Unspoken

      Игорь не может спать. Первая ночь выдалась бессонной: стоило ему сомкнуть веки, как он видел перед собой Серёжу и его печальное, заплаканное лицо. И ему становилось дурно от себя. Это же Серёжа — всё равно что котёнка мучить.              В школе он Игоря избегал: смотрел дикими испуганными глазами, разворачивался и спешил в любом направлении, где Игорь бы не смог его поймать. В класс, к примеру и… В любом ином месте Игорь бы догнал его и вынудил поговорить, но при взгляде на зашуганного Серого его тошнило. Каждый раз Юля спрашивала, что стряслось и почему Игорь сам не свой, и ему хотелось накричать на неё, но он сдерживался и просто пожимал плечами.              — Может, мне с ним поболтать? — предложила отчаявшись Юля, погладив его по плечу, но он сдержанно ушел от прикосновения. Внезапно его всё стало раздражать.              — Нормально всё.              — Точно? — теперь на плече была рука Олега, и неясно — в Игоре больше дружеской симпатии или чистой ненависти к тому. Что бы Олег ни пытался сделать, Игоря всё настораживало.              — Точно. — хмуро отозвался он, отталкивая от себя чужие руки.              В глубине души, чтобы не винить себя, Игорь винил в случившемся Олега. И отца. Олега — за то, что он вообще появился и стал интересоваться его братом, его Серёжей, а отца за то, что он поступил неожиданно по-отцовски и защитил Игоря.              Раньше отец заступался за Серёжу, а Игоря заставлял извиняться, и всё заканчивалось. Никто никуда не уезжал. Никто не расставался.              Это жалко и смешно — Игорю словно хочется, чтобы всё вернулось на круги своя: чтобы его пожурили, чтобы Серёжа выслушал его извинения, чтобы он вернулся домой. Игорь считает себя по-настоящему жалким и смешным.       

***

      Он как сейчас помнит — ему тринадцать, Серёже десять, и они только-только переезжают в Питер. Серёже там нравится: он шатается по выставкам, любуется разводными мостами и гуляет по Невскому, а Игоря заставляют ходить с ним, как охранника. Не дай бог такое чучело кто-то решит украсть.       После лета быстро наступила осень — в новой школе Серёжу задирают и шпыняют, из-за чего дома Игорю полощут мозги, и он вынужденно заступается за него.              Позже это просто входит в привычку.              — Чё, твоя сеструха? — потешается над ним Гречкин. Вроде тринадцать лет, сын уважаемых людей, а урод уродом. Гречкин тянется было к Серому, но Игорь хватает его за руку и отталкивает, заслоняя собой того. — У-у, злой сын мента. — деланно пугается Гречкин, однако, потирая покрасневшее запястье. — Может, это не сестра, а твоя рыженькая подружка?              “Может, тебе в глаз дать, чтобы не зазнавался?” — хочет сказать Игорь, но отмахивается от такой глупости. Зачем говорить?              — Сука! — орет Кирилл, хватаясь за лицо, и, пользуясь случаем, Игорь бьёт его с кулака в живот.              Остальные расступаются, когда понимают, что никакой драки тут быть не может, но продолжают наблюдать за Игорем и коситься на Серого. Серёжа за его спиной глупо держится за ткань его рубашки пальцами, цепко, в акте немой поддержки. Ничем больше он помочь всё равно не может, это Игорь должен ему помогать.              — Если ещё раз, — вздыхает Игорь, вспоминая, как его науськивал вчера отец. — кто-то полезет к Серому, то дело будет иметь со мной. — Игорю в моменте стыдно, но папа сказал так себя и ставить с первого дня, а слова отца под сомнение он не ставит. — Понял, хлыщ? — осмелев, он толкает Гречкина ногой, и тот валится.              — Понял. — хрипит тот, приподнимаясь и глядя в глаза зло.              — Ну, ты крут! — восхищенно лепечет Серый после, шагая рядом почти вприпрыжку, пока на Игоря все пялятся с подозрением. — Ты самый классный в мире брат, правда! Спасибо! Спасибо-спасибо! — и Игорь с трудом скрывает улыбку.              Конечно, позднее вечером к ним домой приходит кто-то вроде дворецкого или няньки Кирилла, разъясняя, что Игорь вёл себя, как животное — вон, фингал на лице у Гречкина тому подтверждение. Но папа и тётя Аня только хвалят Игоря, говоря, что он настоящий защитник.              А Серый рисует ему ещё один портрет, и это вроде тоже становится привычным.       

