Дуэль сердец

      Долохов резко ответил на слова Софи:       – Нет, Софи, вы не правы. Я всегда считал вас человеком.       – Сдаётся мне, что не всегда, – возразила Софи. – Хотя, возможно, сейчас и считаете. Но тогда, когда вы обиделись на меня за мой отказ от вашего предложения и за моё последующее равнодушие к вам, вы меня явно не воспринимали как человеческую личность, имеющую право на свои желания и предпочтения в этой жизни. Впрочем, не думайте, что я особо осуждаю вас за это. Вы не единственный, кто думал или до сих пор думает так. Я знаю, что в нашем обществе господствует убеждение, что женщина во всём должна подчиняться мужчине и во всём идти навстречу его желаниям, забыв о своих. Особенно в браке. Если муж что-то пожелает получить от жены, то она не имеет права сказать ему «нет». Для того, чтобы сделать женщин зависимыми от мужчин придуманы все законы и правила нашего общества. Нас лишили права получать образование, кроме самого примитивного, вроде домашнего обучения или обучения в пансионах, где девушек учат лишь танцевать, вышивать, болтать по-французски, немного музицировать, чтобы потом развлекать мужа и гостей дома. Остальные науки преподаются девушкам в таком урезанном и мизерном виде, что ни о каком дальнейшем образовании, скажем, в университете, речи вообще не идёт. Слишком малы те знания, которые мы получаем дома или в пансионах. Но даже если девушка сама самостоятельно что-то углублённо изучила, например, математику, или искусство врачевания, или историю, или какую другую науку, то толку для неё в этом обучении всё равно не будет. Ведь женщинам запрещено учиться в университетах. Запрещено получить профессию, которая потом поможет ей самой прокормить себя. Мы не можем стать врачами, учителями, чиновниками, даже самыми мелкими. Мы не можем поступить на государственную или частную службу. Нас всё равно туда не примут, потому что и это запрещено. Женщинам нашего сословия оставили лишь один вид «карьеры» – выходить замуж, и лучше всего заключать так называемый выгодный брак, не за любимого человека, а за как можно более состоятельного. Нас лишили всех или почти всех прав, которые имеют мужчины. Сделали абсолютно всё для того, чтобы мы зависели от мужчин в любой области жизни. А уж если женщина выходит замуж, она вообще теряет любые остатки самостоятельности и независимости, которые всё-таки пока сохраняются у незамужних женщин. Муж получает все права на жену, может обращаться с ней как угодно плохо, даже бить её. Жене некому и некуда пожаловаться. Никакая полиция, никакие власти не примут жалобы женщины на мужа, если она захочет пожаловаться на плохое обращение с его стороны. Над такой наивной просто посмеются и отправят её домой с наказом во всём угождать мужу. Вот я и думаю, что на вас в своё время повлиял этот распространённый взгляд на женщину, как на существо, обязанное подчиняться любым желаниям мужчин и никогда не говорить им «нет». Поэтому вы и обиделись на меня за то, что я вам отказала, а потом была равнодушна к вам.       – Нет, Софи, это не так, – ответил Долохов.       – Думаю, что всё же так, – с какой-то печальной улыбкой сказала Софи. – Другого объяснения вашей многолетней обиды на мой отказ и дальнейшее моё равнодушие к вам я просто не нахожу.       – Хорошо, – решительно произнёс Долохов, – возможно, в чём-то вы и правы. Я действительно не имел права обижаться на вас за ваш отказ. Но это дело прошлое. Сейчас я понимаю, что моя долголетняя обида на вас действительно выглядит нелепой и глупой в ваших глазах. Но давайте попробуем оставить наше несчастное прошлое там, где ему и место – в прошлом. Попробуем забыть и простить друг друга. Я забуду и прощу ваш выстрел в меня, а вы постараетесь забыть и простить меня за то, что я считал себя вправе мстить вам и в результате чуть не испортил жизнь вашей кузины. Что нам мешает это сделать и начать всё с чистого листа? Как будто мы только что сегодня познакомились. Посмотрите, ведь мы с вами сейчас разговариваем если не как друзья, то как хорошие знакомые. По-человечески, без всяких попыток оскорбить или уколоть друг друга. Скажите, согласитесь ли вы оставить все обиды в прошлом и начать всё сначала?       