Не злодей в моей истории

Родители не должны переживать своих детей

      — Что происходит? — спросил Клаус, подойдя ближе к кровати, на которой, закрыв глаза, лежала его милая малютка.       Ответом ему было молчание. Голос гибрида звучал тихо. Это был почти шёпот, но всем присутствующим он показался криком. Перед глазами каждого промелькнула та популярная сцена из фильма-катастрофы, где целые здания за мгновения разрушались звуковой волной. Фрейе показалось, что её барабанные перепонки вспыхнули болью; ведьма зажала уши пальцами и простояла так около минуты. Ребекке казалось, будто бы она видит со стороны, как звук светящимися нейронами проникает к ней в мозг через ушные раковины, чтобы взорвать его и парализовать её тело жуткой болью. Она даже пожалела, что больше не находится во власти магического сна.       Каждый видел свой набор ужасающих картинок и испытывал свою боль, но, так или иначе, все присутствующие сходились во мнении, что через минуту этот крик раздастся в реальности, и город, который однажды едва не уничтожила «Катрина», на сей раз будет лежать в руинах. Все понимали, что теперь жестокости Клауса не будет конца, город заполнят трупы, а по улицам, что станут безлюдными, будут стекать реки крови, но в глубине души никто не мог винить его за это. Родители не должны переживать своих детей.       Родители не должны переживать своих детей — теперь Клаус точно это знал. Теперь он где-то в глубине души, там, где даже ему не достать, понимал Эстер, сотворившую это с ними тысячу лет назад; ты прибегнешь к любой магии, пойдёшь на сделку с любой тьмой, лишь бы не видеть этого. Не видеть, как что-то, будь то смерть, или волк, или древняя сила, отнимает у тебя твоё дитя. Эстер пошла на такое, лишившись двоих детей из семи, но что делать ему? Она была единственной.       Ответа всё не было, но он был ему не нужен. Молчание было слишком тяжёлым, его тяжесть буквально ощущалась физически, и оно слишком затянулось. Клаус понял всё, кроме одного: как ему дальше жить? Зачем ему вечность? Да и зачем весь этот мир, если в нём нет Хоуп?       Вопросом о том, насколько изменится мир, в котором нет дочери Клауса, волновал не только первородную семью, но и всех тех, кто хоть раз воочию видел его жестокость.       

