Дуэль сердец

      Февраль 1812 года, Москва       - Соня!.. Наташа!.. Наташа!.. Соня!.. Как я рада!.. Как я счастлива увидеть тебя снова… Как ты?.. А ты-то как?..       Софи и Наташа бросились обнимать друг друга уже на пороге дома Марьи Дмитриевны Ахросимовой, крёстной Наташи. Обе девушки превратились словно в вихрь из объятий, радостных восклицаний, улыбок и несвязных вопросов друг к другу, которые они выпаливали, даже не дожидаясь ответа. Две немолодых женщины смотрели на них: одна – с улыбкой, другая – сурово. Суровым взглядом пронзала их, конечно, Марья Дмитриевна, которой не очень нравилась эта встреча. Переждав некоторое время, она обратилась к обоим девушкам:       – Ну, хватит обниматься! Успеете ещё. Здравствуй, Софья. Наконец-то вернулась. Наталья твоё письмо получила, что ты в Москве будешь на этих твоих… как их там… гастролях… слово-то новомодное, и не выговоришь сразу. Упросила меня, чтоб ты со своей спутницей в моём доме пожила в это время, а не по гостиницам да постоялым дворам шастала. Я не против. Комната для тебя и твоей мадам заграничной уже приготовлена, сейчас лакей отведет тебя туда.       Софи с улыбкой оторвалась от Наташи и сказала:       – Здравствуйте, Марья Дмитриевна! Рада вас видеть и очень благодарна за приют. Мы с сеньорой Лаурой хотели остановиться в Английской гостинице, да вот Наташа написала из Отрадного, что будет зимой жить у вас и попросит, чтобы и нас вы тоже пустили на постой.       – Вот ещё, Английская гостиница, – ворчливо отозвалась Марья Дмитриевна. – Там такие деньги за постой дерут, что хоть святых выноси. Живи лучше у меня. Заодно и с Натальей наболтаетесь вдосталь. Давно ведь не виделись. Иди, иди в свою комнату, а ты, Наталья, иди к себе. Да, Софья, познакомь меня со своей мадам.       Софи представила Марье Дмитриевне приехавшую вместе с ней немолодую особу в тёмной одежде. Это была синьора Лаура Савиано, вдова маэстро Джакомо Савиано. Теперь она всегда сопровождала Софи в её поездках, так же, как когда-то сопровождала недавно умершего мужа. Женщины сказали друг другу несколько вежливых фраз на французском – это был единственный язык, на котором могли общаться русская Марья Дмитриевна и итальянка синьора Лаура.       После приветствий и знакомства Софи и синьора Лаура в сопровождении слуг Марьи Дмитриевны, которые несли их багаж, вслед за дворецким отправились в отведённую им комнату. Не успели Софи и синьора Лаура с помощью горничных начать распаковывать вещи, как в комнату вихрем ворвалась Наташа и потащила Софи в свою комнату. Софи еле успела дать указания приехавшей с ней своей горничной приготовить и разгладить для ужина парижское платье, а остальные разобрать и развесить. Синьора Лаура проводила уходящих девушек своей обычной доброй улыбкой. Она понимала, что давним подругам о многом надо переговорить после такой долгой разлуки.       В своей комнате Наташа усадила Софи на диван и, с удивлением глядя на Софи, тихо произнесла:       – Ты стала такой… я даже не знаю, как сказать… Какой-то уверенной в себе, смелой, а ещё… ещё такой… такой стильной, лощёной, какой-то заграничной…       Софи рассмеялась.       – Станешь тут уверенной в себе, когда приходится держать внимание публики на собственной особе в течение пары часов, пока длится концерт. Тут ни усталости, ни неуверенности показывать нельзя. Всегда надо быть на высоте, всегда хоть чуть-чуть, да стоять над публикой, а не вровень с ней, – Софи интонацией выделила слова «над публикой». – Ох, Наташа, если бы ты знала, как мне поначалу было страшно выходить на сцену! Всё-таки для меня не прошли даром годы пребывания в вашей семье, когда я старалась быть самим воплощением скоромности и кротости. Перед первыми концертами у меня холодели руки, ноги, меня трясло, мне казалось, что я сейчас в обморок грохнусь… Но ничего, я научилась справляться с собой, научилась преодолевать страх, научилась быть сильнее. А что касается лоска, так это мой новый гардероб. Мы с синьорой Лаурой перед тем, как возвращаться в Россию, заехали в Париж, и уж там я у месье Леруа, личного модельера императрицы Жозефины, заказала себе всё по последней моде.       – Знаешь, а я собирала все наши газеты и журналы, где встречала статьи о тебе, – Наташа бросилась к письменному столу, открыла один из ящиков, и вытащила кипу газет и журналов. – Вот, смотри, тут и «Московские ведомости», и «Русский вестник», и «Санкт-Петербургские ведомости», и «Аглая», а это «Journal du Nord» и «Troubadour du Nord».       Софи с улыбкой начала перебирать вырезки и закладки. Наташа выхватила их из рук кузины и начала восторженно читать отзывы.       – «Искусная пианистка, обладающая экспрессивной техникой, ясностью и пониманием композиции наряду с вдохновенным стилем исполнения… выразительный мелодический орнамент, удачно имитирующий стиль пения оперных певцов… юная исполнительница демонстрирует законченную технику, свойственную лишь самым опытным и зрелым мастерам…». Или вот: «Игра мадемуазель Ростовой представляла из себя верх утончённости и напевности, когда пианистка словно заставляла петь свой инструмент. Зрителям казалось, что она даже не нажимала на клавиши, её пальцы просто падали на них подобно каплям дождя, скользили как жемчужины по бархату». А вот тут ещё написали: «Трудно объяснить, что такое её игра, надобно слышать её, чтобы убедиться в том, что никакой фортепьянист не может приблизиться к чистоте, нежности, удивительной выразительности её игры. Никто другой не в состоянии сделать, подобно ей, даже простой гаммы в две или три октавы, в которой она усиливает и ослабляет звуки с постепенностью, ровностью непостижимой. Малейшая безделка становится величайшей трудностью для того, кто хочет выполнить её так, как делает она. У неё какой-то дивный способ прикосновения к клавишам. Под её перстами инструмент перестает быть безжизненным. Это уже не фортепьяно, жалкое по короткости своих звуков, кажется, будто слышишь пение со всеми его оттенками… Утончённая, лёгкая, жемчужная техника, фантастическое мастерство звуковых оттенков, варьирующихся от впечатляющего fortissimo до тающего в дымке, призрачного pianissimo».       Софи рассмеялась.       – Пощади, Наташа, я всё это читала во множестве вариантов. Если хочешь, могу дополнить твою коллекцию.       Она быстро сходила в свою комнату и принесла оттуда саквояж, откуда вытащила свою стопку вырезок и подборок из газет и журналов.       – Вот тебе иностранные газеты и журналы – немецкие «Allgemeine Zeitung» и «Allgemeine musicalische Zeitung», французские «Journal des Débats», «Gazette de France», «Moniteur universel».       Наташа жадно схватила эту стопку.       – Немецкого я не знаю, а вот на французском прочту!       И начала перебирать вырезки на французском языке, читая то, что ей казалось самым интересным.       – «Исполнительская манера юной пианистки из северной страны отличается певучестью и выразительностью звучания, лиризмом и романтической чувственностью, импровизационностью и изысканностью... её игра – верх совершенства… Этот неподражаемый проникновенный лиризм и поэтичность, певучесть, новаторское использование педалей фортепиано, блестяще развитая пальцевая техника… Игра мадемуазель Ростовой удивительно чистая и нежная, точная и законченная, чувственная и воздушная, с самым дивным способом прикосновения к клавишам… У неё удивительное импровизационное мелодическое оформление, ослепительный исполнительский стиль…» Тут ещё называют тебя виртуозом, что это за слово?       – «Виртуоз» – это от итальянского «virtuoso», – с улыбкой объяснила Софи. – Значит «искусный, артистический». Хватит, Наташа, я всё знаю наизусть, да и ты уже почти всё прочитала. Лучше давай поговорим, как тебе жилось всё это время.       – Да что я, – сказала тоже улыбающаяся Наташа. – Я хочу знать, как ты провела эти почти четыре года. У тебя жизнь была куда интереснее.       Софи махнула рукой.       – О себе я потом расскажу, когда все соберутся, чтоб два раза не повторять. Лучше ты сейчас мне расскажи, как твои дела. Как помолвка с князем Болконским, о которой ты мне писала? Он ещё не вернулся?       Наташа погрустнела и тяжело вздохнула.       – Нет, не вернулся. Хотя ждём со дня на день. Он обещал приехать через год, а прошло одиннадцать месяцев. Соня, если бы ты знала, как мне надоело ждать, как я устала от этого ожидания. А самое главное – мы приехали в Москву, чтоб сшить мне приданное у мадам Шальме и заодно познакомиться с семьёй князя Андрея. Они как раз сейчас в Москве. Вчера я ходила к ним с папа́, так отец князя Андрея принял меня словно какую-то девчонку с улицы. А его сестрица, княжна Марья, толком пары слов не сказала. Понимаешь, они оба недовольны, что Андрей сделал предложение мне, а не более богатой и знатной невесте.       Софи удивлённо смотрела на подругу.       – Куда уж им знатнее? Ты графиня, ваша семья известна всей Москве. А что касается богатства… Наташа, а как дела дядюшки? Неужели так плохо? Я слышала в Петербурге слухи, но они все такие неопределённые.       Наташа отчаянно покачала головой.       – Соня, я толком не знаю, никогда не интересовалась делами. Но, по-моему, дела всё хуже и хуже. В Москву мы приехали не только ради знакомства с семьёй князя Андрея и не только ради моего приданного, но и потому, что папа хочет продать наше подмосковное имение, а потом ещё и московский дом. Чтоб оплатить долги.       – Понимаю, – тихо произнесла Софи. И тут же ободряюще улыбнулась. – Но ты не переживай, всё наладится. Князь Андрей взрослый человек, если уж он решил жениться на тебе, то женится обязательно. И вы любите друг друга, а это главное. А что касается его семьи… так тебе с ним жить, а не с его семьёй. Вы можете совершенно отдельно от них устроиться. К тому же князь Андрей богат, ты сама об этом писала, так что всё будет хорошо у тебя.       – Да, я надеюсь, – уныло вздохнула Наташа. – Но ждать всё равно тяжело, у меня уже терпение кончается.       Софи рассмеялась.       – Ну, ты всегда была такой нетерпеливой. Ничего, осталось ждать немного. Месяц или два, а там твой жених приедет, и вы сыграете свадьбу.       В это время в комнату вошла горничная, которая позвала обоих барышень к ужину. Софи в своей комнате быстро переоделась с помощью своей горничной. Для ужина та приготовила и разгладила шикарное парижское платье из тончайшего светло-зелёного шёлка с кружевами и затейливой вышивкой. К нему Софи одела серьги и колье из небольших, но очень чистой воды изумрудов. Наташа, встретившая её в коридоре, смотрела на неё с удивлением.       – Соня, ты так потрясающе выглядишь! Как будто в гости собралась, а не просто на ужин в доме крёстной.       Софи усмехнулась и подмигнула Наташе.       – Да я специально так расфуфырилась! Марья Дмитриевна слишком уж неодобрительно смотрела на меня, когда я приехала. Да и до моего отъезда, помнишь, она тоже с дядей отговаривала меня ехать за границу и предсказывала, что я там умру с голоду под каким-нибудь забором. Вот теперь пусть посмотрит, чего я добилась за четыре года!       Наташа понимающе улыбнулась, и они вместе пошли в столовую к ужину. Там Софи сразу же попала в объятия дядюшки, который только что вернулся из клуба.       – Ну, здравствуй, здравствуй, беглянка! – сердечно приветствовал её старый граф, целуя в обе щёки. – Наслышан о твоих успехах, Наташа вон все уши нам прожужжала!       Софи в ответ тоже поцеловала его в щёку и сказала с радостной улыбкой:       – Здравствуйте, дядюшка! Я тоже очень рада вернуться и увидеть вас!       – Жаль, что графинюшка моя тебя сейчас не видит, – с доброй улыбкой продолжал старый граф. – Да вот прихворнула она, осталась в Отрадном вместе с Петей.       – Ну, что поделать, увидимся ещё как-нибудь, – улыбнулась в ответ Софи и посмотрела на присутствующих. – А где синьора Лаура? Её позвали к ужину?       – Позвали, позвали, – ворчливо ответила Марья Дмитриевна. – Да только она сказала, что неважно чувствует себя после дороги, устала очень. Поэтому я ей послала ужин с горничной в её комнату.       Софи погрустнела.       – Сеньора Лаура всё прихварывает в последнее время, – объяснила она. – С тех пор как год назад умер маэстро Савиано, её здоровье тоже оставляет желать лучшего. Всё-таки они тридцать лет были вместе и очень любили друг друга. Она горевала страшно, когда с ним случился удар, а потом он скончался через три дня. Мы тогда были в Германии, в Лейпциге. Там его и похоронили на католическом кладбище.       – А она осталась с тобой? – спросила Наташа. – Не поехала к себе в Италию?       – Нет, она решила остаться со мной и сопровождать меня в гастролях, как сопровождала мужа, – ответила Софи. – Мы с ней очень сблизились за эти годы, почти как дочь с матерью стали. У неё, кроме меня, никого нет. Детей у них с маэстро не было, а что касается её семьи в Италии, так они давно отреклись от неё и прокляли. Дело в том, что она в своё время сбежала из своей богатой семьи, чтобы стать женой нищего музыканта, который тогда был её учителем музыки. Семья её так и не простила, так что ей возвращаться не к кому. Надо мне после ужина зайти к ней и спросить, как она себя чувствует.       Марья Дмитриевна решительно прервала все разговоры.       – Ну, хватит попусту разговаривать, садитесь за стол. Вот после ужина обо всём наговоритесь, и ты, Софья, свою мадам Лауру навестишь.       Действительно, после ужина Софи сходила в комнату синьоры Лауры и убедилась, что ей лучше. Синьора Лаура сказала ей, что просто устала от долгой дороги и ей надо отдохнуть. Успокоенная Софи вернулась в гостиную, где все уже нетерпеливо ждали её, чтобы расспросить, как она жила эти почти четыре года. Софи уселась в покойное кресло напротив Наташи, графа и Марьи Дмитриевны и начала свой рассказ.       – Первым делом маэстро повез меня в Париж. Он говорил, что это музыкальная столица Европы, и если я завоюю себе имя там, то дальше будет проще. И действительно, у него там были хорошие знакомства, прежде всего с маэстро Керубини, который помог мне организовать серию публичных концертов в Парижской консерватории, а потом ещё в Булони и Аббевиле. Газеты дали положительные отзывы о моей игре и это было моим первым успехом. Очень помог также месье Байо – он известный скрипач, и вместе с ним мы выступали в Париже. Мы там играли произведения для фортепиано и скрипки, вроде знаменитой сонаты господина Бетховена, посвящённой господину Крейцеру. Месье Байо дал мне и маэстро рекомендательные письма для короля и королевы Голландии , и после Парижа мы поехали выступать в Антверпен. Там я выступала при королевском дворе и дала несколько публичных концертов. Потом ненадолго вернулись в Париж, и я тоже там давала частные концерты в домах известных людей, например, господина Талейрана, министра и обер-камергера Наполеона…       – Ну, а самого-то Бонапарта ты видела? – перебил Софи старый граф.       – Только издали, – отвечала Софи. – Он и его близкие особо музыкой не интересуются. Мы прибыли в Париж в начале лета 1808 года, а в сентябре он отправлялся на встречу в Эрфурте с нашим государем. Был торжественный выезд из Парижа, вот и мы вышли с народом на улицу, где проезжал его кортеж, чтобы увидеть его. Он ехал в открытой коляске и довольно близко проехал от нас. Вот и всё. А потом он отправился воевать в Испанию, вернулся в Париж только в январе 1809 года, но мы тогда уже уехали в Голландию.       – Ну, дальше-дальше, – поторопила её Наташа.       – А дальше мы получили рекомендательные письма от парижских музыкантов, в основном от маэстро Керубини, и поехали в Швейцарию и Италию, – продолжила Софи. – В Швейцарии я концертировала в Женеве, Цюрихе, Базеле и Лозанне, а в Италии выступала в Милане, Венеции, Парме, Флоренции, в Риме, и, наконец, в Неаполе. В Швейцарии и Италии я выступала почти весь 1809 год, а в конце этого года мы поехали в Германию. Ну, а уж Германию мы изъездили вдоль и поперек. Я уже была достаточно известной, и приглашения выступать сыпались на меня со всех сторон. Побывала я в Ганновере, Касселе, Лейпциге, Франкфурте, Дрездене, Пильнице, Познани, Карлсбаде, Мариенбаде, Веймаре, Карлштдате… всё и не перечислишь. Когда приехала в Берлин и дала там несколько концертов, то получила приглашение выступить при дворе Его Величества короля Прусского. Я давала концерт для королевской семьи и придворных в Потсдаме, в знаменитом дворце Сан-Суси, который построен был королем Фридрихом Великим. А после Германии я решила возвращаться в Россию, тем более, что у меня было приглашение от нашего государя с предложением занять должность придворной пианистки. По дороге дала ещё несколько концертов в Польше, в Национальном театре Варшавы, а также у князя Радзивилла в его дворце в Неборове. И летом прошлого 1811 года вернулась в Россию, в Санкт-Петербург, где я сейчас обосновалась и буду жить постоянно. Вот такая моя одиссея, если говорить коротко, – с улыбкой закончила Софи.       – А откуда ты добыла приглашение от государя? – как-то подозрительно спросила Марья Дмитриевна.       Софи ответила с готовностью:       – Это благодаря любезности сестры нашего государя, великой герцогини Марии Павловны. Она и её супруг, герцог Саксен-Веймар-Эйзенахский, пригласили меня выступить при их дворе в Веймаре. Меня приняли прекрасно, и герцогиня сказала мне после моего выступления, что напишет своему брату, нашему государю Александру Павловичу, что я весьма искусная пианистка и достойна звания придворной пианистки в России. А через пару месяцев я действительно получила письмо с подобным приглашением от государя.       – Это там, в Веймаре, ты познакомилась с господином Гёте? – оживлённо спросила Наташа.       – Нет, мы познакомились немного раньше, – ответила Софи. – Я выступала в Мариенбаде, это же знаменитый европейский курорт, и там как раз отдыхал господин Гёте. Я давала публичный концерт в монастырской церкви, потом господин бургомистр устроил приём в своём доме в мою честь, где я тоже выступила. На обоих концертах был господин Гёте, который потом подошёл ко мне и познакомился. Я была в таком восторге, что вижу великого писателя и поэта, что даже запиналась в разговоре с ним, – тут Софи мечтательно улыбнулась воспоминаниям. – А он сказал на приёме у бургомистра целую речь с самыми тёплыми словами в мой адрес и в адрес моего искусства. Я ответила ему, что безумно благодарна словам поддержки от такого великого человека, как он. Сказала: «Вы поддержали мою веру в себя. Я стала лучше, получив ваше одобрение, выросла в собственных глазах». Это были самые чудесные минуты в моей жизни! А потом через пару месяцев я снова навестила его, когда играла в Веймаре, где он постоянно живёт. Мы стали почти друзьями.       – А правда, что он посвятил тебе стихотворение? – с горящими глазами спросила Наташа.       – Истинная правда, – по-прежнему мечтательно улыбаясь, ответила Софи. – Перед моим отъездом из Веймара он дал мне листок с этим стихотворением, а потом я видела его напечатанным с посвящением мне. Это элегия «Умиротворение». Я тебе сегодня вечером его прочитаю, переведу с немецкого. Я неплохо освоила этот язык во время моих разъездов по Германии.       – А ты получила звание пианистки при дворе? – спросил её старый граф.       – Да, – кивнула Софи. – Сразу как я приехала летом прошлого года, я была приглашена выступать в Царском Селе. Меня слушали государыня императрица Елизавета Алексеевна, супруга государя, и его матушка, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. А пару раз на моих выступлениях присутствовал сам государь. И через месяц я получила милостивый рескрипт от него, что я назначаюсь первой придворной пианисткой Их Величеств Императриц с назначением мне ежегодного жалования. По этому поводу даже был небольшой приём во дворце и теперь я принимаю участие во всех придворных концертах.       – Ты что же, и государя видишь, и государынь императриц? – как-то подозрительно спросила Марья Дмитриевна.       – Да. Вот как вас сейчас вижу, – с невинным видом ответила Софи. – Они очень милостивы ко мне, обе очень любят музыку. К тому же Елизавета Алексеевна сама очень хорошо играет на фортепиано, а государь неплохо играет на скрипке.       