***

      Им всё ещё тринадцать и десять. На улице, как всегда в Питере, серо и промозгло. Мокрый снег хлюпает под ногами, ледяной ветер пробирает до костей. Серёжа скачет рядом с Игорем, увлечённо рассказывая про что-то, пока Игорь идёт впереди, засунув руки в карманы и не особо прислушиваясь.              — Ты знал, Игорь, что если лёд тоньше десяти сантиметров, то по нему нельзя ходить? — вдохновенно вещает Серёжа, стараясь идти вровень с братом. — И что под ним рыбы типа… ну, окуни, щуки, — тут он загибает пальцы, — они зимой в спячку впадают! Игорь, ну, ты знал?              Голос у него наивный, увлеченный, он явно ждет реакции. Ладно бы один раз сказал, но ведь нет — трещит без умолку.              Игорь раздраженно закатывает глаза. Ну и нудный же пацан! Они гуляют почти каждый день, неважно, хочет того Игорь или нет. Серёже полезно дышать свежим воздухом, но одного его отпускать тётя Аня боится.              — Ага, круто, — отзывается он односложно, даже не удосуживаясь повернуть голову. — Слушай, Серёг, давай домой, а? Руки уже окоченели. Пошли быстрее.              Он отворачивается, ускоряя шаг. Хочет закончить этот нудный поход как можно скорее, а Серёжа что-то в ответ бормочет, но Игорь уже не слушает, только слышит, как младший еле поспевает за ним. Дышит тяжело и громко, почти бежит, топая непутевыми ногами. А потом — странный треск, и короткий, испуганный звук. И тишина.              Игорь замирает. Голос Серёжи обрывается, а он-то ведь еще секунду назад болтал. Внутри всё сжимается, и Игорь молится, чтобы его догадки были неправдой. Он мгновенно оборачивается и видит: лёд под братом трещит, Серёжа барахтается в ледяной воде, вцепившись в кромку. В голове тут же всплывают страшные картинки, но он их отгоняет и бросается к нему. Под ногами так же расходятся страшные трещины, но страх за Серёжу перевешивает, и Игорь идёт дальше.              — Серёга! — кричит он, даже не узнавая собственный голос, хриплый от страха. Он падает на колени, ложится на лед и, вытянув руку, тянется к брату. В голове только одна мысль: вытащить его, во что бы то ни стало.              — Хватайся! Давай быстрее!              Серёжа дрожит и скользит, пытаясь схватиться за его руку, и Игорь стиснув зубы тянет его, пока тот наконец не вылезает на лед. Оба оказываются на твердой поверхности, тяжело дышат, лёжа рядом, пока гулкий звук собственных сердец не затихает. Игорь всё ещё ощущает, как его тело пробивает озноб — не от холода, а от того страха, который до сих пор не отпустил.              Он поднимается, чувствуя нарастающее раздражение и облегчение одновременно. Оборачивается к брату, который сидит, сжавшись и дрожа. Выглядит жалким, мокрым, но каким-то уязвимым. Эта картина неприятно скребёт Игоря изнутри.              — Чё ты туда полез, а? — он почти шипит, накинувшись на брата, как будто тот сам виноват. — Сказал же, домой!              Серёжа виновато смотрит в сторону, пряча взгляд.              — Я… просто поскользнулся, — едва слышно произносит он, и Игорь замечает, как у него дрожат губы и руки.              В глубине души где-то шевелится сожаление, но Игорь тащит его грубо за руку, шагая в сторону дома.              — Пошли!— бросает он, уже предвкушая, как на него будут орать родители. Шок проходит, наступает бессильная злоба. — Больше никаких прогулок, понял?! Будешь дома сидеть, как собака на цепи, ты, дебил!              Ноги трусят уже не от холода, а от ужаса и предчувствия беды. Мог бы — остался бы навсегда стоять в подъезде, окоченел бы насмерть тут. Но надо идти.              Игорь едва успевает закрыть за собой дверь, как из гостиной выбегает тётя Аня. Сначала её лицо отражает только лёгкое удивление, но, заметив их мокрую, грязную одежду и синие губы Серёжи, она мгновенно меняется. Испуг сначала застывает на её лице, а затем перерастает в чистую, неконтролируемую панику.              — Господи, да что случилось?! — её голос дрожит, когда она бросается к Серёже, обхватывает его за плечи, словно хочет убедиться, что он на месте, что он не растает или не исчезнет прямо сейчас.       