***

      Кэролайн закончила работать с бумагами и анкетами новых учеников. Она аккуратно сложила их в стопку, прибралась на рабочем столе, но уходить не спешила, хотела дождаться Аларика, чтобы рассказать о нескольких смешных случиях, что произошли с близняшками за день, и поговорить об одном ученике школы — Малфое.       Драко Малфой — мальчик из чистокровного рода сильнейших тёмных магов, которых только знала история сверхъестественного мира. Сильнее Малфоев были только Эстер и Далия — мать и тётка Клауса, и всем им с ужасом приходилось наблюдать последствия их разрушительной силы. Кэролайн даже слышала, что, не умея управлять своей магией, Фрейя стирала с лица земли целые поселения. Кроме того, Драко был слишком горд своим происхождением и ставил себя выше других. Всё дело в том, что обычно магия передаётся ребёнку от одного из родителей, того, у которого есть магические способности, а второй, как правило, обычный человек. Так было даже в случае с её детьми, которых она с рождения растила — ведьмой клана была их мать, а Рик — просто обычный человек, которого занесло в сверхъестественный мир совершенно случайно.       С Малфоями же всё иначе. Начиная со второго поколения их рода, оба родителя обладали магией, что заведомо делало ребёнка преимущественно сильнее остальных. Это позволяло Драко думать, что он лучше других — он чистой крови. Вдобавок ко всему мальчик обладал своенравным и заносчивым характером. Он учился в школе всего ничего, а уже успел «прилепить» к одной из своих одноклассниц весьма обидное прозвище — грязнокровка, ведь только один из родителей Гермионы был магом. По этой или же по какой-то другой причине Малфой относился к ней не просто с неприязнью, а с ненавистью, и даже не скрывал этого.       Кэролайн была этим обеспокоена. Она не знала, что годы спустя Драко подвергнет риску её собственных дочерей, только бы спасти Гермиону.       Вампирша дожидалась Рика, чтобы обсудить, стоит ли брать на себя такую ответственность, хватит ли у них сил и ресурсов направить магию Драко в нужное русло и вовремя обуздать, чтобы та никому не нанесла вреда.       Кэр услышала шаги ещё до того, как тяжёлая дубовая дверь в кабинет открылась. Всё же иногда вампирский слух был преимуществом. Она вновь прокрутила в голове всё, что хотела обсудить. Зальцман прошёл и устало сел на диван напротив неё. Лишь украдкой взглянув на него, она поняла, что озвучить мысли, которые она так старательно удерживала в голове весь день, не придётся.       Вести разносятся быстро — дурные ещё быстрее. И одну из таких Аларик Зальцман сегодня получил. Это было понятно по выражению его лица, на нем восковой маской застыла гримаса ужаса.       — Что случилось? — Форбс нахмурилась и дрожащим голосом предположила самое худшее: — Что-то с девочками?       Лиззи и Джози было уже четыре с половиной года, и вот уже почти пять лет самым худшим для вампирши было, если что-то случится с девочками; даже кровавая царапина на указательном пальце Джози чудилась ей колом в сердце, не говоря уже о чём-то серьёзном. Потерять дочерей она боялась сильнее, чем мучительной смерти от волчьего яда.       Родители не должны переживать своих детей. Но как быть, если закон клана велел одной её дочери убить другую? Пусть ритуал и назывался красивым словом «слияние», это не меняло сути — в живых останется только одна. Как быть, если твои дети смертны, в отличие от тебя?       Представляя самые худшие варианты и размышляя обо всём этом, Кэролайн не сразу расслышала голос Рика.       — Хоуп Майклсон, — мужчина закашлялся, словно что-то попало в горло, словно он пытался подобрать слова, но не мог. Встав с дивана, Рик прошёлся по кабинету. Пол еле слышно поскрипывал под его тяжёлыми шагами. Он подошёл к окну и остановил взгляд на дереве, что росло неподалёку, будто избегая самой возможности смотреть в глаза Кэролайн. — Они не смогли победить Пустую…       Наконец выговорив это, Зальцман сразу замолчал, надеясь, что Кэролайн сама поймёт, что это значит.       

