Не злодей в моей истории

Октябрь 2009

      Термометр уверял горожан, что температура воздуха сейчас не ниже двадцати пяти градусов по Цельсию, но ветер, гоняющий по открытому холлу готического особняка сухие жёлтые листья, был по-настоящему холодным; что поделать — конец октября.       Фрейя, стоящая в большой зале меж двух главных лестниц, ветра, залетающего внутрь с улицы, не чувствовала. Она, кажется, вообще ничего не чувствовала. Когда тебе противостоит самое древнее зло, когда оно нацелено на то, чтобы отнять единственное, что истинно ценно, но ты даже не знаешь, как победить его, все чувства отключаются. Будто организм оказывает тебе услугу, в какой-то момент выключая все чувства, чтобы они не мешали рассуждать холодно и в какой-то мере цинично.       «Не так ли выглядит отключение человечности?» — вдруг подумалось ведьме, а минуту спустя послышались шаги, и из-за угла показалась волчица.       Хейли быстрым шагом шла к круглому столику, на котором Фрейя уже заранее приготовила разного рода атрибуты, необходимые для ритуала. Волчица протянула руку, что-то передавая ведьме.       — Хоуп ещё не очнулась, — произнесла Маршалл.       — Она и не очнётся, — произнесла колдунья с толикой цинизма в голосе; видимо, это то, что остаётся после «отключения» других эмоций. — Пустая почти поглотила её.       — Уверена, что сработает? — в отличие от голоса ведьмы, голос волчицы дрожал.       Отключение чувств — привилегия, доступная, если ты вампир, коим наполовину была Хейли, но совершенно недоступная тебе, если ты мать. Мать никогда не сможет абстрагироваться, она всегда будет переживать за своего ребёнка, особенно если он в опасности. Смертельной опасности.       — Кулон предназначен для хранения души рода Майклсонов, поможет и Хоуп. Я починила его, — наконец ответила Фрейя, забирая из рук Королевы волков старинный кулон фиолетового цвета. — Хоуп ещё борется с Пустой, но, как бы сильна она ни была, она ещё ребёнок. Винсент сейчас на кладбище проводит ритуал проекции, он отправит Клауса в сознание Хоуп, чтобы не позволить ей уснуть — если это случится, душа Хоуп будет уничтожена.       Хейли от последних слов просто передёрнуло. Она в очередной раз осознала, что на самом деле от всех преимуществ, которыми она ныне обладала, нет совершенно никакой пользы. Что с того, что ты гибрид, что с того, что ты бессмертна, если кто-то пытается навеки завладеть душой твоего ребёнка? Если они проиграют и не вырвут Хоуп из рук Пустой, бессмертие станет лишь карой — кто вынесет боль длиною в вечность?       — А я пока перенесу душу Хоуп в кулон, — в раздумья волчицы, словно сквозь радиопомехи, проник голос ведьмы, — только бы Хоуп там, внутри своего сознания, не уснула, пока я не завершу ритуал. Иначе Пустая завладеет ей навсегда.       Девочка, находясь под сонными чарами, лежала на кровати в своей комнате, пока два сильнейших мага Нового Орлеана начали одновременно читать заклинание, вступая в борьбу за её жизнь.       