Серёжа трясется, с него стекает крупными каплями вода, а с носа течет. Игорь четко видит, как осознание прошивает тётю Аню, и её лицо становится белым как мел. Она толкает Серого в ванную комнату, её движения становятся быстрыми и резкими, как у загнанного зверя. «Серёженька, ну что ж ты...» — бормочет она, захлопывая дверь.              Игорь, стоя в стороне, вдруг ощущает себя невидимым. Но это и к лучшему. Пусть всё внимание будет на Сером, а не на нём. Так даже лучше, может, получится в комнату прошмыгнуть незаметно?       Но стоит Игорю сделать шаг вперед, как он видит отца.              Он хочет отвернуться, но не может. Папа молчит, но взгляд — тяжелый, неотрывный, как будто вглядывается Игорю в душу, заглядывает в самое его нутро. Этот взгляд вызывает у него странное желание провалиться сквозь пол, исчезнуть, стать невидимым. Вот бы оказаться где угодно, хоть на улице в мороз, лишь бы не здесь — он словно умрёт сейчас.              Игорь ожидает, что вот-вот последуют крики, но вместо этого отец молча подходит к нему. Мгновение — и голова резко наклоняется вбок, а по щеке расползается колющий жар. Внутри всё скручивает. Лицо горит.              Игорь непроизвольно отшатывается, смотрит на отца широко раскрытыми глазами — такого никогда не было. Это первый раз, самый первый, когда папа его тронул. Он не кричит, не разражается упрёками. Вместо этого он, глядя в глаза Игорю, произносит тихо, спокойно и предельно строго:              — Он мог умереть. Это на твоей ответственности. Я разочарован.              Эти слова, простые и чёткие, бьют сильнее всего, окончательно выбивая Игоря из колеи. Он чувствует, как его сжимает изнутри; всё живое словно вытекает из него, оставляя только холод и пустоту.              Он кивает, не говоря ни слова, и, не поднимая головы, медленно уходит в свою комнату. Как только дверь захлопывается, он не сдерживается — валится на пол, обхватив колени, а слёзы сами текут по щекам. Впервые за долгое время Игорь плачет, как маленький ребёнок.              Глаза от слёз и усталости уже слипаются, он почти что засыпает, но что-то его будит. Он обнаруживает, что всё ещё сидит у двери и с трудом поднимает голову. Стук в дверь. Игорь вздрагивает. Это папа? Если это папа, снова будет или удар, или злые слова, от которых сердце Игоря разрывается.              Но, когда он открывает дверь, то перед ним стоит просто Серёжа. Весь такой замёрзший, с покрасневшим носом и глазами, полными слёз. Тоже плакал. Его тоже ругали?              — Игорь… — сипит он, его голос тихий и полон заботы, но Игорь не может ответить, он только делает глубокий вдох, чтобы подавить слёзы. — Прости, что под лед провалился. — говорит Серёжа, и это так глупо, но в его голосе звучит искренность.              Игорь хочет сказать, что это не его вина — так бывает, иногда дети просто проваливаются под лед, но вместо этого он снова молчит, чувствуя, как его горло сжимается. Серёжа нервно теребит свои холодные пальцы, и Игорь ощущает, как внутри него что-то разрывается. Серёжа заболеет, а ему очень тяжело болеть — у него слабое здоровье и плохой иммунитет.              К горлу подкатывает ком, и Игорь осознает — он заслужил. Заслужил и злые слова, и удар по лицу — всё это его вина.              — Это моя вина, — говорит неожиданно Серёжа, прерывая его беспорядочный поток мыслей. На несколько блаженных секунд в голове наступает тишина, и Игорь понимает, что слёзы уже на подходе, и он не может остановиться. — Я не хотел, чтобы так получилось.              — Да всё нормально, — наконец, с трудом выдавливает Игорь, хотя в его голосе слышится слабость. — Я просто… я просто испугался.              Серёжа тихо приближается к нему, его пальцы ног почти задевают игоревы, когда он подходит, и Игорь отступает. Понимает — если они начнут обниматься, сплетаясь в ком самобичевания и жалости, назад пути не будет. Он должен терпеть.              — Я тоже испугался, — отвечает Серёжа, понимающе держа дистанцию. — Но ты спас меня. Ты всегда меня спасал, Игорь. Я тебя очень люблю.              