***

      Вампиризм сам по себе означает смерть. Кровь в твоих жилах застывает, сердце больше не бьётся и больше не может болеть. Вампиры не испытывают физических недугов, не испытывают боли, присущей простым смертным.       Но Кэролайн Форбс могла поклясться, что чувствует, как сердце, которое давно не издаёт ударов, болит. В грудной клетке жгло так, что на мгновение даже появилось желание снять кольцо дневного света и сгореть, чтобы эта боль заглушила пожар внутри.       Насколько же больно Клаусу, если она сгорает изнутри, только пытаясь представить, каково ему? Каково ощущать эту боль не фантомно, не на расстоянии?       Её одиночество длилось недолго — в комнату, в которой Кэролайн уединилась, вошёл Рик. Теперь уже она внимательно наблюдала за тем, как закатные лучи осеннего солнца, запутавшись в жёлтой, но ещё не опавшей листве, причудливо переливаются, давая понять, что не хочет смотреть в глаза.       — Я понимаю, тебе страшно, — произнёс мужчина, подходя на несколько шагов ближе, но при том сохраняя достаточную дистанцию, дабы оставаться вне её бокового зрения, тем самым как бы выказывая уважение её желанию не смотреть на него. — Никто теперь не сможет предсказать поведение Клауса, что взбредёт ему в голову. Но, будь уверена, мы в безопасности, школа под защитой.       Мужчина, подойдя сзади, хотел коснуться её плеча, но блондинка дёрнулась, и он рефлекторно отдёрнул руку. Тогда ему было невдомёк — это его слова ударили её током.       — Школа? — гневный шёпот Кэролайн больше походил на крик. — Он лишился ребёнка. Единственного ребёнка. Единственного за вечность! Ты можешь представить, если бы что-то случилось с девочками? Я — нет! — Вампирша повернулась; это был не тот случай, чтобы избегать зрительного контакта. Она хотела видеть, правда ли он не осознаёт. — Я бы сразу сняла дневное кольцо и просто покончила с собой. А тебя волнует школа?       — Прости, я забыл, — растерянно проговорил мужчина, почесав лоб, — о такой удивительной черте твоего характера, как способность сопереживать даже самым страшным монстрам.       — Он!.. — выкрикнула Форбс и не стала продолжать, проглотив слова, как горькую пилюлю.       — Он злодей, Кэролайн, — Аларик закончил фразу. — За неё он совершил бессчётное количество злодеяний, и на что он решится теперь, я даже не могу представить.       — Да, он злодей, — согласилась она и даже решила перечислить некоторые его злодеяния, — он убил Джену.       На этих словах Рик опустил глаза вниз и стал рассматривать носки своих туфель, а Кэр продолжала, ведь, пока ей есть что сказать, никто не сможет её остановить.       — Джену, которую ты и вправду любил, раз её имя второе у одной из твоих дочерей, — они никогда не говорили о том, что полное имя Лиззи — Элизабет Джена Зальцман, но сейчас он невольно задел её, и она невольно сделала то же в ответ, — мучил Елену, ради своих целей изводил целый Мистик-Фоллс… Чёрт возьми, даже меня чуть в жертву не принёс! — Она всплеснула руками и с помощью вампирской скорости сократила расстояние между ними до минимума, выдохнув ему в лицо: — Он монстр, но не в моей истории! — Чуть успокоившись и немного помолчав, блондинка намного тише повторила: — Он не был злодеем в моей истории, потому что…       — Потому что ты любишь его, Кэролайн? — Зальцман не без разочарования подвёл итог её эмоционального монолога.       — Меня зовёт Джози, — быстро проговорила вампирша, стремясь как можно скорее покинуть помещение, тем самым избавив себя от продолжения этого разговора.       — Я не слышу…       — У меня обострённый слух, — выплюнула она в ответ и добавила не без укора: — Кстати, деньги на школу, которую ты так стремишься защищать, дал Клаус.       

***

      Кэролайн вышла, а мгновение спустя раздался громкий хлопок двери. Хлопок спровоцировал сквозняк — тот пронёсся по комнате, как бы остужая голову Аларика и даруя ему осознание, что его мечты не сбудутся и на сей раз. Хотя в его жизни совсем недавно был период, когда он думал совсем иначе, когда всё, о чём он мечтал, было в его руках.       Он вдруг вспомнил, как началась их с Кэролайн история. Едва девочки появились на свет, они с Кэролайн переехали в Даллас. Нашли дом, обзавелись работой — самой обычной работой, никак не связанной со сверхъестественным миром, и стали проживать обычную жизнь. Хоть после всего, что с ними уже случилось, подобное казалось невозможным. Кэролайн тогда вступила в книжный клуб. Сперва она ходила раз в неделю, затем два, а после стала приходить домой всё позже. Тогда он, преодолевая чувство стыда, проследил за ней. Оказалось, никакого клуба не было. Она просто парковалась у реки и плакала. Одна. Она словно оплакивала ту жизнь, которая осталась в прошлом, тоскуя по чему-то или, скорее, кому-то, и Рик даже знал, кому, но не вмешивался.       Потом вдруг неожиданно что-то произошло, и вампирша перестала под ложными предлогами уходить из дома. Он и девочки перестали быть заменой и стали её жизнью.       И в этой жизни были мгновения, когда они были на одной волне. Когда начинали плакать от усталости или, наоборот, до слёз смеялись над девочками. В такие моменты какая-то часть его души упорно твердила, что однажды эти мгновения станут чем-то большим.       Аларик знал, что вампирша не испытывает того же, но эти три года, прожитые спокойно и тихо, три года, которые прошли без колов, воткнутых кому-то в сердце, обменов заложниками и прочих естественных угроз, давали ему надежду и веру в то, что они смогут прожить остаток жизни, как обычные люди. Рик сделал ей предложение, потому что полюбил, она согласилась, потому что так будет лучше для детей. Но спокойно жить всё равно не пришлось, да и, видимо, уже не придётся.       Совсем скоро это началось снова. Охотница. Кай, заколдовавший Елену и мечтающий уничтожить девочек, как последних представительниц ненавистного ему клана. Сирена, выпущенная из заточения. Сражение с властителем ада. Мистик-Фоллс, едва не сгоревший в адском пламени. Смерть Стефана Сальваторе, просьба первородных о помощи в борьбе с самым сильным существом в истории сверхъестественного.       И пусть сейчас они всё ж были женаты, всё это никак не походило на нормальную жизнь. А теперь ещё и упрёки в том, что школа, которая была его детищем и смыслом, построена на деньги гибрида, которого Зальцман ненавидел.       

