношением сказала ему:       – Нет, нет, месье Мегюль, не пытайтесь меня смягчить. Я всё понимаю: кое-кто в Париже тяжело переживает поражение бывшего императора и сдачу города союзным войскам, но при чём здесь я? Традиции есть традиции, и никто не давал права публике быть невежливой. Это была ваша обязанность проследить, чтобы оголтелые бонапартисты не пытались сорвать моё первое выступление. Но вы этого не сделали, и я сердита, – Софи закончила свою тираду с самым царственным видом, словно королева, отчитывающая нерадивого подданного. И лишь в ее глазах была какая-то лукавая подзадоривающая смешинка, как будто она разыгрывала роль, и сама про себя подсмеивалась над этой ролью.       – Но, мадемуазель, не будьте так жестоки, – с молящим видом отвечал француз. – Я исправился, и теперь на ваши выступления по моему личному распоряжению не допускают и не будут допускать всяких подозрительных субъектов! А если кто и проникнет без моего ведома и согласия, то служащим консерватории дано мною строжайшее указание сразу же выводить их вон. После того инцидента на вашем первом концерте ведь ничего подобного больше не повторялось. Могу даже сказать – теперь Париж лежит у ваших ног!       – О чём это они? – негромко спросил Долохов у Несвицкого, краем уха слушая дальнейшие оправдания и объяснения француза перед Софи. Несвицкий на вопрос Долохова ухмыльнулся.       – О, это была такая история, – начал он. – Софи три недели назад здесь же давала свой первый концерт. Как только парижские бонапартисты прослышали, что будет выступать пианистка из России, то они решили сорвать её выступления просто потому, что она русская. А все знают, что именно Россия внесла главный вклад в разгром их кумира Наполеона. В зале набралось немало сторонников свергнутого императора, и они готовы были освистать Софи сразу же после первой пьесы, которую она исполнит. Но всё разрешилось еще до начала её концерта. Софи подошла к фортепиано, обернулась к публике, ожидая традиционного приветствия в виде аплодисментов – а там мёртвая тишина. Ни одного хлопка. Она стоит и смотрит в зал. Ждёт. Не желает начинать играть, пока ей не похлопают, как заведено. Публика смотрит на неё. Она на публику. Меряются взглядами. Так прошла почти минута. Софи потом мне рассказывала, что ещё несколько секунд – и она бы просто вышла из зала. Пусть ей даже пришлось бы заплатить огромную неустойку за сорванный ею концерт. Но тут у кого-то из публики то ли не выдержали нервы, то ли так восхитило зрелище красивой девушки, противостоящей целой толпе… короче, не знаю, но раздались первые хлопки. Сначала один, потому другой, потом присоединился почти весь зал. Только после этого Софи села за фортепиано и начала играть. Когда она закончила свою первую пьесу, публикой овладел такой восторг, что почти всю бонапартистскую сволочь, которая попробовала свистеть и шикать в её адрес, сами зрители в шею вытолкали из зала. Вот за этот инцидент и извиняется перед ней сейчас месье Мегюль, один из директоров Парижской консерватории. Он помнил Софи ещё по первым её гастролям в 1808 году, и в этом году, после окончания войны, снова послал ей приглашение на гастроли в Париж. И вот она здесь, сумела постоять за себя и заставить парижскую публику уважать её. Зрелище, скажу вам, было просто потрясающее, когда Софи, словно оскорблённая королева, стояла перед толпой зрителей и всем своим видом давала понять, что без традиционного приветствия она и пальчиком своим не шевельнёт! Она так сильно изменилась по сравнению с прежними временами, когда я только познакомился с ней. Тогда она была очень застенчива, а теперь ещё как может показать характер, – с улыбкой закончил Несвицкий.       «Да уж, чего-чего, а характера у неё теперь хватает», подумал Долохов, вспоминая, как Софи смотрела на него перед выстрелом, и как твёрдо держала пистолет.       