После заданного вопроса Софи посмотрела на Долохова с растерянным и одновременно задумчивым видом. Она явно была не готова вот так запросто забыть прошлое. Она уже хотела что-то сказать, но тут их разговор вдруг прервал знакомый голос.       – Софи! Долохов! Не ожидал вас здесь увидеть!       Оба повернулись на звук голоса и увидели, что в кафе вошёл в компании других русских офицеров Борис Друбецкой, которого они оба знали. Друбецкой, как всегда одетый с иголочки в парадный офицерский мундир, подошёл к их столику.       – Софи, сколько лет, сколько зим! – обратился он прежде всего к девушке. – Давненько мы с вами не виделись! Долохов, рад и тебя видеть, – кивнул он Долохову.       Софи улыбнулась Борису вполне спокойной улыбкой, не высказывая особой радости.       – Князь Друбецкой, – приветствовала она его кивком головы. – Действительно не виделись мы давно. Присаживайтесь к нам.       Борис сел и продолжил с тонкой улыбкой на своём красивом лице, глядя на Софи:       – Ну-ну, Софи, зачем это титулование! Обращайтесь ко мне так же, как и раньше, когда мы все вместе проводили время в доме Ростовых. Называйте меня просто по имени, Борисом, прошу вас.       – Хорошо, буду вас так называть, Борис, – с прежней улыбкой ответила Софи.       – Софи, а я вижу, что вы в полном порядке, – сказал Борис, с одобрением оглядывая туалет Софи, в котором явно чувствовалась рука лучших парижских портных. – Уж не вышли ли вы замуж за какого-нибудь местного маркиза или банкира?       Софи усмехнулась.       – Да зачем мне это надо? Все эти маркизы и банкиры теперь сами передо мной коленопреклоненно стройными рядами стоят. Я ведь сейчас знаменитость музыкального и вообще культурного мира Европы и не знаю куда деваться от поклонников.       – Наслышан, наслышан о ваших успехах, – с прежней тонкой улыбкой ответил Борис. – Даже хотел билет приобрести на ваше очередное выступление, да вот незадача – уезжаю завтра в Россию. Отпросился у командования, чтобы меня назначили на какую-нибудь должность на родине. Мне обещали посодействовать. Война закончилась и скоро наши войска всё равно будут выводить из Парижа и Франции. А меня призывает письмом моя матушка. Она соскучилась по мне, ну и кроме того, есть ещё кое-какие дела.       – Что ж, удачно вам добраться до России, – пожелала ему Софи.       – А как ты, Долохов? – обратился к нему Борис. – Долго планируешь здесь задержаться?       – Я буду здесь, пока не начнётся официальный отвод наших войск, – небрежно ответил Долохов.       – Тогда пожелаю и тебе хорошо провести оставшееся время в Париже, – продолжил Борис. – Надеюсь, что ты больше не учинишь погром в нашем штабе. Там до сих пор поминают твою нагайку. А теперь простите, но я должен пойти к своим товарищам.       И Борис отошёл к офицерам, которые пришли с ним и которые уже заняли столик и делали заказ.       – Вы знаете Друбецкого? – обратилась Софи с вопросом к Долохову, когда Борис отошел.       – Мы познакомились с ним осенью 1812 года, – ответил Долохов. – Он тогда состоял при штабе генерала Бенигсена и отвечал за снабжение войск. Однажды я приехал в штаб, так как моему отряду срочно нужны были ружья, порох, пули, провиант, потому что запасы почти кончались. Интенданты, надо признаться, снабжали нас плохо. Впрочем, винить их за это трудно было. У большинства действительно был ограниченный запас, но были и отдельные негодяи, которые выдавали армейским офицерам всё необходимое только за взятки. На одного из таких я как раз и нарвался. На моё требование выдать всё необходимое для моего