***

      Кэролайн не хотела его упрекать, но и промолчать у неё тоже не вышло; впрочем, у неё мало когда получалось промолчать в нужный момент. Что поделать? Такая была натура. Просто где-то в самом запретном уголке её души, куда она не допускала даже самых близких, хранился ответ на вопрос, который полчаса назад она упрямо проигнорировала. Хотя и сам вопрос, скорее, звучал, как утверждение, а она просто не стала этого отрицать, решив прервать разговор — она любила Клауса. Любила, пока все в её окружении его ненавидели и искали способы убить. С первого ли взгляда это произошло и было ли взаимно, Кэролайн не знала. Да и в этом ли суть?       Влюбилась ли она с первого взгляда? Скорее всего, нет. Было ли это взаимно? Скорее всего, да. Просто жизненные приоритеты были не на стороне этих чувств. Сколько таких историй знавал этот мир со дня своего сотворения, когда двое любят друг друга, но выбирают то, что важнее.       На самом деле все эти сверхъестественные силы, вся эта вечность, которая вдруг оказывается в твоём распоряжении, вовсе не предоставляют тебе абсолютной свободы. Это иллюзия, не более. Даже имея такие преимущества, которые даёт тебе вампиризм, иногда ты оказываешься в ситуации, когда вынужден поступить по-людски, так, как поступил бы обычный человек.       Повинуясь именно человеческим инстинктам, они с Клаусом выбрали своих детей. Он покинул её, чтобы быть рядом с той, что носила его ребёнка. Она осталась рядом с тем, кому выносила детей. Даже располагая могуществом, которое недоступно простым смертным, они поступили так, как обычно поступают люди. Родители всегда выбирают своих детей.       И, сделав этот выбор, она старалась просто жить нормальной жизнью. Но, несмотря на все старания, правильно жить явно не выходило, хотя бы потому, что их дети были способны поглощать магию, и они с Риком не смогли бы вечность игнорировать способности и уникальность дочерей. Но она старалась и старается до сих пор. Просто, как и Аларик, она всегда мечтала о семье.       Спустя ещё около получаса Аларик снова настиг её там, где она пряталась от разговоров с ним. Вампирша уже даже хотела возмущённо спросить, зачем он ходит за ней по пятам и что хочет услышать, но мужчина заговорил первым, и, надо признать, она была удивлена услышанным.       — Я видел его, когда недавно ездил в Новый Орлеан. — Он решил не уточнять имени, будучи уверенным, что она догадается сама, о ком идёт речь. — Он спрашивал, как твои дела. Я сказал, что ты в порядке, рассказал, что мы открыли школу и что будем рады там видеть Хоуп. Ты знаешь, она впечатляющая юная леди, очень милая девочка. Видно, она всё то самое лучшее, что только было в Клаусе Майклсоне.       Мужчина подошёл ближе и встал рядом с ней, начав так же внимательно смотреть в окно. Бывают такие моменты, когда гораздо проще сделать вид, что тебя ужасно интересует происходящее за стеклом, нежели посмотреть в глаза собеседника. Однако Кэролайн всё-таки повернула голову. В её глазах Рик прочёл немой вопрос, на который вслух дал ответ:       — Нет, о нашей свадьбе я не говорил, да и ты же сама понимаешь, что наша свадьба — не более, чем формальность. Ты свободна и вольна делать всё, — теперь уже он пристально посмотрел ей в глаза. — Ты заслуживаешь всего, чего хочешь.       Говоря это, в глубине души Зальцман понимал, что, какими бы радужными ни были его фантазии насчёт счастливой и дружной семьи, возможно, лучшее, что он может сделать для неё, для себя и для их дочерей — это отпустить её. Но ещё он понимал и то, что она никуда не уйдёт. Рик был ей безумно благодарен, она выносила девочек после смерти их матери и дала им жизнь, но теперь она не могла их покинуть, и за это он чувствовал вину, ведь, вполне возможно, Клаусу она сейчас куда нужнее.       