***

      Здесь, на кладбище, осень чувствовалась более ощутимо, чем, например, в центре очередного шумного карнавала. Неудивительно — среди склепов, меж которыми бродят неуспокоенные души, всегда холоднее.       Первородный гибрид лежал на земле, очерченный магическим кругом. Он, как и его старшая сестра, не ощущал ничего, ни сырости, ни холода. Ничего, кроме страха — страха, который ломает тебя изнутри, словно ты опять зависишь от лунного цикла и обращаешься в волка. Он испытывал такое лишь однажды за тысячу лет, когда чокнутая Женевьева занесла ритуальный нож над его новорождённой дочерью. И вот снова. Снова жизни Хоуп грозит опасность.       Гриффит начал произносить слова, которые Клаус всегда называл не иначе как тарабарщина, — он часто слышал, как читают заклинания, но разобрать всё равно ничего не мог, — а через минуту голос ведьмака стих, и Клаус оказался в одной из комнат своего дома.       Это была детская Хоуп. Комната была залита холодным синим светом, на который было невыносимо смотреть. Ему приходилось прищуриваться. Майклсон даже не сразу заметил свою дочь. Хоуп сидела в самом дальнем углу — видно, сюда проклятое сияние проникало хоть немного меньше. Девочка сидела на полу, прислонившись к стене; колени она поджала к животу и обняла их руками. Клаусу даже показалось, что она уменьшилась в размерах.       Первородный тут же бросился к дочери и присел напротив неё.       — Хоуп, я здесь. Я с тобой.       Малышка слегка приподняла голову и посмотрела на отца. Клаус Майклсон прожил на земле больше, чем было отмерено кому бы то ни было. Он видел расцветы и падения целых империй, войны и всевозможные катастрофы. Он видел горы трупов и тысячи вырванных сердец. Он даже видел, как горел и был разрушен ураганом Новый Орлеан, но более страшного зрелища ещё не представало пред его взором.       Глаза его дочери были пусты. В них почти не было жизни, она лишь изредка вспыхивала и гасла, словно спичка, которую упрямо пытаются зажечь на ветру. Хоуп почти сдалась.       — Папа, пришла Пустая, — тихо проговорила Хоуп. — Я пытаюсь бороться, ведь ты говорил, что я величайшая ведьма этого мира, — малышка склонила голову чуть набок, — но вокруг так темно, так холодно, я так устала... Я хочу спать.       Хоуп прикрыла глаза, а Клаусу показалось, что он умер.       — Хоуп! — От крика отца девочка вздрогнула и распахнула веки; гибрид выдохнул и произнёс уже тише: — Тебе нельзя засыпать, оставайся со мной. Ты сможешь?       — Я попробую, — ещё тише прошептала девочка, — попробую…       — Если ты уснёшь, ты не услышишь историю, которую я тебе расскажу.       — Какую? — в голосе мелькнул слабый интерес.       — До твоего рождения я был совсем другим существом. Я был жестоким, был злобным, и я наслаждался ужасом, который внушал другим. Но, Хоуп, с момента, когда я увидел тебя, я не хотел ничего больше, чем быть тебе достойным отцом. Мне страшно, Хоуп.       Голос первородного дрогнул, в нём слышался страх — страх, который присущ разве что простым смертным, но никак не сверхъестественному бессмертному существу, которое нельзя убить. С того дня, как Эстер сотворила из них вампиров, они мертвы, но такой страх могут испытывать только живые. Страх за жизнь, которая тебе дороже собственной — жизнь твоего ребёнка.       — Мне страшно, что без тебя я вернусь к тьме, — вновь заговорил гибрид. — Поэтому ты нужна мне. Ты должна бороться.       — Я буду, папа…       

***

      Фрейя была слишком сосредоточена на происходящем и настолько внимательно следила, как кулон заполняется ярким светом, вмещая в себя душу её маленькой племянницы, что даже не заметила, как ветер гоняет по особняку уже не жёлтые листья, а чёрный дым.       Едва Хейли, заподозрив неладное, проследила за дымкой взглядом, она материализовалась, и перед ними предстала Пустая. Красивая девушка с длинными чёрными волосами, что, словно шёлк, струились по плечам. Чёрные глаза на круглом, самую малость пухлом лице. Её внешность была более чем обманчива. Глядя на неё, никто бы не мог сказать, что на самом деле она бесплотный дух, сильнейший за всю историю этого мира, что задался целью воскреснуть, завладев телом перворождённой ведьмы Майклсон, и никто не знал, как его остановить.       — Похвальная попытка, — хитро процедила Пустая, — но Хоуп уже принадлежит мне.       — Неважно, сколько уйдёт времени и что придётся делать, но я верну свою дочку! — прокричала волчица, обнажив клыки.       — Она ещё борется. Я чувствую её любовь к тебе и Клаусу, и именно это даёт ей силы, только этого недостаточно.       Инаду вытянула руку и развернула её вверх запястьем, с гордостью демонстрируя узор, что всё чётче вырисовывался на её руке. Маршалл и Фрейя, словно остолбенев, наблюдали за тем, как на руке Пустой почти завершалась метка в виде змеи, пожирающей свой хвост.       — Когда узор завершится, тело Хоуп и её сила навечно станут моими, а её душа и личность будут уничтожены навсегда.       — Её душа в кулоне! — почти победоносно крикнула Фрейя. — Тебе не добраться. Никто не позволит. Мы все будем её защищать, даже ценой своих жизней! Она — обещание, за которое мы готовы сражаться.       — Упс, — спокойно дослушав пламенную речь новоорлеанской ведьмы, Пустая щёлкнула пальцами, не дав Фрейе завершить ритуал.       Мгновение спустя Хейли наблюдала, словно в замедленной съёмке, как на мелкие частицы разлетается кулон, в который Фрейя перенесла душу её дочери буквально секунду назад, и одновременно с этим полностью завершается метка Пустой.       