К концу рассказа Несвицкого Софи, которая слушала оправдания француза с прежним нарочито-суровым видом, вдруг совершенно переменилась в лице. Она рассмеялась, и напущенная нарочитая суровость сменилась самым милым выражением лица.       – Да я пошутила, месье Мегюль! – с подкупающей улыбкой сказала она. – Не слушайте и не обращайте внимания на мою глупую болтовню. Конечно, я не сержусь и давно уже забыла этот печальный инцидент. Я не злопамятна и прекрасно понимаю, что вам уследить за всеми зрителями невозможно. А нынешнее отношение ко мне парижской публики просто великолепно, и я от всей души благодарю вас за приглашение выступить перед ней.       – Вы милосердный ангел, и я целую кончики ваших ангельских крыльев, – с чисто галльским шармом и очарованием произнёс Мегюль и почтительно поцеловал ручку Софи.       В этот момент Долохов сумел через толпу поклонников подойти к Софи совсем близко и сказал ей:       – Здравствуйте, Софи!       Софи резко повернулась на звук знакомого голоса и на несколько секунд замерла, вглядываясь в лицо Долохова. Потом, как будто спохватившись, произнесла, стараясь казаться спокойной:       – Здравствуйте, месье Долохов. Давно не виделись.       – Я не ожидал встретить вас в Париже, – продолжил Долохов, не сводя пристального взгляда с лица Софи. – Сам я здесь с нашими войсками уже почти полгода. Вчера прочитал в «Moniteur» объявление о вашем концерте и решил присутствовать на нём.       Оба снова замерли, вглядываясь друг в друга. Софи была словно натянутая струна, и на мгновение Долохову показалось, что она вот-вот бросится бежать от него. Сам он с трудом сдерживал желание схватить её и прижать к себе. Напряжение между ними нарастало и становилось всё более ощутимым. Его почувствовали даже посторонние, те поклонники таланта Софи, которые столпились вокруг неё. Некоторые с недоумением смотрели на красивого русского офицера, который вызвал такую реакцию девушки, на чьё внимание все они претендовали.       Долохов решил нарушить молчание.       – Софи, в честь старого знакомства и нашей неожиданной встречи в Париже, позвольте мне завтра пригласить вас на прогулку по Елисейским полям, – произнёс он, так же пристально вглядываясь в её лицо.       Перед мысленным взором Софи быстро пролетела вся история их несчастного знакомства. Первая встреча восемь лет назад, предложение Долохова выйти за него замуж и её отказ, потом встреча в Москве в начале 1812 года, участие Долохова в попытке похищения Наташи, выстрел Софи в него, новая встреча в Петербурге во время войны, те странные чувства, которые он вызвал в ней при этой последней встрече. И ещё – его обещание отомстить ей за тот роковой выстрел… Долохов сейчас говорил с ней, как старый добрый знакомый, как будто никаких ужасных катастрофических событий и столкновений между ними не было. Софи невольно подумала: может этот человек просто издевается над ней, приглашая прогуляться как ни в чём не бывало? Но лицо Долохова было абсолютно серьёзно и только в глубине его глаз горел какой-то неистовый огонь, который разглядела лишь она… Что ей делать? Отказаться? Но видимых причин для отказа не было, и она решилась ответить:       – Хорошо, я согласна. – Эти слова вырвались у неё как будто против её воли. Как будто взгляд Долохова заворожил её, и она не могла не подчиниться молчаливому приказу в его взоре. И его притягательной мужественности, влияние которой на себя Софи с досадой ощутила вновь.       Внезапно высокий и красивый мужчина в красном мундире офицера английской армии вмешался в их разговор и произнёс, с вызовом глядя на Долохова:       – Но, мисс Софи, я тоже хотел пригласить вас завтра на прогулку! Если этот господин, которого я не имею чести знать, опередил меня, то я лучше вызову его на дуэль, но не уступлю ему право пригласить вас первым.       