Марья Дмитриевна смотрела на девушку, как будто видела её в первый раз. Мысль о том, что прежняя бедная бесприданница Соня теперь запросто может видеть императорскую семью и разговаривать с её членами, очевидно, никак не укладывалась в её голове. Она и сама была знакома царской семье благодаря своему богатству и положению, но всё же возможностей достаточно часто видеть их у неё не было. Они встречались разве что на балах и официальных приёмах. А тут, пожалуйте… прежняя нищая воспитанница теперь запросто может видеть царскую семью в самой приватной обстановке, на придворных концертах. Это удивляло и поражало Ахросимову.       – Так это ты сейчас на жалованье первой придворной пианистки живёшь? – снова спросила она.       С прежним невинно-простодушным видом, но в душе забавляясь, Софи ответила:       – Нет, это только небольшая часть моих доходов. Я от двора имею в год три тысячи, а больше зарабатываю концертами, как публичными, так и частными, в частных домах.       – И сколько же ты зарабатываешь? – так же подозрительно спросила крёстная Наташи.       – Помимо трёх тысяч от двора, я около пятнадцати тысяч получаю от концертов. Вход на мои публичные концерты стоит десять рублей, обычно набирается от пятидесяти до ста зрителей. Вот и считайте. Правда, при этом много приходится отдавать за аренду зала, рекламу и прочее. За частный концерт в каком-нибудь доме беру сто рублей. Короче, от концертов набегает около пятнадцати тысяч. Тысячу мне платит фирма Клементи, производитель фортепиано, за рекламу их инструментов. В их магазине в Петербурге я два раза в месяц играю пару часов, привлекая покупателей. Ещё около тысячи – отчисления от публикаций моих музыкальных переложений. Музыкальное издание Breitkopf & Härtel издаёт мои переложения в Лейпциге, а месье Дельмас – в Петербурге.       – Так это что, выходит ты получаешь около двадцати тысяч в год? – с изумлением спросила Ахросимова.       – Да, за последний год я заработала приблизительно столько, – нарочито скромно заметила Софи.       На лице Марьи Дмитриевны было ясно написано недоумение. Когда Софи уезжала за границу, Ахросимова прямо в лицо ей говорила, что она считает Софи просто ненормальной за то, что та бросает спокойную и обеспеченную жизнь в доме Ростовых и отправляется неизвестно куда и неизвестно зачем. А теперь ей было совершенно непонятно, как это Софи удаётся зарабатывать такие деньги.       – Соня, так ты ещё и музыку сочиняешь? Ты композитор? – с удивлением спросила Наташа.       Софи рассмеялась.       – Нет, это для меня слишком громко. Я просто делаю переложения различных музыкальных произведений для фортепиано, особенно для детей, которые только учатся музыке. Сделала несколько переложений для фортепиано с оркестровых сочинений разных композиторов, а также с наших русских песен, например, «Вьюн»*. Они очень хорошо расходятся и как учебные пьесы и как сольные концертные произведения. За их продажу я и получаю свои авторские отчисления от музыкальных издательств.       Старый граф почти робко заметил:       – Так получается, ты теперь сама на свои деньги так шикарно одеваешься, да и драгоценности на тебе… я думал, это поклонники тебе подарили.       Софи отрицательно покачала головой и твёрдо сказала:       – Нет, дядюшка, это всё куплено и оплачено моими деньгами. Я не позволяю поклонникам, особенно мужчинам, дарить мне дорогие подарки. Самое большее, что я могу принять от них – это букет цветов.       Ее твёрдый тон ясно показывал, что обсуждение темы поклонников-мужчин ей неприятно, и продолжения она не желает. Наташа это поняла и сменила тему.       – Соня, так ты собираешься и дальше гастролировать? – спросила она.       – Да, – кивнула Софи. – Пока так. А надоест или устану – осяду в Петербурге и буду давать концерты только там, а ещё заниматься преподаванием. Музыканты с европейским именем имеют хорошую клиентуру там среди желающих учиться. Вот месье Филд берёт за один свой часовой урок до 70 рублей. Я могу зарабатывать столько же, возможно, на первых порах немного меньше. Но пока буду гастролировать. Понимаешь, просто гастроли – это нелёгкая жизнь, несмотря на весь внешний блеск. Устаёшь переезжать, да и жить иногда приходится в таких клоповниках. В больших городах, конечно, я останавливаюсь в хороших гостиницах или в домах покровителей искусства, но в маленьких не всегда условия подходящие.       – Да уж, – ворчливо заметила Марья Дмитриевна. – Цены ты заламываешь за свои концерты немалые.       – Не больше, чем другие знаменитые музыканты, – пожала плечами Софи. – «Бесплатно только ангелы в раю на арфах играют» – это теперь мой девиз.       Вскоре вечер закончился, наступило время сна, и все разошлись по своим комнатам. Перед сном Софи зашла в комнату кузины ещё немного поболтать. В начале разговора Наташа весело рассмеялась:       – Боже, у Марьи Дмитриевны было такое лицо! Она никак не могла вникнуть, как это ты своим стучаньем по клавишам, которое она всегда ни за что почитала, такие огромные деньжищи зарабатываешь!       – Что поделать, она – старого леса деревце, – беззлобно сказала Софи Наташе. – Ещё живёт эпохой, когда даже великий композитор Гайдн носил лакейскую ливрею на службе у своего хозяина князя Эстерхази и за какие-то несчастные триста флоринов в год выполнял все его прихоти. Эти времена давно уж прошли. Сейчас музыканты европейского уровня и известности получают много. Месье Филд одним преподаванием запросто двадцать тысяч в год зарабатывает. А наш господин Бортнянский получает столько лишь за руководство Придворной певческой капеллой.       Внезапно Наташа спросила Софи:       – Соня, а почему ты не спрашиваешь про Николая? Он теперь со своим полком в Польше.       – Какого-такого Николая? – невинным голоском, но со лукавинкой в глазах отозвалась Софи.       – Как какого? – удивлённо вскинулась Наташа. – Моего брата! Ты что, забыла его?       Софи тихонько рассмеялась.       – Я просто пошутила, Наташа. Конечно, я помню твоего брата. Но если ты хочешь спросить меня, влюблена ли я в него до сих пор, то мой ответ – нет.       – Значит, всё забыто и кончено? – так же удивлённо спросила Наташа.       – С моей стороны – да, всё забыто и кончено, – спокойно ответила Софи. – Я живу совсем другой жизнью, она меня захватила полностью. После отъезда про Николая я с каждым днём вспоминала всё реже и реже. А теперь и вообще не вспоминаю про моё девчоночье увлечение. У меня теперь другие заботы и некогда тратить время на пустые воздыхания. В Москву я приехала на гастроли на два месяца, и у меня всё уже расписано по дням. Несколько публичных концертов в зале Благородного собрания, да ещё куча приглашений выступить с частными концертами.       – А почему ты так резко ответила папа́, когда он спросил тебя о поклонниках? – с любопытством спросила Наташа.       – Потому что они мне надоели до смерти, – вздохнула Софи. – Поклонники-мужчины могут быть навязчивы, это я хорошо знаю по своему опыту. Кое-кто из мужчин считает меня кем-то вроде дешёвой актрисы, которая рада пойти на содержание богатому покровителю. Один офицер в Петербурге этой осенью просто замучил меня. Вообразил себя влюблённым и преследовал везде, хотя я сколько раз просила его прекратить, потому что никаких ответных чувств к нему не имею. Так он выбрал момент и на одном вечере, когда я возвращалась из дамской комнаты, налетел на меня в коридоре и пытался облапать. Хорошо, на полке камина стояла большая ваза для цветов. Я её схватила и ударила ему по голове. Он свалился без чувств, набежали люди, слуги... короче, скандал был ужасный, но что поделать, надо же от таких мерзавцев как-то защищаться. Я даже придумала вкалывать в прическу длинную острую булавку, вроде маленького кинжала. И представь себе, пригодилась. Ещё одного слишком резвого кавалера пришлось кольнуть ею до крови, когда он стал тоже слишком навязчив. Но этот понял всё сразу и быстро отстал, в отличие от первого дурака. Поэтому я была очень рада, когда мне государь пожаловал звание придворной пианистки. При этом известии и при том, что я теперь могу встречаться с императорской семьёй, все нахалы сразу отступились. Официальный придворный статус дал мне хорошую защиту от них. Ну да хватит об этом, пора спать. Я пойду к себе. Спокойной ночи, Наташа, – с этими словами Софи встала и пошла к двери.       – Спокойной ночи и тебе, – отозвалась Наташа, задумчиво глядя вслед кузине.