отряда этот подлец намекнул на то, что я должен постараться для этого. Понятно каким образом – сунуть ему деньжат. Я, признаться, вышел из себя. Мои люди мерзли, недоедали, страдали от недостатка патронов, ружей, пороха, всего, и тем не менее продолжали сражаться, показывая чудеса героизма. А этот жирный кот во время войны наживался на ней! Короче, я схватил нагайку, которая была со мной, и всыпал ему хорошенько. На его крики прибежали другие офицеры и солдаты, и были уже готовы меня схватить. Но среди них был как раз князь Друбецкой. Он понял справедливость моих требований и приказал немедленно выдать мне всё необходимое. А также помог перед своим начальником генералом Бенигсеном замять историю с моей нагайкой. Потом я узнал, что благодаря Борису вора-интенданта с позором выгнали со службы и даже отдали под суд за воровство. Вот так мы и познакомились с князем Друбецким. Позже я ещё не раз приезжал в штаб для пополнения запасов моего отряда, и Друбецкой всегда содействовал мне в том, чтобы я получал всё необходимое в полном объеме и как можно скорее. Мы, боевые офицеры, признаться, недолюбливаем штабных, которые не участвуют в боях. Но среди них встречаются как полезные для общего дела, так и вредные. Вот Друбецкой оказался полезным, и с тех пор мы и завязали с ним знакомство. Не то чтобы мы стали друзьями, скорее хорошие знакомые, и неплохо относимся друг к другу.       Софи внимательно выслушала Долохова, а потом сказала:       – А я познакомилась с Борисом, когда на положении воспитанницы жила в семье Ростовых. Его мать, княгиня Анна Михайловна, была ближайшей подругой старой графини Ростовой. А так как Анна Михайловна была очень бедна, то её сын Борис буквально годами жил в доме тогда ещё богатых Ростовых. Так что можно сказать, я с детства знаю его.       – Интересно, что у него за дела на родине, что он так спешно возвращается в Россию всего лишь из-за одного письма маменьки? – с ухмылкой спросил Долохов.       Софи рассмеялась.       – Я примерно представляю какие дела! Его маменька и сам Борис давно озабочены поиском богатой невесты для него. Но до войны у них ничего не получилось. Борис в конце 1811 года приезжал из Петербурга в отпуск в Москву и пытался очаровать Жюли Карагину. Она уже совсем очаровалась и только ждала предложения от него. Но Борис, образно говоря, погнался за двумя зайцами: пытался одновременно очаровать и Жюли, и ещё одну богатую невесту – княжну Марью Болконскую, сестру князя Андрея. Жюли то ли разобиделась, то ли решила вызвать ревность Бориса, и переключила внимание на вашего покойного приятеля Курагина Анатоля. В результате не срослось ни там, ни там. Поэтому Борис уехал в Петербург не солоно хлебавши, тем более что срок его отпуска заканчивался. Не сомневаюсь, что княгиня Анна Михайловна снова вызывает его на охоту за богатой невестой. Может быть, попробуют опять окрутить Жюли – она до сих пор не замужем. А может и княжну Марью Болконскую.       Долохов поморщился. Ироническая гримаса появилась на его красивом лице.       – Жюли Карагина некрасива, да и возраст… ей уже почти тридцать. Не представляю, как можно жениться на ней.       – О, для Бориса внешность и возраст не имеют значения, – продолжая улыбаться, ответила Софи. – Он самый расчётливый человек на свете из всех, кого я знаю. Ведь он ухаживал и за княжной Марьей. А она тоже не слишком красива и даже старше Жюли года на три. Я познакомилась с княжной на свадьбе Наташи. Так что я уверена – Борис не теряет надежды добиться своего и сделать своей женой какую-нибудь из этих двух невзрачных девиц не первой свежести, зато богатых. Во время войны, конечно, ухаживать за богатыми невестами у него времени не было, но теперь, я думаю, он удвоит или даже утроит свои усилия и добьется всё-таки своего. Или с Жюли, или с княжной Марьей.       