***

      — Ты нужна мне, Хоуп, — продолжал Клаус уговаривать дочь, — ты моё наследие, ты моё сердце, ты ключ к моей человечности…       — Я люблю тебя, папочка, — совсем тихо прошептала девочка, и если бы у Клауса не было обострённого слуха, он бы её не расслышал.       Хоуп, в последний раз посмотрев на отца взглядом, в котором уже не было ни малейшего огонька жизни, закрыла глаза.       

***

      Хватая ртом воздух, Никлаус открыл глаза, осознавая, что всё ещё лежит в очерченном кругу на холодной кладбищенской земле. Рядом уже никого не было, даже Винсент, и тот куда-то исчез. Майклсон почувствовал, как внутри всё жжет так, будто в грудь воткнули кол из белого дуба. Гибрид по инерции ощупал себя, но ожидаемо ничего не обнаружил. Жгло изнутри; он бы даже подумал, что так горит душа, будь она у него.       Просидев так минуту, гибрид, использовав вампирскую скорость, переместился домой.       

***

      Особняк, в котором постоянно что-то происходило — вечно строились планы, не утихали споры, — был непривычно тихим. Единственный звук, который улавливал обострённый слух Клауса — шорох пожухлых листьев, что лениво гонял октябрьский ветер. Особняк был тих и пуст. Слишком. Слишком для шумной и неумолкающей первородной семьи.       Пройдя внутренний двор, холл и большой зал с двумя старинными лестницами, Клаус никого не встретил на своём пути. Он поднялся наверх и вошёл в комнату Хоуп.       Картина была более чем ужасающей. Второй раз за этот день гибрид пытался припомнить, видел ли он что-то более ужасное за тысячу лет — пытался припомнить и не мог.       Винсент, Фрейя и Хейли стояли вокруг кровати, они все были к нему спиной, и он не мог разглядеть их лиц, но и без того было ясно: хороших новостей можно не ждать. Его маленькая девочка, его душа и сердце, его человечность лежала на постели. Её глаза были закрыты, на фоне ярко-рыжих волос лицо казалось особенно бледным. Худые запястья сковывали тяжёлые кандалы, такие они надевали на свою мать, чтобы та не могла колдовать. На детской ручке они казались особенно большими, было ощущение, что хрупкое запястье вот-вот будет сломано.       Клаус знал, что эти кандалы используются для нейтрализации особо сильной магии. Ему не нужно было быть Фрейей и разбираться в колдовстве, чтобы понять — кандалы сдерживают Пустую. Его дочери внутри её тела больше нет.       

***

      Мир продолжал жить. Ведьмы квартала продолжали бормотать свои заклинания, оборотни на болотах обучали новичков, вампиры дожидались темноты. Деймон Сальваторе сидел за барной стойкой, выпивая очередной стакан, желая пропить свою никчёмную человеческую жизнь, которую обречён прожить без Елены. Бонни не поднимала головы от старинных книг с заклинаниями, надеясь найти способ разбудить Елену прежде, чем Сальваторе успеет спиться. Пятилетние близнецы Зальцман играли в куклы прямо на диване в кабинете матери, пока Кэролайн Форбс просматривала анкеты новых учеников школы сверхъестественных существ. Одна из учениц школы, Гермиона Грейнджер, шла по лестнице вниз и, задумавшись над очередным заклинанием, не увидела идущего вверх Драко Малфоя, с которым её связывала взаимная ненависть.       — Смотри, куда идёшь, Грейнджер! — выкрикнул парень вслед Гермионе, потирая плечо.       Надёжно спрятавшись от мира людей, сверхъестественные существа продолжали жить, не подозревая, что скоро их мир изменится до неузнаваемости.       Грянет великая война. Новый Орлеан покроется туманом, квартал пропитается запахом крови и смерти. Клятва «всегда и навечно» уже не будет такой нерушимой. Близняшки Зальцман, забросив куклы, возьмут в руки асцендент для создания тюремного мира. Драко Малфой будет всё так же кричать вслед Гермионе:       — Позволь близняшкам тебя перенести! Грейнджер, спасай нашего ребёнка!       Вампиры, оборотни и ведьмы объединятся, пытаясь спасти этот мир от гнева бессмертного гибрида. Правда лишь в том, что Клаусу Майклсону не нужен мир, в котором нет его милой малютки. Хоуп была его сердцем. Ему нужно новое.