Эти слова пробивают ледяную оболочку, окружавшую Игоря. Он отворачивается, слёзы всё же бегут по его лицу, а потому он выдыхает, сцепив зубы и контролируя свой голос, лишь бы не дрогнул:              — Спокойной ночи. — когда дверь еле слышно скрипит, закрываясь, Игорь задирает голову к потолку в смятении. Ему больно, но он должен быть один в этой боли.              Вечер проходит в тишине, а ночью Игорь засыпает с чувством тяжести на душе. Сначала он не может уснуть, ворочаясь, а потом вдруг проваливается в дремоту. Ему снится, как мама бережно держит его голову на коленях, нежно гладит по волосам и шепчет успокаивающие слова. Мама добрая, красивая и нежная, мама всегда его спасает и понимает, как ангел.              Но вдруг Игорь просыпается и понимает, что кто-то действительно его гладит, и он даже думает, что это Аня. Но пальцы в его волосах слишком тонкие и маленькие, а запаха аниных духов нет.              Он открывает глаза и видит перед собой Серёжу, который тихо сидит на полу, у кровати, опустив ладонь на его голову. В груди у Игоря поднимается тревога, первый порыв — закричать и прогнать, второй — оттолкнуть. Он быстро отдёргивается, и в его голосе проскальзывает недовольство:              — Ты что, больной?              Серёжа тут же испуганно отстраняется, его лицо искажает сожаление, так и спрашивает “Я что-то сделал не так?”, и в этот момент что-то внутри Игоря трогательно вздрагивает. Игорь иногда напоминает сам себе сторожевую собаку, которую натаскали кидаться на всех подряд. Порой он не понимает, почему так зол, он не успевает и разобраться, как уже кусает тех, кто ему ничего не делал. И тогда он сожалеет.       В нем закипает обида — на себя, на Серёжу, на всю ситуацию. Но когда Серёжа уже собирается уйти, Игорь, не в силах терпеть это расстояние, хватает его за руку и опускает её обратно на свою голову, крепко жмуря глаза, словно пытаясь укрыться от всего мира. Щеки заливаются краской, но он упрямо держит Серёжу за запястье.              — Не уходи. — еле слышно произносит он, подавляя в себе весь стыд. Из крепко зажмуренных глаз вытекают слёзы, которые он не может сдержать, хочется рыдать от одиночества и боли. Он начинает сопеть, словно ребенок, греясь под теплом Серёжиной руки. Та начинает ласково, осторожно гладить его, и напряжение предательски утекает из тела Игоря, как будто каждый вздох освобождает его от всего, что его тяготило.              Серёжа не уходит. Он остаётся рядом, и кажется, что за пределами их маленького священного укрытия ненадежный и жестокий мир, но здесь, под нежным прикосновением Серёжи, он чувствует себя в безопасности — и это пугает его больше всего.       

***

      Возвращаясь к настоящему моменту, всё дерьмово, а самое ужасное то, что Игорь вновь осознает, что это его вина.       Как по волшебству, с уходом Ани и Серёжи, их дом становится мрачным и неприятным. За окном и так стоит привычная питерская погода — серая и нелюдимая, а тут антуража добавляет ещё и то, что на кухне погасли все лампы, кроме одной — над столом. И та держится еле-еле.              Вот так, в тусклом свете единственной не перегоревшей лампочки, они сидят друг напротив друга. Папа и он.              — Прав ты. Я на твоей стороне, Игорень.— говорит отец, пьяный в хлам, но очень серьёзный, а потому Игорь и не дёргается особо. Папа пододвигает ему стопку водки и протягивает свою. Они чокаются, Игорь не дурак — пьёт. — Нехуй как баба себя вести, волосы отращивать, интеллигенция, бля…              На самом деле, папа редко выпивает, до такого состояния и таких выражений — тем более. Игорь отца бесконечно уважает и боится, тот чуть ли не советской выправки, старой закалки — майор, бывший военный, герой с большой буквы. Настоящий мужик и пример для подражания.              Уважения заслуживает точно, страха — вдвойне. Игоря растили в строгости после смерти мамы: и на гречке он стоял, и ремнем лупили, и на улицу зимой выгоняли в тапочках. Но Игорь верит — заслужил. Не то чтобы его избивал отец, не то чтобы сильно и до ломоты, но… Игорь всегда ощущает себя одновременно загнанным в угол и благословенным, когда остается с ним так, наедине. Всё внимание папы на нём, и неясно, радоваться или бояться.              — Ты мне вот что скажи, сынок… — папа откидывается на спинку стула, тот жалобно скрипит под его весом, рюмки наполняются снова. — Он чё, ну, Серый наш — реально из этих?              — Что? — еле шевелит губами Игорь, но, поняв, что блеет, — а отец этого не любит, — кашляет неловко и повторяет вопрос. Как следует, как мужик.              — Пидор он? — грубее спрашивает отец и вновь чокается с ним. Руки Игоря трусят.              Спирт жжет горло и нос, а отцу заходит, как вода в сырую землю. Игорь до этого пил только пиво, по праздникам — шампанское, и побаивается, что от водки ему завтра будет паршиво. Как в школу идти? Сказать что-то против Игорь не решается всё равно. Боится непонятно чего. Наверное того, что уже случилось.              — Не знаю. — тушуется Игорь. Не нравится ему, как все обернулось, не нравится тон папы и его слова в адрес Серёжи. Серый с ними почти десять лет живёт, папа, конечно, не так много времени с ним проводил, но он же член семьи. То, что Игорь ляпнул, ну… Он жалеет.              — Чё ты не знаешь-то, блять, говори правду! — ругается отец, и Игорь вздрагивает — по спине бежит холодок. — Пидорас он или нет, чё ты видел-то?!              Что, если кинется? Если снова разозлится из-за тёти Ани и её ухода, если начнёт всё ломать, а Игорь под руку попадётся?              Что делать? Думай, думай…              Игорь контролирует каждую мышцу в своём теле, чтобы не трястись, как нашкодивший щенок, беспомощный и трусливый. Трусов отец не любит тоже. Поэтому он прикидывает: он уже не ребёнок, он почти метр восемьдесят ростом, в нём семьдесят кило, он спортсмен — не так-то просто будет его побить.              — Ненавижу педиков, сука. — качается в сторону отец, чуть не падая со стула. — Разводят грязь вокруг себя, петухи, блять. Откуда они берутся только…              И это успокаивает.       Драться не придется, — думает вдруг Игорь с облегчением. Он просто пьян. Вот и всё.              Игорь смотрит в упор, в нём поднимается волна тихой ярости — слушать это невозможно, но он вынужден, потому что это он начал. Игорь всё выдумал, он ничего не знает наверняка. Серёжа просто… другой. Девочки ему может и нравятся, но он этого не знает, потому что Серый всё время посвящает учёбе и искусству. А Олег… Да чёрт с ним, с Олегом. Игорь скучает по Серёже с непонятной силой, но тот даже на сообщения не отвечает, не то что говорить с ним не хочет. И от этого больно, больно и страшно.              — Я…              “Я всё выдумал”       “Я выдумал, потому что разозлился”       “А разозлился я потому, что Серёжа стал слишком зациклен на Олеге”       “Но я всё выдумал — поэтому от тебя ушла твоя Аня, поэтому ты пьёшь третий день, а Серый со мной не разговаривает”              — Ну? — подначивает его отец, выталкивая из бутылки последние капли в рюмку.              — Он парня какого-то рисовал. В альбоме своём. И трепался о нём, как… — Игорь запинается, но берет себя в руки. — как девчонка.              Отец брезгливо морщится на это, осушает последний стакан, и резко опускает тот на стол, разбивая. Игорь закрывает глаза в страхе, но силой заставляет себя смотреть прямо.              — Ненавижу пидоров. Ты… — тычет в него вдруг папа, и Игорю становится невыносимо страшно. Словно его за чем-то поймали, в чём-то уличили, словно он… — Ты, блять, не дай бог окажешься из них же... — и это будто окатывает ушатом ледяной воды. Игоря скручивает внутренне, тошнота подкатывает к горлу, но он молча слушает. — Я знаю, вы близки были, но, блять, не дай бог. Твоя мать свидетель, — отец ударяет по столу, — Я тебя лично задушу, голыми руками, ясно? Ты мой сын. Мой сын не будет таким.              — Я не такой. — с невероятной обидой чеканит Игорь, вкладывая в каждое слово силу и злость, и папа смотрит на него, долго и внимательно стеклянными глазами.       — Хорошо, — задумчиво говорит он вдруг. — Всё-таки, отличного мужика я воспитал. — неожиданная похвала бьёт наотмашь.       И с этим он наконец встаёт и медленно, пошатываясь, уходит. Игорь, едва папа покидает комнату, выдыхает судорожно — в уголках глаз собираются скупые слёзы. Да только выплакаться некому.