Долохов выслушал Софи с прежним ироническим видом и сказал:       – Ну да и чёрт с ним. Пусть Друбецкой ловит себе богатых невест сколько хочет. Это его дело. Софи, – произнёс он, становясь совершенно серьёзным. – Друбецкой перебил нашу беседу, и вы не ответили мне на один вопрос, который я считаю очень важным для себя: можем мы забыть прошлое и начать всё сначала, как будто только что познакомились?       Софи помолчала, глядя куда-то в сторону, а потом повернулась к Долохову и сказала, прямо глядя в его лицо:       – Я не могу так сразу забыть прошлое. Между нами слишком всё слишком сложно. Да и вы… У меня нет уверенности, что и вы готовы так просто забыть и простить мне мой выстрел в вас. Помните нашу встречу в Петербурге, когда вы приезжали навестить вашу матушку и сестру? Вы тогда сказали, что когда вернёте мне деньги, которые я потратила на содержание вашей семьи и ещё дала вам на ваш отряд, то после этого будете считать себя свободным от всяких обязательств по отношению ко мне и от всякой благодарности мне. И после этого сочтёте себя вправе отомстить мне за ваше ранение. Откуда я могу знать, что сейчас вы не заняты воплощением плана вашей мести? Ваше предложение забыть прошлое и начать всё сначала слишком похоже на ловушку для меня. Вдруг вы просто пытаетесь притвориться простившим меня за выстрел, усыпить мою бдительность, втереться мне в доверие, а потом и нанести мне какой-то удар.       Долохов покачал головой.       – Вы сейчас не правы, Софи. Те слова я сказала вам просто чтобы… как бы это сказать… ну, чтобы поддразнить вас, вызвать в вас чувство страха. И это было единственным планом моей мести – выбить вас из колеи, как говорится. Ничего другого в отношении вас я тогда не планировал. И сейчас не планирую.       – Это просто слова, – невесело усмехнулась Софи. – А слова ничего не значат. Я хорошо знаю, насколько вы мстительный человек, уж извините меня за прямоту. Тогда, после моего отказа, вы обыграли Николая Ростова на огромную сумму, чтобы отомстить ему за то, что в те дни я любила его и из-за этого отказала вам. А теперь вы пытаетесь убедить меня в том, что запросто простили мне покушение на вашу жизнь? Простите, но я не очень верю. Мой проступок в отношении вас гораздо серьёзнее, чем вина Николая перед вами. Но ему вы мстили, и довольно серьёзно. Поэтому я не особо уверена в том, что вы отказались от мести мне за гораздо более сильную вину перед вами.       С самым серьёзным видом Долохов ответил ей:       – Я могу вам признаться, что в те годы мстительность действительно была мне свойственна. Но это не было изначальной чертой моего характера. Мстительность развилась во мне под влиянием внешних обстоятельств. Понимаете, Софи, вскоре после окончания кадетского корпуса, где я воспитывался, я волею судьбы попал в компанию самой богатой и знатной молодёжи Петербурга. Ввёл меня туда покойный Курагин, с которым я незадолго до этого познакомился на какой-то пирушке. Все входящие в компанию Курагина были намного знатнее и богаче меня. Я тогда был простым начинающим офицером из не слишком богатой семьи, без связей, без состояния, без титула. Поэтому все эти молодые баловни судьбы вначале попытались третировать меня. Намекать, что я белая ворона в их обществе, и лучше мне от них убраться подальше, несмотря на протекцию Курагина. Уколы, намёки, прямые оскорбления сыпались на меня со всех сторон. Но я сумел быстро это прекратить. Именно тогда я дал себе слово, что не прощу никому ни малейшей попытки задеть или унизить меня. Буду мстить за любой укол, за любой удар по моему самолюбию. И я сдержал это слово. Все эти баричи были по большей части просто избалованными маменькиными и папенькиными сынками. У них не было ни стержня, ни воли, ни характера. А у меня, признаюсь без похвальбы, силы воли и характера хватало. Я очень скоро сумел себя поставить в этой компании богатых шалопаев так, что они вынуждены были уважать