***

      Что нужно Клаусу, никто не знал и даже не мог себе представить. Вот уже три недели шумный, никогда не засыпающий и вечно танцующий город был погружён в тишину. В тягостную, липкую тишину. Она будто бы обволакивала всех, кто имел достаточную смелость покинуть свои дома в столь смутные времена. Это была тишина, предвещающая бурю, которую ранее никто не видел.       В самом старинном особняке города тоже было непривычно тихо. Ребекке, Коулу и Элайдже вовсе казалось, что они оглохли, потому что даже их обострённый вампирский слух не улавливал никаких звуков. Вот уже три недели первородный гибрид сидел в кресле своего кабинета и не шевелился. Он не шевелился, не менял положение и даже, кажется, не моргал.       Пейзаж за окном сменялся по мере того, как день и ночь уступали место друг другу, но первородный оставался неподвижен. Никто не знал, сколько это продлится, и никто не знал, что будет после того, как оцепенение спадёт, а главное, никто из них не знал, чего им стоит бояться больше — его неподвижности или того момента, когда он решит покинуть стены дома.       Хоуп всё так же лежала на кровати в своей спальне, и у всех создавалось впечатление, что девочка просто спит. Скоро она проснётся, откроет глаза, и этот мир станет прежним… Но так, как раньше, уже ничего не будет.       Волчица покинула особняк спустя неделю после того, как в войне с Пустой они потерпели поражение. Хейли вернулась на болота в более привычную для себя среду, к тем, кто был на неё похож. Фрейя, кажется, не ложилась спать, пытаясь найти способ изгнать дух из тела племянницы, и по мере того, как она мрачнела, Элайджа понимал, что выхода нет.       Все настолько привыкли к безмолвию и тревожному ожиданию что, когда Клаус наконец-то встал и прошёлся по кабинету, звук его шагов показался им оглушительным.       Первородный гибрид преодолел расстояние в несколько метров и подошёл к полке, где стоял деревянный сундучок. В нём хранились письма, те, которые писала ему Хейли во времена их вынужденной разлуки.       Для него до сих пор оставалось загадкой, как, находясь в бегах и скрываясь, она умудрялась их отправлять. И почему пленивший его Жерар держал его на цепи в подвале, без крови, но при том был настолько милостив, что передавал письма, коих за пять лет накопилось очень много, но, так или иначе, он ни одного не прочёл.       И вот теперь, взяв в руки один из конвертов, тот самый, что попался на глаза первым, он распечатал его и вернулся в своё кресло. Клаус аккуратно развернул листок. От времени он пожелтел и стал похож на один из тех листьев, что, опав, валяется во внутреннем дворе. Но это нисколько не мешало чтению. Почерк был аккуратным, буквы — чёткими. Глубоко вздохнув, он стал вчитываться в строки.       «Дорогой Клаус! Хочу рассказать тебе, что ты был бы горд за Хоуп сегодня! Мы нашли очередное укрытие, и я отлучилась, чтобы всё обустроить, а когда вернулась, думала найти её рисующей, — она, кстати, любит рисовать, так же, как и ты, — но нет, я обнаружила её в другом месте.       Мэри, которая мне во всём помогает, заболела. Я нашла Хоуп сидящей около кровати Мэри, рассказывающей ей истории и поющей ей песни.       Знаешь, иногда я думаю о всех этих ужасных вещах, которые способствовали ее рождению — ты и я, родившиеся с разницей в тысячу лет, и всё то дерьмо, что случилось с нами и привело нас к той ночи в Мистик-Фоллс. Было тяжело и даже ужасно, но правда в том, что, когда я сегодня смотрела на Хоуп, обнимающую больную женщину, я осознала, что я бы не стала ничего менять в случившемся. На протяжении всей моей жизни я никогда не чувствовала себя более счастливой, чем в тот день, когда появилась она. Хоть этот день и был испачкан кровью. Но, как я уже говорила, это не твоя вина, Клаус. Мы скучаем по тебе. Хейли»       Помимо письма, в конверт была вложена фотография. Рыжая девочка с двумя хвостиками, в ярком платье. На вид ей было лет пять. Клаус долго смотрел на снимок, а потом встал и вышел из дома.       