Софи коротко взглянула на него и сказала самым серьёзным тоном:       – Осторожнее, милорд. Вы знаете моё условие – дуэлянты не должны появляться рядом со мной. Если вы или кто другой устроит дуэль из-за меня, то оба участника дуэли навсегда лишаются права находиться в моём обществе.       Англичанин сразу сменил тон и погасил вызов в своих глазах.       – Извините, Софи, это была просто неудачная шутка с моей стороны.       – Надеюсь, – со значением произнесла Софи. И представила обоих соперников друг другу. – Это лорд Харлоу, я познакомилась с ним несколько дней назад здесь, в Париже. А это господин Долохов, мой соотечественник и старый знакомый. Он герой войны и сопротивления Наполеону. В 1812 году он под Москвой командовал партизанским отрядом, который нанёс немалый ущерб войскам бывшего императора.       Лорд Харлоу элегантно слегка поклонился Долохову. Тот ответил не менее элегантным полупоклоном.       – Я наслышан о господине Долохове, – уже гораздо более вежливым тоном произнёс англичанин. – Наша английская пресса много писала два года назад о подвигах русских партизан, особенно об отрядах господина Денисова и господина Долохова.       – Мы с господином Долоховым долго не виделись, и у нас есть что обсудить и о чём поговорить, – на лице Софи, которая уже полностью овладела собой, появилась милая улыбка, которой она смягчала свою прежнюю суровую речь. – Так что вы должны понять меня, милорд, почему я приняла приглашение на прогулку именно от него. Тем более что он был первым, кто пригласил меня.       – Я это понимаю, мисс Ростова, и отзываю своё приглашение на завтрашнюю прогулку, – с ответной любезной улыбкой сказал молодой англичанин. – Но я надеюсь повторить своё приглашение в ближайшие дни и надеюсь, что на сей раз оно будет принято.       – Я тоже надеюсь на это, милорд, – с прежней улыбкой ответила Софи и обратилась к Долохову. – Господин Долохов, вы можете заехать за мной завтра около полудня. Я проживаю в отеле Le Meurice недалеко от сада Тюильри. А теперь, прошу прощения, господа, – обратилась она ко всем своим поклонникам, окружавшим её, – но я очень устала и вынуждена покинуть вас.       И простившись со всеми общим кивком, Софи вышла из зала. Долохов долгим и пристальным взглядом провожал её. Поведение Софи с поклонниками и с месье Мегюлем чем-то неприятно поразило его. Раньше он никогда не видел в её глазах такого вызывающего блеска и затаённого вызова, а теперь это было заметно. И даже в чистоте лба и яркости губ проявилось что-то дерзкое и дразнящее. Она как будто играла какую-то роль перед всеми этими мужчинами. Прежде ничего подобного в ней он не замечал, она всегда была предельно искренней в любых случаях в её жизни, в любых проявлениях её характера. Впрочем, судя по всему, нынешние поклонники Софи совершенно не замечали этой неестественной для неё ноты в её манерах, они им казались обычными для неё. Но они не знали её прежней, а Долохов знал. И знал, что ничего подобного прежде в её поведении не наблюдалось.       На следующий день Долохов в двухместном экипаже с кучером подъехал за Софи по названному адресу. Девушка вышла к нему, одетая с чисто парижским шиком: модное прогулочное платье из бледно-голубого муслина и не менее модная соломенная шляпка, украшенная большим изящным пером. После приветствий они сели в экипаж и покатили по оживлённым парижским улицам в направлении Елисейских полей.       – Скажите, Софи, – начал разговор Долохов, – это правда, что вы сказали тому англичанину… как его… Харлоу, кажется? Что вы изгоняете дуэлянтов из числа своих поклонников и не подпускаете их больше к себе?       – Да, это правда, – кивнула Софи. – Мужчины любят петушиться и зачастую устраивают дуэли по самым пустячным причинам. Хотя на самом деле любая причина чаще всего является лишь поводом, будь то женщина, или какое-то неосторожное слово. В действительности завзятым дуэлянтам просто нравится испытывать себя, стоя под дулом пистолета, я это давно поняла. У таких мужчин просто извращённое стремление к ненужному риску. Я знала про лорда Харлоу, что он на своей родине имеет славу бретёра, вот как и вы в России. Поэтому сразу же при знакомстве предупредила – если из-за меня разыграется хоть одна дуэль с его участием, то он может навсегда забыть о знакомстве со мной. У меня был печальный опыт в прошлом, когда пара моих поклонников вызывали на дуэль тех, кто им казался соперниками. Хотя на самом деле я никогда не отдавала предпочтения никому. К счастью, оба раза дело кончилось не слишком страшно: в одном случае было пустячное ранение, в другом оба противника промахнулись и решили на этом закончить. Но я после второй дуэли решила, что больше никаких дуэлей из-за меня в своём окружении не потерплю. И начала об этом предупреждать своих поклонников. Не хватало мне, чтобы из-за меня кто-то был серьёзно ранен или даже убит.       – А мне вы не говорили об этом условии, – усмехнулся Долохов.       Софи как-то неопределённо улыбнулась.       – Наши отношения не таковы, чтобы я могла числить вас среди своих поклонников.       – В любом случае хочу вас успокоить, – произнёс Долохов. – Моя слава бретёра – дело скорее прошлое. У меня не было ни одной дуэли с марта 1806 года, когда я дрался с Пьером Безуховым, и он подстрелил меня.       – Вот как? Не знала, – ответила Софи. – Но в любом случае, это весьма похвально. По крайней мере, в моих глазах.       Долохов решил сменить тему разговора.       – Скажите, Софи, а как поживает ваша семья? Я имею в виду семью Ростовых. Я слышал краем уха, что там большие перемены, но толком ничего не знаю.       Софи вздохнула.       – Перемены действительно есть, как печальные, так и радостные. К числу печальных относится смерть моего кузена Пети в 1812 году. Но вы ведь знаете об этом? Наташа написала мне письмо, что они получили известие о смерти Пети от их старого знакомца Василия Дмитриевича Денисова. И он писал, что Петя погиб в бою, который вёл с французами отряд Денисова и ваш отряд.       – Да, я знал об этом, – мрачно кивнул Долохов. – Могу сказать даже больше: ваш кузен погиб практически на моих глазах. Он был храбрый парень, хотя и не имел почти никакого боевого опыта. Мы все очень сожалели о нём. Вечная ему память.       Оба помолчали, словно этой минутой молчания почтили память погибшего юноши. Потом Софи продолжила:       – А к радостным переменам относится замужество Наташи с её бывшим женихом, князем Андреем Болконским. Вы знаете его?       – Только по слухам, да несколько раз видел издали, – ответил Долохов. – Мы вместе сражались под Аустерлицем в 1805 году, и тогда он своим безумно-храбрым поступком чуть не переломил ход сражения. Наши и австрийские войска были уже почти разбиты и бежали с поля боя. Тогда князь Болконский схватил полковое знамя и сумел повернуть солдат, бросившись в контратаку. Я с моей ротой тоже присоединился к контратакующим. Ещё несколько минут – и сражение могло бы закончится далеко не в пользу Наполеона. Но, к сожалению, князя ранили, он упал, солдаты снова заколебались и, наконец, бросились в окончательное бегство. Я тоже не смог удержать от бегства свою роту, да и сам был ранен в руку. Поэтому был вынужден отступить с ними. Позже я слышал, что раненый князь попал в плен, но потом его освободили.       – Да, всё так, – подтвердила Софи. – Я тоже слышала про Аустерлиц. А под Бородино князь Андрей был снова тяжело ранен. Так уж получилось, что судьба свела их с Наташей, когда они уезжали из Москвы перед входом туда Наполеона, а князя везли раненого лечиться в тыл. Семья Ростовых забрала его и увезла в Ярославль, где они жили в снятом доме. Наташа самым преданным образом ухаживала за бывшим женихом, хотя рана была очень тяжёлой. Иногда даже казалось, что он не выживет. Но своим терпением и любовью Наташа сумела поднять его на ноги. Князь Андрей, если судить по письмам Ростовых, очень сильно изменился после ранения. Стал намного мягче, терпимее по характеру. Он сумел простить Наташу за ту несчастную историю с вашим покойным приятелем Курагиным. И они снова полюбили друг друга. Хотя, – тут Софи мельком глянула на Долохова, – я не знаю ничего о чувствах Болконского в те времена, но про Наташу я уверена – она и не переставала любить князя Андрея. А в начале весны 1813 года, когда князь окончательно поправился, они сыграли свадьбу в Петербурге, где решили обосноваться на постоянную жизнь. Я была у них на свадьбе, – с появившейся радостной улыбкой продолжала Софи, – и очень была рада за них, особенно за Наташу. Тогда же, перед свадьбой, я и познакомилась с её женихом. До этого я с ним не встречалась. Мне он очень понравился, и я думаю, именно такой муж нужен Наташе – серьёзный, умный, ответственный. Представьте себе, даже приучил Наташу к чтению серьёзных книг. – Здесь Софи рассмеялась. – А чтобы заставить Наташу засесть за умную книжку – это невыполнимый подвиг. Я в своё время пыталась подсовывать ей что-то посерьёзнее романов о любви, да без толку. Она откровенно зевала над этими книгами и забрасывала их. А у князя Андрея получилось приохотить её к серьезному чтению. Сначала он соблазнил её чтением Руссо, предложив почитать его «Эмиля», когда узнал, что Наташа ждет ребёнка. А потом дело дошло и до «Общественного договора» того же автора и других умных книг. Они не только читают их вместе, но и обсуждают. Иногда и я участвую в этих обсуждениях, когда у них в гостях. Наташа при этом высказывает свои и вовсе не глупые мысли. Впрочем, я всегда знала, что у неё природного ума хватает, вот только образования – не очень. В семье Ростовых обучением детей, особенно дочерей, слишком усиленно не занимались. Князя Андрея я прекрасно понимаю. По слухам, его первый брак был не очень удачным, потому что он выбрал себе в жёны обычную и довольно типичную светскую барышню. А когда после свадьбы обнаружил, что она не интересуется ничем, кроме приёмов, балов и пустой светской болтовни, то быстро разочаровался в ней. Но не пытался как-то это исправить, как-то развить и образовать свою жену, просто отвернулся от неё нравственно и умственно. Думаю, в браке с Наташей он решил не повторять такой ошибки, стал хоть как-то развивать свою жену, и у него получается вполне успешно. Ну и всё остальное в их отношениях тоже складывается неплохо. Теперь у них уже дочь подрастает, родилась через год после свадьбы. Её назвали Машенькой, и я стала ее крёстной матушкой!       Долохов внимательно выслушал девушку и сказал под конец её речи:       – Что же, я очень рад, что для вашей кузины всё кончилось благополучно. Что та история с Курагиным, в которой я имел несчастье принять участие, не имела слишком фатальных последствий для неё.       – Последствия были, – тихо и серьёзно сказала Софи. – Хотя я и просила у вас извинения за мой выстрел в вас, но Наташа действительно чуть не умерла тогда от яда. И очень страдала потом от разрыва с князем Андреем. Поэтому я хочу кое-что выяснить у вас. К тому же мы уже приехали, вот Елисейские поля. Попросите остановить кучера вон у того кафе, там подают отличный кофе и круассаны. Мы посидим там, сделаем заказ, а заодно и поговорим на одну весьма интересующую меня тему.       Они так и сделали. Пока они ожидали заказа, Софи с удовольствием оглядывала кафе и всех присутствующих.       – Это моё любимое кафе ещё с 1808 года, когда я была в Париже первый раз на гастролях, – с лёгкой улыбкой сказала она Долохову. – Посмотрите, сколько здесь сидит парижских дам: и в компании с мужчинами, и в компании с подругами. А будь я в России и попробуй зайти в любой трактир даже в сопровождении родственника или знакомого мужчины, меня бы выгнали в два счёта. Нашим женщинам запрещается заходить в трактиры, а кафе у нас пока что нет. Во Франции я чувствую себя гораздо свободнее. После революции многие строгие ограничения ушли в прошлое. Здесь я даже могу ходить по улицам без сопровождения компаньонки. А если бы я рискнула пройтись по Москве или Петербургу средь бела дня в одиночку, без компаньонки или без горничной в качестве сопровождающей… такой будет скандал!       – Так вы приехали сюда на гастроли без компаньонки? – спросил Долохов.       – Нет, сеньора Лаура со мной, – ответила Софи. – Я хотела оставить её в Петербурге, но она сама попросила взять её с собой. Вот только она прихворнула, когда мы приехали в Париж. Дорога из России оказалась для неё слишком долгой и трудной. Возраст, понимаете. Но, к счастью, в Париже я могу ходить одна, я уже вам про это говорила, поэтому она сейчас в отеле и лишь изредка сопровождает меня на концерты.       В это время гарсон принёс заказанный кофе с круассанами и парой небольших пирожных для Софи. Она с удовольствием съела одно пирожное и половинку круассана, запивая лакомства кофе, но потом отставила чашку в сторону и посмотрела на Долохова.       – Кажется, пришло время задать вам вопрос, который много лет я хотела вам задать, – негромко начала она. – Я до сих пор безумно сожалею о том, что чуть не убила вас, думая, что Наташа мертва. Мне даже во сне эта сцена, когда я стреляла в вас, много раз снилась как ужасный кошмар, и я всегда просыпалась в холодном поту. А сколько раз я благодарила Бога, что он тогда хоть немного отвёл мою руку, и я всего лишь ранила вас, а не убила… это вообще не сосчитать. Совесть меня мучает до сих пор, поверьте. Но я вам объяснила уже причину моего тогдашнего поступка… я просто потеряла рассудок и контроль над собой, будучи уверена в смерти Наташи. Ещё раз прошу у вас прощения за это. Но в свою очередь хочу задать вам вопрос: зачем вы приняли участие в том грязном деле? Я имею в виду попытку похитить и обмануть Наташу фальшивым венчанием. Ведь если бы ваш с Курагиным план удался, Наташа была погублена в глазах света. Её бы все считали падшей женщиной и относились соответственно. Она должна была бы до конца дней прожить в изоляции и одиночестве, и носу не показывать в светское общество. Мотивы покойного Курагина мне понятны: он возжелал красивую девушку, а так как не мог получить её честным путем, то и решил обмануть. Но какие мотивы были у вас, что вы вместе с ним решили загубить репутацию и жизнь Наташи? Что она вам сделала плохого? За что вы так ненавидели её, что решили погубить вместе с Курагиным?       Долохов молчал некоторое время, а потом всё-таки сказал:       – Боюсь, моё объяснение вам не понравится.       – Ничего, я как-нибудь переживу, – произнесла Софи. – Так в чём была причина вашего поступка?       – Причина была не в вашей кузине, – ответил Долохов. – У меня никогда не было ненависти к ней. Просто я был зол на вас. И решил таким образом отомстить вам, ударив по вашей кузине.       – Не понимаю, – недоумённо сказала Софи. – Объясните подробнее.       – Я был в ярости после того, как по вашему наущению меня выгнали из дома князя Долгорукова, – начал Долохов, но Софи перебила его.       – Это произошло не по моему наущению, как вы выразились. Я хотела просто уйти из дома князя после нашей ссоры без всяких разбирательств с вами. Но князь перехватил меня на выходе из зала и увидел моё расстроенное лицо. Он видел, что перед этим мы разговаривали и по моему лицу понял, что между нами что-то произошло… что-то неприятное. Мне пришлось сказать ему, что вы бросили намёк на то, что я теперь на положении платной прислуги и даже со временем могу согласиться на участь наёмной содержанки при вас. Тогда он и вызвал вас на объяснение и потребовал, чтобы вы извинились передо мной. Но вы не захотели принести извинения, и после этого он велел вам покинуть его дом. Вот так всё и произошло.       – Да, но я этого не знал, – продолжил Долохов. – Мне казалось, что вы специально натравили князя на меня. Но даже если не считать того случая, я, можно сказать, долгие годы копил обиду и даже какую-то злость против вас. Вы ответили отказом на моё предложение о браке, а потом, когда мы снова встретились в Москве, продолжали смотреть на меня как на пустое место. А я… могу сейчас признаться вам, что я все эти годы думал о вас. Не мог избавиться от чувства к вам, как не старался. Мысль о том, что вы недосягаемы для меня, что вы навсегда останетесь мне чужой, а я обречен тосковать о вас до конца дней моих… от этой мысли была такая боль, что мне хотелось причинить боль и вам тоже. Всё это копилось, одно наслаивалось на другое – ваш отказ на моё предложение, ваше безразличие ко мне, и, наконец, тот случай у князя. Я был в такой ярости после того, как князь вышвырнул меня из своего дома, что решил отомстить вам. И предметом мести выбрал вашу кузину. Понимаете, накануне того вечера у князя Долгорукова Курагин попросил меня помочь ему украсть вашу кузину. Я сначала отказался и объяснил ему причины моего отказа. Сказал, что дело глупое и опасное, что Курагина привлекут к уголовному суду за двоеженство. Короче, отказался наотрез. А на следующий день произошло то наше столкновение у Долгорукова. И я подумал, что смогу отомстить вам за это оскорбление и за ту боль, которую я чувствовал многие годы после вашего отказа мне и вашего равнодушия ко мне. А отомстить смогу, нанеся удар по вашей кузине. Я знал, как вы привязаны к ней, знал, что её боль станет вашей. Ударив по ней, я рассчитывал нанести удар вам. И тогда я пришёл к Курагину и сказал, что согласен организовать похищение. К счастью для вашей кузины и для вас, похищение не удалось. Вы своевременно вмешались и предотвратили побег. И знаете ещё что, Софи? Я был рад тому, что наш план провалился. До сих пор помню то чувство облегчения, которое охватило меня, когда мы возвращались после неудачи. И даже до этого какой-то внутренний голос твердил мне, что затеянная мною месть вам слишком жестока. Вот только пока готовилось похищение, я всячески заглушал в себе этот голос. Но когда нас постигла неудача, я был действительно рад. Когда на следующий день Курагин пристал ко мне с просьбой ещё раз попытаться похитить вашу кузину, разработать какой-то новый план, я отказался наотрез. Решил, что с меня довольно и больше никаких планов мести вам через вашу кузину я строить не буду. Слишком уж скверно всё пахло, даже я в своём тогдашнем настроении это понимал.       Софи долго молчала, как бы осмысливая всё услышанное, а потом в искреннем удивлении спросила:       – Постойте, вы это серьёзно? Вы были в ярости, вы были обижены на меня за мой отказ вам на ваше предложение? И за то, что я после этого не обращала на вас внимания? Вы что же, считаете, что я не имела права вам отказать? Что я вас этим обидела и нанесла вам оскорбление? Вы действительно так считаете? Что у меня не было права отвечать вам «нет», когда вы сделали мне предложение.       – Нет, теперь я так не думаю, – покачал головой Долохов. – У вас было право сказать мне «нет», как и любому другому мужчине в ответ на предложение о браке.       Софи вздохнула с каким-то облегчением.       – Ну, слава Богу, хоть до чего-то мы и договорились. А то уж я испугалась, что вы вообще меня не воспринимаете как человека, имеющего право на свои желания в жизни.