каждую ночь вместе мы преследуем тьму

честное слово, он сам напрашивается, сам, сам, сам. бродяга сначала бьёт, а потом толкает в грудь, пока не очнулся, а потом думает, но тут времени не остаётся. времени не остаётся, он вдавливает тело в сырую податливую землю, тонет коленями рядом, а браслетник под ним хрипит. ничего не может сказать. и не надо — ещё одно слово, и бродяга его убьёт. браслетник под ним хрипит. а потом как-то хитро выворачивается, остро бьёт в ребро, и бродягу сворачивает почти носом в чернозём, но получается ему в плечо. это даже не удар, но бродяга сжимает гортань, и выливается едва слышный скулёж вместо воя — шипами давит лёгкие. он пытается сделать вдох, теперь у них на двоих — одно дыхание. как в старой песне. тошнит. это отличная возможность добить его, столкнуть в грязь, чтобы скатился по оврагу на камни, оцарапал всю спину, потом не смог встать. чтобы от неспособности сгруппироваться получил пару ушибов и, если повезёт, вывихов. чтобы потерял сознание от гипоксии, или от болевого шока, или от предательства — с него станется. это отличная возможность, но брут ей почему-то не пользуется, и хочется дать ему по башке за такое упущение. бродяга лбом упирается в землю и смотрит на него искоса, когда может наконец распахнуть влажные глаза. немножко скалится. что-то хочет сказать, но пока пытается вдохнуть брут его опережает: — ребро? дай я посмотрю. так хочется ему съязвить, прорычать, чтобы не лез, а ещё лучше чтобы не жалел, что за мерзость, кто так дерётся. не ты, так тебя. но брут, не дожидаясь ответа (трудно его дать — всё ещё не хватает вдоха), прижимает свою ладонь поверх чужой, чуть разжимая сжатые пальцы, и осторожно укладывает на спину. бродяга инстинктивно сгинает колени. он пытается всё-таки высказать своё мнение, но брут кладёт ладонь ему на грудь и говорит успокоиться и помолчать. бродяге трудно. дышать и вообще. как-то случайно брут смещает ладонь левее, прямо к сердцу, и тяжесть только усиливается. бродяга сначала закрывает глаза, всё-таки делает медленный долгий вдох, а потом перехватывает чужое запястье пальцами, и на большее сил не остаётся. — так не делается, брут, — почти шепчет он. брут, кажется, едва слышит, потому что склоняется ближе. бродяга скользит по его лицу взглядом, снова закрывает глаза. в груди металлический обруч, но он справится, сейчас отпустит. на нём всё, как на собаке. — ведешь себя как кретин. за своими рёбрами последи для начала. — ты мне их никогда не ломал, — отвечает брут очень серьёзно, — ни разу. — о, отлично, мне, блять, бить тебя сильнее? — вскидывается бродяга, тут же замолкая, чтобы восстановить дыхание. брут баюкает его ключицу большим пальцем. сохраняет спокойствие. — ты сильно бьешь, — соглашается он, как с ребёнком или с равным, — но всегда рассчитываешь силу. фору даёшь? неважно. я про то, что ты знаешь, какими способами добиваться нужных целей. а я нет. бродяга в ответ молчит, прямо смотря в его лицо. развёл нежности. бродяга — солдат, конечно, он обязан знать, как обездвижить, но не сломать, вырубить, но не убить, это на уровне реакций уже. много чести. бруту — ему просто труп не нужен, вот и всё. чтобы дойти до лагеря, нужно идти. брут на это смеётся. пальцы с груди убирает, досчитав пульс до нормы, и поднимется на колено, протягивая руку. бродяга не уверен, что сможет встать, но — встаёт. почти вцепившись для опоры в чужое предплечье. его ребро брут осторожно накрывает другой ладонью, фиксируя, прижимает к себе, и бродяга, хоть и шипит, чуть расслабляется, откидывая голову ему на плечо.