меня. Кое-кого ради этого пришлось пригласить прогуляться к барьеру. Подобное лекарство подействовало, и очень скоро меня боялись задевать хоть чем-то. Вот тогда, в те годы, мстительность действительно развилась во мне слишком сильно, я это признаю. Но тогда – не сейчас. Сейчас я могу сказать, что за последние годы добился многого. За мои услуги правительству мне пожаловано богатое имение, у меня слава героя войны и, если я захочу, то впереди меня ждёт успешная военная карьера. Я теперь вровень с бывшими приятелями, и даже по известности и славе превосхожу их. Мне нет теперь нужды поддерживать и дальше развивать мстительность. И уж меньше всего, в отношении вас, Софи. Поверьте хотя бы в это, если не желаете верить чему-то другому, – последние слова Долохов произнёс тихо, но с такой внутренней силой, что Софи не могла не почувствовать её.       Она опять помолчала, нервно вертя в руках ложечку и обдумывая слова Долохова, но потом сказала:       – Предположим, что я поверила вам. Тем не менее я не могу отрешиться полностью от своих опасений, тем более вот так, с ходу. Это было бы слишком просто, а не в моих правилах принимать необдуманные решения. Когда-то я поддалась необдуманному порыву… в тот страшный день, когда я стреляла в вас… И после этого я дала себе торжественную клятву – никогда в жизни больше не действовать сгоряча, а всегда думать, прежде чем сотворить что-то. Поэтому прошу вас – давайте просто пока отложим эту тему, этот разговор. Дайте мне время подумать и присмотреться к вам, нынешнему. Тогда я, возможно, смогу ответить на ваш вопрос: можем ли мы забыть прошлое и начать всё с чистого листа. Но пока я ответить вам не готова.       – Значит, пока что прошлое будет набрасывать на нас свою тень? – мрачно спросил Долохов.       – Не обязательно, – улыбнулась Софи. – Мы можем с вами пока не касаться темы прошлого. Давайте просто не будем его обсуждать сейчас. Придёт время, и мы снова можем вернуться к вопросу о наших прежних отношениях. А сейчас для разговора просто можно сменить тему и поговорить о чём-то другом. В одном вы правы, и здесь я согласна с вами: теперь мы можем с вами разговаривать действительно по-человечески, без взаимных уколов. Но это только тогда, когда мы говорим о настоящем или о планах на будущее. Когда возвращается тема прошлого, лично мне всегда становится как-то не по себе... как-то даже жутковато… Поэтому я предлагаю просто пока сменить тему и не касаться обстоятельств нашего не слишком удачного в прошлом знакомства.       – Хорошо, я согласен, – сказал Долохов. – Давайте отложим разговор о прошлом и поговорим о настоящем и будущем. Какие у вас планы, Софи? Надолго ли вы в Париже?       – Прежде чем ответить на этот вопрос, давайте выйдем из кафе, – сказала Софи. – Мы уже засиделись, к тому же я хочу прогуляться.       Они расплатились за кофе и пирожные с круассанами, причём Долохов настоял, что платить будет он один. Софи, которая за годы своей независимости привыкла сама расплачиваться за себя, немного поспорила с ним, но, видя твёрдость Долохова, уступила. Она расплатился и за неё, и за себя, оставил щедрые чаевые гарсону, и они вышли на улицу. На улице они медленно пошли вместе с гуляющей по Елисейским полям нарядной толпой, а нанятый Долоховым экипаж так же медленно ехал за ними по мостовой.       