***

      В начале ноября на болотах было особенно холодно. Таков закон природы — близ воды всегда холоднее. Хотя, как знать, может, этот холод пришёл вместе с их Королевой, что была опечалена потерей ребёнка. В любом случае, этим вопросом волки старались не задаваться.       Они молчали и старались лишний раз вовсе её не тревожить, просто давая ей то, что ей было сейчас нужно — убежище. Конечно, вряд ли от боли можно где-то укрыться, но, так или иначе, когда приходит беда, мы все ищем место, где бы мы могли спрятаться от неё.       Единственное, что смущало волков — это то, что, пока Хейли находится на болотах, в любой момент на их территории могут появиться вампиры.       Их волки никогда не жаловали, и в этом ничего удивительного, ведь природа создала их врагами, а первородных вампиров они особенно ненавидели, ибо не могли им противостоять, несмотря на то, что волк создан убийцей вампира.       Однако проходили недели, а на их владения так и не ступила нога чужака, и в лагере царило относительное спокойствие. Но, как известно, вечно ничто не длится.       И вот в один из дней, вечером, почти на закате, явился незваный гость.       Едва завидев первородного на своей территории, волки покинули свои дома и вышли к нему навстречу, обнажая клыки. Они прекрасно знали, что их укус не сможет ему навредить, но не приглашать же его на чай по такому случаю.       — Хейли!!! — взревел Клаус, и с почти голых деревьев облетела последняя листва       Королева явилась на зов спустя минуту. У неё, впрочем, и выбора-то не было. Маршалл, как никто, знала, что игнорировать Клауса всё равно не получилось бы, даже если и хочется. Чтобы он ушёл, лучше дать ему то, что он хочет. Но она даже в самом страшном из своих снов или в самой бредовой из своих фантазий не могла представить, чего он хочет.       Хейли вышла и встала напротив него, как равная. Он — Король Нового Орлеана и убитый горем отец. Она — Королева полумесяца и убитая горем мать.       Посмотрев ему в глаза, Маршалл ничего не стала говорить вслух, а лишь кивнула головой, и этот жест значил, что она готова выслушать его просьбу. Клаус, понимая, что ему тут не рады и тёплого приёма всё равно не будет, решил не продлевать время своего присутствия и перешёл к сути.       — Дай мне другую дочь. Взамен Хоуп, — сказал Майклсон.       — Как ты смеешь?! — крикнула волчица и бросилась на него.       Он стоял, не шевелясь, а она била наотмашь, била и била, выплёскивая на него всю ярость, что накопилась в ней за эти недели. Всю злость на несправедливость этого мира, на себя, что в конечном итоге она так и не смогла защитить дочку, всю ту боль и чувство безысходности, с которыми придётся жить вечность.       Родители не должны переживать своих детей, это самое страшное, и это случилось с ней, а ей даже некого обвинить, кроме Пустой, навсегда заточённой в безжизненном теле её дочери.       Хейли нужен был виновный, и, кажется, она нашла его. Виновным она объявила Клауса, который, видимо, окончательно выжил из ума, раз просит замены; впрочем, в этом он и виноват. Ей подходит.       — Как ты смеешь? — повторила она, продолжая колотить его, он же стоял смиренно. — Что ты несёшь?! — ревела Королева волков, и сквозь слова слышался звериный рык.       Другие волки стояли вокруг и наблюдали за этой сценой, но никто не решался вмешаться. Это было их дело и их боль.       Клаус всё ждал, и вот её удары ослабели; тогда он отступил на шаг и взревел так, как ревёт перед смертью раненый в самое сердце зверь.       — Она была моим сердцем, мне нужно новое!!! — раздался крик.       Это был он, тот самый крик, от которого ещё три недели назад у Фрейи стало болеть в ушах — он наконец раздался. После звук разрушительной силы оттолкнулся от водной глади озера и понёсся над миром, оповещая его о том, что отныне всё будет иначе.