каждую ночь вместе мы преследуем тьму

— у меня нет имени, — однажды говорит бродяга. — зови как хочешь. брут листает шершавые страницы древних, как купол, книжек, рассыпающихся в руках. икар нашёл в них своё имя — чем хуже брут? буквы похожи на ржавчину, а ещё режут сетчатку острыми краями, кто-то глупый выбирал шрифт. спустя двое суток он на третьей главе: очевидные сказки не вызывают ничего, кроме ощущения потери времени. лие он говорит: она бесполезна, но носит с собой на все их случайные встречи. от чтения в дороге рябит в глазах. бродяга скалится полуулыбкой, когда видит книжку у него в сумке. — дочитался? они сидят в палатке вдали от лагеря — если опускать детали, это почти купол. бродяга сочетает бытовую пошлость с воздушными размышлениями об искусстве. бруту не хочется бить в грязь лицом. — сириус, процион, — говорит он на память латинские имена, — звёзды на ночном небе. что-то из этого? бродяга подбирает плечи и смотрит исподлобья, будто готов напасть, щетинится, как пёс. брут сболтнул лишнего. бруту не следует говорить умные вещи, о которых он ничего не знает — ещё с икаром следовало заучить. — сириус, процион, — глухо повторяет бродяга. закрывает глаза, разминает шею. он не бросится — брут почему-то уверен. — псы икария. брут, ты знал? брут не знал. откуда ему знать, в полисе не говорят о таком, но бруту отчего-то невообразимо стыдно, иррационально. пять месяцев назад он посчитал бы это победой. бродяга подбирается ближе, его шипы постепенно растворяются во влажном воздухе. «сейчас стемнеет, — говорит он, — и мы выйдем наружу». брут уже видел ночное небо. бродяга укладывается спиной на сырую землю, ледяными глазами держит брута на поводке. с ним всё — контроль и участие. то ли боится, то ли уверен в себе. бруту мокрая земля не импонирует, болят от сырости застоявшиеся мышцы. к небу невозможно привыкнуть. накрывает испещренным шёлком, скрывая от всех эпох. бродяга начинает рассказ. гончие псы икария, говорит он. охота на ланей. лавр, лабиринт. в горячке окраин брут греет его бок, и бродяга еле заметно оттаивает, успокаивается. его истории звучат как бардовы сказки, когда никого нет рядом. «персей, — говорит бродяга, — был сыном данаи и зевса. отец его бросил — он тогда всех бросал, — а мать закупорили в бочку и выбросили в море с ребёнком. чудо, что они выжили. а когда персей вырос, местный царь приказал ему принести голову ужасной твари, чтобы спасти его мать. персей принёс». «ужасно сопливая история», — говорит бродяга. брут царапает сахарную страницу, пока листает древнюю книжку. персей, андромеда. герой, покоривший хитростью. любимец богини мудрости. — персей, — говорит брут в следующий раз, окликая его у самой границы лагеря. пара волчат острят уши и пытаются догадаться до чего-то сокрытого. бродягу трудно застать врасплох, ещё труднее — понять, что это получилось. брут не льстит себе, но он слишком привык к нему, чтобы не заметить замешательства. — так, значит? он шмыгает носом. — герой, победивший хитростью. убийца чудовищ и восстановитель справедливости. — ты сопляк, брут. он смеётся, скрывая голову капюшоном. это похоже на приручение, но он почему-то принимает имя. бруту кажется, ему ужасно идёт.