Долохов шёл и то и дело взглядывал на свою спутницу. Она привлекала взгляды не только его, но и проходящих мимо других мужчин. Он заметил, как они смотрели на неё по мере её приближения. Пристальные взгляды ещё издали менялись на восхищённые, когда она приближалась. И действительно, было на что посмотреть. Софи очень похорошела со времен своей юности. Хотя и тогда она была очень красива, но тогда она ещё производила впечатление угловатого худенького подростка. Теперь же её тело обрело роскошные формы античных богинь, а черты лица стали строже, но и гораздо изысканнее. Только глаза остались прежними. Как и раньше они как будто смотрели из какой-то удивительной дали и глубины. На лице не было ни следов румян, или пудры, или сурьмы, лицо было чисто и свежо, сияло здоровьем, тонкой и строгой красотой. Прелесть и сила женского молодого тела словно озаряли её с головы до ног. И ещё было кое-что: сегодня Софи вела себя абсолютно естественно и просто. В ней не было заметно ни малейшего желания привлечь мужское и вообще чьё-то внимание. Не было ни нарочитого кокетства, ни затаённого вызова, ни сбивающих с толку переходов от надменного высокомерия к самой очаровательной любезности… словом, не было ничего из того, что вчера так неприятно поразило Долохова в поведении Софи с поклонниками и месье Мегюлем. Сегодня она словно отбросила все нарочитое и неестественное, что он почувствовал в ней вчера. И взгляды проходящих мимо мужчин просто не замечала и совершенно игнорировала.       На улице их разговор о планах Софи продолжился.       – Планы у меня громадные, – продолжила Софи начатый в кафе разговор. – Я через пару недель покидаю Париж и отправлюсь на гастроли в некоторые другие города Франции: Реймс, Руан, Орлеан, Труа. Это займет у меня месяца полтора. А к осени я надеюсь получить приглашение в Вену. Там в сентябре открываются заседания Венского конгресса и я могу получить приглашение. В Вене соберётся весь дипломатический цвет Европы: императоры и короли, министры и советники. И много ещё кто. Для развлечения этой публики туда приглашаются многие известные музыканты. А мне пообещал достать приглашение в Вену господин Талейран. Он слышал меня ещё в 1808 году, когда я первый раз приезжала с гастролями в Париж, и с тех пор запомнил меня. Неделю назад я давала частный концерт в доме его родственницы, герцогини Доротеи Ди́но. Она является женой племянника господина Талейрана. На концерте у герцогини Ди́но господин Талейран очень любезно вспомнил наше первое знакомство и пообещал мне похлопотать о приглашении в Вену перед его величеством императором Австрии. Так что скорее всего осень я проведу в Вене. А на зиму у меня запланированы гастроли в Англии. Я хотела поехать туда на гастроли ещё в 1808 году, но тогда Наполеон проводил политику континентальной блокады этой страны, и попасть туда было практически невозможно. К счастью, после свержения Наполеона это препятствие исчезло, так что я свободно поеду туда. Скорее всего в Россию я вернусь не раньше весны. А каковы планы на ближайшее будущее у вас? – спросила Софи под конец.       – Пока наши войска стоят во Франции, я буду здесь, – ответил Долохов. – Вот начнут выводить, тогда и я отправлюсь со всеми в Россию. А что касается моего будущего там, то пока я не определился. Единственное, что сейчас планирую, это устроить мою семью, матушку и сестру. Кстати, вы не спросили меня о моей семье, – обратился он к Софи, – вам это не интересно?       Софи улыбнулась.       – Да почему же, интересно. Но дело в том, что я много чего знаю о вашей семье. Мы после нашего знакомства наладили переписку с вашей сестрой. Последнее письмо я получила от неё в Петербурге, за несколько дней до того, как отправилась во Францию на гастроли. Она писала мне, что пока они живут в вашем имении под Смоленском. Дела у них идут хорошо, имение ваше не пострадало, и ваша семья там неплохо себя чувствует.       – Так вы переписываетесь с Лизой? – удивлённо спросил Долохов. – Честно говоря, не знал. Впрочем, как-то Лиза обмолвилась в одном письме, что получила весточку от вас, но я думал, что дело ограничилось парой писем с её и с вашей стороны.       – Нет, мы довольно часто пишем друг другу, – покачала головой Софи. – Можно сказать, мы с вашей сестрой подружились, когда она жила у меня в Петербурге с вашей матушкой. Так что пишем мы друг другу постоянно.       – Что ж, я очень этому рад, – ответил Долохов. – Сейчас моя забота – устроить матушку и сестру. Я не хочу, чтобы они постоянно жили в деревне, это довольно скучная жизнь, особенно в холодное время года. Летом ещё туда-сюда, летом в деревне хорошо. Но я и не хочу возвращать их в Москву. Наш дом, в котором они жили до захвата города Наполеоном, полностью разрушен и сожжён во время пожара. Одни головешки остались. Поэтому я планирую купить им дом в Петербурге и сам тоже обоснуюсь там, скорее всего, на постоянное место жительства.       – Вот как? – спросила Софи. – Я очень рада тому, что мы с вашей сестрой можем жить в одном городе. Будем тогда часто видеться, а не только переписываться.       – А вы тоже теперь будете постоянно жить в Петербурге? – спросил Долохов. – Не планируете возвращаться в Москву?       – Нет, – отрицательно покачала головой Софи. – Я уже несколько лет живу в Петербурге и очень полюбила этот город. Одни белые ночи чего стоят, – мечтательно улыбнулась она. – К тому же, не забывайте, я имею звание придворной пианистки, а это звание обязывает меня присутствовать на придворных мероприятиях, где устраиваются концерты. Конечно, я не привязана ко двору постоянно. Государь и государыни Мария Фёдоровна и Елизавета Алексеевна понимают, что я должна время от времени выезжать на гастроли. Поэтому довольно легко отпускают меня. Вот и в этот раз, как только я получила приглашение на гастроли во Францию, они тотчас же меня отпустили.       – А вы желаете по-прежнему продолжать карьеру профессиональной пианистки? – Долохов пристально посмотрел при этом вопросе на Софи.       Софи в свою очередь тоже внимательно посмотрела на него.       – Да, это так. А вас, я смотрю, удивило, что я ушла из дома Ростовых и стала профессиональной пианисткой, самостоятельно зарабатывающей на жизнь? – спросила она.       – Нет, представьте себе, не удивило, – отвечал Долохов. – Если бы меня спросили во времена нашего первого знакомства, кто из известных мне барышень способен на такой необычный поступок, я бы прежде всего назвал вас. Я помню, как вы молчали в компании светских барышень и кавалеров среди пустой болтовни, которой они занимались. Вы никогда не поддерживали эти разговоры, только слушали и сидели молча. Но я понимал, что ваше молчание не от робости или глупости, а просто потому, что вам неинтересно всё то, что обсуждали они – сплетни, моды, балы. Мне всегда казалось, что вы в это время просто отключаетесь и думаете о чём-то своём. У вас был свой мир, в который вы уходили в это время. И он был вам настолько драгоценен, что вы не хотели туда никого допускать из числа светских пустозвонов. Мне всегда было до смерти интересно, о чём вы думаете в эти минуты. Но я входил в число тех, кого вы меньше всего хотели допустить в свой мир.       Софи усмехнулась.       – Я просто боялась кого-то туда впустить. Никто из моих светских знакомых не мог разделить мои мысли и интересы. Ещё подростком я пыталась заговорить с ними на темы, которые меня действительно интересуют. О чём-то важном. Об устройстве мира, о положении женщин в нём, о том, как жить и для чего, к чему стремиться в этой жизни. Так они смотрели на меня такими удивлёнными глазами, что я сразу же прекращала разговор. Было понятно, что они даже не понимают, о чём это я. Тогда я вообще замолчала.       Долохов хотел ещё задать какой-то вопрос ей, но в это время его окликнул какой-то русский офицер с противоположной стороны улицы.       – Долохов! Рад тебя встретить! А я всюду искал тебя, есть важный разговор!       Долохов извинился перед Софи и подошёл к офицеру. Софи присела на одну из уличных лавочек и молча смотрела как они разговаривают. Судя по всему, разговор был не из приятных, потому что Долохов изменился в лице. На нём появилось какое-то опасное выражение. Вскоре разговор окончился, знакомый Долохову офицер пошёл дальше, а сам Долохов возвратился к Софи и сел рядом с ней. На скулах его играли желваки, он явно получил какое-то неприятное известие.       – Что-то случилось? – спросила Софи, внимательно глядя на него. – Кто этот человек?       – Это мой давний приятель Жерков, – ответил Долохов с прежним опасным выражением. – Сообщил мне поганую новость: убит на дуэли один из офицеров моего отряда, молодой Оболенский. Мой тёзка, его тоже звали Фёдором.       – Я знаю его, – воскликнула Софи. – Видела его ещё мальчиком, ведь он был другом Пети Ростова!       – Да, это так, – подтвердил Долохов. – Они были ровесниками и оба в неполных шестнадцать лет пошли добровольцами на войну. Ваш кузен был убит уже в первом бою, а Оболенский продолжил сражаться и был на редкость храбрым парнем. Он напросился в мой отряд, и я с удовольствием взял его. И вот сегодня рано утром его убили на дуэли! А ему и восемнадцати лет не было! Только через три месяца должно было исполниться восемнадцать, но теперь уже никогда не исполнится…       – Какой ужас! – в страшном волнении произнесла Софи. – Он же единственный сын у старой матери! У неё есть ещё дочери, но младшего сына она особенно любила… Каково ей будет получить это известие! А вы знаете, кто его убил?       – Очень даже хорошо знаю, – процедил сквозь зубы Долохов. – Это некий капитан Дэлонэ, завзятый бонапартист, можно сказать, фанатик Наполеона. И при этом очень меткий стрелок. Чтобы отомстить за свержение своего кумира, он уже убил нескольких офицеров союзных армий на дуэли. Двух англичан, одного прусского офицера, одного австрийца и одного русского, из нашей армии. Оболенский стал вторым русским офицером, которого убил этот негодяй. Обычно Дэлонэ действует так: привязывается из-за пустяков к какому-то офицеру и провоцирует дуэль. Именно таким образом он спровоцировал на дуэль молодого Оболенского. Пристал к нему вчера вечером в каком-то игорном доме и обвинил в шулерстве. Слово за слово, вспыхнула ссора. Дэлонэ вызвал Оболенского и тот был вынужден принять вызов. И вот результат: он мёртв. Это же надо, какая жестокая несправедливость: пройти всю войну, дожить до победы и погибнуть от рук мерзавца, который просто мстит таким образом за сверженного Наполеона!       Наступило молчание. Долохов смотрел перед собой, сидя рядом с Софи, но словно не замечая её. Казалось, он о чём-то думает и что-то решает про себя. Наконец, он как будто очнулся и посмотрел на девушку.       – Извините, Софи, – мрачно проговорил он, – но сейчас я должен вас покинуть. У меня появились неотложные дела. Да и, признаться, после известия о гибели Феди Оболенского из меня будет неважный собеседник. Давайте я провожу вас до отеля, а потом отправлюсь по своим делам. Извините ещё раз, но я должен уйти.       – Ну что вы, я всё понимаю, – с искренним сочувствием сказала Софи. – Вполне понятно, что вас расстроило известие о гибели вашего молодого друга. Вы вовсе не обязаны после этого развлекать разговорами меня.       Они встали и подошли к своему экипажу, который дожидался их неподалёку. Долохов помог Софи сесть в него, и они покатили по улицам Парижа к отелю, где жила Софи. Долохов мрачно молчал всю дорогу и думал о чём-то своём. Было ясно, что известие о смерти юноши далось ему тяжело. Софи тоже не решилась нарушить молчание. Когда они подъехали к отелю, Долохов высадил Софи, распрощался с ней, и, сев в наёмный экипаж, что-то сказал кучеру. Скорее всего, назвал адрес, куда его везти. Пока экипаж не скрылся, Софи, стоя перед дверью отеля, долго и задумчиво смотрела вслед. А потом вздохнула и вошла внутрь. В номере она медленно подошла к фортепиано, которое по условиям контракта доставили ей в отель, села за него и взяла несколько аккордов. Ей хотелось сыграть что-то задумчивое и вместе с тем величественное. Пожалуй, лучше всего к её настроению сейчас подойдёт Бах.       Спустя несколько мгновений в номере Софи зазвучала токката и фуга Баха*…